которая повествует о подготовке нгати к войне

Легкая победа не вскружила голову Те Нгаро. Он прекрасно понимал, что губернатор не простит ему дерзкого налета. Не дожидаясь возвращения отряда Раупахи, верховный вождь велел всем жителям переселиться в па — укрепленное поселение, расположенное на самом гребне холма, в пятистах шагах от деревни. Отослав несколько влиятельных арики для переговоров с соседями о совместной борьбе с пакеха, он приказал укрепить крепость. Генри Гривс не удивился, когда, вернувшись, увидел, что весь склон холма — от седловины, где располагалась деревня, до самой вершины — исчерчен цепочками людей. Согнувшись под тяжестью корзин с продуктами, со связками сетей и прочей житейской утварью, нгати перебирались в па. Генри знал, что все без. исключения маорийские племена в часы опасности покидают свои мирные каинги и укрываются за мощными стенами крепостей.

С возвращением в деревню отряд Раупахи перестал существовать как боевая единица: около сотни воинов сразу же занялись разгрузкой общественных амбаров, а остальные отправились наверх, чтобы принять участие в укреплении крепости. Захватив пожитки, Генри пошел туда же.

Хотя па занимала почти такую же площадь, как и покинутая людьми каинга, она показалась Генри маленькой и тесной. Не верилось, что здесь могли свободно разместиться и долгое время жить полтысячи человек со всем своим имуществом, свиньями и собаками. Позже Генри понял, что впечатление тесноты создавали непривычно высокие частоколы, которые опоясывали крепость, и огромное число священных столбов с фигурами богов и предков нгати. Особенно часто попадались пучеглазые статуи с непропорционально большой головой и высунутым до подбородка языком — знаком презрения к врагу.

Все здесь повторяло планировку каинги: площадь, дом собраний, расположение хижин. Главным же отличием па были знаменитые маорийские укрепления, о которых Генри был много наслышан.

Побывав на боевых рубежах крепости, Генри убедился воочию, что маори не зря гордятся своим военно-инженерным искусством. Па казалась неприступной, и Генри, как ни старался, не смог найти в ее оборонительных редутах уязвимого места. Ему было непонятно, как маорийцам, воюющим меж собой, удавалось, хоть и не часто, брать штурмом подобные твердыни. Ведь прежде чем ворваться в деревню, осаждающим приходилось преодолевать не один, а несколько смертоносных барьеров подряд.

Первым из этих барьеров был толстый палисад из жердей, вкопанных под острым углом к стенам па. Перелезать через него значило подставлять себя прямо под пули. Палисад нависал над глубоким рвом. Выбраться из него было невероятно сложно, ибо на противоположном краю была отвесная насыпь в три человеческих роста. Но даже если участнику штурма удалось бы выкарабкаться из ямы, непонятно было, каким образом он смог бы взобраться на второй высоченный палисад, врытый на верхушке земляного вала. Осажденные, устроившись за частоколом на боевом настиле, по ширине не уступающем средневековой крепостной стене, могли беспрепятственно сбрасывать на головы штурмующих камни, расстреливать их в упор и сталкивать длинными копьями вниз.

У Генри мурашки пробежали по спине, когда он представил себя в шкуре солдата, которому приказано брать штурмом па. И он подивился осторожности Те Нгаро, который заставил чуть не всю деревню углублять ров и утолщать и без того непробиваемый вал новыми пластами земли, перемешанной для прочности с изрубленными ветками папоротника.

Побродив по бревнам боевого настила, Генри спустился по лестнице на территорию па и, отдав свои вещички женщинам, отправился на поиски свободной лопаты, копалки или топора. Найти себе инструмент оказалось непросто: каждый принес из дому свой собственный. Генри хотел было уже обратиться к распорядителям работ, когда его окликнул Тауранги.

— Хаэре маи, Тауранги, — обрадованно крикнул Генри и поспешил к другу.

Они коснулись носами, и Генри бросилось в глаза, что щеки и лоб Тауранги раскрашены ярче, чем обычно. Желтые и белые спирали были нарисованы, видимо, только что: кое-где поблескивали невысохшие мазки. Одет был Тауранги с непривычным для него щегольством: набедренная повязка переливалась многоцветным орнаментом, в волосах торчало четыре пера вместо двух, по кромке плаща вилась алая шелковая ленточка, некогда купленная в Окленде.

Уловив в глазах Генри вопрос, Тауранги поспешил объяснить:

— Я ухожу, друг Хенаре. Это совсем недалеко, я вернусь на рассвете, не позже. Те Нгаро зовет союзников сражаться с пакеха. Четверо наших людей уже ушли, чтобы передать его слово. Ухожу и я. Вожди нгати-ватуа называют отца своим братом. Сегодня я напомню им об этом.

— Ты считаешь, Те Нгаро в одиночку не справится? — без обиняков спросил Генри.

Тауранги пожал плечами:

— Разведчики видели: пакеха приближаются к па. Их вчетверо больше, чем было. Не забудь, что и ваикато уже где-то рядом. Они будут мстить за позор Хеухеу и не поскупятся на войско. Тем хуже для них. Но одним нгати будет трудно справиться со многими собаками, которые вцепятся в бока и спину.

— Так-то оно, конечно, так… — пробормотал по-английски Генри. Ему очень хотелось верить, что па — неприступная крепость и что войска нгати сильнее любого противника, но если даже Тауранги сомневается…

— Друг Хенаре!

Генри поднял глаза.

— Хенаре, я искал тебя, чтобы сказать: друг, сегодня тебе нужно в последний раз оглядеть углы сердца, — волнуясь, заговорил Тауранги. Он взял в руки прислоненное к частоколу ружье. — Вот ружье, я добыл его в бою. Оно хорошее, меткое. Подарю Хенаре, решил я. Но сможет ли Хенаре выстрелить в людей своего племени? Уверен ли он, что белокожие пакеха — его враги?

Генри молчал. Вопрос Тауранги упал как соль на рану. Да, нгати — его друзья, в этом он убежден. Но разве он чувствует себя готовым к убийству незнакомых ему Майклов и Джонов? В лагере англичан он впервые мысленно спросил себя об этом, но увильнул от прямого ответа. Сейчас лукавить было нельзя. Не только перед Тауранги — перед собой.

— Друг, я не знаю… — Генри заставил себя посмотреть в глаза Тауранги. — Мои братья по крови неправы, отбирая у нгати землю. Я осуждаю пакеха. Но вряд ли я буду способен целиться в них из твоего ружья.

Сын вождя спокойно выслушал его и кивнул. Похоже, иного ответа он и не ждал.

— Друг, началась война, — сказал он невесело. — Если ты останешься в па, у тебя не будет выбора. Ты должен будешь воевать, потому что у нгати воюют даже старухи и дети. И я говорю тебе: идем! Я выведу тебя за частоколы, и ты сегодня же вернешься к отцу. Пусть наша война не коснется тебя, друг Хенаре.

Уйти?!

Кровь бросилась в лицо Генри Гривса. Удрать из па, когда опасности еще нет и в помине, не зная толком, как развернутся события, не повидав Парирау… Генри протянул руку.

— Дай мне ружье, Тауранги! — сердито выпалил он. — Я остаюсь. Зачем я поселился у нгати? Чтобы при первом же выстреле покинуть их? Нет!

Тауранги, сдвинув брови, смотрел на него. Его молчание несколько охладило Генри.

— Я жалею, Тауранги, что мне не успели сделать татуировку воина, — продолжал он уже менее запальчиво. — Но ведь я хотел стать настоящим нгати. Прости мою слабость и дай ружье. Оно будет метко стрелять, друг!

Тауранги сжимал вороненый ствол и упорно молчал.

— Возьми, Хенаре… — наконец, проговорил он и с неохотой протянул ружье Гривсу. — Проводи меня, друг. Мне пора…

Так же нерешительно он снял с пояса полный патронташ. Оглядел его со всех сторон, вздохнул…

Генри проводил друга до ворот па. После того как за Тауранги и двумя его спутниками был поднят мост через ров, он вдруг почувствовал облегчение. Все определилось. Воевать так воевать!

С ружьем в руке он отправился искать Парирау и на удивление быстро нашел ее. В окружении женщин она сидела на корточках возле земляной печи. Рядом стояли корзины с печеной кумарой. Она не постеснялась досужих глаз — при виде Генри заулыбалась и подбежала к нему.

— Хаэре маи, Хенаре! Ты настоящий воин! — восхищенно воскликнула она и с боязливым почтением потрогала затвор. — Ты похож на Матакаури…

Генри вспомнил: в поэтичной маорийской легенде юноша Матакаури идет на битву ради спасения Манаты, своей возлюбленной, и, разумеется, побеждает великана.

— В сказках всегда хороший конец, дорогая Маната, — улыбнулся он. — А в жизни?

Парирау, стесняясь, обхватила руками его локоть и уткнулась в плащ.

— Ты возьмешь меня в жены, Хенаре? — еле слышно спросила она. — Тауранги сказал мне: «Люби Хенаре и не думай больше ни о ком».

Бамм! Бамм! Неожиданное буханье гонга заставило их вздрогнуть. Эти сигналы были уже знакомы Генри Гривсу: объявлялась боевая тревога.

— Парирау, — торопливо проговорил он, сжимая округлое плечо девушки. — Когда стемнеет, приходи ко мне… Как тогда, помнишь? Моя хижина — третья от…

— Что ты, Хенаре! — Парирау в испуге прикрыла ему рот ладошкой. — Когда кругом война, боги держат любовь под запретом. Нет, нет, нельзя!.. Смотри, люди бегут к палисаду, они хотят увидеть врагов. Скорее, Хенаре, за мной!..

Любопытство светилось в глазах девушки. Отпрянув от Генри, она призывно махнула ему рукой и со всех ног бросилась к частоколу. Генри, не успев опомниться, почти сразу же потерял Парирау из виду. Он тоже побежал вперед и смешался с толпой, которая поднесла его к одной из лестниц, ведущих на боевой настил. Наверх поднимались только вооруженные воины, все остальные теснились внизу, задрав головы и жадно ловя возгласы наблюдателей.

В руках у Генри было ружье, на плечах — одежда воина. Раздумывать он не стал — решительно поставил ногу на перекладину и полез. Оказавшись на бревнах настила, он осторожно поднял голову над верхушкой частокола и осмотрелся. Склоны холма и долин были по-прежнему безлюдны.

— Где же пакеха? — повернулся он к соседу, совсем еще молодому воину. Припухшее от недавней татуировки лицо юноши взволнованно дергалось.

— Там! Смотри, пакеха там! — закричал он в сильном возбуждении и несколько раз ткнул пальцем в сторону рощи.

Генри взглянул. В самом деле, внизу, вдоль опушки рощи, колонной двигались темно-красные фигурки. Сбоку гарцевали несколько всадников — должно быть, офицеры. А за колонной солдат — опять лошади. И еще… Что это блестит?

Генри сощурился: неужели пушки? Через несколько секунд сомнения отпали: да, самые настоящие орудия. Одно, другое… А вот вынырнуло и третье. Значит, господин губернатор решил грабить всерьез, с артиллерией… Подлецы!..

Отряд англичан держал курс на покинутую людьми каингу. Когда до деревенской изгороди осталось ярдов двести, колонна развернулась в цепь.

«Ну, ну, атакуйте, — злорадно подумал Генри. — Так вас там и ждали…»

Солдаты продвигались по отлогому склону очень медленно, со всеми предосторожностями. Смотреть на них долго было неинтересно. Тем более, что за спиной на площади началась хака — военный танец маорийцев, о котором Генри слышал так много.

Танец был и в самом деле необыкновенным. Несколько десятков ярко раскрашенных воинов, располагаясь то тесными рядами, то группами, с диким воплем мчались вперед, потом на мгновение замирали на месте и вновь кидались — теперь уже в сторону или назад. Они внезапно садились и с криком вскакивали, разом подпрыгивали и били о землю ногами, взмахивали ружьями и потрясали палицами. Чтобы испугать воображаемого врага, они яростно поводили вытаращенными глазами и подрагивали мускулами, а в знак презрения к нему высовывали язык и корчили дикие гримасы. В движения хаки воины вкладывали столько серьезности и страсти, что в какой-то момент танец переставал казаться танцем и напоминал подлинную, а не имитированную битву с невидимым врагом.

Поглощенный зрелищем, Генри забыл об английских солдатах, которые довольно быстро прошли через обезлюдевшую деревню и начали подъем к подножию па. Он вспомнил о них, когда Раупаха положил ему руку на плечо и с силой повернул Генри лицом к наступавшей цепи.

— Ты будешь их убивать, пакеха Хенаре, — сказал он с усмешкой. — Каждый твой промах — измена. Мы проследим за тобой, помни.

Резким движением Генри стряхнул руку арики.

— Почему ты ненавидишь меня, Раупаха? — спросил он со злостью. — Разве мы оба не вышли сражаться за землю нгати? Чем ты отличаешься от меня?

Лицо Раупахи перекосилось.

— У тебя говорят только губы, — тихо сказал он. — Я не верю тебе, пакеха. Твое хитрое сердце — с ними.

Белый дымок поднялся из-за груды камней. Послышался хлопающий звук. Ядро, не долетев шагов на десять до первого палисада, с треском врезалось в сухой валежник.

Началась осада.