Передние зубы Акима Анатольевича, вполне чистые и целые, имели щель, изза чего в минуты волнения звук изо рта его выходил свистяще. По этому звуку и еще куче мелких признаков, которых и перечислять-то не стоит, ну, например, по тому, как он начинал прихлопывать ногой с каблука на носок, Мелитриса знала, что в этом месте разговора надо быть особенно серьезной и не злить собеседника, а потому и самой не злиться.

Сделать это было трудно, потому что Аким так и сыпал глупостями. Вид при этом имел назидательный, надменный, но не страшный, а вот когда он бледнел от гнева, когда большие и малые шрамы его наливались кровью, из-за чего лоб и щеки становились словно татуированными, а глаза странно западали, вот тогда Мелитриса голову теряла от страха. Ей казалось, что Аким Анатольевич вот-вот упадет со стула, забьется в припадке, и она кидалась наливать воду в стакан, не себе, ему, а он стукал рукой по своей торчащей коленке и кричал пронзительно: «Сидеть!» И тут же повторял вопрос на скороговорке:

— Это письма вашего отца? Откуда они писаны? А матушка ваша когда умерла?

Впрочем, таких страшных сцен было мало, всего две. Ярость Акима Анатольевича была вызвана тем, что Мелитриса просто отказалась говорить на «эту тему». Первый раз «этой темой» был покойный отец, второй раз — князь Оленев — На все прочие темы, как-то: дворец, фрейлинство, задушевные подруги, престарелая тетка под Псковом — она рассуждала с полным удовольствием, хотя давно поняла, что Аким Анатольевич с ней не разговоры разговаривает, а ведет допрос.

После их первой злополучной встречи, когда Мелитриса упала в обморок, ее оставили в покое на три дня и даже выпустили гулять в сопровождении солдата Устина и низкорослого, молчаливого пса. Он и по ночам не лаял, видно, не любил. Во время прогулки Мелитриса еще раз убедилась, что дом ее заточения находится в очень глухом месте.

Тропинок было всего две, и протоптаны они были весьма малым количеством ног. Выяснилось, что левая тропинка вела в глубь леса к незамерзающему ключу, что вытекал из-под гранитной, мхом поросшей глыбы. Вторая тропинка шла к заливу. Там было свежо, ярко и необычайно красиво. Морской ветер выдул снег из-под дубов и сосен, что стояли, вцепившись корнями в крутой, каменистый откос, отполировал поверхность льда у берега. Вода подо льдом была живая, как ртуть. Солнце слепило глаза.

— Это что там вдалеке виднеется? Остров, что ли? — спросила Мелитриса.

— Ничего я такого не знаю, ваше сиятельство, — угрюмо ответил Устин.

— Нам ведено по лесу гулять. И не говорите, что на залив ходили. Влетит.

Когда на третий день Аким Анатольевич увидел Мелитрису, он воскликнул:

— Да вы загорели! — и опять добавил дурацкое: — Приступим…

Нет смысла подробно пересказывать их беседы, пустой, многословный треп, в котором все время надо быть настороже. Балаболят о том о сем, потом Аким Анатольевич засвистит, как чайник, Мелитриса тут же сосредоточится, соберется, и пойдет беседа точная, как перестрелка.

— Мы в вашем сундуке склянку нашли, а в ней какие-то снадобья намешаны. Показывали лекарям, они сказали — яд! Оч-чень ядовита! Как объясните?

— Да это мазь от бородавок.

— Ой ли? — следователь не хотел так легко сдаваться, отказываясь от столь перспективной версии.

— Это мазь от бородавок, которую принес мне во дворец опекун

— Ха-ха-ха… А не стыдно ли вам с опекуном-то про бородавки разговаривать?

— Разговаривать не стыдно, а вот руки показать было стыдно

— А где у вас были бородавки?

— Вот, вот и вот, — Мелитриса доверчиво протягивала Акиму Анатольевичу руки. — Видите пятнышки розовые?

— Кто делал отраву?

— Мазь, Аким Анатольевич, не отраву… Мазь делал камердинер моего опекуна, можете проверить…

Он откидывался на спинку стула, складывал руки на животе, и Мелитриса понимала— можно расслабиться. И опять любезная беседа: «Где вам больше нравится жить — в Москве, Пскове или в Петербурге?.. И как называется деревня, матерью вам завещанная?» Или… «Сколько у тетушки вашей псковской было мужей и как звали первого? Была ли у вас гувернантка и если да, то кто она была — немка али англичанка?»

Гувернантка у нее была француженка, мужьев у тетушки было три, кажется, три, а как их звали, она не имела ни малейшего понятия.

Это потом, месяц спустя, когда Мелитриса и Аким Анатольевич стали почти друзьями, во всяком случае он так говорил, девушка узнала, что вопросы эти, с виду глупые, имели одну цель, выяснить, действительно ли эта худая, довольно ехидная фрейлина есть дочь полководца Репнинского, павшего на поле брани, или имя ее воровски присвоила себе какая-нибудь самозванка, имеющая корыстные, антигосударственные цели.

— И вы знаете, как звали первого мужа моей столетней тетки? — с азартом воскликнула девушка. Он не знал.

— А как же вы собирались меня проверять?

Оказывается, он собирался не проверять, а уличать, а это, сударыня, отнюдь разные вещи.

А пока, до понимания чистой цели Акима Анатольевича, Мелитриса чувствовала себя совершенной идиоткой, тем более что прямо к обвинению— мол, вы отравительница, он не возвращался и никак об этом не вспоминал.

В самой постановке его вопросов имелась смешная особенность. Он любил употреблять такие обороты, как «масло масляное» или «вчера случился случай», и даже не замечал нелепости этого — все так витиевато! Вот типичная постановка вопроса:

— Скажите, какие вы чувствовали чувства, когда вас привезли в этот дом?

Мелитриса серьезно и прилежно отвечала.

— Я чувствовала такие чувства: злобу, обиду, ненависть, раздражение, злобу… нет, злобу я уже говорила. Главное чувство, конечно, очень обидная для меня обида.

Аким Анатольевич с серьезным видом записывал ее хулиганские показания в какую-то книгу. Вы спросите:

и она не боялась? Позволяла себе валять дурака, быть вежливой и одновременно дерзкой, улыбаться и думать о побеге? О последнем она думала постоянно, только знака какого-нибудь ждала. Иногда она надеялась, что ктото спасет ее из этого рабства. Но больше всего ее занимала мысль: куда она попала? Кто такой Аким? Почему он ничего не объясняет толком и чем вся эта глупость может кончиться?

Ей было ясно, что в лице Акима Анатольевича она имеет не частное лицо, а представителя государственного учреждения. Видимо, учреждение это не было полицией. Мелитриса рассуждала так: в какой бы глупости или подлости ее ни обвиняли, они должны отвезти ее в тюрьму. Ведь так? И не просто в тюрьму, а в Тайную канцелярию, поскольку Мелитриса находится на дворцовой службе. Но в разговоре Аким Анатольевич мельком обронил: «Будете упрямиться, вас можно и в Тайную канцелярию сдать. Обвинительное обвинение, вам предъявленное, им по всем статьям подходит». Мелитриса хотела тут же схватить за ниточку, потянуть… чтобы клубок начал разматываться:

— Какое обвинение-то? Разве я не в Тайной канцелярии?

Но Аким Анатольевич так резко поменял тему разговора, что она понялатянуть за эту нитку бесполезно.

Но время шло… «Нельзя болтать бесконечно одну и ту же болтовню…"сбиваясь на манеру Акима, думала Мелитриса. По прошествии десяти, дней или около того вместе с Акимом явился еще один „любитель беседовать беседы“: возраст около сорока, красивый, пожалуй, одет с иголочки в костюм для верховой езды; вид очень элегантный, а на ногах старые сапоги с выпуклостями от подагрических шишек. Этот гость как закинул ногу на ногу, так и просидел весь допрос молча, только шевелил ступнями со своими шишками и слушал внимательно. Так ни слова и не сказав, он удалился. Аким Анатольевич пошел его провожать.

Мелитрису изнурил этот разговор, присутствие нового человека напугало и озадачило. «Значит, что-то меняется в моей судьбе?» — думала она, сидя на стуле «сгорбившись и душой и телом», такую она придумала формулировку своему состоянию. Потом словно очнулась: вскочила с места, приоткрыла дверь и поймала кончик фразы, которую бросил незнакомец. Мужчины уже прощались.

— Так что выкинь это из головы… — барски сказал гость.

— Но ведь единственный шанс, Василий Федорович!

— На одном гвозде, Аким, всего не повесишь, — засмеялся тот в ответ, надевая перед зеркалом меховую шапку с длинным козырьком, потом достал из кармана очень красивые часы на цепочке, сверил с напольными часами в прихожей и сказал загадочную фразу: — Ваша клепсидра отстает на семь минут.

— При чем здесь семь минут! — Аким Анатольевич забыл, что надобно говорить тихо. — Я не собираюсь писать отчет в дворцовую канцелярию! А головка у нее работает, хитрый бесенок. Очень хорошо соображает девица!

Может быть, половица скрипнула под ногой Мелитрисы или Василий Федорович по тонкости душевного склада почувствовал ее взгляд, только он вдруг резко обернулся, и они встретились глазами.

— А впрочем — попробуй! — весело сказал он, обращаясь к Акиму, но глядя при этом на Мелитрису, потом вдруг подмигнул ей— не дерзко, а опять же весело. — Но помни, ошибиться нельзя! — И вышел в лес.

Аким Анатольевич запер за ним дверь, сказал Мелитрисе: «На сегодня хватит», и скрылся на кухне. До ужина они не виделись, а за едой болтали весело, как старые знакомые. Видимо, недавний гость успел сказать Акиму Анатольевичу нечто важное, а может быть, просто подбодрил или напутствовал. Настроение у Акима было самое замечательное, но Мелитрисе от этого не стало легче. «Что-то затевается, — так поняла девушка его настроение, — и, конечно, какая-нибудь гадость. Пусть… лучше это, чем полная неопределенность. Только бы забрезжило что-то впереди…»

На следующий день Аким Анатольевич был очень серьезен и сдержан. Вводная речь, а только так можно было назвать его церемонное обращение, была многословной, цветистой и полной тавтологий. Мелитриса уже поняла, что «дубовый дуб» и «волнительное волнение» появляются у него в минуты торжественные, когда ему хочется блеснуть, сказав этак размашисто, эпически. Вот выдержки из его речи:

— Мадемуазель, делая длительный период с вами одно дело, мы удостоверились, что упавшее на вас обвинение в попытке отравления известной вам персоны не имеет под собой почвы. Однако пока остается тайной, было ли это обвинение сделано по ошибке или с сознательной целью наклепать на вас поклеп, то есть лишить чести ваше честное имя. Последнее интересно было бы выяснить не только вам или мне, но и всему нашему отделу в целом.

Это была откровенная приманка, и Мелитриса, понимая это, тут же на нее клюнула.

— А чем занимается ваш отдел?

— Военная секретная служба разведывает тайны противника и отлавливает прусских шпионов, присланных к нам Фридрихом II.

— О! — Мелитриса была так потрясена, что вскочила на ноги да так и замерла, вытянувшись в струнку.

— Не предполагали? — хитро прищурился Аким Анатольевич. — Вы садитесь.

— О! — повторила Мелитриса, — Но позвольте вас Спросить: как вы убедились в моей порядочности?

— На основании вашего крайнего простодушия, Мелитриса Николаевна. Основным основанием послужили также ваши высокие нравственные чувства, както любовь к Родине и к государыне. Мы живем в суровое время, мадемуазель. Наши соотечественники гибнут на полях Пруссии, защищая Европу от посягательств узурпатора Фридриха II. Как вы понимаете, гибнут лучшие, в числе героев был и ваш отец. А не прельщает ли вас мщение за отца своего?

Речь Акима звучала страстно, и хоть в словах было полно шипящих, одно слово «прельщает» чего стоит, речь его на этот раз не «свистела», она была возвышенна. Но это не обмануло Мелитрису.

— Не прельщает, — сказала она кротко и села паинькой-девочкой, скрестив на животе руки. — Пусть этим занимаются мужчины.

— Отнюдь, мадемуазель! В разведке в условиях войны девица, особенно такая, как вы, может сделать много дел, иногда поболе мужчины. Со своим простодушием вы к кому хотите можете войти в доверие.

— Это чтобы потом врать?

Аким только плечами передернул, отгоняя глупые замечания.

— Женщина на войне — это много! — продолжал он. — Например, маркитантка, то есть женщина, торгующая товаром и идущая, так сказать, вслед армии. Она может сообщить, каково настроение в прусских войсках, каково у них наличие гаубиц и сколько раненых жестокими ранениями лежат в лазаретах. Но от вас этого не требуется. Ваша задача куда проще! Лицо Мелитрисы стало злым.

— Вы сошли с ума. Я дворянка и фрейлина императрицы, а вы предлагаете мне… быть вашим тайным агентом? — она вдруг поняла, что все вернулось на круги своя, этот уже знакомый, преданный своему делу человек в главном своем качестве все-таки дурак!

Видимо, все эти мысли отразились у нее в глазах, потому что Аким Анатольевич, хоть и вознамерился быть кротким и терпеливым, сразу поменял тон:

— Вы теперь не фрейлина, моя дорогая девица Репнинская… Вы теперь отравительница! — он сунул руку в папку и бросил перед Мелитрисой небрежно разрезанные, разного формата бумаги, которые она видела в первый день. — Смотрите сюда, дворянка Репнинская! Видите?.. Вот эти цифры — шифр. Каждая цифра — буква, а некоторые так и целое слово. Отряд шифровальщиков расшифровал эти бумаги. Вот и ваша фамилия вылезла… вот здесь! Мы вначале понять не могли, какая такая фрейлина… первые-то буквы водой размыло..

— Может быть, это не я? — Мелитриса с ужасом смотрела на бумаги, чужая, злая воля проявлялась в них, как кровь на полу, говорят, она проступает после убийства.

— Как же не вы? А имя… вот здесь. Мелитриса, а в другом месте ваши фамилия и имя полностью повторяются. И не смотрите на меня обиженной невинностью! Если будете упираться в своем упрямстве, то я собственноручно возьму вот этими руками все эти шифровки и отнесу в Тайную канцелярию.

Аким Анатольевич перевел дух, попил водички, отер трудовой пот и продолжил атаку. Настойчивость и непреклонность его походили на вскрывшийся вулкан — не заткнуть!

— Я давеча сказал, что во всем вам верю. Это я просто так сказал, это такой ход… Да и как я могу вам верить, если у вас среди папенькиных писем лежит рецепт отвратительного лекарства. Я отдал его лекарям. Они и не поняли ничего. Говорят, может, это отрава замедленного действия!

— Да это просто шутка! — со слезами в голосе воскликнула Мелитриса.

— Это приворотное зелье, мне его Гаврила написал. Сказал, если и не приворожишь, то желудок у объекта точно будет хорошо работать.

Боже мой, как ей было страшно! На лице Акима Анатольевича опять ожила и налилась кровью природная татуировка, глаза потемнели и стали косить.

— У объекта, говорите? Вот все это в Тайной канцелярии и расскажете. Как вначале хотели государыню приворожить… а потом решили объекту бородавки вывести! Вы там для них ла-акомое лакомство! Может быть, вас и не будут пытать… А может быть, и будут, я почем знаю?.. Что с вами опять?! Фааина!!

Обладательница розовых брыжей явилась незамедлительно. Увидев лежащую на полу Мелитрису, она с трудом встала на колени и, прежде чем плеснуть в лицо девушке воды, заметила, что темные ресницы ее трепещут. Видимо, она уже пришла в себя, но, похоже, с самого начала разыграла обморок. Фаина готова была услужить Акиму Анатольевичу во всем, но не в подобном предательстве. Сколько раз она сама «бухалась в обморок» и лежала на жестком полу, ожидая с ужасом, что будет? Случалось ей не раз получать пощечины, если покойному супругу ее обмороки казались неубедительными.

Она ни словом не обмолвилась Акиму о притворном обмороке, подхватила девушку под руки, усадила на стул. Тут же нашелся нашатырь. Нетерпеливый Аким выдернул из рук Фаины флакон и сунул его к носу потерпевшей. Та немедленно начала чихать и кашлять. Дождавшись, когда Мелитриса открыла глаза, он склонился к самому лицу ее и произнес сурово и внятно:

— Завтра продолжим. И помните, на чем мы остановились. Это не пустая угроза!

После этого он обиженно заявил Фаине, что к ужину не останется, мол, у него кусок в горло не лезет, вскочил на лошадь и ускакал.

В отличие от следователя у Мелитрисы аппетит не пропал, и к ужину она явилась вовремя. Дождавшись, когда Устин подаст на стол скудные, постом предусмотренные блюда и удалится, она положила перед Фаиной сложенный вдвое листок бумаги.

— Что это?

— Фаина, я прошу вас передать эту записку моему опекуну князю Оленеву.

— Нет.

— Я знала, что вы так ответите, поэтому не писала ничего лишнего. Прочтите, что там написано.

— Нет.

— И не обязательно посылать именно эту записку. Вы можете переписать ее своим почерком.

— Каким еще почерком? Я писать не умею, а читаю с трудом, — Фаина тупо жевала вареную рыбу. Она зла была на Мелитрису, что по вине девушки Аким не остался ужинать.

— Фаина, я даже не подписалась под этой запиской. Там всего три слова,

— она развернула бумагу и придвинула ее к Фаине.

И надо такому случиться, чтобы в этот момент непреклонная Фаина подавилась рыбьей костью. Кашель сотряс могучее тело. Мелитриса тут же принялась стучать по обширной спине страдалицы. Как ты ни надрывайся в кашле, а три написанных слова увидишь, и прочитала их Фаина не из любопытства, а от неизбежности. «Я вас люблю»— такие слова были в записке.

На этот раз категорическое «нет» сменилось длинной отповедью:

— Я поняла, зачем вы пишете эти слова своему князю — Это у вас пароль такой! Чтоб искал… А уж если такой начнет искать, то отыщет, непременно отыщет:

Нет! Слышите?

Фаина хотела бросить записку в горящую печь и в азарте схватилась голой рукой за чугунную заслонку. Конечно, обожглась, бросила записку на пол, схватила себя за мочку уха, что помогает при ожогах. От боли голос ее приобрел особую звонкость:

— Ведь сколько с вами возятся! И все такие уважаемые мужчины! Аким Анатольевич честнейший человек! Он вам плохого не может посоветовать. А вы, моя красавица, гордячка вздорная… непослушница балованная… секли вас в детстве мало, вот что!

На этом разговор и кончился. В словах Фаины была своя правда, Мелитрису никто никогда не сек. Теперь ей оставалось прибегнуть к последнему средству.