Весь последующий день Екатерина провела в постели. Поутру доктора сунулись было со своими ланцетами и клистирными трубками, но откатили назад, встретив ясный и серьезный взгляд Екатерины. «Болезнь — дело государственное», — казалось, говорил он, а медики при дворе были люди понятливые.

Екатерина удобно лежала в подушках, читать не хотелось, она была вся сосредоточена на внутренней подготовительной работе, которую вел у нее в мыслях кто-то другой, не она. Раз за разом этот другой проигрывал варианты

— как лучшим образом выстроить объяснение с государыней. Сцена встречи оживала во всех подробностях, потом застывала, словно нарисованная бегло мелками на аспидной доске. Достаточно провести по ней мокрой тряпкой, и вот уже готово поле для новых цветков воображения. Екатерина казалась совсем спокойной, тем удивительнее было, что сердце ее вдруг начало частить и биться в левую лопатку.

Вечером явился таинственный и важный Александр Иванович и сообщил, что в полночь он придет, чтобы сопровождать великую княгиню в покои императрицы. Проговорив все это, он не без достоинства удалился.

Туалет Екатерина продумала очень тщательно. Платье должно было быть скромным, но не убогим, не темным, Елизавета не переносила темные тона, но и не праздничным. Она остановилась на светло-синем платье-робе с глубоким вырезом, прикрытым старинными желтоватыми алансонскими кружевами. В этом платье она и заснула, прикорнув в тесном кресле. Разбудила ее Анна.

— Идут, — сказала она коротко.

— Кто? — не поняла со сна Екатерина.

— Должна предупредить ваше высочество, что может статься, что их высочество так же захочет быть у Их Императорского Величества.

Это было неприятное известие. Про мужа Екатерина забыла накрепко, и во всех воображаемых сценах ему не отводилась роль даже статиста.

— Предчувствие? — спросила она Анну с внезапно вспыхнувшим раздражением.

— Нет, подслушала, — ответила та серьезно и нимало не смущаясь, чувство юмора у милой девушки отсутствовало полностью.

Александр Иванович вошел с поклоном, приглашая следовать за собой. Перед входом в покои императрицы они действительно встретили великого князя, но он не подождал их, а юркнул в дверь первый.

Уже потом Екатерина узнала, как только Петр услышал, что жена заболела и позвала к себе духовника, он тут же пообещал любовнице Елизавете Воронцовой жениться на ней сразу после похорон. К счастью, Екатерина не знала этого сейчас, и мелочная злоба не помешала ей сосредоточиться на главном.

Вошли… Вот она — государыня. Золотая лампада светилась над ее головой. Елизавета сидела в большом кресле с широкими, обитыми красным бархатом подлокотниками, отекшие ноги ее, с трудом втиснутые в сафьяновые на изогнутом каблучке туфельки, стояли на подушке.

Екатерина упала на колени, низко склонила голову, потянулась щекой к сафьяновым туфелькам, а далее звук какой-то тревожный, птичий издало ее горло, словно она что есть силы сдерживала плач, но он вырвался наружу единой нотой.

— О, государыня, припадаю к стопам вашим… Простите, заклинаю, если прогневала вас…

А дальше все как трижды, четырежды отрепетировано в разговоре с самой собой, в письме, на исповеди. Вначале надо умолять, заклинать — отпустите ее за пределы России, на родину. Рядом стоял Петр, вид он имел несколько побитый, но хорохорился, топырил сварливо нижнюю толстую губу. Стоящий несколько поодаль Александр Иванович выражал только слепое подчинение.

Комната, в которой происходил разговор, была длинной, в три окна. Два из них были прикрыты шторами, в третье окно было видно звездное весеннее» небо. Между окон стояли два столика с золотыми принадлежностями для письма. Перед тем, как упасть на колени, Екатерина цепким взглядом поймала глубокий, похожий на таз поднос с письмами. Показалось ли ей или там действительно лежали ее собственные письма?

— … жизнь моя здесь никому не нужна, я только доставляю неприятности вам, только делаю горе людям мне близким.

— Как же вы хотите, чтобы я вас отослала? У вас сын и дочь, — негромко, грустно сказала Елизавета и закашлялась, прикрывая рот платком.

— О, мои дети в ваших руках, и лучше этого ничего для них быть не может, — поторопилась с ответом Екатерина, она даже осмелилась чуть поднять голову, оглядывая Елизавету.

Государыня сделала знак рукой, мол, Александр Иванович, поднимите ее с пола, но Екатерина осталась стоять на коленях подле императрицы.

— Но как же я объясню обществу причину вашей отсылки? — спросила Елизавета, видимо, она тоже подготовилась к разговору.

— Тем же, чем я навлекла на себя ненависть вашего величества и великого князя, — слова эти были дерзки, но Екатерина шла ва-банк, а то дождешься того, что тебя впрямь вышлют за границу.

— Об этом я подумаю, — жестко сказала Елизавета, мол, это наша забота, — но чем же вы будете жить?

— Тем, чем жила, прежде чем вы удостоили взять меня сюда.

Ответ был логичен, но смешон, не в этом бы месте Екатерине кичиться своим нищенством, это почувствовала и Елизавета, когда бросила презрительно:

— Ваша мать в бегах.

Что ж, пришлось проглотить и это унижение, мало ли их было за четырнадцать лет жизни в России.

— Я знаю, она в Париже, — голос вполне правильно задрожал, и Екатерина отметила про себя: хорошо. — Фридрих Прусский прогнал от себя мою бедную мать за излишнюю преданность России.

За ширмами, что стояли вдоль стен, послышался слабый шорох. Кто там был? «Не иначе как фаворит», — подумала Екатерина. Елизавета тоже услышала этот шорох, неловко встала с кресла.

— Да поднимите же ее! — бросила она опять Александру Ивановичу, тон на этот раз был такой, что Шувалов не посмел ослушаться, и если бы Екатерина опять не пожелала встать, он держал бы ее за талию в висящем положении.

— Видит Бог, — сказала вдруг Елизавета с чувством, — как я плакала, когда вы заболели при вашем приезде в Россию, когда вы были при смерти, — лицо государыни затуманилось, она вся ушла в воспоминания.

В этот момент в комнате произошло чуть заметное перемещение. Петр чуть пододвинулся к государыне, — а. Екатерина сделала шаг в сторону стола. Как ей хотелось подойти поближе! Но и издали она видела — да, это ее письма, по всей видимости те, что писаны Апраксину. Неужели на самом дне лежало главное послание, то, в котором она приказывает фельдмаршалу не продолжать войну с Фридрихом! Готовясь к разговору, она не проиграла, не, смогла, не посмела представить себе, что было бы с Елизаветой, попади ей в руки ЭТО письмо. «Государыня очень больна, — писала она Апраксину, рука не посмела вывести „при смерти“, — сейчас не до войны с Фридрихом, сейчас надо быть в столице, дабы избежать беспорядков и защитить законных наследников трона русского». Нет, не может быть, государыня не видела этого письма, иначе не было бы этого свидания… Тут новая мысль обожгла мозг— манифест! Ею вдруг овладел такой страх, такой ужас, что спина разом взмокла, в горле застрял крик. Но Елизавета, к счастью, переключилась на племянника. Как сквозь вату до Екатерины долетел голос императрицы:

— Ну, Петруша, ты хотел меня видеть. Говори… Петр мелкими шажками подбежал к Елизавете, изогнулся и зашептал в ухо. Александр Иванович тоже подошел поближе, вслушиваясь. Петр жаловался на свою горькую жизнь и на супругу. До Екатерины долетали слова: гордая, злая, упрямая. Не доверяйте ей, тетушка!

— Да ты не о ней, о себе подумай! Не ты ли на Фридриха Прусского молишься? — запальчиво воскликнула Елизавета. — Он враг наш. Враг России.

— Фридрих велик, — фальцетом крикнул Петр. — Но это не мешает ничему… Ничему! Вам не понять! Я люблю, но я не предатель. А она, — он ткнул пальцем в сторону Екатерины, — не любит Фридриха, но она упрямая интриганка, змея и гадина! — Вид у Петра был до чрезвычайности возбужденный, он размахивал руками, как паяц, хотел, видно, многое сказать, да слов не находил, одни эмоции были под рукой. В голосе его слышались слезы. Уж в чем в чем, а в ненависти к жене он был искренним.

— Петруша, да как же так можно… про жену-то? — усмехнулась Елизавета. — Ты помолчи пока, охолонись.

Она повернулась к Екатерине, и неожиданно поймала ее взгляд, устремленный на письма. Великая княгиня смутилась и, уже не сдерживаясь, крикнула Петру в лицо:

— Я хочу, сударь, сказать вам в присутствии Ее Величества, — она присела в поклоне, — что действительно зла на тех, кто советует вам делать мне несправедливости, и упряма, если вижу, что мои угождения не ведут ни к чему, кроме ненависти!

— Будет! — Елизавета хлопнула в ладоши и развела их в разные стороны, как разводят дерущихся детей или сцепившихся в схватке собак. — Я не для семейных склок вас позвала.

Она отвернулась от великого князя, глядя на Екатерину горящим взглядом.

— Вы, милочка, вмешиваетесь во многие дела, которые вас не касаются. Я не посмела бы делать подобное во время императрицы Анны. Какие приказания вы посылали фельдмаршалу Апраксину?

В комнате стало очень тихо. Обнаружив себя, прошуршало перо за ширмой, но и этот малый звук испуганно стих.

— Я? — голос Екатерины прозвучал в плотной, вязкой тишине как что-то инородное. — Мне и в голову никогда не приходило посылать ему приказания.

— Да вот же ваши письма, — Елизавета ткнула пальцем в поднос, голос ее прозвучал зло, иронически, настороженно. — А ведь вам было запрещено писать? Иль запамятовали?

Екатерина мысленно сотворила крест.

— Ах, ваше величество, вы правы. Я нарушила запрет. И умоляю вас простить меня! Эти три письма, — Господи, возопила она мысленно, только бы не было четвертого, — могут доказать, что я никогда не делала никаких приказаний.

— А зачем вы ему писали?

— По дружбе. Я поздравила его с днем рождения дочери. Рождеством… еще я ему советовала, не более, следовать вашим приказам.

Дальнейший обмен репликами был стремителен и остер, как выстрелы или шпажные удары.

— Бестужев говорит, что было много других писем.

— Если Бестужев так говорит, то он лжет.

— Ну так если он лжет, я велю его пытать!

— Это в. вашей власти, но я написала только три письма!

Елизавета окинула ее гневным взглядом и отошла, чтобы пройтись по комнате и собраться с мыслями, — раз, другой… Петр Федорович настороженно следил за теткой, потом вдруг пошел с ней рядом. Заговорил он явно невпопад, и сочувствие его выглядело нелепо:

— Поверьте, ваше величество, нельзя с ней договориться, она все врет! Давеча начал с ней про собак… у меня ведь, знаете, порода! Поверьте, государыня, я дело говорю! Не может про собак, а может про моего министра Штамке… зачем он ей? Неважно! Я одинок! Конечно, я нахожу душу, которая сочувствует мне во всем. Это достойные женщины! Да и Александр Иванович подтвердит.

Шувалов немедленно стушевался. Елизавета расхаживала по комнате, занятая своими мыслями, но когда до нее дошли слова, которые, сбиваясь с грамматики и синтаксиса, сами собой выпрыгивали из уст разгоряченного наследника, она сказала почти участливо:

— Помолчи, Петруша. Мы с тобой потом поговорим.

Шувалов поймал взгляд Елизаветы, немедленно взял Петра Федоровича под локоток и вежливо, но твердо, что-то без остановки нашептывая ему в ухо, повлек его к двери.

— Я не хочу ссорить вас еще больше, — тихо сказала Елизавета великой княгине, — но мне хотелось бы кое-что сказать вам… потом, сейчас уже поздно, — добавила она неожиданно сердечно, и Екатерина тут же откликнулась на этот добрый знак.

— О, ваше величество, как я хочу отдать вам свое сердце и душу!

— Я представлю вам эту возможность. А теперь идите…

Ни жива ни мертва Екатерина в сопровождении Шувалова проследовала в свои покои. Никто не встретил их по дороге, даже Анна спала.

На столике рядом с кроватью стоял стакан кипяченой воды, который ей всегда ставили на ночь. Екатерина выпила его залпом. Вода не утолила жажду, не убила внутреннюю дрожь. С зажженной свечой она подошла к зеркалу. Из темноты выплыло бледное, в общем довольно хорошенькое лицо с мокрыми от пота висками и запекшимися губами.

— Я победила? — спросила Екатерина свое отражение. — Я выиграла эту партию? Теперь только терпение… Спрятаться ото всех и ждать…

Александр Иванович тихо вернулся в апартаменты государыни. Иван Иванович уже вышел из-за ширм. Старший Шувалов вошел в тот момент, когда фаворит нежно поцеловал Елизавету в ладонь.

— Лжива беспредельно, но и умна беспредельно, — со смешком сказала Eлизавета. — И все-таки мне ее жаль.

— Но почему? — Иван Иванович был душой и сердцем на стороне государыни.

— Вы не видели, какой привезли ее в Петербург. Она была худа, испугана, плохо одета— совсем ребенок. Я дарила ей соболя и драгоценности. Их немедленно отбирала у нее мать, эта негодяйка Иоганна. И ведь не уследишь! Она вела себя так, словно это ее, старую чертову перечницу, привезли в жены к наследнику. Дура! Интриганка! А дочь лежала с воспалением легких, она почти умирала. Тогда она была очень вежлива и полна желания угодить.

— Это желание у нее и сейчас налицо, — заметил Иван Иванович.

— Еще бы… Она чувствует, что ей прищемили хвост. И шашни у нее с Бестужевым были— знаю, сердцем чувствую, — Елизавета ударила/себя в пышную грудь. — И письма Апраксину она писала, и вовсе не такие безгрешные, как она хочет показать. Это я тоже знаю, но что делать? Как бы ни была плоха супруга наследника, лучшей-то нет. Петрушка дурак, так пусть хоть жена у него будет умная!

Старший Шувалов стоял в сторонке, с умилением слушая этот разговор, и для удовольствия своего шуршал спрятанными в кармане тайными бумагами, которые выкрала для него Анна. Взял на всякий случай — вдруг понадобятся… Все зависело от того, как разговор потечет, а он потек в правильном направлении. Документы предъявлять рановато. Пусть полежат. Они своего часа дождутся.