Екатерина Ивановна Бирон, она же принцесса Ядвига-Елизавета Курляндская, разговаривала с князем Оленевым очень раздражительно и невежливо не потому, что не хотела, вернее, не могла рассказать тайну исчезновения Мелитрисы. В этот момент, как сказали бы сейчас, у нее были неприятности личного характера, да что там неприятности— драма, бедствие, крушение всех надежд.

Горе свалилось на принцессу Курляндскую в лице белокурого, анемичного юноши с тягучим голосом и торчащими розовыми ушами, которые выпрастывались на свободу из-под любого парика, делая его обладателя похожим на какого-то зверька лесного, впрочем, вполне безобидного. Юношу звали Карл Саксонский, он был сыном теперешнего короля Польши Августа III. Беда состояла в том, что оный Карл, вернее его отец, вознамерился отнять у принцессы и ее опальной семьи не только титул — Курляндская, но и саму землю того же названия.

Сам Бирон, бывший Курляндский герцог, все еще находился в ярославской ссылке, что не мешало ему надеяться вернуть свои права на Курляндию. И ведь все шло к тому! Бирон был страшный человек, погубитель народа, но в далекие дни юности Елизаветы, когда та бедной и всеми забытой жила в особняке при Смольном дворе, Бирон не раз защищал ее от гнева царствующей Анны Иоанновны, грозной своей любовницы. Елизавета никогда не забывала добро, и Бирон знал об этом. Потому и надеялся.

Но интересы государства и политики не считаются с человеческими чувствами. В Европе вдруг вспомнили, что Курляндия формально зависит от Польши. Да мало ли кто от кого зависит? Для Елизаветы эти соображения были не указ, она всегда смотрела на Курляндию, как на свою собственность, но здесь согласилась с общественным мнением. Сами собой возникли домыслы и объяснения, как-де выгодно для России сделать юного Карла герцогом Курляндским.

И вот он приехал. Свой приезд он упредил письмом, где сообщил, что «предает себя совсем в матернее призрение ее императорского величества и от высочайшей ее щедроты ожидает основания будущего своего благополучия». У принца была куча самых разнообразных мелких талантов, например, он очень недурно играл на флейте, вполне прилично ездил верхом, во всяком случае с лошади не падал, был неимоверно любопытен или любознателен, как хотите.

Великий князь возненавидел его сразу — Саксония была враждебна его кумиру — Фридриху Прусскому, и этого было достаточно. Великую княгиню против Августа III и его сына настроил Понятовский. Таким образом, принцесса Курляндская обрела вдруг союзников в их лице и жаловалась на ненавистного Карла не только старому другу своему великому князю Петру Федоровичу, но и его супруге, если та удостаивала ее своим обществом. После ареста Бестужева Екатерина никого не принимала.

По просьбе Елизаветы Карла со всем его обширным двором принял на жительство Иван Иванович Шувалов в тот самый новый дворец, который Екатерина окрестила «алансонскими кружевами». Принцу отвели весь второй этаж. Для держания караула был послан батальон гвардейцев, придворные повара и официанты являлись ежедневно, чтобы сервировать стол на пятьдесят, а то и более кувертов. Сама государыня была скромнее!

Приезд принца и произведенный им «обвал» в доме фаворита как раз совпал с крайней нуждой Никиты поговорить с Иваном Ивановичем. Только через него и брата Александра он мог узнать, верна ли версия Гаврилы.

Но застать Шувалова-младшего в доме было совершенно невозможно, он пропадал во дворце, а просить аудиенции у фаворита там не менее сложно, чем у самой государыни. Есть такое выражение «стать на уши». Не знаю, бытовало ли оно в XVIII веке, но именно это сделал Никита перед тем, как сесть в уютное кресло в гостиной зимнего императорского дворца в апартаментах Ивана Ивановича.

Хозяин покоев был грустен и как всегда мил.

— Друг мой, как вы бледны! У вас измученный вид, — в словах фаворита звучало искреннее сочувствие.

Никита сдержанно изложил свою просьбу, здесь не до сантиментов, надо быть очень конкретным. По мере продолжения рассказа голос князя Оленева набирал высоту и страстность. Иван Иванович заулыбался, показав крепкие, белые зубы, и все равно улыбка его была бледна, как трава, выросшая в темных глубинах колодезного сруба.

— Эта горбатая принцесса говорит, что девица сбежала с мужчиной?.. А ты ревнуешь… Влюблен, Никитушка…

Оленев сморщился, как от кислого.

— Да вроде бы не по возрасту, ваше сиятельство, за каждой-то юбкой…

— Она не каждая, она сирота, ты перед людьми за нее в ответе. Тебе никто не говорил, милый князь, что у тебя чрезвычайно обострено чувство порядочности? Правду сказать, всякий одаренный разумом человек этому чувству подвержен, но не так, как ты… не так. У тебя прямо свербит!

— Вы хотите сказать, что я зря волнуюсь за девицу?

— Волнуешься ты, может быть, и не зря, но неправильно волнуешься. Скажи, при чем здесь Тайная канцелярия? Если ее какой-нибудь красавецкавалергард в треуголке с пером умыкнул, то не через полицию же ее искать! И тем более не через моего братца. Случай скандальный, но поверь… такое бывает во дворце. А насчет порядочности твоей скажу, что у таких, как ты, чувство сострадания, необходимость постоянной заботы, память о чести как-то напрямую связаны с любовью. Право слово, если найдешь свою Мелитрису и окажется, что она несчастна, прости ей побег… все прости и женись на ней. А я буду у вас посаженным отцом.

— Спасибо, что все свели к шутке, ваше сиятельство. Но рискну повторить: переговорите с братом графом Александром Ивановичем. Мне ведь только узнать, не под арестом ли она…

— Сегодня во дворце бал в честь нашего славного гостя, вот там и спрошу. Если удастся хоть на миг оставить принца Карла. Он не терпит одиночества даже в толпе, а государыня очень его жалует.

— Говорят, этот принц полное ничтожество, — машинально заметил Никита.

— Ну зачем же так, — видно было, что Иван Иванович ни в коей мере не обиделся за Карла. — Он добр… совершенно безобиден. Вчера государыня подарила ему 200 000 рублей, чтобы он отослал их в разоренную страну свою.

— Не пошлет, — проворчал Никита.

Саксонию разорил Фридрих II. Все, что ни делала Елизавета доброго, для Августа и его сына, все было в пику Пруссии. Кроме того. Карл был похож на ребенка, он возбуждал в Елизавете болезненное чувство нежности, которое испытываешь к голодным котятам и обиженным щенкам.

Накануне своих именин принц обнаружил на столике в своей спальне обитую бархатом шкатулку, сверху она была украшена золотыми обручами. Карл открыл ее и был приятно поражен блеском золотых монет, 2500 золотых империалов подарила ему императрица с премилой запиской, мол, принц, в нашем холодном климате не растут цветы, поэтому, ваше королевское величество, примите этот скромный подарок. Карл, конечно, раззвонил эту историю по всему Петербургу, и надо было слышать, с какой неимоверной слащавостью пересказывали этот анекдот французский и австрийский послы. По столице пополз шепоток — уж не новый ли фаворит объявился? О нет, нет… Елизавета просто жалела испуганного и ограбленного Фридрихом мальчишку. Кроме того, было приятно позлить вечно надутых племянников — Петрушу и Екатерину— уже поделом вам, будьте умнее, добрее и почтительнее.

Двор веселился. О Бестужеве словно забыли. Уже назначен был новый канцлер. О великой княгине помнили очень хорошо, но тоже делали вид, что забыли. Занятый светской жизнью Иван Иванович не сразу увидел брата, опять у Никиты неделя улетела впустую. Наконец, он получил записку от фаворита. «Я счастлив сообщить, что Мелитриса Репнинская по ведомству Ал. Ив. Шувалова не проходила. Пропажа фрейлины Репнинской известна во дворце, но говорят о ней шепотом, дабы не расстраивать государыню. Предполагают какую-то романтическую историю. Говорили даже, что она убежала со своим опекуном». Далее тон записки был серьезный. Иван Иванович сообщил, что известил полицию. Если появятся какие-либо заслуживающие внимания сведения, Иван Иванович обещал немедленно написать об этом Оленеву.

У Никиты было такое чувство, словно после долгого бега он вдруг уткнулся в стену лбом. Видя волнение барина, Гаврила ненавязчиво, но настойчиво вытащил из него все. Письмо Ивана Ивановича произвело на него гораздо меньше впечатления, чем на Никиту.

Не верьте ни одному слову. Я помню, когда вас разыскивал… все врали, блазнители окаянные! На то она и Тайная канцелярия. Да ваш досточудный и достохвальный Александр Иванович, так, что ли, старшего Шувалова зовут, может и не знать, что в его дому-то делается! Они могут девочку в такое логово упрятать, что ни одна живая душа не найдет.

— Но зачем? Ведь это абсурд.

— Кто их знает. Абсурдус, как всякая нелепа, вещь полезная. Это по их уму-разумению. Оболгали девочку али донос наклепали. И ведь как странно все в жизни повторяется. А, Никита Григорьевич? Вас арестовали из-за абсурдуса, теперь вот Мелитрису точно так же. В тот раз она вас освободила, теперь вы ее освободите.

— Гаврила, ты заговариваешься!

— Это я к слову Марию венецианскую вспомнил. Золотая была девица. Будь добр, кольми паче с добрым… Я думаю, знал бы старый князь, какова она, не был бы так строг.

— Что же ты тогда так радел за старого князя? — с негодованием воскликнул Никита.

— Не мне поступки их сиятельства обсуждать, — с достоинством ответил старый камердинер и тут же перешел на прежний тон. — Но ведь как милостива к вам судьба. Одну взяла, другую дала! Не сразу, правда. Десять лет годила. Дала вам ума набраться.

— Гаврила!

— Ну не буду, что глотку-то рвать? Искать ее надо, Никита Григорьевич. Сами-то они людей из темницы только в ссылку отпускают.

Никита опять пошел к принцессе Курляндской, что-то она знает, но молчит. Конечно, он ее не застал. У принцессы теперь была одна забота — всеми силами отвратить государыню от ненавистного Карла. А для этого надо всегда быть на виду. Сегодня потащилась на ужин к графу Разумовскому, хоть туда ее особенно и не приглашали.

Но фрейлины были в своих покоях. Прождав обер-гофмейстерину около часа, Никита пошел к Шмидтше, чтобы испросить позволения увидеть Верочку Олсуфьеву. Время было вечернее, поэтому свидание требовало не столько увещеваний и слов, сколько звонкой монеты.

Никита был щедр. Уважаемая матрона сама отвела князя в комнату фрейлины, шепнув фамильярно на ухо:

— Только не за полночь, — и исчезла.

— Мадемуазель, — начал Никита торжественно, — Верочка, голубушка, нет ли сведений о Мелитрисе?

Верочка отрицательно затрясла головой, дернула за шнур занавески, оттащила Никиту от зашторенного окна и даже зажженную свечу отнесла в глубь комнаты. После этого она нагнулась к самому уху Никиты и прошептала: «Есть».

— Боже мой, неужели! Не томите меня, рассказывайте, — голос Никиты пресекся.

Она мерила платье — Мелитрисино, лиловое с блондами. Платье на ней, то есть Верочке, замечательно сидит, поверьте, князь, замечательно, как влитое, но лиф тугой, а в талии просто не застегивается. Вы знаете, Мелитрису, образно говоря, можно протащить через игольное ушко— так худа… Естественно, Верочка решила его слегка расставить… подпорола немного здесь и здесь… А под пластинами из китового уса вложено вот это… она сейчас даст!

И Верочка, встав на колени, погрузилась по уши в содержимое своего сундука.

— Расскажите толком, Верочка, я не понял ничего! — взывал Никита. — Что там вложено?

— == Сейчас…

Борьба с содержимым сундука увенчалась успехом.

— Вот! — воровато оглянувшись, Верочка протянула Никите два плотно сложенных письма— на них ни подписи, ни адреса. — Я их читала, но ничего не поняла, — на большеротом лице Верочки появилось заговорщицкое выражение. — Я очень испугалась, хотела сжечь. А потом вспомнила про вас. Ведь Мелитриса тоже могла их сжечь, а она их спрятала. Я думаю— для вас. Вдруг эти письма помогут найти Мелитрису.

Никита пододвинул свечу, открыл первое письмо. Написано убористым, красивым ровным почерком. Неужели? Сколько лет прошло, а он отлично помнит, как писала она букву «f» и очень характерное «d». Второе письмо, очевидно, ответ, было написано по-русски: «Ваше высочество! Извините великодушно нескладность сего излияния, писано в великом тороплении перед битвою…»

Никита поднял глаза на притихшую Верочку. Видно, что-то страшное увидела она в этих глазах, потому что затараторила почти не таясь, в полный голос. Так кричат от ужаса.

— Только я ничего не видела и не слышала. Так и знайте! Будете на меня ссылаться, я ото всего отопрусь!

— Тише…

— … от всего, — испуганным шепотом повторила Верочка и всхлипнула.

— Мое имя вообще не упоминайте, пожалуйста. А платье это лиловое она мне еще раньше подарила.

— Конечно, платье останется у вас. А письма я заберу.

— Еще бы! Страсти какие!

Приехав домой, Никита закрылся в библиотеке и принялся за изучение писем. Как они попали к Мелитрисе? И какую роль играют в этом запутанном деле? Час спустя он мог ответить на второй из этих вопросов, Первое письмо было писано великой княгиней Екатериной Алексеевной: вежливое, но уверенное, если не сказать — категоричное, все, что она хотела сказать, она сказала без всяких иносказаний и шифра. С точки зрения нынешнего правления письмо могло называться только одним словом— измена. Второе письмо было ответом, мол, все понял, сделаю, как велено. Судя по осенним событиям, это письмо было от фельдмаршала Апраксина.

Теперь стало совершенно ясным, что Бернарди искал в вещах Мелитрисы. Конечно, эти письма. Искал и не нашел…

Но он-то хорош! Идиот! Опекун… Да ему нельзя доверить в опеку мышь под полом, корову на лугу! Бедная, перепуганная девочка… Если искали эти письма, то почему не нашли? — пробежала кромкой сознания мысль, но он тут же прогнал ее. Сейчас он не хотел размышлять, выдвигать предположения и сочинять гипотезы. Сейчас он хотел угрызаться совестью, сыпать соль на раны, и ругать себя площадными словами. Она ведь все ему написала. Она ждала его приезда, чтобы все рассказать, посоветоваться.

Да пропади она пропадом — Академия со всеми ее художествами! Когда Господь хочет наказать, он отнимает разум. Бернарди не мог похитить Мелитрису, потому что сам арестован. Арестован по делу Бестужева… и великая княгиня в их клане или в кружке… не знаю, как сказать, но это неважно, она с ними. Она написала это письмо Апраксину и не получила ответа. Кому позарез нужны эти письма? Неужели она опять встала на его пути, чтобы нести беду, всегда беду… И если не ему самому, то самому близкому человеку… бедная девочка!