ГЛАВА 23
Медлительный барсук неторопливо семенил через поляну. Утренняя заря холодно мигала на небосклоне, готовясь встретить восход. Лес затаился, притих, и только тихий шепот осыпающейся листвы нарушал покой предутренней поры.
Неожиданно серая тень мелькнула среди густого папоротника, и барсук, услышав подозрительный шорох, во всю прыть ринулся к своему подземному убежищу. Но добежать не успел: старая волчица длинным прыжком настигла зверька, и острые клыки вмиг сломали ему позвоночник. Удовлетворенно облизнувшись, волчица обнюхала мягкую светло-серую шкурку добычи, затем забросила барсука на спину и легкой трусцой направилась в чащобу, где ее ждали волчата.
В логове было тепло и сухо. Волчата, насытившись, затеяли шумную возню возле волчицы. Она, доев остатки барсучьей тушки, растянулась у входа и задремала.
Вдруг волчица проснулась и тихо зарычала. Волчата вмиг присмирели и забились поглубже. Тихий говор и треск сучьев под ногами нарушил покой волчьего семейства. Волчица, прижав уши к голове и хищно оскалив зубы, затаилась в полном безмолвии, приготовившись защищать свое потомство.
Медведь и его подручные шли по следам Тимна. Уже много дней рыскали бандиты в лесах возле Борисфена, пытаясь настичь неуловимого кузнеца, но тот, словно чувствуя погоню, маскировал следы с такой ловкостью, что нередко ставил в тупик даже такого искушенного следопыта, как Медведь. И все-таки бандиты, пусть с большим трудом, теряя много времени на поиски следа, неутомимо и настойчиво шли за Тимном, не решаясь нарушить приказ Одинокого Волка и возвратиться обратно, не выполнив приказа.
Тимн торопился к Авезельмису. Он еще не знал о последних событиях возле хижины отшельника и стремился побыстрее добраться к своему спасителю, чтобы отдохнуть и набраться сил, так как рана все еще давала о себе знать тупой ноющей болью, особенно в сырые и холодные осенние ночи.
Костер он разжигал редко, довольствуясь впрок заготовленным вяленым мясом, а также грибами и орехами. Конечно, сподручнее было бы ехать верхом, к тому же быстрее, но в последнее время счастье явно отвернулось от кузнеца: скакуна, подаренного Авезельмисом, он потерял, когда пытался пробраться в Атейополис, а конь аорса, заарканенный Тимном во время охоты Дамаса на диких свиней, сбежал. Догнать его кузнец и не пытался, потому что вокруг было полно вражеских воинов, а без толку рисковать Тимн не хотел.
Рассвет застал его на берегу небольшого ручья. Плотно позавтракав, Тимн собрал свой дорожный мешок, как вдруг ему посышалось где-то неподалеку лошадиное ржание. «Неужто сарматы?» – подумал он, но тут же отбросил эту мысль: так далеко в леса они не осмеливались забираться. Значит, сколоты или какая-нибудь отбившаяся от табуна лошадь. И Тимн, долго не раздумывая, пошел в ту сторону…
Под все еще густыми кронами дубовой рощи горели костры. Запахи испеченной на вертелах дичи приятно щекотали ноздри; немногочисленная группа воинов сгрудилась вокруг Меченого, слушая его приказания. Несколько сколотов, выполнявших обязанности конюхов, поили из кожаных торб лошадей. Чуть поодаль, на ложе из веток, лежали раненые. Двое дозорных внимательно осматривали окрестности, удобно устроившись на деревьях.
Тимн, ползком подобравшийся почти вплотную к кострам, едва не задохнулся от радости, узнав.
Меченого. И уже не таясь, поднялся на ноги и быстрым шагом направился к сколотам.
– Стой! – раздался оклик дозорного.
– Свои, свои! – закричал Тимн, и его тут же окружили воины.
– Тимн?! – Меченый даже вздрогнул от неожиданности при виде оборванного и заросшего кузнеца. – Живой?
– Как видишь… – улыбался тот, отвечая на приветствия воинов; среди них было немало и его друзей.
За завтраком Тимн рассказал о своих похождениях, присовокупив к рассказу боевые трофеи. Меченый, в свою очередь, поведал разведчику сколотов о последних событиях в Атейополисе и планах отряда.
– …Вот только их нужно где-то пристроить на время, – вздохнул Меченый, озабоченно посмотрев на раненых воинов. – В лесу не оставишь – очень похолодало, а надежного убежища с крышей над головой вблизи нет. И с собой их не возьмешь – обуза в бою…
– Будет им крыша над головой и место скрытное, – весело подмигнул ему Тимн.
Впервые за столько дней он отдыхал душой и телом. Развалившись на дубовых ветках, кузнец блаженствовал: наконец он обрел товарищей, узнал, что жена и дети живы-здоровы. Даже промелькнувшая мысль о сборщике податей не омрачила радужного настроения Тимна: все образуется, все будет хорошо, почему-то думал он, Великая Табити милостива…
– Да ну? – искренне удивился Меченый. – Где же это?
– А здесь, неподалеку. Вели воинам собираться…
Стрела высунула свое смертоносное жало сквозь плотный занавес из желтеющих листьев и плавно нащупала нужную точку в пространстве; тугая тетива подрагивала, готовясь метнуть ее в цель…
Медведь прыгнул бесшумно с легкостью и силой рыси на одного из своих подручных, осмелилившегося нарушить приказ Одинокого Волка – взять Тимна живым. Они все-таки догнали разведчика сколотов, но слишком поздно – появление отряда Меченого спутало все замыслы.
– Ты что, совсем сбрендил!?.. Получи! – зашипел Медведь; сломав крепкое древко стрелы, словно соломинку, он с размаху опустил кулак на голову бандита.
Тот охнул и грохнулся навзничь. Медведь сжал ему горло своими лапищами и с видимым сожалением отпустил только тогда, когда тот захрипел, забил ногами.
– Все, уходим… – обернулся Медведь к остальным, безучастно наблюдавшим за происходящим. – Не успели… Ладно, еще встретимся с ним на узкой тропинке…
И, не оглядываясь, шагнул в заросли.
Хижина Авезельмиса пустовала. Было видно, что хозяин давно покинул свою обитель, пепел в очаге потускнел, кострище около шалаша чернело разбросанными угольками и рыхлой, сырой от росы золой. Тимн, озабоченно хмурясь, внимательно осмотрел поляну: на ней валялись стрелы бандитов и кое-где еще виднелись темно-бурые пятна засохшей крови. Судя по всему, здесь шла жестокая схатка. Но где Авезельмис, жив ли он? Только когда воины обнаружили в яру полуобгоревшие останки бандитов, изгрызенные лесным зверьем, Тимн облегченно вздохнул: кажется, среди мертвых Авезельмиса нет…
На сборы ушло немного времени, и, оставив раненых в хижине Авезельмиса, отряд Меченого двинулся в обратный путь, к Старому Городу – сколоты рвались в бой…
Большой отряд, поднимая клубы пыли, скакал по степи. Немногословные воины племени траспиев – лучшие из лучших, закаленные в боях и походах бойцы шли на выручку Марсагету. Впереди, горяча коней, скакали военачальники; среди них был и Абарис.
Сына Опии вождь траспиев встретил радушно. По случаю прибытия посольства пировали почти сутки без передышки. Богатые дары Марсагета вождю племени не оставили его равнодушным к настоятельной просьбе сколотов о помощи. Так, по крайней мере, он уверял Абариса. Но, невзирая на нетерпение юного сына вождя сколотов, отряд воинов выделить не торопился. И на то были довольно веские причины.
Царь Понта Фарнак I не зря считался одним из самых умных и коварных властелинов своего времени. Он понимал, что рано или поздно сколоты обратятся за помощью к племенам траспиев, с которыми их связывали не только кровные узы и в какой-то мере общность религий, но и сложившиеся традиции взаимопомощи, так как легендарным прародителем траспиев был Арпоксай, брат родоначальника сколотов Колаксая. Не нужно было, конечно, большого ума, чтобы понять эту непреложную истину в отношениях племенных союзов трас-пиев и сколотов, не раз на протяжении своей многовековой истории сражавшихся бок о бок против общих врагов. Но нужно было обладать дипломатическим талантом и проницательностью царя Понта, чтобы вовремя отвлечь траспиев на решение собственных вопросов – они для них были, естественно, важнее, чем беды сколотов. Речь шла о защите своих рубежей от противника не менее грозного, чем сарматы для Марсагета (а в итоге – и для царя Скилура, против кого и был направлен основной удар в дипломатической войне, затеянной Фарнаком I Понтийским).
Еще весной позапрошлого года хитроумный интриган бросил пробный камень в огород соседей траспиев – иллирийцев. Посол царя Асклепиодор почти три месяца осторожно прощупывал вождей Иллирии в надежде найти достаточно веский повод для начала военных действий иллирийцев против траспиев. Возвратился он в Синопу, как говорится, не солоно хлебавши: потуги посла затеять вражду, не подкрепленные главным доводом в подобных делах – золотом из-за скаредности царя Понта, закончились полным провалом: иллирийцы не хотели порывать дружественных отношений с траспиями только из-за козней Фарнака I. Ко всему прочему боевые дружины племенного союза соседей были довольно сильны и многочисленны.
Но царь Понта отличался завидным упорством в достижении своих целей и, к удивлению Асклепиодора, остался доволен таким исходом переговоров. Посол, конечно же, не понимал, что сведения, предоставленные им своему хитроумному повелителю, были весьма ценными и помогли тому решить главную задачу: за довольно короткий срок и с наименьшими затратами посеять вражду между иллирийцами и траспиями.
Все оказалось значительно проще, чем думал приунывший от неудачи Асклепиодор. Стоило только расстроить помолвку сына вождя траспиев Спартока с дочерью одного из вождей иллирийцев – и уязвленная гордость помогла сделать то, чего безуспешно пытался добиться посол царя Понта. И для этого Фарнак I не пожалел ни золота, ни родного сына, кому, впрочем было все равно: женой больше, женой меньше – какая разница… Но для вождя иллирийцев разница была ощутимая: породниться с могущественным и богатым царем Понта считалось большой честью и сразу же выдвигало тщеславного повелителя племени в претенденты на пост главы племенного союза. На этот раз послом Фарнака I Понтийского был тавр-переводчик Тихон…
Военные действия между соседями шли с переменным успехом. Конечно, о примирении речи быть не могло, несмотря на то, что такие попытки со стороны иллирийцев предпринимались: уязвленная гордость траспиев требовала достойного отмщения. Более дальновидные вожди иллирийцев понимали, что такая война бессмысленна и, кроме убытков, ничего не даст. Уж больно грозным был противник – тут бы не потерять то, что иллирийцы имели. К тому же, стравив соседей, царь Понта и не помышлял, вопреки своим обещаниям, помочь войском – дело сделано, камень с горы столкнули, теперь его остановить трудно, и пожалуй, невоз-можно.
Вот поэтому вождь племени траспиев долго колебался, прежде чем выделил сильный отряд воинов в помощь Марсагету. Но последняя победа над иллирийцами, после которой по расчетам вождя траспиев те должны не скоро оправиться, рассеяла его опасения, и обрадованный благополучным исходом переговоров Абарис поспешил обратно. Военачальником отряда траспиев вождь племени назначил своего сына Спартока, двоюродного брата Абариса.
Спарток был полной противоположностью Абариса. Высокий, гибкий, с крепкими сухими мышцами, с жарким огнем в черных больших глазах, он был на удивление молчалив и даже угрюм. Несколько медлительный в повседневной жизни, Спарток мгновенно преображался, стоило только ему ощутить в руке привычную тяжесть клинка. Когда он мчался впереди своих воинов, и длинные темно-русые кудри волнами струились вокруг головы, юный сын вождя племени траспиев напоминал Абарису бога войны Вайу. Спарток был страшен и неудержим в бою, о чем свидетельствовали многочисленные, несмотря на молодость, шрамы на его теле.
Несколько раз двоюродные братья за время пребывания Абариса в гостях у траспиев встречались в тренировочных поединках на мечах, и сколот с превеликим трудом сдерживал яростный напор своего родственника; он, так же, как и Абарис, был двуруким – одинаково хорошо владел кривым мечом траспиев как левой, так и правой рукой.
В жилах Спартока текла кровь царской династии Спартокидов, правителей Боспорского государства: его дед, вождь траспиев Садал, отец Опии, был троюродным братом по отцовской линии царя Боспора Левкона II. И если Абарис, воспитанный несколько грубоватым, но честным и бесхитростным Меченым, достигшим высокого положения при вожде сколотов только благодаря личным качествам, не придавал особого значения знатности своего рода, то Спарток, благодаря наемным учителям-эллинам довольно сносно владевший несколькими языками и умевший даже писать (конечно, по-эллински), гордился своей родословной. И своей ученостью, что в те времена среди вождей траспиев было большой редкостью. И, естественно, отказ вождя иллирийцев выдать за него замуж дочь Спарток воспринял как тягчайшее оскорбление.
Считая себя опозоренным, он с неистовой энергией сумел в кратчайшие сроки собрать сильную воинскую дружину. К нему присоединились представители практически всех племен союза траспиев. Выступив в поход против иллирийцев, он выбил их войско из считавшихся неприступными горных крепостей и нанес сокрушительный удар основным вражеским силам, хотя они по численности значительно превосходили его отряд, а по вооружению ни в чем не уступали траспиям, применив испытанный в боях прием горцев: темной ночью воины отряда спустились на дно ущелья, обошли иллирийцев с тыла и перед утром, вырезав немногочисленные сторожевые посты врага, ворвались в сонный лагерь.
Спаслись немногие. И среди них, к глубокому сожалению Спартока, был отец несостоявшейся невесты. Отягощенные богатой добычей, гордые победой, траспии вернулись в родные края, а Спарток там же, среди трупов поверженных врагов, поклялся, что еще возвратится и настигнет вождя иллирийцев. Поэтому, несмотря на чувство приязни, которое Спарток испытывал к Абарису, и долга перед единокровными сколотами, он с большой неохотой возглавил отряд воинов, направленных в помощь Марсагету – поход против сармат отодвигал выполнение клятвы юного военачальника на неопределенный срок, и нетерпеливость, свойственная молодости, сквозила во всех действиях и жестах Спартока.
Хмурый и неразговорчивый больше обычного, он сутками не покидал седло, меняя заводных коней одного за другим, загоняя их до пены и хрипа. Так же, как и воины-траспии, он на ходу глотал, почти не пережевывая, мелко нарезанные кусочки вяленого мяса и ломтики зачерствевшей лепешки и, подкрепившись вином из походного бурдючка, притороченного к седлу, снова и снова нахлестывал скакуна нагайкой. Привалы были коротки – только для того, чтобы дать возможность отоспаться воинам и покормить коней – в основном по ночам. Спарток, казалось, был выкован из железа: ложился спать позже всех, а вставал с утренней зарей и, снедаемый горячечным возбуждением, поторапливал воинов. Но им, впрочем, подобные переходы и выносливость их военачальника не были в диковинку.
И никто тогда не догадывался, что в скором времени Спарток станет вождем племенного союза траспиев, что иллирийцы, напуганные его могуществом и воинским талантом, заключат мир со своими соседями ценой головы вождя, родственника царя Фарнака I Понтийского, и богатых даров, опустошивших сокровищницы вож-дей иллирийцев, что надменные римляне, неоднократно битые войсками Спартока, будут учиться воинскому искусству у этого варвара. Никто не знал, в том числе и Спарток, что у него будет сын Реметалк, тоже не менее талантливый полководец, чем он сам, и что его внук, названный в честь деда Спартоком, будет захвачен в плен когортами римского полководца.
Сертория и станет развлекать римских патрициев победами на арене гла-диаторских ристалищ. И уж, конечно, никто не мог предположить, что внук Спартока, названный в школе гладиаторов в Капуе Спартаком или Фракийцем, станет вождем восставших рабов; под его руководством они не раз будут громить легионы римлян, а он покроет свое имя неувядаемой славой, затмившей славу его знаменитого деда, чьи воинские приемы, еще в детстве досконально изученные Спартоком, не раз будут ставить в тупик весьма искушенных в военном деле римских полководцев и не раз выручат войско восставших рабов из трудных положений…
К Борисфену боевая дружина траспиев прискакала под вечер. О переправе нечего было и думать: разгулялся холодный осенний ветер, и ненастное небо обрушило на уставших воинов потоки дождевой воды. Чтобы не выдать раньше времени свое присутствие и опасаясь лазутчиков сармат – их сторожевые дозоры могли быть и на правом берегу – костров не разжигали. Укрывшись плащами, привыкшие к невзгодам походной жизни воины траспиев безмятежно уснули в глубоком яру под прикрытием обрывистого склона. И только Абарис так и не сомкнул глаз, терзаемый муками неизвестности и страха за жизнь своих родных. И Майосары…
С рассветом следующего дня траспии одолели полноводный Борисфен. И пока воины приводили в порядок оружие – точили мечи, сушили отсыревшие кожаные доспехи, меняли тетивы луков – Спарток и Абарис во главе небольшого отряда в полсотни человек отправились, не мешкая, на разведку.
