ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. Око за око
Сколот долго смотрел на ошеломленного Эвбулида невидящим взглядом. До других ли пленников было ему, сыну дремучих лесов и нив золотистого жита, когда полумрак и затхлость забитого людьми трюма стреножили его, словно веревки буйного жеребца? Все его существо жило только одним: новым побегом, и он лихорадочно прикидывал, как его осуществить.
Но вот глаза его дрогнули, и широкое скуластое лицо начало быстро, как озеро при внезапном порыве ветра, менять свое выражение. Брови сколота неудержимо поползли вверх, рот приоткрылся, обнажая белые, крепкие зубы, глаза изумленно распахнулись: бывший раб узнал своего бывшего хозяина.
«Ох, и хорош же он был бы на мельнице! — невольно подумалось Эвбулиду. — С такими ручищами и плечами он один бы у меня вертел жернова! А остальных я б отправил на другие работы… Скажем — копать глину и строить гончарную мастерскую. А что, нанял бы хорошего мастера, стал торговать глиняными кувшинами… Теперь же всё: нет у меня ни мельницы, ни рабов, ни денег!»
Эвбулид разглядел в полумраке рядом со сколотом двух своих рабов, тоже избитых, окровавленных, и понял, что после побега сколотов осталось только трое.
«А все этот! — закипая от злости, подумал Эвбулид. — Он виновник всех моих бед!»
Ему хотелось кинуться на сколота, бросить в бородатое лицо самые грязные слова, которые он кричал разве что на стене Карфагена, рубясь с пунами. Но, понимая, что варвар все равно не поймет ни его эллинской речи, ни состояния, лишь вздохнул:
— Ну, и чего ты добился?
Сколот неожиданно ответил по–эллински, нещадно уродуя певучие слова, делая их похожими на грубую варварскую речь:
— Я пока ничего. А ты?
— Я? — опешил Эвбулид.
— Да. Ты. Ты ведь тоже здесь. И как я вижу, тебя позвали сюда не в гости.
— Я… — запнулся Эвбулид, пораженный не столько тем, что раб говорит на его языке и смеет задавать ему вопросы, а тем, что он отвечает на них. — Я, — с достоинством повторил он, — случайный человек здесь. Завтра утром Армен привезет за меня выкуп, и я тут же уеду в Афины, забуду все это, как кошмарный сон!
— А я опять сбегу! — нахмурился сколот и мрачно пообещал: — Только не забуду. Ничего. Никому.
— Сбежишь? — удивился Эвбулид и показал глазами на закрытую крышку люка, сквозь редкие щели в которой длинными иглами сочились лучи света. — Отсюда? Как?!
— Сбежал же ведь я от тебя! — с мстительной усмешкой напомнил сколот.
Эта усмешка окончательно вывела из себя Эвбулида: ему вспомнился вбежавший в дом надсмотрщик, погоня на «Афродите», схватка с пиратами на палубе, угрозы их главаря Аспиона…
— Нет, ты не сбежишь отсюда! — возразил он, с удовольствием выговаривая каждое слово. — А если твои варварские боги каким–то чудом помогут тебе, то все равно ты снова попадешь в рабство! Не здесь — так в Риме, не в Риме — так в Сирии, наконец — в Египте! Твоя родина слишком далека, чтобы до нее можно было добраться! Ты хоть представляешь себе, где она находится?
— Да, нужно идти в ту сторону, где деревья обросли мхом.
— Идти–и! — передразнил сколота Эвбулид. — Мы, кажется, сейчас не на земле, а в море!
— Значит, надо плыть за звездой, которая все время показывает на мою родину! — невозмутимо поправился сколот.
— Твоя родина отныне — дом господина! — закричал Эвбулид, пораженный его спокойствием. — А может, даже каменоломня или рудник! О, боги, покарайте его таким рудником, чтобы он вспоминал мою мельницу, как самое прекрасное, что было в его варварской жизни! Он, отнявший у меня все! Все!! Все…
Эвбулид уронил голову на руки и зарыдал, давясь бессвязными слогами. Напряжение последних часов выплеснулось наружу. Оно медленно отпускало его вместе со слезами.
Сколот, наклонив голову, с удивлением смотрел на плачущего грека, еще вчера вечером властного над его жизнью и телом. Несколько часов назад он приказал бить его истрихидой, от заноз которой до сих пор саднило в спине, а теперь убивался, словно женщина, над разбитым кувшином. Грязный. Избитый. Ненавистный.
Глаза сколота торжествующе блеснули.
— А разве ты, эллин, тоже не отнял у меня все? — хрипло спросил он.
— Что все? — не понял Эвбулид.
— Семью, волю, твердь — по–вашему: город. Я возил жито вашим эллинским купцам в Ольвию1 и поэтому знаю немного по–вашему, — объяснил он и провел руками широкий круг. — Леса, реку, пашни, — всё!
— Я не брал тебя в плен! — заметил Эвбулид.
— Конечно! — насмешливо усмехнулся сколот, и глаза его стали злобными: — Но ты — купил.
— Не я — так другие! Какая разница?
— Ты заковал мои руки!
— Но иначе бы ты ударил меня!
— Стреножил меня, как коня!
— Иначе бы ты сбежал!
— Ты надел мне на шею большое ярмо… отнял у меня имя, что дала мне мать — Лад, и стал называть просто сколотом! А знаешь ли ты, что это самый большой позор для нас — потерять свое имя?!
Сколот, назвавший себя Ладом, уже не говорил — шипел, давился словами, обдавая лицо Эвбулида горячим дыханием.
Эвбулид хотел объяснить, что такова участь всех рабов — ведь и сам сколот поступил бы с ним так же, окажись Эвбулид пленником в его «тверди». Но в этот момент крышка люка заскрипела — очевидно, часовой спрыгнул с нее, и через щели пробилось еще несколько лучей света.
Один из них упал на лицо Лада, и Эвбулид невольно содрогнулся, увидев, как изменился облик его раба.
Зубы сколота ощерились, глаза сузились в злобные щели, голова ушла в плечи, словно у изготовившегося к прыжку зверя, — скиф, настоящий скиф сидел перед ним!
От такого варвара с забурлившей в его жилах кровью своих степных собратьев–соседей, славящихся своей мстительностью, можно было ожидать чего угодно. К тому же Эвбулид неожиданно растерялся, не зная, как ему вести себя со сколотом.
Как хозяину с провинившимся рабом? Но какой он теперь хозяин без надсмотрщика, без истрихиды, к тому же сам оказавшийся во власти пиратов. Да и сколот уже не его раб, а их — пьющих вино и веселящихся на палубе. Прикинуться равнодушным и относиться к нему, как к чужому рабу?
Эвбулид, едва подумав об этом, сцепил зубы, чтобы не застонать: какой же сколот чужой, если столько радости, столько надежд было связано с ним?! Тогда… как пленник с пленником? Но, даже если так рассудила судьба, разве сможет он держаться с ним на равных? Разве повернется его язык назвать этого варвара, своего вчерашнего раба — Ладом?…
Эвбулид не успел еще ничего решить, как сколот неожиданным криком смял его мысли.
— А–а! — закричал он, бросаясь на грека.
Эвбулид успел только охнуть:
— Ты что?..
— Умри, поганый пес!
— Пусти…
Опомнясь, Эвбулид что было сил уперся ладонями в грудь сколота, пытаясь оттолкнуть его от себя. Но его руки встретили неодолимую преграду. С таким же успехом он мог попытаться сдвинуть с места скалу. Лад усилил нажим, и очень скоро спина грека оказалась плотно прижатой к жестким доскам пола.
— Что, нравится такое железо на руки? — хрипел сколот. — А такие кандалы на ноги?
— Пусти!
— Нравится отнимать у человека имя?
— Пус…ти…
— А теперь попробуй и мое ярмо на шею! — потянулся Лад пальцами к горлу своего бывшего хозяина.
Эвбулид завертел головой, ища глазами помощь. Рядом с ним были только готовые броситься на помощь товарищу сколоты и угрюмые гребцы, для которых муки господина были только в радость. Свободнорожденные же пленники находились в другом конце трюма. Одни из них спали. Другие, привыкшие к ругани за лучшее место и крикам раненых, как ни в чем не бывало продолжали вести беседу.
Аристарх с отрешенным лицом сидел в центре трюма, скрестив под собой ноги и, казалось, ничего не видел и не слышал.
Эвбулид уже не пытался сбросить с себя сколота. Все его усилия были направлены на то, чтобы не дать его настойчивым пальцам добраться до горла.
Но Лад был сильнее Эвбулида. Много сильнее. Стоны и жалкие попытки грека высвободиться лишь раззадорили его. Сколота не останавливала ни боль в рассеченной мечом голове, ни острая резь в плечах и локтях. По трое пиратов висело у него на каждой руке, выкручивая их, во время боя на «Деметре», где они так удачно укрылись с товарищами от погони… Месть пьянила его, влекла на своих легких крыльях, торопила, она — он хорошо знал это по рассказам отца и старших братьев — несла душе и телу гораздо большее освобождение, чем от сброшенных наручников, разбитых о камень кандалов, разорванных веревок…
— Помогите! — в отчаянии закричал Эвбулид.
Сколот залепил ему рот своим подбородком, вталкивая в него бороду и слыша, как бьется под ним, хрипит полузадушенная жертва, радостно шептал:
— Око за око! Смерть тебе, эллин!..
Обычно Лад не добивал ослабевших врагов. Оставляя скифа или сармата лежащим на поле брани, он доверял его судьбу добрым или кровожадным богам, нимало не тревожась, какие из них первыми спустятся с небес к истекающему кровью человеку. Но сейчас его память жила лишь событиями последних двух месяцев его недолгой — всего в двадцать пять весен — жизни.
Шумное застолье в родной землянке… привычный путь в Ольвию, где их ждали с зерном купцы–эллины… внезапное нападение на спящий обоз и неравная сеча их, десяти сколотов, со скачущими вокруг них с арканами сарматами.
Теперь все они: и сарматы, и купивший его у них торговец с лицом воина, и глашатаи на греческом рынке, и надсмотрщик с истрихидой слились для него воедино в этого эллина, беспомощно лежащего под ним. И потому ему не будет от него пощады…
Эвбулид чутьем, обостренным приближением смерти, прочитал это в глазах сколота. Силы быстро оставили его.
Лишь на какое–то мгновение волна отчаяния и жажда жизни помогли ему чуть приподняться. Но сколот тут же снова придавил его к полу, нащупал жадными пальцами горло и стиснул его, словно железным обручем.
Лучи света заплясали перед глазами забившегося Эвбулида, сделались розовыми.
— Помогите же!.. — собрав последние силы, прохрипел он, уже не в силах ослабить мертвую хватку, которая отнимала у его обезумевших легких и без того несытный воздух трюма.
Удивленный живучестью грека, Лад приподнял его и ударил головой о доски.
Руки Эвбулида опустились. Равнодушие и усталость обволокли его.
«Ну и пусть… — устало решил он. — Пусть…»
Словно во сне до него донесся далекий голос Гедиты, и он никак не мог понять, что она говорит ему, почему плачет. Потом ее заглушил хохот Квинта. Крик Диокла. Стон Армена…
Глаза Эвбулида были широко открыты, когда вдруг погасли иглы света. Померкло ли сознание, или часовой, приложившись к амфоре вина, захваченной на «Деметре», а может быть, «Афродите», разлегся на крышке трюма, — он уже не знал. Как не мог видеть и того, что греки, подбежав к нему на помощь, скрутили двух сколотов и били Лада, срывая с его головы повязки, до тех пор, пока он, застонав, не отвалился от своей жертвы и не упал рядом с товарищами.
2. За выкупом
С той минуты, как главарь пиратов отправил Армена на торговом паруснике, безбоязненно подплывшем к грозной «Горгоне», в ушах старого раба неотрывно звучали прощальные слова Аспиона:
«Привезешь выкуп — и ты свободен!»
— Как?! — изумясь, пролепетал Армен. — Ты отпустишь меня, и я снова смогу служить своему господину?
«Я сказал, что дам тебе свободу! — отрезал Аспион и, с усмешкой взглянув на него, обернулся к своим пиратам: — Объясните ему, что как только он привезет деньги, может убираться на все четыре стороны!»
Кто–то из пиратов, подталкивая Армена к паруснику, на ходу принялся поучать его:
«Где твоя родина?»
— В Армении…
«Вот и уберешься в свою Армению! Мы, так уж и быть, подбросим тебя до берегов Малой Азии, а там доберешься сам. Понял?»
— А мой господин?
«Вот уж действительно потерял рассудок от радости! — взорвался пират и закричал, вталкивая Армена на палубу торгового судна: — А твой господин уберется в свои Афины!»
Странным было теперь состояние Армена…
Ему бы радоваться, а он, глядя, как накатываются на парусник волны, обдавая палубу мириадами брызг, с тревогой думал об Эвбулиде. Ему не давала покоя мысль, что изнеженный, любящий делать маникюр и модные прически хозяин сейчас один в трюме пиратского корабля. И — о, боги! — разучившийся даже одеваться без его помощи, ранен, избит, наверняка, голоден. Зачем он покинул его, прежде чем напоить, обмыть ссадины, наконец, уложить поудобнее.
Ветер сильный, попутный, снасти так и гудят под его порывами, — все равно успел бы вернуться к сроку, только на сердце было бы куда спокойнее…
Армен перехватил взгляды отдыхавших во время шторма гребцов и в одном из них прочитал зависть.
Молодой, плечистый раб смотрел на него так, что Армен не выдержал и отвернулся. Конечно же, он слышал, как пират при посадке на этот парусник пообещал Армену свободу. Но разве он сейчас поймет его? Ведь когда–то и Армен засыпал и просыпался с одной только мыслью о свободе, горько плакал во сне, видя крошечные домики родного селения на склоне знакомой до каждого деревца горы.
Но годы шли.
Из камней, в которые парфянские воины превратили селение, незнакомые ему люди, наверное, давно уже построили новые дома. Угнанные в рабство земляки давно умерли. Деревца превратились в раскидистые деревья. Неизменными должны остаться лишь горы. Но… узнает ли он их теперь?
Зато в доме Эвбулида все было родным: очаг, стены, дешевые глиняные боги, Диокл, Фила, Клейса, его скрипучая лежанка в углу закопченной кухни.
Армен явственно услышал знакомый запах тряпья на ней, и на его глаза навернулись слезы. Он понял, что уже не сможет жить без этого дома. И вместе с тем чувствовал, что не будет ему покоя до смертного часа, если не увидит хоть краем глаза родные края, не вдохнет знакомый с детства воздух, не сделает глотка студеной воды из быстрого ручейка. Если не поклонится месту, где оставил пронзенными парфянскими стрелами отца и мать, когда его, превращенного в пленника–струка, привязал к седлу и волок за собой по земле закованный в сверкающие латы всадник…
Сами боги, пусть даже в образе киликийца Аспиона, велят ему сделать это!
«Мой пекулий не так велик, — размышлял Армен, мысленно подсчитывая предстоящие расходы. — Всего двенадцать драхм. Но мне много и не нужно! Кусочек лепешки в день да несколько глотков воды. А остальное пойдет в уплату погонщикам мулов и перевозчикам через реки. Разбойники и охотники за рабами на пути? А что мне их бояться? Клейма на мне нет. Для продажи я уже не годен. Кому нужны лишние хлопоты с доживающим свое рабом? Корми только даром! — усмехнулся он первый раз за последние пять лет, и лицо его просветлело: — А я только взгляну на свою Армению — и сразу обратно, в Афины. Господин добрый, он поймет меня…»
Сильный порыв ветра качнул парусник. По палубе пробежали два раба, держа за ручки тяжелую амфору. По команде купца — хозяина судна, они раскачали ее и швырнули в пасть высокой волны, нависшей над кормой.
Пытавшийся таким образом умилостивить разъяренного Посейдона купец, благообразный седой старик — и не подумаешь никогда, что такой может быть связан с пиратами, не отводя глаз от моря, шептал молитвы.
«Не наживался бы на горе и несчастьях людей, то и не трясся бы сейчас ни перед молнией Зевса, ни перед трезубцем его брата!» — глядя, как раскрывается в неслышном крике рот купца, подумал Армен.
Через пару часов, когда молнии отнесло далеко в сторону, а шторм стал заметно стихать, купец вновь обрел уверенность и спокойную осанку.
— Подходим! — проходя мимо навеса на носу парусника, крикнул он, и оттуда, потягиваясь, вышли два пирата.
Хмуро оглядевшись, они подошли к Армену. Старый раб с удивлением увидел, что один из них, с лицом, сморщенным, как корка высохшей дыни, был одет в хитон и гиматий афинского гражданина.
Неподалеку сверкнула молния, загрохотал, раскалывая небо, гром. Купец рухнул на палубу ниц.
— Ждем тебя здесь до захода солнца! — предупредил он. — И помни: если вздумаешь бежать или приведешь за собой стражу — этой ночи твоему господину не пережить! А тебя мы найдем и повесим на твоих же кишках! Помнишь, Артабаз, как голосил тот раб, которого мы повесили таким способом?
— Да, это было очень смешно! — подтвердил грузный, неповоротливый пират и пристально посмотрел на раба: — Учти, я буду знать о каждом твоем шаге!
— Я вернусь! — клятвенно заверил его Армен. — Я обязательно вернусь!
— Это будет хорошо! — подражая Аспиону, кивнул Артабаз, — а то твои дырявые кишки вряд ли выдержат тебя и доставят нам удовольствие!
— Лодка спущена! — крикнул купец. — Торопитесь!
Подталкиваемый пиратами, Армен спустился в лодку.
Увидел прикованных к веслам гребцов, молчаливых и хмурых, привыкших к подобным рейсам. Покосился на одетого, как афинянин, пирата, усевшегося на носу.
— И помни! — послышался с палубы парусника голос Артабаза. — До захода солнца…
3. «Черный вестник»
Как ни спешил Армен, проклиная тех, кто надумал строить город в таком холмистом месте, но минул час, пошел второй с той минуты, как лодка оставила его одного на пустынном берегу, а дорога все не кончалась. До Большого водопровода он добрался, уже совсем задыхаясь, прижимая ладонь к боку, который, казалось, резали остро отточенным ножом. Здесь он разрешил себе минуту постоять и двинулся дальше.
Афины, как ни в чем не бывало, жили своей привычной пестрой жизнью.
Свободные горожане в предвкушении званых ужинов возвращались из гимнасиев и палестр, обсуждая на ходу достоинства победивших сегодня борцов и атлетов.
Рабы несли с остывающей агоры запоздалые покупки.
Так же, как всегда, останавливали друг друга и заводили степенные беседы философы. Стайки параситов, отчаянно споря между собой, решали, в чей дом податься сегодня.
Афины оставались Афинами.
Армен ковылял по их улочкам, то и дело поднимая голову. С мольбой смотрел он на сползающее с зенита солнце. Разумеется, не было у него ни гномона, ни клепсидры, но он точно знал: осталось три, в лучшем случае — три с четвертью часа, и светило, ведомое твердой рукой Гелиоса, скатится с небосклона туда, где всегда холодно, где царствует ночь. Всего три часа! А ему нужно успеть зайти к Гедите, успокоить ее, взять адрес Квинта, который забыл ему дать Эвбулид.
Потом обежать четыре дома, все объяснить и дождаться, пока ему вынесут деньги.
Армен прибавил ходу. Ища спасения от боли, он широко раскрыл рот и хватал воздух, как выброшенная из воды рыба. Но даже в эти мгновения он думал не о себе, а об Эвбулиде.
«О, Деметра, о, Аполлон! — взывал он к помощи самых добрых богов, известных ему. — Сделайте так, чтобы корабль пиратов выдержал шторм, чтобы главарь этих разбойников сдержал свое слово и отпустил господина! А еще… пусть Квинт окажется дома! О, Гелиос, о, Дионис, помогите мне, спасите хозяина!..»
Так думал Армен, идя знакомыми переулками, чтобы сократить путь.
Насколько горячо молил он вчера богов, чтобы они больше не ставили его на пути этого страшного римлянина, отвесившего ему тяжелую оплеуху, настолько слезно просил он их теперь, чтобы Квинт Пропорций не ушел куда–нибудь в термы или на званый ужин. Что тогда делать, к кому идти? Да и даст ли он два таланта, даже если и окажется дома?
Чем ближе становилось жилище Эвбулида, тем больше сомневался в этом повидавший на своем веку немало разных господ Армен. Чутье подсказывало ему, что Квинт совсем не тот человек, который выложит деньги даже своему старому другу, спасшему ему жизнь…
«Эвбулид доверчив, как ребенок! — думал Армен, охваченный новой тревогой. — Он не видит того, что увидел бы даже слепой: как этот римлянин свысока разговаривал с ним, как презрительно осматривал его дом, не удостоив его, по греческому обычаю, даже вежливой похвалы. А на что он толкнул господина вчера? Проклятый Квинт вынудил всегда доброго, справедливого хозяина быть со сколотами таким же жестоким и беспощадным, как и он сам!»
Впереди показался дом позолотчика шлемов Демофонта. Во дворе была видна его согнутая спина. Как всегда, оттуда доносился мелодичный постук молотка, слышимый в доме Эвбулида днем и ночью.
Сын Демофонта, ровесник Диокла, увидев Армена, радостно вскрикнул и помчался по улице, крича:
— Диокл, там вашего Армена поймали!
Старый раб улыбнулся. Отгоняя мрачные мысли, он поклонился приподнявшему голову Демофонту и заспешил к дому Эвбулида.
Миновал короткую — в несколько шагов — дорожку, которую он всегда так старательно поливал и посыпал дробленым камнем.
Взялся за ручку двери и услышал родные запахи кухонного очага, главной комнаты дома…
В гинекее тут же раздался шорох, скрип отодвигаемой прялки.
— Кто там? — послышался голос Гедиты.
Дверь скрипнула, выглянуло любопытное личико Клейсы.
Девочка увидела Армена и закричала, бросаясь к рабу:
— Мама, мама! Наш Армен вернулся!
— О, Афина! Наконец–то…
Гедита вбежала в мужскую половину, увидела Армена и радостно всплеснула руками:
— Армен! Ты…
— Я, госпожа, — подтвердил раб, отводя глаза от ее засиявшего лица.
— Радость–то какая! Боги услышали нас… А я уже ждала самого страшного, думала, что Эвбулида застиг в море шторм, что сколоты сами напали на него! И вот, наконец, — ты!..
Гедита вопросительно взглянула на Армена:
— Эвбулид уже возвращается, да?
Армен переступил с ноги на ногу, не решаясь сказать госпоже всю правду.
— Он послал тебя вперед предупредить, чтобы я не волновалась?
Раб вздохнул и посмотрел себе под ноги.
Гедита испуганно взглянула на него:
— Армен! Почему ты молчишь?!
Раб набрал в грудь побольше воздуха, и уже собрался рассказать обо всем, как в дом ворвался разъяренный Диокл.
— А–а, вот он где! — закричал он, подлетая к Армену, и влепил ему звонкую пощечину. Армен не успел даже поднять руки, чтобы защититься. — Мерзавец! Неблагодарный! — снова замахнулся он. — Будешь еще убегать от нас? Будешь?!
— Диокл! — остановила сына Гедита, прижимая к подолу заплакавшую Клейсу. — Остановись! Может, он не так уж и виноват! Армен, почему ты не отвечаешь мне?
— Ну? — заторопил раба Диокл.
— Беда, госпожа… — выдавил из себя Армен.
— Что, Эвбулид не догнал сколотов? — прижала к губам край хитона побледневшая Гедита.
— Если бы так…
— О боги! С ним что–то стряслось?! Ну, говори же!
Диокл вцепился руками в охнувшего Армена и затряс его:
— Говори, или я убью тебя! Мой отец жив?
— Жив…
— Хвала богам… — простонала Гедита, обессиленно опускаясь на краешек клине.
— … но корабль, на котором он гнался за сколотами, попал к пиратам… — докончил Армен.
— Несчастный Эвбулид! — вырвалось у Гедиты. — Что же теперь с ним будет?!
— Ничего страшного! — принялся успокаивать ее раб. — Господин жив и… здоров! — солгал он. — Он послал меня за выкупом!
— Что? — боясь дышать, переспросила Гедита. — И они его отпустят?
— Да! — быстро подтвердил Армен. — Я отвезу деньги главарю этих разбойников — да покарают их боги! — и через несколько часов господин будет здесь.
— Если это так, то скорей бери все деньги, что остались в доме! — обрадовалась Гедита. — Если этого мало, я сбегаю к жене Демофонта и возьму еще! Обойду всех соседей! С каждого по несколько драхм — и мы выкупим Эвбулида!
— Остановись, мама! — закричал Диокл взявшейся за ручку двери Гедите. — Он же все врет! Я знаю, чьих рук это дело… А ну, жалкий раб, признавайся, — пристально посмотрел он на Армена, ища на его лице запинки, следов лжи, — ты собирался бежать в свою Армению?
— Да… — помолчав, тихо признался Армен.
— Ага! — торжествуя, вскричал Диокл. — Это сколоты подговорили его прийти к нам якобы за выкупом для отца! А потом пообещали доставить его домой! Ну, отвечай, это так? — снова затряс он раба.
— Диокл, Диокл! — заметалась между сыном и рабом Гедита. — Армен, скажи, что это неправда…
— Что он может сказать? — оглянулся на мать Диокл. — Сама подумай: откуда он может знать об отце, если был не с ним, а со сколотами!
— Я действительно был и с господином, и со сколотами… — прохрипел, силясь высвободиться, Армен.
— Разве такое возможно?! — закричал Диокл.
— Да, только отпусти меня…
Выпущенный из цепких рук юноши Армен упал на клине и объяснил:
— Сначала пираты захватили корабль, на котором я плыл со сколотами, а потом — корабль, на котором пытался догнать их твой отец… Я встретился с ним в трюме их проклятого судна!
— Я же говорила, что Армен говорит правду! — упрекнула сына Гедита и с надеждой взглянула на раба: — Значит, нужен выкуп?
— Да…
— А если пираты обманут? — встревожилась Гедита. — Что им стоит взять выкуп, а потом продать Эвбулида в рабство? Не лучше ли рассказать обо всем архонтам? Они выведут в море весь наш флот и спасут моего мужа!
— Нельзя… — покачал головой Армен, вспоминая слова худощавого пирата и вздрагивая от подозрения, что не случайно тот оделся в хитон и гиматий. — Пираты сказали, что если я приведу охрану — этой ночи Эвбулиду не пережить…
— О, Афина!
— А вот обманут они или нет, я не знаю, — честно признался Армен.
— Зато я знаю — не обманут! — воскликнул Диокл.
— Зачем ты так успокаиваешь меня? — нахмурилась Гедита. — Никогда не говори того, чего не можешь знать.
— Но я знаю — они не обманут! — горячо повторил Диокл. — Как только они получат выкуп, отец сразу будет на свободе! В вертепе, где я… — он запнулся, затем махнул рукой и докончил: — … а, что там теперь! Где я бываю каждый день, живет бывший пират, совсем уже старик. Он говорил мне, что не было еще такого случая, чтобы пираты не сдержали своего слова. Они уверены, что за обман Посейдон тут же пошлет их корабль на дно или прибьет к мели!
— Ах ты, мой маленький пират! — обрадованно потрепала Диокла Гедита. — Смотри только не ходи туда больше! Неизвестно чему еще научит тебя этот бывший пират!
Она перевела глаза на Армена и спросила:
— А сколько же нужно денег?
— Господин сказал — два таланта! — с готовностью ответил раб.
— Два… — запнулась Гедита, — таланта?! Может, две мины? Ты не ошибся?
— Нет… — холодея от предчувствия новой беды, выдавил Армен. — Господин сказал именно два таланта.
— Обычно пираты берут за свободнорожденных греков намного меньше! — снова подозрительно взглянул на Армена Диокл.
— Это так! — уныло развел руками раб. — И с тех четверых греков, за которых я тоже должен привезти выкуп, они берут по полталанта. Но твой отец перед тем, как попасть в плен, убил одного из этих негодяев.
— Эвбулид? Убил?! — воскликнула Гедита.
— Зачем он это сделал? — болезненно скривился Диокл. — Разве есть на свете сила, которая может одолеть пиратов?!
— Два таланта… — покачала головой Гедита. — Ты хоть представляешь, что это такое?
— Нет… — признался Армен.
— Это… — Гедита попыталась перевести таланты в драхмы, но ей, привыкшей больше иметь дело с медными оболами, такие подсчеты оказались не под силу.
— Сто двадцать мин или двенадцать тысяч драхм! — поспешил ей на помощь сын, умевший считать гораздо лучше, чем писать. — Или семьдесят две тысячи оболов!
— Нам и за десять жизней не заработать таких денег… — чуть слышно прошептала Гедита.
Пораженный Армен молчал, переводя глаза с госпожи на Диокла.
— Господин велел мне взять эти деньги у Квинта Пропорция! — наконец вспомнил он.
— Конечно же! — радостно воскликнула Гедита. — И как я это забыла? Мы так хорошо говорили с Квинтом, когда Эвбулид побежал догонять сколотов. Он спасет Эвбулида так же, как когда–то Эвбулид спас его самого!
— Господин велел взять деньги под любой процент, на любых условиях! — подсказал Армен.
— Конечно! Соглашайся на любые условия! И скорее назад, к Эвбулиду!
— Но я даже не знаю адреса Квинта! — заметил раб.
— И я тоже… — растерялась Гедита.
— Я знаю! — закричал Диокл.
— Ты?
— Но откуда?
— Во дворе этого Квинта вместо собаки на цепи привязан раб! — объяснил юноша. — Мы с ребятами бегаем посмотреть на него и послушать, как он лает. Это очень смешно! Иногда мы бросаем ему гнилые яблоки, он ест их, рычит, точно настоящая собака, и тогда мы смеемся еще больше!
— Какие жестокие забавы! — ужаснулась Гедита, глядя на сына так, словно видела его впервые. — Неужели это может забавлять тебя? О боги, как же ты не похож на своего отца!
— Мне надо идти! — подал голос Армен. — Я должен обойти еще четыре дома и до захода солнца успеть к морю…
— Пойдем все вместе! — решила Гедита. — Вдруг Квинт не решится дать тебе целых два таланта? Виданное ли дело — доверять такие большие деньги рабу, который никогда не держал в руках больше обола!
— Чуть не забыл! — вдруг вспомнил Армен. Проковылял в свой уголок на кухне, покопался под лавкой и достал заветную кубышку с пекулием, куда он складывал — обол к оболу, лепту к лепте — те награды, которыми Эвбулид отмечал усердие и преданность своего единственного раба.
— Здесь немного… — прошептал он, — но должно хватить, чтобы добраться до Армении и обратно. В крайнем случае, буду есть через день…
Армен встряхнул кубышку, но звука монет не последовало. Он поднес ее к самому уху, встряхнул еще раз и выронил из рук.
Кубышка была пуста.
Раб поднял полные слез глаза на юношу.
— Нет, Армен, Диокл ни при чем, это я взяла! — тихо сказала Гедита. — Прости, но когда нам совсем нечего было есть и у меня не было даже обола, чтобы отправить тебя на агору за продуктами, я тайком вынимала из твоей кубышки деньги…
— Я понимаю… — чуть слышно пробормотал Армен, опуская голову. — Ты напрасно коришь себя за это — ведь я тоже питался на эти деньги…
Гедита сквозь слезы взглянула на раба:
— Каждый раз, доставая медную монетку, я мысленно обещала тебе заменить ее другой, серебряной, как только нашему дому улыбнется счастье!..
— Оно еще улыбнется! — нетвердо сказал Армен. — Только для этого мне надо очень спешить.
Через полчаса они уже упрашивали привязанного к цепи белозубого раба–нумидийца пропустить их в дом Квинта Пропорция.
Раб громко, но безо всякой злобы лаял на них и предупреждал каждый шаг хриплым рычанием.
— Да что с ним разговаривать! — возмутился Диокл, поднял с земли камень и запустил им в открытую дверь. — Эй, есть там кто–нибудь? Откройте!
Раб проследил глазами за камнем, втянул голову в плечи, увидев свежую царапину на двери, и неожиданно хриплым голосом сказал:
— Хазаин нэд.
— Как нет? — испуганно воскликнула Гедита.
— Где же он? — закричал Диокл. — Когда вернется?
Вместо ответа раб снова залаял и принялся рваться с цепи.
Юноша недвусмысленно поднял еще один камень. Замахнулся:
— Ну?!
— Хазаин нэд! — повторил раб, с тоской глядя то на камень, то на дверь. Упал на колени и остервенело стал бить кулаками землю: — Нэд! Нэд! Нэд!
— Не надо бросать камень, — тихо попросил Армен. — Разве раб может знать, куда и насколько уходит его хозяин?
— Что же тогда делать? — воскликнул Диокл.
Армен поглядел на солнце и глубоко вздохнул.
— Я останусь здесь и буду ждать Квинта! — подумав, решила Гедита. — А ты, Армен, скорее иди в дома тех несчастных, за кого тоже должен везти выкуп. И, не мешкая, возвращайся!
— А я побегу в вертеп! — крикнул Диокл. — Думаю, там нам тоже чем–нибудь помогут!
4. Аристарх
Сознание медленно возвращалось к Эвбулиду.
«Жив…» — понял он, слыша сквозь пелену в ушах отдаленные крики пиратов на палубе и близкий говор пленников. Тугие толчки крови в висках радостно подтвердили: «Жив! Жив!! Жив!!!»
— Какое это счастье — жить, — думалось ему, — какая разница, в достатке или без него, главное — жить, просто жить!!
Эвбулид открыл глаза и увидел склонившегося над ним Аристарха.
Худощавое лицо лекаря было усталым и озабоченным. Он тяжело дышал, с силой надавливая на грудь грека. Лоб его был покрыт каплями пота.
— Ну, наконец–то! — с облегчением выдохнул, увидев, что Эвбулид открыл глаза. — Ты, кажется, уже становишься моим постоянным пациентом!
— Что со мной? — прошептал Эвбулид.
— Теперь ничего страшного. Но, клянусь Асклепием, пять минут назад ты уже сидел в лодке Харона, и мне стоило немалых трудов вытащить тебя оттуда!
— Голова!.. Мне словно забило уши водой…
— Еще бы! Мало твоей бедной голове досталось от пиратской булавы, так еще и этот раб едва не пробил ею дно в трюме! К тому же он, считай, уже задушил тебя!
Наверху послышался звон разбитой амфоры и хруст черепков под тяжелыми каблуками. Смех. Ругань…
Все это доносилось до Эвбулида, словно из густого тумана. Он попытался мотнуть головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, и вскрикнул от боли. Беспомощно взглянул на Аристарха:
— Ты уже дважды спасаешь меня. Помоги еще раз. Сделай так, чтобы я снова мог двигаться и… как следует слышать.
Аристарх кивнул.
— Здесь больно? — спросил он, трогая голову. — А здесь? Здесь?
Эвбулид вскрикнул и дернулся. Пальцы Аристарха забегали быстрее.
— Ну вот, мы и нашли место, куда спряталась твоя боль! — с радостью воскликнул он. — Немного потерпи, и будешь слышать еще лучше, чем прежде!
— Спасибо… Я заплачу тебе за все, как только мы вернемся в Афины!
Пальцы Аристарха дрогнули, остановились.
— Мне ничего не надо, я просто выполняю долг врача — ведь я давал клятву Гиппократа! — заметил он, продолжая работу. — Впрочем… если ты зайдешь к моим родителям, дай им за мои труды, сколько сочтешь нужным…
— Так вместе и зайдем! — предложил Эвбулид, ловя себя на мысли, что этот лекарь нравится ему все больше и больше.
Но Аристарх неожиданно отказался.
— Нет, — покачал он головой. — Сходишь один. Твой раб покажет тебе дом, где живут мои отец и мать.
— А ты?
— Я? Я… буду занят.
— Продолжишь свою поездку?
— В некотором роде…
— Там, куда ты едешь, так много пациентов? — удивился Эвбулид.
— Да… Они есть повсюду.
— Кто же они: простолюдины, купцы или, может, архонты?
— Еще не знаю… — пожал плечами Аристарх, всем своим видом давая понять, что ему неприятен этот разговор.
— Посиди еще со мной! — попросил Эвбулид, не понимая, отчего так вдруг изменилось настроение лекаря. Он поднял глаза и удивился еще больше: в лице Аристарха уже не было ни тени раздражения, он приветливо улыбался.
— Странный ты человек! — воскликнул Эвбулид. — Гляжу на тебя и никак не могу понять!
— Что же во мне такого странного?
— Ну… Все тут мучаются неизвестностью, страдают от духоты и жажды, а тебе хоть бы что. Улыбаешься как ни в чем не бывало!
— Разве это плохо? — засмеялся Аристарх.
— Да нет… Но ты то сидишь как–то странно, словно бы не в себе, то вдруг вскакиваешь и делаешь вид, будто колешь дрова…
— Так нужно! И это все мои странности?
— Нет! Я встречал немало лекарей, которые тоже давали клятву Гиппократа. Но все они, прежде чем помочь, спросили бы, какую я дам им за это плату! А ты бросился ко мне и спас жизнь, даже не поинтересовавшись, оставили ли пираты в моем кошеле хотя бы один обол!
— Ну, положим, тогда тебя бесполезно было спрашивать об этом! — усмехнулся Аристарх.
— Все равно! — возразил Эвбулид, не принимая шутки. — Они сначала обыскали бы меня!
— И потеряли секунды, которые в тот момент были дороже для тебя всего на свете!
— Да они вообще бросили бы меня, узнав, что мне нечем заплатить им! Ведь они не стыдятся брать деньги за свое лечение, даже если больной после него умирает! Так было с моими родителями, с отцом и матерью жены… А моя старшая дочь?! Узнав о нашей бедности, лекарь даже не стал осматривать ее, а сразу посоветовал состричь часть волос с головы Филы и принести их в жертву Аполлону и его сестре Артемиде!
— Какая алчность! Какое бездушие! — воскликнул Аристарх. — Такой лекарь достоин самой суровой кары как богов, так и людей! Так, значит, твоя дочь умерла? — сочувственно взглянул он на Эвбулида.
— К счастью, тогда еще в Афинах жил мой друг. Фемистокл… Он дал мне взаймы денег, и тот же самый лекарь в три дня поставил мою дочь на ноги! Что скажешь на это?
— Скажу, что это был не лекарь, а самый настоящий купец с медицинским инструментом в руках! Искать выгоду на боли и страданиях людей — что может быть более низким и подлым? Помогать лишь тем, кто в состоянии оплатить свое здоровье! Лекарь, который приходил к тебе, — клятвопреступник, и он не имеет право называться ни лекарем, ни даже человеком! Самые злостные воры и мошенники — невинные дети по сравнению с ним, потому что он играет на самом дорогом и святом для человека… Блеск золота затмил глаза его совести, убил в нем сострадание — святая святых каждого лекаря, заставил забыть не то что о долге, но даже и о собственном страхе!
— Страхе?
— А ты как думал? Что ему простится нарушение клятвы богам, которую составил сам Гиппократ?
— Я много слышал об этой клятве, но саму ее так и не слышал, — признался Эвбулид.
— Тогда слушай: «Клянусь Аполлоном–врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей2 и всеми богами, беря их в свидетели, что направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости… Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Что бы при лечении — а также и без лечения, я ни увидел и ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда–либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и искусстве и слава людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому!».
— Как же — будет им обратное! — с горечью вздохнул Эвбулид. — Тот лекарь, что лечил мою Филу, продолжает все также «чисто и непорочно» лечить остальных! А другой — Диомед, получив щедрую взятку от детей одного почтенного гражданина, сказал тому прямо в глаза, что у него опухоль, и бедняга от тоски и страха умер за неделю, хотя, как говорят, мог прожить и год, и два. И что же — оба эти лекаря живут себе припеваючи! Куда только смотрят боги?!
— Я сам иногда поражаюсь терпению богов! — пожал плечами Аристарх. — Вместо того, чтобы подавать пример больным, наши лекари пьянствуют, обжираются, предаются похоти и разврату! Это у них называется «чисто и непорочно» проводить свою жизнь. Я не знаю лекаря по имени Диомед, но узнаю в нем многих своих коллег! Еще Гиппократ убеждал таких думать не о деньгах, а о здоровье людей! А они и спустя двести пятьдесят лет после его смерти превращают медицину в доходное дело. Причем многие до того невежественны, что приписывают возникновение недуга действию тайных сил! Падучая болезнь у них — это козни злых богов, каково, а?
Эвбулид развел руками, умолчав о том, что и сам верит в это. Знакомые ему лекари часто ругали Гиппократа, обвиняя его в непочтении к богам, и особенно смеялись над тем, что он и его ученики считали, что здоровье человека во многом зависит от климата и местности, в которой он живет.
Аристарх понимающе посмотрел на Эвбулида и продолжил:
— Эти шарлатаны, выдающие себя за врачей, вместо того, чтобы исцелять, дают больным сомнительные лекарства. Они продают беременным женщинам средства для изгнания плода, также нарушая этим клятву!
— Говорят, что они, пользуясь своим положением, соблазняют дочерей и жен афинян! — добавил Эвбулид.
— И это за ними водится! — сокрушенно вздохнул Аристарх. — Но чаще многие утоляют свою похоть только тем, что бессовестно мнут и гладят молодые тела, делая вид, что простукивают и прослушивают пациенток…
— Какая мерзость! — вздрогнул Эвбулид, ужасаясь тому, что так же, возможно, поступал и тот толстый, старый лекарь, лечивший его Филу.
— А чем лучше их «лечебные» комнаты? Они открыли их по всей Греции и за огромные деньги обещают вылечить своих богатых пациентов самыми модными и новейшими способами! Но беда в том, что доверчивые люди готовы отдать все, чтобы только избавиться от мучений, получают у них новые болезни и страшные осложнения. Назначая эти ванны и кровопускания, лекарям некогда даже толком изучить новый метод, иной раз они знают о нем лишь понаслышке! Им некогда сидеть над египетскими папирусами — главное опередить остальных и первым применить модный метод в своей комнате!
— Если бы в Афинах было больше государственных лекарей!
— Увы! Плата в лечебницах, которые оплачивают архонты, так мала, что редко кто долго задерживается в них. В основном эти врачи следят только за своими помощниками–рабами, которые обслуживают таких же рабов…
— Но я слышал, что в больнице возле бедняцкого квартала Кайле есть врач, творящий чудеса! Он принимает свободных и рабов, днем и ночью лечит их болезни. Мой сосед, позолотчик шлемов, отдал целый месячный заработок Диомеду, но тот так и не излечил его от рези в глазах. Когда же Демофонт пошел в квартал Кайле, то его мигом излечил врач по имени Аристарх… Постой! — вскричал Эвбулид, видя, как улыбается, глядя на него, лекарь. — Так это ты и есть?!
— Я! — засмеялся Аристарх. — А как твой сосед? Резь в глазах больше не мучает его?
— Нет… — растерянно пробормотал Эвбулид.
— Прекрасно! — обрадовался Аристарх. — Я ведь тогда впервые применил на практике трактат Герофила из Калхедона «О глазах». Надеюсь, он строго выполняет все мои предписания и больше не занимается позолотой шлемов?
— Увы! — вздохнул Эвбулид. — Стучит молоточком день и ночь — иначе его семье не на что будет жить. Теперь и мне, когда вернусь, придется искать какое–нибудь ремесло…
— Вернешься — скажи Демофонту, чтобы немедленно искал другую работу, более легкую для глаз! — строго сказал Аристарх. — Иначе не пройдет и года, как он ослепнет!
— Вместе скажем! — предложил Эвбулид. — Завтра же зайдешь ко мне в гости, и мы сходим к Демофонту.
— Я не смогу! — напомнил Аристарх. — Я… не поеду пока в Афины…
— Продолжишь изучение новых методов?
— Вроде того…
— А где ты до этого успел побывать?
— Почти везде, где есть медицинские труды: в библиотеках Александрии, Родоса, Коса, Книда, Апамеи Сирийской…
— Ого!
— Иерусалима, Дельф, Аполлонии…
— Пощади!
— Эпидавра, Фессалии, Делоса…
— И что же ты нашел в этих библиотеках интересного? — перебил Аристарха Эвбулид.
— Все! Но самое интересное — это знать, как движется по нашим сосудам кровь, как работают сердце, печень, желудок, легкие…
— Движется кровь?! — не поверил Эвбулид. — Как ты мог видеть это? Ведь, как я слышал, в мертвом теле всякое движение останавливается.
— В мертвом — да, — согласился Аристарх. — Но в Малой Азии я своими глазами видел работу всех важнейших органов на живых людях.
— Как? — вскричал Эвбулид. — На живых?!
— В Малой Азии власти часто отдают приговоренных к смерти преступников ученым медикам, — пояснил лекарь. — Так у них было при Герофиле и Эрасистрате еще лет двести назад!
— Представляю, как мучились эти несчастные! Ведь вы заживо резали их на куски! — содрогнулся Эвбулид.
— Что делать! — пожал плечами Аристарх. — Зато это поможет остальным людям.
— Чем?! — с неприязнью спросил Эвбулид. Ему было странно слышать эти равнодушные слова от мягкого и человечного Аристарха.
— Ну, хотя бы тем, что мы теперь знаем причины многих болезней! — невозмутимо ответил лекарь. — Я, например, научился лечить то, что раньше казалось невозможным. Но главное, я знаю теперь, как научить людей жить больше ста лет!
— Ста лет? — переспросил Эвбулид, решив, что ослышался.
— И даже больше! — кивнул Аристарх и словно о чем–то само собой разумеющемся спокойно добавил: — Я лично проживу до ста двадцати пяти лет.
— Ста двадцати пяти?!
— И ни годом меньше!
— Живи уж тогда сразу до двухсот! — улыбнулся Эвбулид, с сожалением подумав, что лекарь, наверное, надорвал свои мозги в библиотеках Александрии, Эпидавра и Фессалии.
— До двухсот не получится… — с серьезным видом покачал головой Аристарх.
— Почему?
— Потому что мой организм начал стареть с самого детства!
«Ну, это уж слишком! — с трудом погасил усмешку Эвбулид. — Не надо ему было, пожалуй, ездить еще на Родос и в Сирию… А может, он велик? Все великие ученые немножечко того… Мучил же Сократа день и ночь внутренний голос, говорят, он даже советовал каждому встречному внимательно прислушиваться к себе!»
Аристарх взглянул на Эвбулида и пояснил:
— Да–да, это правда! Я неправильно питался, хотя наш стол никогда не ломился от яств, мало двигался, совершенно не владел своим настроением. Даже не умел дышать!
— Дышать?! — Эвбулид с жалостью посмотрел на Аристарха.
— Правильно дышать! — уточнил тот. — Только и это не самое главное. Главное — это сильное желание и воля жить долго. Но… я вижу, ты тоже не веришь мне.
— Я бы поверил — только все это так непривычно! — признался Эвбулид и не удержал себя от насмешки: — И потом, как проверить, что ты доживешь до ста двадцати лет?
— Ста двадцати пяти! — строго посмотрел на него Аристарх, — Меньше мне никак нельзя. Иначе я не успею сделать всего того, что задумал!
— А что же ты задумал?
— Когда я был в Александрии, — охотно принялся рассказывать Аристарх, — один молодой жрец храма Гермеса Трисмегиста поведал мне об удивительном жреце, прожившем сто пятьдесят лет! Этот старик ни с кем не хотел делиться секретом своего долгожительства. Он бы так и унес его с собой в могилу, если бы не молодой жрец. По приказанию базилевса Птолемея, он, рискуя жизнью, тайно следил за стариком. Изучал его зарядку, которую тот делал три раза в день, запоминал, какой водой обливается жрец, записывал все, что он ест, пьет, даже прислушивался, как он дышит! И в итоге научил всему этому Птолемея и… меня! Правда, базилевсу не пришлась по душе диета, он большой любитель поесть и выпить. А я с того часа день и ночь свято выполняю драгоценнейший рецепт долголетия!
— А я когда увидел тебя за этим, то подумал, что ты сошел с ума от пережитого здесь ужаса! — улыбнулся Эвбулид. — Ты так чудно стоял посередине трюма: голова запрокинута, руки подняты, словно в них топор, все тело так и дрожит от напряжения!
— Что делать… Надо терпеть, раз решил помочь людям! — вздохнул Аристарх. — Я ведь дал себе слово собрать воедино все познания ученых медиков, накопленные к сегодняшнему дню. Это бесценный опыт тысячелетий, который в нашем ужасном мире может быть потерян — сожжен или растоптан варварами — за считанные минуты! Особенно — опыт тех далеких времен, когда человек был неразрывен с природой. Это — и забытые, преданные забвению знания шумеров, египтян, индийцев, китайцев! Чтобы разыскать их в пыли библиотек и записать, мне потребуется не меньше ста лет! Но зато я избавлю людей от опухолей, сердечных ударов, слепоты, глухоты. Я исцелю их от падучей и чахотки, воспаления легких и камней в печени, они навсегда забудут про ужасы чумы и тифа! А самое главное, — горячо заговорил Аристарх, ухватив за плечо Эвбулида, — на своем примере я докажу людям, что каждый из них может и должен жить в три, в пять, даже в десять раз дольше, чем он живет сейчас! Представляешь, как все разом изменится в мире… Как изменится сама земля! Ведь для того, чтобы долго жить, человек должен много трудиться, все время двигаться. Значит, все — и цари, и торговцы, и судьи, и воины возьмутся за мотыгу, плуг, серп! Исчезнет надобность в рабах, потому что каждый будет стараться обрабатывать свое поле, ковать железо, изготавливать кувшины, ваять прекрасные статуи! У всех с утра до вечера на лицах будут сиять улыбки — мое обязательное условие долголетия! В каждом доме окажется вдоволь еды, потому что люди приучатся обходиться ее минимумом. Исчезнут войны, потому что не нужно будет воевать! Повсюду расцветут сады, зазеленеют огороды, пашни… Но главное — мир! Ни воинов, ни воров, ни судей, ни пиратов, — на всей земле радость и мир! Представляешь?
— Нет… — покачал головой Эвбулид.
— А я, бывает, закрою глаза — и вижу это! — признался Аристарх. — И это придает мне силы даже здесь, где царит жестокость и несправедливость, а люди мучаются и умирают, не прожив и десятой части того, что могли бы прожить!
Он показал глазами на мертвого юношу, лежащего в центре трюма в позе, в которой его застала последняя боль. Еще раз окропил кожу Эвбулида из склянки и уже тоном врача сказал:
— Немного посиди без движения, а потом слегка встряхни головою. И будешь слышать даже шепот на палубе!
— А ты куда?
— Пойду приводить в чувство твоего «убийцу»!
— Как? — опешил Эвбулид. — Ты станешь лечить сколота?!
— Я лекарь! — невозмутимо заметил Аристарх. — И я должен помогать каждому, кто нуждается в моей помощи. Или тебе повторить клятву Гиппократа?
5. Ожидание
Следуя наставлениям Аристарха, Эвбулид осторожно повел головой. Звуки по–прежнему оставались приглушенными.
«Обманул меня этот лекарь! — расстроился он. — Слыханное ли дело — мир без воинов и судей! Без господ и рабов! А я и уши развесил, слушая про сто двадцать пять лет, и что буду различать даже шепот на палубе…»
Эвбулид недовольно качнул головой, и пелена с ушей спала так неожиданно, что он чуть было не вскрикнул. Звуки, один другого громче, сверху, сбоку, со всех сторон — ринулись на него.
— Эй, Пакор, сколько еще можно ждать новую амфору? — отчетливо услышал он голос Аспиона на палубе. Другой голос, от которого сразу стало не по себе, лениво огрызнулся:
— А я тут при чем?
— При том, что ты теперь надсмотрщик над рабами! Сходи, поторопи этого неповоротливого фракийца!
— Сам бы и сходил… — пробурчал Пакор.
— А могу! — пообещал Аспион. — Но прежде пощекочу твой пьяный язык своим кинжалом!
— Эй–эй, Аспион! — торопливо закричал пират. — Я же пошутил!
По палубе прогрохотали тяжелые шаги.
— И зачем я повез свои товары в Сирию? — вздохнул рядом купец Писикрат. — Первый раз попадаю в такое ужасное положение!..
— А я — шестой! — усмехнулся триерарх «Деметры».
— Только ты тогда сможешь понять меня здесь… Убытки! Такие убытки… Поплыл бы я лучше в Италию!
— И попал бы в лапы не к этим, так к другим пиратам! — отрезал триерарх, и Эвбулид мысленно сравнил его с погибшим капитаном «Афродиты».
«Отсиделся, наверняка, в трюме, пока погибал его корабль!» — неприязненно решил он.
В противоположном углу тихо переговаривались рабы и пленные гребцы. Эвбулид прислушался к ним.
— А мне все равно, где сидеть за веслами: на «Деметре» или какой–нибудь понтийской «Беллоне», — равнодушно объяснял бородатый гет. — Везде одинаково!
— Ты прав, — поддержал его худощавый пленник. — Лишь бы скорее подохнуть, чем так жить!
— Не скажите! — на ломаном греческом возразил раб–африканец. — Одно дело плавать в теплом Внутреннем море, и совсем другое, если нас продадут на Эвксинский Понт! Говорят, — понизил он голос, — иногда там бывает так холодно, что волны превращаются в белый камень!..
— Этот камень у нас называют льдом, — подтвердил Лад, терпеливо снося перевязку, которую ему делал Аристарх. — На моей родине каждой зимой им покрыты все реки, и на землю ложится белая пыль, по–нашему: снег. Если бы только меня продали на Эвксинский Понт!.. — мечтательно вздохнул он.
— Да спасут меня боги от этого! — в ужасе воскликнул африканец.
— Перестань зря отвлекать богов! — проворчал триерарх. — Северные рынки переполнены своими рабами. Охота была нашим купцам тащиться туда задаром…
Эти слова обрадовали африканца и разочаровали Лада. Сколот нахмурился и надолго замолчал, снова думая о побеге.
Тем временем по палубе вновь прогрохотали тяжелые шаги, и послышался удивленный голос Аспиона:
— Пакор! Я что велел тебе принести?
— Амфору с вином.
— А ты что принес?
— Как что — голову!
— Чью?
— Раба! Представляешь, он пил вино из нашей амфоры! Я спустился в трюм и застал его прямо за этим занятием!
— Ай, как нехорошо!
— Вот и я так подумал! Он и пикнуть не успел, как его голова распрощалась с телом! — под одобрительные возгласы пиратов похвастал Пакор.
— Брось ее за борт, пусть похмелится морской водою! — посоветовал Аспион и, перекрывая дружный хохот, воскликнул: — Но, Пакор, так ты скоро разоришь нас!
— Я?!
— С тех пор, как ты стал надсмотрщиком за корабельными рабами, ни один из них не прожил больше трех дней! Еще месяц — и нам нечего будет предложить скупщику рабов!
— А что я мог поделать? — огрызнулся Пакор. — Один оказался ленивым, другой — непонятливым, этот, сам видишь, — вором. И как только таких негодных рабов покупают господа?
— Это уже не твоя забота! Учти — если новый раб снова покажется тебе ленивым или вором и проживет меньше недели, то ты заплатишь за него полную стоимость, либо сам будешь таскать амфоры! Эй, часовой! — закричал Аспион. — Давай сюда еще одного! Да смотри, не трогай тех, за кого обещан выкуп! Иначе Посейдон мигом отправит нас на дно! И без того он что–то слишком размахался сегодня трезубцем…
В трюме воцарилось напряженное молчание. Все с тревогой вслушивались в ворчание часового, который бесконечно долго возился с засовом, прежде чем открыть крышку. Наконец, она пронзительно заскрипела, откинулась, и в трюм ворвалось свежее дыхание штормящего моря.
Стало совсем светло.
Часовой, не спеша, спустился вниз.
Низкий, коренастый, почти квадратный, он поморщился от спертого воздуха и подслеповато огляделся вокруг. Немного подумал и указал коротким пальцем на Писикрата:
— Ты!
— Я?! — в ужасе отшатнулся купец, закрываясь руками, как от удара.
— Ты, ты! — ухмыльнулся пират. — За стариков скупщики платят нам столько, что тебя не жалко отдать Пакору. Ступай за мной!
— Но я жду в–выкуп! — запинаясь, пролепетал Писикрат. — Пощади! Т–только ты один можешь понять меня здесь…
— Ладно, жди! — бросил часовой, брезгливым жестом разрешая обмякшему купцу оставаться на своем месте. Обвел оценивающим взглядом остальных пленников и удивленно прищурился, увидев Аристарха.
Оказав помощь Ладу, лекарь снова сидел на полу, скрестив под собой ноги. На его губах играла отсутствующая улыбка.
— Он что — сошел с ума? — нахмурился часовой. — Такого совсем не жалко! Иди за мной! — крикнул он Аристарху.
Ни одна жилка не дрогнула на лице лекаря. Он был бесконечно далек от часового и устремивших на него взгляды пленников. Одни, кому он успел помочь, смотрели на него с сочувствием, другие — обрадованно, что не их отдают в жертву Пакору.
Отрешившись от всего земного, Аристарх усилием воли погрузил себя в дремотное оцепенение, которому так долго учился у молодого египетского жреца Гермеса Трисмегиста.
Он вызвал прекрасное настроение, чтобы сосуды и вены, эти главные дороги его жизни, не сузились от отчаяния и огорчений в едва различимые тропинки. Чтобы не оборвались они задолго до намеченного им самим срока.
Ставка в его споре с самими Мойрами1 была так высока, что он не мог позволить себе пребывать в плохом настроении даже в трюме пиратского корабля.
У него никогда не было девушки, о которой он мог вспоминать в эти минуты. Он забыл, когда последний раз был в гимнастической палестре, чтобы заново переживать захватывающие мгновения борьбы атлетов. Но мысли его, тем не менее, были легки и приятны. Аристарх видел себя сидящим в огромной зале Александрийской библиотеки. Служитель этого храма мудрости, ученый раб только что принес ему свиток древнейшего папируса.
Желая продлить наслаждение от встречи с новым, неведомым ему знанием, Аристарх никак не решался развернуть папирус, разрешая себе лишь вдыхать его запах, впитавший пыль и едва уловимую горечь столетий.
— Эй, ты! — теряя терпение, толкнул его часовой. — Я кому сказал, пошли?
Широкая улыбка еще больше раздвинула губы Аристарха: он начал разворачивать заветный свиток, радостно отмечая, что до его «пупа» никак не меньше восьми метров.
— Ах, так?! — вскричал пират, хватаясь за кривой македонский меч.
— Оставь его! — вступился за Аристарха Эвбулид. — Это же лекарь!
— Этот сумасшедший? — не поверил часовой. — Какой же он лекарь, если не может исцелить даже самого себя от безумия!
— Он не сумасшедший! — возразил Эвбулид. — Он… — Тут он понял, что бесполезно рассказывать об Аристархе пирату, и быстро поправился: — За него вам тоже обещан выкуп! Или ты не боишься гнева Посейдона?
Часовой сразу потерял интерес к Аристарху. Он гневно обернулся к Эвбулиду, но узнав в нем пленника, за которого привезут целых два таланта, шагнул дальше и показал пальцем на пожилого мужчину с измученным лицом:
— Тогда ты!
— Но я… — замялся мужчина. — Мы…
— Я сказал — ты!
Мужчина громко вздохнул, поднялся. И тут же вскочила сидевшая рядом с ним девушка, которую Эвбулид не заметил раньше.
— Отец! — закричала она, хватая мужчину за руки. Глаза часового загорелись. Он оглядел девушку с ног до головы.
— Ай, хороша! — причмокнул он языком. — Тоже выходи!
— Отец! — умоляюще вскрикнула девушка. — Лучше убей меня!
— Сначала я убью его! — мрачно пообещал мужчина, сжал кулаки и двинулся на пирата. Лицо его было искажено яростью.
Часовой ошеломленно взглянул на пленника и отпрыгнул назад. Путаясь в складках персидского халата, выхватил меч.
— Молись своим эллинским богам! — заорал он, замахиваясь на мужчину.
— Скажи, что тоже ждешь выкуп! — быстро подсказал Эвбулид. — Иначе он убьет тебя!
Мужчина бросил на него благодарный взгляд и закричал часовому:
— Опусти меч! Или вы уже берете выкуп с мертвецов?
— Как? — осклабился часовой. — За тебя тоже обещан выкуп?
— Да. И немалый… — пробормотал мужчина.
— А за нее?
— А за нее… — заслонил своим плечом дочь пленник и уверенно добавил: — … еще больший, чем за меня!
— Ай, какой богатый улов! — охотно вдел меч в ножны пират. — Что ни пленник — то выкуп! Оставайтесь! Кто тут у меня без выкупа? Ты! — ткнул он ногой гребца–африканца. — Вставай! Наверх! Живо!!
Крышка трюма с грохотом захлопнулась.
Наверху послышался звонкий щелчок бича, торопливое шлепанье босых ног по палубе и вслед за этим — скрип тяжелой однодонной амфоры, которую новый корабельный раб протащил к капитанскому помосту.
Гогоча и перебивая друг друга, пираты возобновили попойку.
— А он еще боялся попасть на Эвксинский Понт!.. — вздохнул кто–то из пленников, боясь по обычаю своего народа произносить вслух даже кличку африканца, словно речь уже шла о покойнике.
— Эх, судьба наша такая! Знать, прогневили мы богов…
— Правда… правда…
— И почему они не слышат нас?
— Они слушают только тех, кто приносит им щедрые жертвы. А что можем дать отсюда им мы?..
— Что теперь с нами будет?..
— Эй, лекарь! — заглушая тихий говор пленников, окликнул Писикрат Аристарха, и когда тот подошел к нему, зачастил, хватая его за руку. — Только ты один можешь понять меня здесь… Мое сердце сейчас вырвется из груди! Помоги мне! Спаси меня!
— Ничего страшного! — приложил ухо к груди купца Аристарх, — Это от страха. Сейчас всё пройдет!
— Как! Ты… отказываешься помочь мне?! Я озолочу тебя!
— Сейчас пройдет! — строго повторил Аристарх, вставая. — Прости, но меня ждут больные!
Эвбулид проводил глазами направившегося в угол, к гребцам, лекаря, как вдруг чья–то рука тронула его локоть.
— Спасибо… — услышал он, повернул голову и увидел пожилого пленника с выглядывающей из–за его плеча девушкой.
На Эвбулида смотрели ее огромные, широко распахнутые глаза.
— Если бы не ты, они бы сейчас уже издевались над ней…
— Что я? — с горечью усмехнулся Эвбулид. — Если бы я действительно мог вам помочь…
— Ты остановил меня от верной погибели! — возразил мужчина. — А главное дал мне время, чтобы я смог что–нибудь придумать…
— Ты афинянин?
— Нет, я Дорофей из Мегары.
— Так вот, Дорофей, что тут можно придумать…
— Отец найдет выход! — сквозь слезы улыбнулась девушка.
— Конечно! — обнял ее отец и объяснил Эвбулиду: — Наверное, нам не надо было уезжать… Но на Фасосе1 заболел мой единственный брат. Как я мог не помочь ему? Сначала мы хотели добраться туда по суше, но нас испугал путь через Македонию с римскими гарнизонами. Да и набеги диких одрисов и фракийцев на прибрежные земли тоже смущали нас. Решили, что морем будет безопаснее. А оно вон как вышло! И зачем я только взял ее с собой? — сокрушенно покачал он головой.
— Не надо так убиваться, отец! — прижалась к щеке Дорофея девушка, и они замерли, словно прощаясь друг с другом.
— Скажи! — вдруг с надеждой спросил Дорофей. — А твой раб не может опоздать?
— Армен? — удивился Эвбулид.
— Или вообще не вернуться сюда? Подумай, что ждет его здесь! Новый хозяин, а может, даже рудники, где он не проживет и дня!
— Армен опоздает или не вернется?! Никогда!
— Тогда нам осталось всего несколько часов!.. — вздохнул Дорофей.
— Несколько часов… — эхом отозвалась его дочь, и они снова замолчали.
Эвбулид прислонился спиной к прохладным доскам трюма и, слушая, как бьются в них волны, в который раз поблагодарил богов за то, что они в свое время послали ему такого раба, как Армен.
Ну, за кого бы еще он смог поручиться сейчас с такой уверенностью? Даже сама мысль, что Армен может предать, бросить его, казалась ему кощунственной и невероятной.
Нет, безусловно, Армен самый лучший из всех рабов на земле, думал Эвбулид, и как жаль, что судьба так жестоко обошлась именно с ним.
Всего пять лет назад Армен был выносливым и крепким, несмотря на уже пожилой возраст, рабом. А его умение понять состояние хозяина всегда поражало Эвбулида.
Приглашая к себе гостей, он стыдился, что в его доме всего лишь один раб, и, опасаясь насмешек, пускал пыль в глаза, называя Армена разными именами. Гости только и слышали:
— Перс, подай вина! Гет, замени нам венки! Сард, холодной воды сюда!
Армен каждый раз охотно принимал эту игру, всегда откликался на чужое имя.
Если подвыпивший гость принимал хитрость хозяина за чистую монету и выражал восхищение большим количеством таких прекрасных рабов, радости Эвбулида не было границ. Тогда он дарил Армену в знак признательности мелкую монетку.
Раб долго благодарил его и уносил подарок в свой заветный тайник под лежанкой. А когда наступал новый званый ужин, с еще большей готовностью откликался на Сирийца и Фрака, Тавра и Сарда…
Тот, кто не знал Армена, решил бы, что раб старается ради новой подачки. Но Эвбулид чувствовал, что Армен выполняет все его прихоти совсем не из–за денег…
И надо же было Фемистоклу пять лет назад натолкнуться на больного раба, выброшенного на улицу умирать!
Добрый, отзывчивый к любой беде Фемистокл, конечно же, подобрал его, выходил, дал новую одежду и кров. Но разве можно что–нибудь утаить в Афинах!
Хозяин раба вскоре узнал об этом и обвинил Фемистокла в укрывательстве чужого раба и в том, что он обращался с ним, как с равным.
Дело дошло до суда, на котором Фемистокл вместо того, чтобы оправдываться, как это сделали бы другие, обвинил хозяина в бессердечном отношении к человеку. Судья заметил, что противозаконно называть раба человеком, предупредил Фемистокла, чтобы тот в дальнейшем называл его просто «телом». И тогда Фемистокл высказал все, что поверял лишь ему, когда они вдвоем спорили о рабстве.
Этим он вызвал гнев судьи и топот многочисленных зрителей, переполнивших здание суда.
— Вы слышите — он предлагает нам, свободным, жить без рабов! — кричал истец. — А кто же тогда станет чистить улицы, давить из винограда вино, пасти скот, ковать мечи?!
— Чтобы с их помощью захватывать в плен и превращать в рабов новых несчастных людей? — возразил Фемистокл, и рев голосов заглушил его остальные слова.
— Он опять называет рабов людьми!
— Боги разделили людей на рабов и свободных, и не тебе, безумец, нарушать установленный ими порядок! — кричали одни.
— Если ему не нравится у нас, в Афинах, пусть убирается и ищет страну или хотя бы город, где нет рабства! — предлагали другие.
— Только сначала пускай заплатит мне за укрывательство раба! — громче всех требовал истец.
Суд потребовал показаний от Эвбулида. Но он отказался давать их против своего друга. Тогда истец потребовал на допрос Армена, который всегда сопровождал его в гости к Фемистоклу.
И вот тут он дрогнул, чего не мог простить себе до сих пор. Зная, что по закону рабы дают показания только под пыткой, он не посмел отказать суду и жадным до кровавых зрелищ афинским зевакам. Ну что он мог поделать, если граждан, отказавшихся дать на пытку своего раба, суд, бывало, признавал соучастниками, а то и виновными в преступлениях, которых они не совершали…
Вопреки обычаю он, разумеется, не пошел на пытку своего раба. И только со слов зашедшего попрощаться Фемистокла узнал все подробности. Оказалось, что Армен, обливаясь кровью, говорил совсем не то, чего добивался истец. Ему выкручивали руки, ломали ребра, бросали на битое стекло, забрасывали кирпичами, а он твердил:
— Не видел… ни разу не слышал… клянусь, этот господин обращался с рабом, как положено…
И только когда взбешенный обвинитель забил ему рот и нос кусками мела и стал поливать этот мел уксусом, Армен, задыхаясь от ядовитого газа, сжигавшего ему легкие, выдавил нужные суду слова.
И вот итог: Фемистокл с позором был изгнан из Афин, Эвбулид получил от истца за увечья раба несколько десятков драхм, а Армен вскоре превратился в немощного раба, доживающего в муках свои дни…
— Лекаря! — оборвал ход его мыслей крик из угла. — Растолкайте лекаря! Еще один умирает…
— Очнувшийся Аристарх поспешил на зов, поднял руку гребца, раненного стрелой в грудь, и бережно опустил ее.
— Мойра Атропа обрезала нить его жизни! — сообщил он притихшим пленникам.
Вздохнув, Эвбулид посмотрел в сторону сколотов и похолодел. Его бывшие рабы о чем–то шептались между собой, глядя то на двух мертвецов, то на него.
«Это они обо мне! — со страхом подумал Эвбулид. — Они хотят убить меня! Эх, Аристарх, Аристарх! И зачем ты вернул силы этому чудовищу!..»
Но он ошибался. Сколотам было не до Эвбулида. Они договаривались о побеге.
— Трусливые эллины не помощники нам! — убежденно доказывал Лад. — Они ждут выкупа. И гребцы так напуганы, что сразу не пойдут за нами. Им все равно, где грести! Рабские души… Будем надеяться только на себя!
— Лепо, лепо! — кивали сколоты.
— Нам нечего терять! Нас все равно не повезут на Понт Эвксинский! — распалялся Лад. — Отберем у морских татей их кривые мечи и проверим, так ли крепки их шеи!
— Они изрубят нас прежде, чем мы доберемся до этих мечей! — шепнул один из сколотов.
— Я думал об этом, Драга! — кивнул Лад. — И вот что надумал: эти мертвые станут нашими щитами! Как только часовой прикажет вынести их наверх, мы будем самыми послушными и терпеливыми! Мы понесем эти тела! Но как только окажемся на палубе, прикроемся ими и бросимся на часового! Отберем у него меч! Отберем оружие у всех, кто придет к нему на помощь! А когда у нас будет много мечей, нам помогут гребцы! И мы захватим этот корабль!
— Лепо, Лад, лепо!
— Мы заставим главного татя отвести нас до Понта Эвксинского!
— Лепо…
— И даже дальше — вверх по Борисфену!
— Лепо, лепо!!
— Ты готов, Драга?
— Конечно.
— А ты, Дивий?
Вместо ответа косматый, заросший почти до глаз бородой сколот согласно положил свою ладонь на руку Лада.
— Мы еще увидим лед на наших реках и снега на селах! — мечтательно улыбнулся тот и предупредил: — А пока лежим и набираемся сил! Чую, они скоро нам понадобятся!..
Сколоты затихли. Тревожно поглядывал на них Эвбулид. Дорофей с дочерью по–прежнему сидели, прижавшись друг к другу.
В трюме надолго воцарилось тягостное, нарушаемое лишь стонами и горестными вздохами молчание. Каждый думал о своей судьбе, о том, что ждет его через день и даже через час в этом страшном, безжалостном мире.
Только наверху по–прежнему веселились пираты, да время от времени билась о борт волна — вечная, как это затянувшееся ожидание, скиталица бескрайних морей.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
