Когда рассвело, мы попробовали спуститься в коридорную шахту. Мы действовали осторожно, и нам это удалось. Двери кают служили ступеньками, никогда бы мне в голову не пришло такое. На самом дне коридора находились обе каюты шкипера. Я нашел карманный компас и сразу отдал его Станиславу, потому что на моей одежде не было карманов. Там же мы обнаружили два бака с питьевой водой. Теперь мы не боялись умереть от жажды. Это было важно, ведь мы не знали, остались ли целыми насосы и можем ли мы качать питьевую воду. На «Йорике» мы изучили каждый уголок, знали, где что находится. А здесь все надо было искать наугад. Впрочем, Станислав сразу определил, где хранится еда. Могу сказать, что от голода мы теперь тоже вряд ли умрем. Там же, в кладовой, нашлись минеральная вода, пиво и вино. Казалось, все складывалось прекрасно, но Станислав сказал:

– Пипип, ты мне не поверишь, но меня, кажется, укачивает. Черт побери, такое со мной впервые!

Я тоже не мог этого объяснить. Корабль ничуть не раскачивало. Иногда он вздрагивал от ударов, но ведь это не качка.

– Это потому, – догадался я, – что мы все видим не так, как привыкли видеть. Шахты стали коридорами, а коридоры шахтами. Все наклонено не так, как следует. Нужно привыкнуть к этому.

– Наверное, ты прав.

Мы поднялись наверх, и чувство морской болезни исчезло.

– Видишь, – сказал Станислав, – как много зависит от нашего воображения. Уверен, что когда мы узнаем, что в нашей жизни является истинной реальностью, а что является плодом воображения, мы тоже почувствуем, что нас укачивает.

Я согласно кивнул.

Куда бы мы ни смотрели, везде горизонт был свободен.

– Теперь мы можем вести жизнь, о которой всегда мечтали, – торжественным голосом заявил Станислав. – У нас есть все, что нам надо, мы можем пить и есть сколько нам вздумается, никто нам не помешает, никто не заставит таскать уголь или мыть палубу. Но вот странно, Пипип, – несколько убавил он торжественности, – мне хочется убраться отсюда. И подальше. Если в ближайшее время на нас не наткнутся, надо самим подумать о том, как добраться до берега. Сидеть тут, имея все и ничем не занимаясь, будет невыносимо, правда? Каждый день одно и то же… Ты только подумай… Если правда существует рай, в котором гуляют праведники, вряд ли я выдержу там хотя бы день. Петь набожные гимны, беседовать с фарисеями… Нет, нет, Пипип, это не для меня.

– Не волнуйся, Станислав, рай точно не для нас, – рассмеялся я. – У нас нет никаких документов, даже корабельной книжки нет. А наверху потребуют доказательств, что именно мы являемся Пипипом и Станиславом. Что мы им покажем? Перед нами сразу захлопнут двери. Чтобы попасть в рай, нужен брачный контракт, нужны свидетельство о рождении, свидетельство о конфирмации, о миропомазании, причастии. Даже справка, подтверждающая, что ты не избегал исповедей. Если бы можно было обойтись без всех этих бумаг, разве мы так страдали бы? Любой священник подтвердит, что без бумаг нам с тобой лучше не соваться в рай. Верить ближнему – это хорошо, но лучше пусть предъявит документы. Он покачал головой:

– Странно, что именно сейчас мне это пришло в голову. Я чувствую, что с нами происходит что-то не то, Пипип. Вся эта история с «Императрицей» мне ужасно не нравится, все идет как-то уж слишком хорошо. А когда все идет хорошо, значит, не в порядке что-то важное. Не могу тебе объяснить, но мне сильно не по себе. Будто я попал на курорт, где надо провернуть какое-то черное дельце, а я не могу с ним справиться без помощи со стороны. Я служил на военном флоте, Пипип. Всегда перед боем или трудным походом нам давали пару дней отдыха… Понимаешь?

– Ты чепуху несешь, – огрызнулся я. – Если в рот попало что-то вкусное, ты что, выплюнешь это только потому, что оно кажется тебе слишком вкусным? Мы постоянно влипаем во всякие такие истории, они случаются сами по себе. И если нам выдались тихие спокойные дни, то, может, как раз поэтому мы и осилим все трудности.

– А что? Ты, пожалуй, прав, – обрадовался Станислав. Он нуждался в поддержке. – Я, конечно, баран. Раньше у меня не было таких идиотских мыслей. Вот только, понимаешь, Пипип… Я никак не могу отделаться от мысли обо всех этих ребятах… Они плавают здесь совсем рядом за закрытыми переборками и никогда уже не увидят света… Корабли не создают для того, чтобы они превращали свою команду в кучу трупов. Корабль – живое существо, Пипип. Он не любит трупов. Как груз, ладно. Это еще ничего. Но если трупами становится своя же команда…

– Мы ничего не можем изменить…

– Это так… – кивнул Станислав. – Мы действительно ничего не можем изменить… И это хуже всего. Все убрались на тот свет, а мы с тобой все еще живы. Почему?

– Ладно. Я не могу заставить тебя заткнуться. Но если ты будешь нести чепуху, я просто перестану с тобой разговаривать. Если уж хочешь знать, что я думаю об этом, то вот. Все, что случилось, только подчеркивает справедливость происходящего. Мы ведь не относились к экипажу «Императрицы». Нас украли, нас притащили сюда силой. Вот «Императрица» и не стала нас забирать с собой. Ведь мы ничего не сделали ей плохого. Зачем ей чужие люди?

– Ты опять прав, – удивился Станислав. – Почему-то я не подумал об этом.

– Просто ты все еще пытаешься жить, как жил неделю назад…

– Ладно. Тогда я напьюсь. Это здорово прочищает мозги. Но напьюсь по-умному, не до потери чувств. Рядом в любую минуту может оказаться какое-то корыто, согласное подобрать нас. Я никогда бы себе не простил, что не выпил и не съел ничего из запасов шкипера.

Я согласился.

И мы устроили такое пиршество, какого на «Императрице Мадагаскара» никто, наверное, никогда не устраивал. Тем более, что в кладовой нашлись очень вкусные вещи. Семга из Британской Колумбии, итальянские колбасы, цыплята, разные паштеты, языки всех видов, две дюжины бутылок вовсе не с водой, а с чудесными винами, бисквиты, всякие овощи в банках, водка, ликеры, английский портер, пльзеньское пиво. Шкипер знал, как украсить жизнь на борту. Он вволю ел и вволю пил. Правда, теперь он и сам, наверное, стал пищей для рыб.

Мы здорово повеселились.

Но следующий день начался с тумана.

Небо тоже затянуло, мы почти ничего не видели.

– Боюсь, надвигается шторм, – озабоченно заметил Станислав.

И угадал. Шторм поднял волны уже после обеда. Ударил шквальный ветер, сотрясая весь корпус «Императрицы», поставленной в такую не сильно красивую для женщин позу. Стало так темно, что в каюте шкипера мы зажгли фонарь.

– Если «Императрицу» снесет с банки, нам крышка, Пипип. Надо принять какие-то меры.

Он нашел кусок веревки и обмотал ее вокруг тела на случай, если надо будет привязаться к плавающим обломкам. Мне повезло меньше. Мне досталась длинная, но не очень прочная бечева.

– Пошли наверх, – предложил Станислав. – Если «Императрицу» сорвет с банки, здесь мы окажемся в ловушке. Уверен, что корабль разнесет на части. В носовой части тоже есть кладовые.

– Ну да, путь вверх это всегда путь к свободе и к небу, – кивнул я. – А если к работе, то это вниз. Только не говори, что кому написано на роду утонуть, тот обязательно утонет. Пусть тебе написано на роду утонуть, положи голову на рельсы перед несущимся поездом, и я посмотрю, что из этого получится.

Станислав полез наверх, я последовал за ним.

Море почернело. Дул ветер. Волны накатывались одна за другой, все они выглядели угрюмыми и тяжелыми. Кажется, мы вовремя покинули каюту шкипера.

– Если шторм усилится, судну конец. К утру от него ничего не останется, – сказал Станислав. – Наверное, нам лучше подняться еще выше.

– Зачем? Если «Императрица» развалится, мы все равно утонем.

– Думаю, она развалится не сразу…

Станислав был прав. Но ведь чувство правоты меняется с ситуацией. Нет ничего, что было бы всегда правильным. Правду нельзя засолить, как свиное мясо, и оставить в бочках на триста лет. Через триста лет она будет выглядеть совсем иначе, хотя по-своему не менее убедительно. Станислав был прав, говоря, что «Императрица» развалится не сразу, но через полчаса его слова уже не казались мне убедительными. Три огромных вала, кипя, один за другим ударили «Императрицу» в борт, и она протяжно задрожала. Оглушительный рев не давал нам перебрасываться словами. Волны сдвинули судно, но оно еще цеплялось за каменистое дно своим продранным днищем. Еще один вал заставил все судно вздрогнуть от бака до кормы, мы почувствовали, что оно уже не стоит как башня. А волны и не думали утихать. Небо немного разъяснилось, облака несло там и здесь, но одновременно в многочисленные прорывы проглядывали звезды, необыкновенно крупные, яркие. Они взывали к нам. Они кричали нам, что людям, конечно, мир и покой, а они пылают там, в необъяснимых далях, в черной ночи, сгорая в безостановочном огне. Не надо рваться к звездам, взывали они к нам. Мы разные стихии. Не ищите у нас того, что мы не можем вам дать! Я чувствовал, как они поют в мрачных облачных разрывах, и сердце мое сжималось.

– Станислав! – заорал я в полный голос, хотя он сидел, ухватившись за леер, совсем рядом. – Волна возвращается. Нас сейчас сметет.

При слабом свете звезд мы увидели, как к небу поднимается невообразимо лохматое пенное чудовище. Оно кипело, выбрасывало лапы и мчалось прямо на «Императрицу». Мы изо всех сил вцепились в леера и почувствовали, как судно приподняло. Вторая волна, столь же огромная, перевалилась через нас. «Императрица» дрожала, как раненая.

Ее развернуло и бросило на правый борт. Всю среднюю часть разбило, по волнам скакали бесформенные обломки в сумасшедшей нелепой пляске.

– Станисла-а-ав!

Я не слышал собственного голоса.

Третья волна низверглась с небес. Она оглушила и ослепила меня. «Императрица» мгновенно умерла. Я думаю, она умерла от страха. Третья волна ударила уже по трупу и легко подняла его, будто пустую раковину. Волна ревела и крутилась, как невыразимый Мальштрем, но она обращалась с «Императрицей» нежно. Она не доломала корпус о мель, а просто приподняла «Императрицу» и медленно закружила, желая, видимо, уложить на дно как можно удобнее.

– Прыгай за борт!

Я не успел прыгнуть.

Я понимал, что надо прыгать, иначе я не выберусь из водоворота, но не успел. Очередная волна оторвала меня от леера, от поручней так легко, будто у меня не было никаких сил и мгновенно отнесла от погружающейся «Императрицы». Теперь я видел только ее корму, ничего больше.

И услышал крик Станислава. Он звал меня.