Потихоньку я привыкал.

В сущности, «Йорика» была не так уж плоха.

И кормили на ней недурно. Иногда давали ром или коньяк, а у кока можно было перехватить немного сахару, если украдешь для камбуза хороший уголь. И кубрик уже не казался мне таким тесным и грязным. Подумаешь, грязь. Все равно у нас не было тряпок и метлы, зачем думать об этом? И мыла у нас не было. И койка не казалась такой твердой, как в самом начале. А подушку я сам себе сделал из пакли. Даже матросы не казались мне очень уж грязными и хмурыми. Обыкновенные рабочие парни. Ели из сальной посуды, но ведь чистить ее нечем. Я чувствовал, что с каждым днем «Йорика» становится мне милее. Когда долго смотришь на что-то, перестаешь замечать детали. Если каждый день спать на жесткой койке, тело привыкает. Так оно и должно быть. «Йорика» действительно оказалась вполне сносным кораблем. И со Станиславом можно было говорить на любую тему. Он был умный парень, многое видел, ему не так легко было затуманить мозги. И с кочегарами можно переброситься парой слов. У них были свои истории. И палубные матросы не были такими уж законченными дураками. В конце концов, на корабли мертвых дураки попадают в последнюю очередь. У дураков обычно все в порядке. Они никогда не падают со стен, они ловко прыгают через канавы, и прекрасно видят, что творится по ту и по другую сторону указанной стены. Ну да, по ту сторону сидят насильники и убийцы. А если кто-то этому не верит, пожалуйста, прыгайте и сами проверьте. Но лучше идти туда прямо через ворота, чтобы все видели, что вы и есть тот самый человек, которого там ждут. Правда, нужно показать человеку, сидящему под государственным флагом, какие-нибудь документы или дать взятку. Это так. Это всегда так. Не имеешь документов и карманы пусты, сиди дома. Свобода немыслима без подписей и печатей. Иногда я про себя подсчитывал свой заработок. Четыре месяца должны были кое-что принести мне. У меня потихоньку скапливалась зарплата. Она выглядела совсем неплохой, если мысленно я переводил ее в фунты. И я не собирался дарить заработанное шкиперу, нет уж! Я бы потерял деньги, если бы сбежал с корабля, значит, надо придумать что-то такое, за что меня уволят…

И вот тут я начинал понимать.

Никаких увольнений, кроме… Ну да, увольнение на рифах… увольнение к хищным рыбам… смутная глубина, в которой донные течения колышут твой труп… Такая возможность уйти с «Йорики» меня тоже не устраивала… Уйти в смутную глубину к хищным рыбам… И деньги все равно теряешь… Правда, может повезти и ты доберешься до берега. Потерпевший кораблекрушение – не беглец, к нему отнесутся иначе. Таких жалеют. И компании обязательно потребуется человек, который подтвердил бы естественность кораблекрушения… Тогда можно мечтать даже о вознаграждении… Yes, Sir!

Потом мы пришли в Дакар.

Очень приличная гавань. Ни в чем ее не упрекнешь.

Чистили котлы. Печи были погашены, только один котел оставался под давлением. Станислав, пытаясь отвлечься от чудовищной духоты, заметил:

– Видишь над котлами букву Э? Знаешь, что она означает? Экватор! Да, да, экватор! Линия, которой не существует. А если букву Э заменить на букву М, тогда все поймут, что тут проходит меридиан. Тут всегда жарко. Если на экватор положить кусок железа, он расплавится, так здесь жарко. А если положить два куска железа друг на друга, они сварятся. Без всякого автогена. Даже не заметишь шва. Я это знаю, потому что уже переходил через экватор. Тогда на корабле все так раскалилось, что пальцем можно было проткнуть железную перегородку. Просто ткнешь пальцем и вот тебе дырка. Шкипер даже орал на нас: «Вы мне все судно превратите в решето! Не смейте тыкать в железо пальцем!» Пришлось затереть все отверстия, такой мягкий был от жары металл. С экватором нельзя шутить.

– Точно, – подтвердил я. – Вокруг экватора поставлена сетка с особой предупреждающей надписью. Вы были дураками, что поперли прямо через экватор. Я тоже ходил там, но наш шкипер был хитрее. Мы прошли экватор через подводный туннель. Там прохладно.

– Слышал я об этом туннеле, – обрадовался Станислав. – Но компания не захотела платить.

Там ведь берут по шиллингу за каждую тонну. Сам понимаешь.

И вдруг заинтересовался:

– А как вы попали в туннель?

– Да это совсем простое дело, – ответил я. – Там в море огромная воронка, в нее и ныряешь, как в дыру.

– Действительно просто, – согласился Станислав. – А я думал, что на корабль там надевают что-то вроде водолазного костюма и ныряют прямо в нем. А внизу стоит огромная машина и тащит корабль по зубчатым рельсам.

– Нет, что ты! Никаких машин нет. Это оказалось бы очень дорого.

– Черт вас побери! – заорал второй инженер. Он появился так незаметно, что услышал часть нашей беседы. – Болтаете попусту, а котлы стоят неочищенными!

– Иди, иди сюда, скотина, сволочь, грязный пес, – ласково сказал я. – Ползи к нам поближе, ублюдок, гадина. – Я был в бешенстве. – Давай, давай подходи! – Если бы он на меня донес, шкипер мог меня уволить, не выплачивая жалованья. Но я уже ничего не боялся. – Иди сюда, недоносок, сволочь!

Это как на войне. Офицеру можно угрожать, оскорблять его, и он не станет доносить, если не дурак. Он знает, что его запросто могут подстрелить. Чистить котлы на экваторе тоже не простое дело. Второй инженер зря взял такой тон. Но все равно пришлось лезть в котел, и стены там были такие горячие, что пришлось одеться, а под себя подстелить толстые мешки. Чтобы очистить котел, его надо оббить. При этом поднимается пыль, летит жесткая окалина. Как будто стеклом дерет горло, задыхаешься. Приходится лежать на спине, потому что не в каждый уголок можно залезть, пыль хрустит на зубах, как мелкий песок. Кажется, тебя сунули в раскаленную печь. Это еще терпимо, но вдруг в глаз попадает кусок окалины. Сам по себе котел не широк, к тому же его пронизывают горячие трубы, ты извиваешься, как змея, почти устраиваешься, но кусок окалины в глазу отдает такой болью, что, кажется, сейчас ты сойдешь с ума. Пытаешься прочистить глаз грязными руками, пот течет. Некоторое время все хорошо, но новый удар молотком и вот опять кусок окалины попадает в глаз. Предохранительные очки? Они же стоят денег. На такие глупости «Йорика» не может тратиться. Так было тысячелетия назад, так должно быть сейчас. Да и не такое уж хорошее дело эти очки – пот их заливает, они давят на переносицу. Лучше получить электрический фонарь, чтобы видеть, что над тобой и вокруг тебя. Но мы работаем с лампами времен Карфагена. От них все становится черным, столько копоти они дают. А молотки бьют и бьют, и грохот заставляет пульсировать барабанные перепонки. Пот течет по лицу, сердце бьется, оно взрывается в груди, судороги начинают тянуть ноги. Воздуха! Только воздуха! Мы наконец выбираемся на палубу, чтобы вдохнуть глоток воздуха. Морской бриз охлаждает нас, как снежная буря в Саскатчеване. Будто ледяной меч пронизывает все тело. Мы начинаем мерзнуть и снова спускаемся в грохочущий ад. И опять хочется наверх. Ползем к горловине, каждый хочет выбраться первым. Мы задыхаемся. Но через горловину котла может пролезть только один человек, он затыкает ее как пробкой и воздух совсем кончается. Мы со Станиславом выскальзываем, а кочегар теряет сознание.

– Станислав, – кричу я, – его надо вытащить.

– Подожди, Пипип, дай сперва глотну воздуха.

Достаем веревку. Я влезаю в котел и обвязываю кочегара. Но он недвижим, его ужасно трудно тащить. Голова проходит, но что делать с плечами? В конце концов мы все-таки вытаскиваем бедного парня в котельную. Хочется наверх в снежную бурю. Но там бриз, и нас снова тянет в ужасный котел. Кочегар умер? Нет, кажется, нет. Сердце стучит. С перебоями, но бьется. Вливаем в глотку холодной воды, сердце начинает биться ровнее. Выливаем остатки на лицо и подтаскиваем кочегара к трубе вентилятора. И в этот момент, когда мы кладем его на угольную кучу, в люке снова показывается второй инженер.

– Что у вас творится, чумазая банда? – орет он. – За что вам платят? Чтобы вы тут валялись на мягком угле?

Мерзавец, думаем мы одновременно. Нет, чтобы выдать нам по стакану рома, привести в чувство. И хватаем по куску угля. Инженер отскакивает, а Станислав кричит:

– Жаба бородавчатая, сволочь! Если ты вычтешь с нас хотя бы шиллинг, мы убьем тебя. Мы точно убьем тебя, от нас нигде не спрячешься. Нет такого уголка на «Йорике». Это твое последнее плаванье, паскудник, скотина одноногая. Можешь плюнуть мне в лицо, давай, но мы все равно сунем тебя в топку, даже пепла твоего не найдут. Помни об этом.

Конечно, он не донесет шкиперу. Хотя нам уже все равно.

Может, даже лучше, если бы он донес. Тогда нас списали бы с корабля. Но нет, он не донесет, он будет возиться с нами, как с сырыми яйцами, не разбить бы. По его приказу мы даже получаем два стакана рома, после того как закончили чистку котлов. Мы даже отправились в город. Я мог бы удрать на французе, уходящем в Барселону, но как бросить четырехмесячное жалованье? И Станислав мог бы удрать на норвежце, идущем в Мальту, но разве его жалованье меньше моего? Мы прикованы к «Йорике» крепче, чем цепями. В конце концов Станислав поднялся на борт норвежца искать знакомых, а я пошел гулять по порту.