Хафра пробудился, едва забрезжил рассвет. В походном шатре, переполненном сегерами и юными нубийками, почти всю ночь напролет предававшимися безумным любовным утехам, было темно и душно. Жрец попытался подняться, но не смог: поперек груди расположились и сладко посапывали две юных прелестницы. После его нежных поглаживаний одна из них, томно вздохнув во сне, бесшумно соскользнула на пол, застеленный толстым шерстяным одеялом, где благополучно и отдалась вновь объятиям Морфея. Вторая девушка, так и не пробудившись, что-то пробормотала сквозь сон по-нубийски.

Несмотря на свои весьма скудные познания в местном диалекте Хафра догадался, что она просит пить, и, приподнявшись на локте, огляделся в поисках кувшина с вином. Увы, разглядеть что-либо в царящей в шатре темноте оказалось делом невыполнимым: плотная ткань хорошо охраняла от шерда – песчаного ветра, свирепствовавшего в Нубии в это время года, но практически не пропускала робких лучей восходящего солнца. Жрец ласково погладил девушку по голове и осторожно выбрался из-под неё.

– Спи, сейчас я попытаюсь раздобыть воды, – заверил он шепотом нубийку, после чего крадучись, на ощупь, протиснулся к выходу и, не обращая внимания на чьё-то недовольное ворчание, откинул меховой – из шкуры шакала – полог.

Жадно вдыхая свежий воздух и превозмогая головную боль, жрец попытался вспомнить, удалось ли ему минувшей ночью ублажить сразу двух нубиек. Странно, что он вообще, по отношению к женщинам обычно довольно сдержанный, пошел на такой подвиг… Хафра энергично потряс головой, прогоняя остатки сна, и огляделся. Лагерь с трудом, но начал-таки пробуждаться.

Окрылённые военными победами и изрядно уже утомленные двухмесячным походом египтяне и наёмники все последние дни предавались разгульной жизни: без меры пили и набивали свои чрева жареным мясом, после чего устремлялись в окрестные селения на поиски плотских наслаждений. Впрочем, из желания продать свои услуги как можно дороже, темнокожие красавицы с удовольствием сами наведывались в лагерь, благо египетские воины, разжившиеся богатыми трофеями, были на редкость щедры.

Однако более всего и египтяне, и наёмники мечтали поскорее вернуться домой: кто – на север Нубии, кто – на Элефантину. Все с нетерпением ожидали соответствующего приказа эрпатора, но тот отчего-то медлил.

Наместник Мермос, тоже изрядно удивленный поведением Тутмоса, буквально накануне жаловался старому приятелю:

– Чего ему еще надо, Нахмин? Восстание подавлено, мятежники разгромлены, местные вожди, думаю, нескоро теперь оправятся от поражения и вряд ли в ближайшее время захотят добиваться желанной независимости от фараона… И, тем не менее, эрпатор не торопится вернуться домой. Почему? Впереди у нас – только горы Шуа да неизведанные земли Унешека? Неужели эрпатор решил завоевать и их?!

В ответ начальник гарнизона с сомнением покачал головой:

– Вряд ли… Если бы эрпатор рвался в Унешек, нам о том давно стало бы известно… Лично у меня, например, создалось впечатление, что он попросту чего-то ждёт. Но вот чего именно – не могу понять…

– Вот-вот! И такое впечатление, Нахмин, создалось не только у тебя, заметь! – многозначительно произнес наместник.

Поняв, что хитрый Мермос специально подбрасывает ему наживку, дабы он, подобно речному сому, заглотнул её, старый вояка спросил, будто рубанул секирой, напрямую:

– И что, много уже в лагере недовольных?

– Да уж, думаю, с лихвой наберётся, – охотно поддакнул Мермос. И, придав лицу выражение загадочности, добавил: – Я вот тут разговаривал на днях с приближенным жрецом эрпатора Хафрой, так он, оказывается, тоже крайне озабочен тем, что наш главнокомандующий медлит с возвращением в Та-Кемет. Вероятно, пришли мы со жрецом к выводу, эрпатора удерживают здесь какие-то очень веские причины…

Нахмин нарочно поспешил сменить тему, ибо чутье подсказало ему, что Мермос с Хафрой запросто могли замыслить что-то недоброе. Излишнее же любопытство, как он был искренне убежден, влечет за собой, как правило, одни только сплошные проблемы. Поэтому ответил сдержанно:

– Просто эрпатор молод, вот и продлевает, насколько возможно, наслаждение победой. Ведь победа, как известно, это всегда власть, золото, вино и женщины…

На самом деле оба – и Мермос, и Нахмин – были правы: Тутмоса действительно не покидало чувство томительного ожидания. Просто он и сам не знал, чего именно ждет. Возможно, знака свыше, указывающего на точное местонахождение Ковчега… И это состояние продолжалось вплоть до того момента, пока под покровом ночи в его шатре не объявился жрец Семерхет.

Тутмос и Фарбис, бережно сжимая в руках ценную поклажу (эрпатор нес завернутый в хлопковое покрывало Ковчег, а девушка – плетёную корзину с двумя священными кобрами), достигли наконец территории военного лагеря. Посты охраны они миновали беспрепятственно (да и кто бы осмелился чинить препятствия самому военачальнику и воплощению бога Гора?!). Изредка встречавшиеся на пути следования к шатру воины не до конца еще протрезвели и потому не обратили на эрпатора и его спутницу ровно никакого внимания. Те же маджаи, что охраняли шатёр Тутмоса и уже успели избавиться от чар Семерхета, при появлении повелителя в обществе незнакомой женщины постарались скрыть удивление, ибо были уверены, что он до сих пор спит в объятиях вчерашней юной нубийки.

Зато их удивление не ускользнуло от цепкого взгляда Хафры, стоявшего подле соседнего шатра. Пожелав остаться не замеченным эрпатором, он вжался в стенки шатра как можно плотнее и затаился. «Странно… Эрпатор без охраны в сопровождении какой-то женщины… Откуда он идёт? Где он провёл ночь? Неужели с ней? Почему её не привели к нему в шатёр? А что он несёт? С виду весьма увесистое… – размышлял Хафра. – Неужели мы торчим в этой глуши только из-за этой женщины? Но почему он не сделал её наложницей? Раньше я её не видел… Может быть, она – дочь одного из местных мятежных царьков, лишившихся влияния и богатства? И эрпатор не желал огласки своим интересам?.. Но всякий поверженный феодал с радостью отдал бы дочь в наложницы самому наследнику трона…А, если он что-то замышляет?.. Но что?»

… Тем же вечером наместнику доложили, что эрпатор пребывает в прекрасном расположении духа в объятиях новой наложницы, вероятно, одной из дочерей поверженных феодалов.

Мермос едва ли смог скрыть удивление.

– Неужели эрпатор держал здесь войско только из-за этой нубийки? Почему он не взял её силой? И я давно бы вернулся в Небехт, а он – в Инебу-Хедж или Аварис. Что-то здесь не то…

Наместник послал верного человека за Нахмином и поделился с ним своими догадками.

– Возможно… – уклончиво ответил старый воин. – А, возможно, и – нет. Всех знатных красоток давно растащили по шатрам сегеры, менее знатных – воины. Эта женщина – не просто наложница…

– Но кто же она?! – воскликнул удивлённый Мермос.

– Не знаю. Да и не стоит нам этого знать. Лучше готовьтесь к возвращению в Небехт, наместник, – посоветовал Нахмин.

– Я давно готов. Меня утомили местные дикари и их порядки. Я хочу вернуться, наконец, к светской жизни! К своим утончённым женам и наложницам. Я пресытился любовью местных темнокожих красоток! Но дело в эрпаторе. Без его одобрения я не могу отдать приказ войску возвращаться в Небехт… Он же – воплощение Гора! А я – всего лишь его смиренный слуга.

Утром следующего дня эрпатор отдал долгожданный приказ: выдвигаться в Небехт! Походные шатры были в срочном порядке свернуты, повозки, гружённые богатой добычей, – подготовлены к длительной транспортировке. Поход против мятежных нубийских феодалов завершился полным и безоговорочным триумфом египтян.

Просторный паланкин, в котором восседали Тутмос и Фарбис, сопровождали телохранители-маджаи и мальчишка-нубиец, несший принадлежавшую новой наложнице плетёную корзину и даже не подозревавший о её смертельном содержимом.

Эрпатор в последний раз оглянулся на горы Шуа, таящие в своём чреве тайну Золотого диска. Он прекрасно понимал, что время неизбежно возьмет своё: Семерхет и Мут превратятся скоро в немощных стариков, и тогда жрец, повинуясь клятве, данной однажды богу Птаху, приведёт разрушительный механизм в действие. И больше ни один египтянин – ни фараон, ни жрец, ни тем более крестьянин – не увидит никогда, увы, священного диска, коему жители Та-Кемета поклоняются, прославляя в молитвах и олицетворяя с солнцем, вот уже на протяжении двух тысяч лет.

Горько вздохнув и плотно задвинув полог паланкина, он взглянул на Фарбис. Девушка отстраненно смотрела прямо перед собой и выглядела опечаленной и поникшей.

– Не печалься, – ласково обратился он к ней, желая хоть как-то подбодрить. – В конце концов, ты – наложница самого эрпатора! Я даже вправе жениться на тебе, если вдруг пожелаю.

Фарбис натянуто улыбнулась и призналась:

– Я не боюсь ни кобр, ни тяжелой жизни, ни одиночества, мой господин. Но я… я очень боюсь людей! Мне слишком редко приходилось встречаться с ними…

– Ты будешь жить в отдельных покоях, если захочешь.

– Боюсь, это невозможно, – возразила жрица. – Как же в таком случае я смогу охранять священные реликвии? – она указала глазами на лежащий в углу паланкина сверток.

Эрпатор вдруг впервые задумался, что стал обладателем целого арсенала божественного оружия. Ему стало страшно: вдруг кто-нибудь попытается завладеть им?! А о степени разрушительной силы того же, например, Ковчега Тутмос знал не понаслышке – сам наблюдал его действие в Базальтовом дворце во время одного из путешествий через Врата Времени…

Египетское войско долго двигалось вдоль русла Белого Нила и, наконец, миновало омфалит[98], указывающий направление на Куббан.

Новый номарх, назначенный наместником Мермосом из числа приближенных сегеров, уже прочно обосновался в городе и жестоко подавлял теперь малейшие проявления недовольства со стороны местного населения.

Тутмос и Фарбис разместились в богатом доме, принадлежавшем некогда одному из мятежных феодалов, а ныне – одному из соратников Мермоса.

…Фарбис, подавляя волнение и неловкость и стыдясь своей неопытности в любовных делах, впервые разделила ложе с эрпатором. Он, догадываясь о её чувствах, постарался быть неторопливым и нежным. Даже сполна насладившись друг другом, они продолжали лежать, не размыкая объятий. Внезапно Тутмосу захотелось выговориться.

– Я проник в тайны богов, – начал он вполголоса откровенничать с наложницей. – О чём ещё может мечтать смертный?! Верховный жрец Элефантины прилюдно назвал меня воплощением бога Гора на земле… Но как воспримет столь ошеломляющее известие Верховный жрец Эйе? Не сочтет ли сие провозглашение святотатством, раз оно состоялось без его ведома?! И неизвестно ещё, как отнесется к моей новой ипостаси отец, фараон Та-Кемета… – вздохнув и ещё крепче прижав к себе Фарбис, Тутмос заглянул ей в глаза. – Моя жена Нитоприс вообще считает, что я одержим демонами. Мне тяжело, Фарбис!.. Признаться, внутренне я раздавлен… Слишком много событий произошло со мной за последнее время…

Девушка молчала. Увы, имена Эйе и Нитоприс были для неё пока пустым звуком, ведь большую часть жизнь она провела в горной пещере и почти не общалась с внешним миром: всё необходимое для существования доставлял в храм отец.

– Я владею теперь ещё и Ковчегом, – продолжил после паузы Тутмос, – а он, как известно, даёт своему обладателю безграничное могущество. Но вряд ли мне придется им когда-нибудь воспользоваться… И что же тогда остается делать с Ковчегом? Просто хранить? Но кому передать его, когда я состарюсь и придет пора покинуть этот мир?..

– Одному из своих сыновей, – вымолвила, наконец, наложница.

Эрпатор сокрушенно посетовал:

– Конечно же, ты права, Фарбис. Но, боюсь, на детей, рожденных Нитоприс, мне рассчитывать не приходится…

– Я рожу тебе сына, мой господин! Истинного Хранителя Ковчега! – пылко пообещала вдруг наложница.

Эрпатор взглянул на нее с неподдельной нежностью, и любовники вновь слились в страстных объятиях.

На следующий день Тутмос изъявил желание поохотиться в предместье Куббана на диких кабанов. У Мермоса вновь сложилось впечатление, что эрпатор не торопится возвращаться ни в Инебу-Хедж, ни в своё детище Аварис. Но поскольку разочаровывать наследника фараона не следовало – кто знает, как скоро он взойдет на трон и станет полноправным властителем государства? – наместнику пришлось организовать охоту наилучшим образом, оставив на время мечты о своих утончённых женах и наложницах, умащённых благовониями.

Мермос в то же время испытывал непреходящее чувство страха перед грядущим объяснением с Верховным жрецом Эйе и самим фараоном, ведь статусом «живого воплощения бога Света» Тутмоса наделил никому не ведомый жрец с далёкой Элефантины, пусть даже и обладающий определенными полномочиями. И это при жизни фараона, считавшегося преемником самого Ра?! Оправданием наместнику в сложившейся ситуации могло служить лишь то, что он узнал о случившемся слишком поздно – когда наследник предстал перед ним в Небехте уже в Золотом нагруднике.

…Охота прошла на редкость удачно. С помощью копья и длинного кинжала Тутмос собственноручно завалил крупного кабана-трёхлетку, а сегеры из его свиты и свиты наместника с диким азартом выследили затем все кабанье семейство, с которым хладнокровно и расправились.

Вскоре по лагерю разнесся запах жареного мяса, а еще чуть позже, отужинав кабаниной, запив её изрядным количеством вина и вдоволь набалагурившись, утомлённые охотники начали разбредаться по своим шатрам.

Фарбис весь день провела в одиночестве – если не считать кобр, зорко охранявших Ковчег Могущества. Но вот, наконец, мужские голоса, разгоряченные вином, смолкли, и эрпатор, откинув полог, шагнул в шатер. Кобры тотчас развернулись в его сторону и угрожающе раздули «капюшоны», однако стоило Фарбис тряхнуть своей чудесной погремушкой, как они тотчас переключили внимание на хозяйку, после чего она ловко загнала верных «стражей» в корзину.

– Ты готова? – спросил Тутмос наложницу вполголоса.

– Да, мой повелитель…

– Придется подождать, пока все уснут. Днём, на охоте, я заметил южнее лагеря сложенную из обожжённых кирпичей пирамиду – думаю, она вполне сгодится…

Лагерь постепенно затихал: обитатели шатров отходили ко сну. Маджаи, охранявшие шатёр эрпатора, пока еще бодрствовали, но, судя по их виду, это давалось им с большим трудом. Они и не подозревали, что в самый разгар охотничьего веселья Фарбис, умевшая не только укрощать змей, но и готовить всевозможные зелья, угостила их вином, в которое подмешала предусмотрительно захваченный из храма Птаха порошок, обладавший снотворным действием.

… Хафра также участвовал в охоте, хотя не проявил себя должным образом. На самом деле он боялся кабанов, предпочитая в Ону охотиться на многочисленную птицу, что гнездится в зарослях папируса. Но желание эрпатора не оспоришь и жрец, вопреки своему желанию, последовал за сегерами. Хафра почти не употреблял вина, находясь в компании сегеров, запивая жареное мясо простой водой.

Когда же вино и усталость окончательно сморили сегеров, и они разошлись по шатрам, Хафра, отнюдь, не последовал их примеру. В последнее время он окончательно потерял покой, подозревая эрпатора в том, что он намеревается совершить государственный переворот в свою пользу. Жрец также считал, что поход в Нубию для наследника лишь повод, дабы приобрести популярность, прикрываясь вымыслом о своей богоизбранности, а Фарбис же – нубийская колдунья. Иначе, почему она таким странным образом объявилась и была обличена доверием эрпатора?

Хафру мучило множество вопросов.

Однажды Хафра осторожно поделился терзающими его душу подозрениями с наместником Мермосом и неожиданно обрёл в том если не союзника, то, по крайней мере, человека понимающего и искренне разделявшего опасения, как за будущее египетской короны, так и за своё собственное. Оба пришли к выводу, что если вовремя не сообщат фараону о предполагаемом заговоре, то станут тем самым соучастниками эрпатора. И всё же хитрый осторожный Мермос посоветовал Хафре с донесением пока не торопиться, а лучше внимательнее понаблюдать за эрпатором и его наложницей, не скупиться на подачки Хранителю драгоценностей и обо всём подозрительном докладывать ему лично. Пообещав, в свою очередь, что непременно разберётся со сложившейся ситуацией, а с начальником гарнизона Нахмином делиться своими соображениями более не станет: уж слишком тот не любит, когда разговоры касаются фараона и членов его семьи. Догадливый жрец намек понял и с тех пор стал стараться избегать общества Камоса, коего считал в душе – в силу его непонятной привязанности к Тутмосу – причастным к назревавшему заговору.

Памятуя об уговоре с наместником Мермосом и дождавшись, когда разморенные обильной выпивкой сегеры-охотники разбредутся восвояси, Хафра крадучись приблизился к шатру эрпатора и с удивлением обнаружил, что маджаи-телохранители беспробудно спят прямо на посту, а из самого шатра раздаются непонятные шорохи, сопровождаемые приглушенными голосами. Он осторожно присел на корточки подле растущего рядом чахлого кустарника, постаравшись слиться с ним в единое целое, и затаил дыхание. Вскоре его терпение было вознаграждено с лихвой: сначала из шатра вышел Тутмос, облачённый в длинный тёмный плащ и с объёмным, завернутым в льняную ткань предметом в руках, а вслед за ним – Фарбис. Под просторной шерстяной накидкой нубийки явно что-то скрывалось.

Соблюдая меры предосторожности, заинтригованный жрец последовал за ними…