I
Нечасто меня сегодня приглашают в Балморал. Что, в общем-то, и хорошо. От одного вида этих чертовых ковров в шотландскую клетку меня всегда выворачивало наизнанку. Не говоря уже о бесконечных фотографиях германской королевской семьи и идиотской статуе принца-консорта — коленками вовнутрь, да еще в килте. Компании короля Тедди я чаще всего пытался избегать, потому что и сам он был ничуть не лучше любого великосветского хулигана. Конечно, за добрые сорок лет он научился хитрить не хуже меня (особенно после того, как я еще в молодые годы сбил его с пути истинного, направив юные ножки принца к постельке одной актрисы, что навлекло господний гнев папочки Альберта на жирную морду его отпрыска), а уж когда юный увалень наконец-то добрался до трона, то, полагаю, собирался прихватить с собой и меня — высказавшись на мой счет, что, дескать, его Принц-холлу требуется Фальстаф. Ха! Фальстаф! И это говорит обо мне человек со свиными глазками и брюхом, раздутым как фургон-конестога. Да он и в сигарах-то абсолютно не разбирался.
А вот во времена старушки-королевы бывал я в Балморале частенько. Она всегда хорошо ко мне относилась — еще с тех пор, когда сама была почти девчонкой и украсила мою мужественную грудь медалью за афганскую войну. Да и потом, после, когда я отогнал толпу от ее драгоценного Тедди во время скандала в Транби-Крофт и спас принца от еще более худших последствий, порожденных его собственной глупостью, она все старалась мне угодить. После этого каждый год в сентябре, как по расписанию, приходило распоряжение для «дорогого генерала Флэшмена» возглавить кортеж на север, в Кейльярд-Касл, в котором меня всегда ожидала отдельная комната с целым горшком поздних роз на подоконнике и бутылочкой бренди на приставном столике, стыдливо прикрытой салфеткой — мой вкус был известен. Я всегда сопровождал ее туда, а она была молодцом, эта малютка Вики, и с радостью опиралась на мою руку, болтая без умолку. Да и порции нам подавались порядочные. Однако даже тогда мне было там не слишком-то уютно. И не только потому, что, как я уже говорил, меблирован замок был со вкусом, который мог поразить чувства скорее какого-нибудь черномазого торговца фруктами — а еще здесь был весь этот ужасный горный колорит вроде мрака, измороси, постоянных сквозняков под дверью и священной меланхолии. Даже в бильярдной висела гравюра, изображавшая какую-то древнюю мерзкую шотландскую супружескую пару, которая таращилась из рамы с искренней набожностью — несомненно, молясь, чтобы я продулся в пух и прах.
Да, полагаю, что больше всего против Балморала сегодня меня настраивают воспоминания. Именно отсюда для меня начался Великий мятеж, так что во время моих нечастых нынешних путешествий на север даже стук колес в этой точке Земли меняет свой ритм и в голове моей начинает звучать: «Мера-Джханси-денге-най, мера-Джханси-денге-най» — все снова и снова. В одно мгновение десятки лет улетают куда-то вдаль и я вспоминаю, как впервые приехал в Балморал — полвека тому назад и все, что вслед за этим последовало: удушающая жара на парадной площади в Мируте с перестуком кузнечных молотов, царапина на дуле девятифунтовки, упирающейся мне прямо в живот и моя собственная кровь, текущая по раскаленной солнцем стали. Старый Уилер, хрипло заоравший, когда черные волны кавалерии с грохотом и блеском сабель вновь накатили на нашу жалкую твердыню («Не сдаваться! Последний залп, черт их всех побери! Цельтесь в лошадей!»); пылающие бунгало, рука скелета, выглядывающая из пыли, Колин Кэмпбелл, потирающий свою седую голову, и темно-красная струя, стекающая в грязный поток пониже Сутти-Гат. А еще огромная гора из серебра, золота, драгоценных камней и слоновой кости — больше, чем вы могли бы себе вообразить — и два огромных карих влажных глаза, оттененных пушистыми ресницами, одинокая жемчужина на бархатной коже над ними, дрожащие приоткрытые алые губки и… черт возьми, тут появляется расплывающийся в улыбке начальник станции, который комкает свою шляпу и врывается в мой прекрасный сон хромающим кошмаром с криком: «С возвращением в Дисайд, сэр Гарри! Вот вы и опять здесь!»
И он ведет меня на платформу, заботливо поддерживая под локоток, а все местные зеваки со своими родственниками уже собрались там — будьте уверены — чтобы поглазеть и похихикать над старым хрычом в твидовом сюртуке и с огромными седыми бакенбардами. («Вот он! Кавалер Креста Виктории, сэр Гарри Флэшмен — эй, старина Флэши! Это же он возглавил атаку Легкой бригады под Балаклавой и поубивал всех черномазых в этом Кха-буллском коровнике! Боже, неужто он так постарел? Гип-гип — ура!») И я принимаю аплодисменты и приветствия, сердечно махая рукой в ответ и сажусь в коляску, стараясь сделать это побыстрее, чтобы избежать навязчивого ветерана, бренчащего парой медалек. Он тянется за мной в надежде разжиться шестипенсовиком на выпивку, если вдруг ему повезет убедить меня в том, что мы стояли в одной шеренге полка шотландских горцев под Балаклавой. Лживый старый негодник, наверняка нежился тогда в своей кроватке.
Заметьте, я вовсе не упрекаю его за это — если бы у меня был шанс, я точно так же спрятался бы в моей собственной постели — и не только в Балаклаве, но и в любой другой битве или стычке, в которых мне пришлось побывать в течение пятидесяти бесславных лет моей невольной военной службы. (По крайней мере я знаю, что они были бесславными, хотя вся страна, слава богу, считает иначе. Вот почему я получил генеральский чин, рыцарский титул и двойной ряд медалей под левый сосок. Все это показывает, чего могут достичь трусость и жульничество, если к ним добавить отличный рост, длинные ноги и немного везения. Эй, кучер, погоняй! Мы не должны заставлять ждать королевскую семью!)
Но вернемся к Мятежу и к тому ужасному, невероятному вояжу, который начался с Балморала — о, по тем временам это была самая жуткая дорога для всякого, кому довелось по ней прогуляться. Мне приходилось бывать на войне и я согласен с Шерманом, что это — ад, но тогда Великий мятеж был его седьмым кругом. Конечно, были и свои преимущества: во-первых, я прошел сквозь все кошмары почти невредимым, так что мне повезло больше, чем Хэйвлоку, Гарри Исту или Джонни Николсону, хотя они тоже были парни не промах. (Что толку в кампании, если ты не вышел из нее живым?) Мне это удалось и принесло наивысшую награду (абсолютно незаслуженно, о чем, полагаю, нет смысла повторять), плюс жирный кусок добычи, который позволил мне купить и обустроить свое уютное гнездышко в Лестершире — думаю, плоды грабежа лучше расходовать на выпивку для меня и моих арендаторов, нежели тратить их на украшение церквей для ниггеров и содержание кровососов-священников. И еще на дорогах Мятежа я встретил эту красотку — сумасшедшую ведьму Лакшмибай. Конечно, попадались и другие, но она была лучше всех.
Еще пару слов про Мятеж, прежде чем я перейду к деталям — знаете, то была единственная из моих кампаний, в которую я был втянут не по своей вине. Во всех других случаях оставалось проклинать только себя: для обычного человека я обладал невероятной способностью влезать по самую шею в опаснейшие предприятия — и все благодаря собственной глупости. К примеру, слишком много трепал языком (что привело меня к афганской катастрофе 1841 года); валял дурака в гостиных (и оказался в Крыму); поверил всему, что мне говорил Авраам Линкольн (Гражданская война в США); пригласил шлюху-полукровку из племени хункпапа на полковой бал (восстание индейцев сиу в 1876-м) и так далее — полный список длиной с мою руку. Но в дела Мятежа я впутался благодаря выдумкам Палмерстона (впрочем, из-за них приключились все беды 1850-х).
Гром грянул среди абсолютно ясного и чистого неба, какое только можно себе вообразить через несколько месяцев после моего возвращения из Крыма, где, как вам, возможно, известно, я заработал свежие лавры благодаря моей полной неспособности избегать наиболее бессмысленных акций. Я болтался в рядах «Тонкой красной линии», поневоле возглавил атаку Тяжелой и Легкой кавалерийских бригад, был взят в плен русскими и после целого ряда невероятных приключений (во время которых мне пришлось заделаться племенным жеребчиком при дочке одного дворянина, спасаться от стаи голодных волков и казаков, да еще и впутаться в маленькую частную войну азиатских бандитов с русской армией почти на самой границе с Индией — все это есть где-то в моих мемуарах), весь ободранный и вшивый я в конце концов добрался до гарнизона в Пешаваре.
И тут, словно мне было недостаточно давешних испытаний, я попытался восстановить свои силы, воспользовавшись услугами одной из этих пышнотелых, вечно голодных афганских амазонок. Она была хороша в спаривании, но отнюдь не в прожаривании, так что, отведав что-то из ее меню, я подцепил холеру. Несколько месяцев я провалялся в полубреду, и потребовалось долгое и относительно спокойное путешествие домой, чтобы я смог восстановить свои силы, обнять мою любимую Элспет и насладиться ролью героя, вернувшегося в родные Палестины. И, должен добавить, героя, решившего уйти на покой — на фронт меня теперь никакой силой не затащишь, хоть всех обозных быков впрягай. (Подобное обещание я давал себе добрую дюжину раз, и Господь-свидетель, сам бы я слово сдержал, но невозможно бороться с судьбой, особенно если имя ей — Палмерстон.)
Так или иначе, летом 1856-го, я блаженствовал в полной безопасности на половинном жалованье штабного полковника, а вокруг даже и не пахло войной, за исключением разве что персидского фарса, который можно было не принимать в расчет. Я уютно устроился с супругой и маленьким Гавви (первым плодом нашего союза, бездонным водохлестом-семилеткой) в хорошеньком домике на Беркли-сквер, который, благодаря наследству Элспет, мы очень мило обставили. При случае я заскакивал в гости к конногвардейцам, где возглавлял клуб любителей веселой жизни и время от времени развлекался со шлюхами направо и налево, чтобы немного разнообразить свою личную жизнь с моей любимой, но безмозглой красоткой. При этом весь Лондон боготворил меня как героя — ведь это я участвовал в настоящем Армаггедоне и сражался за Бога и Отечество (как предполагалось). К тому же еще просочилось достаточно много лестных для меня слухов о моих личных исключительно важных и секретных подвигах в Средней Азии (от результатов которых правительство вынуждено было отказаться из-за наших деликатных мирных переговоров с Россией) для того, чтобы все решили, что Флэши снова превзошел сам себя. Так, в стране, охваченной патриотической лихорадкой чествования возвратившихся героев, я оказался на вершине популярности и восхищения — поговаривали даже, что я получу один из этих новомодных Крестов Виктории (оно того стоило), но мне кажется, что Эйри и Кардиган — эти завистливые ублюдки — разделили награды между собой.
Полагаю, что Эйри, который был начальником штаба Раглана в Крыму, так и не забыл про мой маленький недосмотр под Альмой. Помнится, кузену королевы — юному сластолюбцу Вилли снесло голову как раз тогда, когда он находился под моим присмотром. А Кардиган в свою очередь возненавидел меня из-за того, что я возник из шкафа подобно пьяному привидению — в самый раз, чтобы помешать ему оседлать мою дорогую Элспет (как вы помните, супружескую верность она соблюдала не лучше меня). С тех пор как мы вернулись домой из-под Балаклавы, я не предоставил ему ни малейшего повода испытывать ко мне хоть какую-то симпатию.
Понимаете, в то лето вокруг Кардигана то и дело слышались злобные сплетни насчет его вины в разгроме Легкой бригады — не столько насчет ошибочности его распоряжений (что было спорно, если вас интересует мое мнение), сколько насчет его личного поведения под жерлами пушек. Да, он возглавлял атаку, а я был неподалеку на своей обезумевшей лошади, пуская ветры со страха, но после того как мы ворвались на батарею, он едва ли задержался на пару минут, чтобы обменяться парой-другой ударов с русскими канонирами, как тут же развернулся в обратный путь — домой, подальше от опасности. «Не слишком хороший стиль для командира», — говорил я, хотя сам в то же время прятался под пушкой. Не то, чтобы я мог предположить, что он боялся — у нашего славного лорда Ну-ну просто не хватило бы мозгов, чтобы испугаться по-настоящему. Но он начал отступление даже без необходимой паузы, чтобы обозначить победу, а поскольку у него хватало врагов, готовых поверить в худшее, слухи поползли вовсю. Были гневные письма в прессе и даже судебный процесс, а поскольку я побывал в самой гуще битвы, то понятно, что меня об этом расспрашивали. [I*]
Именно Джордж Пэджет, тот самый, что командовал Четвертым легким драгунским в этой атаке, и задал мне этот вопрос просто в лоб, прямо в комнате для игры в карты в клубе «Уйатс» (понятия не имею, как я туда попал — наверное, пригласил кто) в присутствии целой толпы людей, большинство из которых составляли гражданские, но, помнится, там же были Споттсвуд и старина Скарлетт из Тяжелой бригады.
— Ты был рядом с Кардиганом, — произнес Пэджет, — а потом раньше всех — на русской батарее. Господь — свидетель, он не принадлежит к числу моих близких друзей, но все эти разговоры начинают бросать на него тень. Так видел ты его на батарее или нет?
Конечно, я видел его там, но никогда бы в этом не признался — я был далек от того, чтобы спасать репутацию его лордовской светлости, если существовала хоть малейшая возможность ее утопить. Так что я только буркнул небрежно: «Не спрашивай меня, Джордж, я был слишком занят — искал для тебя сигары» — что вызвало взрыв смеха.
— Несмешно, Флэш, — мрачно промолвил он и снова спросил с присущим ему тактом: — Так смылся Кардиган или нет?
В одном-двух местах поднялся возмущенный ропот, а я сосредоточенно перетасовал колоду и, нахмурившись, размышлял. Существует множество способов похоронить репутацию честного человека и я хотел выбрать для лорда Кардигана наилучший. Я напустил на себя озабоченный вид, затем что-то неразборчиво прорычал и, швырнув колоду на стол, поднялся, взглянул Пэджету прямо в глаза и наконец произнес:
— Да ведь история уже закончилась, не так ли? Давай-ка все это прекратим, Джордж, а?
И я тут же вышел вон, оставляя впечатление, что решительный, отважный Флэши просто не желает об этом говорить. Именно это и убедило всех в том, что Кардиган струсил гораздо сильнее, чем если бы я сказал об этом прямо или попросту назвал бы его трусом. Кстати, такая возможность появилась у меня пару часов спустя, когда он лично подошел ко мне в сопровождении двух своих прихлебателей, когда мы со Споттсвудом выходили из Гвардейского клуба. Холл был наполнен офицерами, жаждущими сенсации.
— Фвэшмен! Вы здесь, сэр! — проквакала его светлость.
То были первые слова, прозвучавшие между нами со времен знаменитой атаки. Кардиган тяжело дышал, как будто после быстрого бега, его лицо, с клювообразным носом, все пошло пятнами, а седые бакенбарды встали дыбом от ярости.
— Фвэшмен! Это непроститевьно! Моя честь задета — скандавьная вожь, сэр! Мне сказави, что вы не опровергви этого! Ну же, сэр? Ну?
Указательным пальцем я сдвинул цилиндр на затылок и окинул его небрежным взглядом от лысого черепа и вытаращенных глаз до разлапистых ступней. Кардиган выглядел как человек на грани апоплексии — видок что надо!
— Какую ложь вы имеете в виду, милорд? — очень спокойно поинтересовался я.
— Вы отвично все знаете! — взвыл он. — Баваквава, сэр — штурм батареи! Ворд Джордж Пэджет при всех поинтересовався, видеви ви вы меня у пушек — и вы имеви нагвость ответить ему, что ничего об этом не знаете! Проквятье, сэр! И это один из моих собственных офицеров…
— Ранее служивший в вашем полку, милорд — я подтверждаю это.
— Черт побери вашу дерзость! — зарычал он, бросаясь ко мне. — Так вы утверждаете, что я вгу? Может, вы скажете, что меня не быво у пушек?
Пока он говорил все это, я поправил шляпу и натянул перчатки.
— Милорд, — наконец проговорил я, произнося слова с исключительной четкостью, — я видел вас во время наступления. Что же касается батареи, то там я был слишком занят и у меня не было ни свободного времени, ни желания, чтобы глазеть по сторонам. Кстати, я не видел и самого лорда Джорджа до тех пор, пока он не дернул меня за ногу. Я предполагаю — я сделал лишь легкое ударение на этом слове — что вы были где-то рядом, во главе вашей бригады. Но я не знаю этого наверняка, да и, откровенно говоря, мне это безразлично. Удачного вам дня, милорд! — и, слегка поклонившись, я повернулся к дверям.
Его голос от ярости стал визгливым.
— Повковник Фвэшмен! — проорал он мне вслед, — да вы змея!
Я резко обернулся и, задержав дыхание, заставил свое лицо покраснеть, якобы в приступе праведного гнева. Было ясно, что Кардиган хотел получить от меня пощечину или вызов, но для этого он действовал слишком прямолинейно.
— Возможно и так, милорд — спокойно подтвердил я, — хотя я не извиваюсь и не сворачиваю в сторону.
С этим я оставил его, весьма удовлетворенный всем произошедшим. Однако, как я уже говорил, очевидно, это стоило мне в то время Креста Виктории; несмотря на все слухи позиции Кардигана в Конной гвардии все еще были сильны, к тому же он обладал поддержкой при дворе.
Так или иначе, наша небольшая пикировка ничуть не уменьшила моей популярности; спустя несколько дней мне устроили великолепное чествование на гвардейском обеде в Суррей-гарденс. Парни приветствовали меня стоя криками: «Ура Гарри Флэшмену!» и распевали «Гэрриоуэн» до тех пор, пока не повалились под столы пьяными в стельку — помнится, меня тогда поразило, что для этого им хватило всего по трети бутылки шампанского на нос. [II*] Кардиган как сообразительный парень там не появился — гвардейцы кричали, что его нужно вышвырнуть из королевства. Тем не менее «Панч» ехидно отметил отсутствие лорда и поинтересовался, носит ли он все еще свои шпоры или полностью стер их во время ускоренного отступления с батареи.
Конечно же, лорд Ну-ну был не единственным генералом, которому тем летом досталось от публики — Лукан и Эйри также получили свое за провал кампании. Так что в то время как мы наслаждались своими розами и лаврами, наши идиоты-командиры были заняты взаимными обвинениями и писали гневные письма в газеты, утверждая, что во всем виноваты не они, а кто-то другой. Была даже сформирована комиссия, которой поручили расследовать ошибки ведения войны.
К сожалению, чтобы возглавить расследование, правительство избрало не тех людей — Макнейла и Таллоха. Они попытались казаться честными и доложили, что наше командование действительно было не способно даже к тому, чтобы рыть нужники. Такой вердикт, конечно же, никого не устраивал, так что пришлось спешно собирать еще одну комиссию, чтобы получить правильный ответ. Ну что ж, все так и было сделано и теперь все были довольны: гип-гип-ура и «Правь, Британия». А что еще вы хотите от полуграмотного Кабинета, главным для которого было поддержание собственного престижа, но в то время Палмерстон находился в седле, а он, как вам известно, был не самым ловким политиком.
В довершение ко всему на пике скандала сама королева изволила обсудить все это с Хардингом, нашим главнокомандующим, на смотре в Олдершоте, и бедного старого Хардинга разбил паралич, так что он больше никогда не смог даже улыбнуться. Я и сам это видел — Хардинг рухнул, как пьяный матрос, лишившись всех способностей, которые, стоит отметить, и так были невелики. Поговаривали, что все это — результат коррупции в армии и правительстве — так оно, наверное, и было.
Правда, все эти материи волновали меня гораздо меньше, чем ширина кринолинов Элспет, просто я хотел рассказать вам, какова была обстановка в Англии в то время и почему я не мог устоять перед искушением отомстить этому мерзавцу Кардигану так, как он того заслуживал. Между тем я с радостью занимался любимым делом — помогал моей милой женушке тратить ее деньги, что, должен отметить, она делала с большим размахом. Можно было сказать, что мы были счастливейшей молодой парой, прикрывали глаза на слабости друг друга и мчались наперегонки в погоне за наслаждениями, что случалось частенько, ибо с годами Элспет становилась все более соблазнительной.
А затем нам пришло приглашение посетить Балморал, что привело Элспет к состоянию, близкому к истерике, а меня несколько озадачило. Я полагал, что если в королевской семье и догадываются о моем существовании, то знают только в качестве парня, который умудрился потерять одного из кузенов королевы — правда, у Ее Величества их было так много, что она наверняка просто не заметила пропажи, а если вдруг ее и обнаружила, то вряд ли слышала, что в этом виноват я. Порой я задумываюсь обо всем этом и могу только предположить, что тогда, в сентябре, мы были приглашены в Балморал в связи с тем, что темой дня продолжали оставаться взаимоотношения с Россией, что-то насчет коронации нового царя и заключенного недавно мира, а я был одним из старших офицеров, побывавшем в русском плену.
Но тогда у меня не было времени для раздумий — из-за капризов Элспет и ее навязчивой мысли о том, чтобы «соответствовать» — как она это называла, пытаясь привлечь внимание каждого в радиусе мили от Беркли-сквер. Будучи дочкой шотландского купца, моя женушка своим снобизмом превосходила нищего испанского герцога и к тому времени, когда мы двинулись на север, ее снисходительное презрение к знакомым из среднего класса стало просто тошнотворным. Вперемешку со злорадными замечаниями и болтовней о том, как они с королевой будут обсуждать моды, в то время как мы с принцем Альбертом станем пьянствовать в оружейном зале (как видите, моя женушка была дивно осведомлена о дворцовых обычаях), она порой опускалась к низким материям, например, беспокоилась, чтобы не выскочил прыщ или во время представления не сломался каблук.
— О, Гарри, Джейн Спидикат от зависти просто позеленеет! Мы с тобой — гости Ее Величества! Это будет замечательно — и я захвачу с собой свои новые французские платья — шелк бежевый и цвета слоновой кости, сиреневый сатин и прелестный, прелестный изумрудно-зеленый, который так нравится старому адмиралу Лоусону. Тебе не кажется, что этот вырез слишком низок для приема у королевы? А мой бареж для воскресенья — а какие там еще будут высокопоставленные лица? А будут ли там леди, чьи мужья в более низких званиях, чем ты? Элен Паркин — сама леди Паркин! — да она лопнет от злости, как только я ей расскажу. О, мне нужна другая горничная, чтобы могла уложить мне волосы, потому что Сара не сдержана на язык, зато здорово управляется с платьями. А что мне надеть на пикник, ведь нам придется гулять по чудесным горным долинам? О, Гарри, как ты думаешь, что читает королева? И как я должна называть принца — «ваше высочество» или «сэр»?
Откровенно вам скажу, что был рад, когда мы наконец достигли Абергелди, где в замке были отведены комнаты гостям, поскольку Балморал только недавно заново отделали и Альберт был слишком занят, торопясь нанести завершающие штрихи. Элспет к тому времени разнервничалась до того, что просто не могла говорить, но, думаю, после первого знакомства с королевскими гостями ее страхи несколько улеглись. В первый же день после обеда мы решили прогуляться в Балморал верхом и по дороге встретили толпу, напоминавшую семейство лудильщиков, возглавляемую прачкой и швейцаром, который, похоже, был переодет в костюм, стянутый у хозяина. К счастью, я узнал в них саму Викторию и принца Альберта с родственниками и, проезжая, просто приподнял шляпу, так как члены королевской семьи не любили официальных приветствий, когда им хотелось поиграть в инкогнито. Элспет даже не заметила, кто это, пока мы не проехали мимо, и когда я рассказал ей, чуть не хлопнулась в обморок прямо на обочине. Я пробудил ее к дальнейшей жизни угрозами оттащить в ближайшие кусты, чтобы там изнасиловать, и на обратном пути она важно заметила, что Ее Величество выглядела вполне по-королевски, но несколько непривычно.
К тому времени, когда мы были приняты в Балморале (кажется, уже на второй день), Элспет вновь немного воспрянула духом, однако затем, когда ей пришлось пробыть некоторое время в гостиной вместе с каким-то лордом и его шмыгающей носом супругой, которые смотрели на нас как на пустое место, мою маленькую глупышку вновь пробила дрожь. Я уже встречался раньше с членами королевской семьи и попытался ободрить Элспет, уверяя, что она выглядит чудесно (что было правдой) и ее не могут затмить лорд и леди Пуфбатток, которые сейчас пытаются игнорировать нас с ледяным высокомерием, присущим аристократам низкого происхождения. (Угу, знаю, теперь я и сам такой.)
Воспользовавшись тем, что наши соседи в упор нас не замечали, я незаметно привязал одну из лент гигантского кринолина леди к ножке стола, и, когда двери в королевскую приемную распахнулись, она двинулась было с места и тут же рухнула, увлекая за собой стол и все, что на нем стояло — причем на виду у малого королевского двора. Я подхватил Элспет железной хваткой и перенес ее через эти остатки кораблекрушения, так что полковник и миссис Флэшмен раскланивались с королевой уже на фоне поспешно закрывшихся за нами дверей, а приглушенные звуки, издаваемые четой Пуфбаттоков, которых лакеи тщетно пытались освободить из-под обломков, звучали дивной музыкой для моих ушей, несмотря на то что все это заставило королеву выпучить глаза еще более, чем обычно. Мораль: не задирай свой нос перед Флэши, а если уж рискнул это сделать, то смотри, как бы не расстаться с кринолином.
К пожизненному восторгу Элспет и моему огромному удовлетворению, с первой же встречи выяснилось, что они с королевой подходят друг к другу как орешки к портвейну. Видите ли, Элспет одна из тех женщин, которые столь красивы, что дамы в возрасте просто не могут их не любить. К тому же при всей своей глупости она очень живое и привлекательное создание. То, что в ее жилах течет шотландская кровь, также было на руку, поскольку как раз тогда у королевы разыгрались якобитские настроения, а Элспет, слава богу, кто-то в детстве прочел «Уэверли», а «Деву озера» заставил выучить наизусть.
Я в ужасе ожидал встречи с Альбертом: а вдруг он вспомнит своего племянничка Вилли — любителя сладкой жизни, ныне покойного? Но все что сказал принц было:
— А, полковник Флаш-манн, ви уже читайт «L'Ancien Régime» Токвиля?
Я ответил, что пока нет, но это будет первой вещью, которую я попрошу принести мне завтра утром, а он печально опустил глаза и загундел:
— В ней нас предостерегайт, што бьюрократический центральный правительство, вместо того, штобы излечить язвы револьюции, может фактически привести к их росту.
Я ответил, что часто размышлял над этим и теперь наконец услышал четкое воплощение этой идеи. Тут Альберт коротко кивнул и выдохнул: «Италия весьма неблагополючна», — что и привело нашу беседу к ее окончанию. К счастью, старый Элленборо, который был главнокомандующим в Индии во времена моей кабульской эскапады, находился среди присутствующих и он буквально прилип ко мне, что было настоящим спасением. А затем ко мне обратилась сама королева своим обычным монотонным голосом:
— Ваша милая супруга, полковник Флэшмен, сообщила мне, что вы уже вполне оправились после ваших русских приключений, о которых вы должны нам рассказать. Похоже, там весьма оригинальный народ. Лорд Грэнвилл пишет из Петербурга, что русскую горничную, служащую у леди Вудхауз, застали за поеданием содержимого одной из баночек на туалетном столике ее светлости. Это оказалась помадка для волос на касторовом масле! Что за экстравагантность, не так ли?
Теперь, конечно же, настала моя очередь развлечь компанию несколькими туземными анекдотами о жизни русских и их примитивных обычаях. Рассказы имели успех, так что королева согласно кивала головой, приговаривая: «Какое варварство! Как странно!», а Элспет взирала на своего героя, едва не подпрыгивая от восторга. Альберт присоединился к нам, в своем занудном духе, заметив, что ни одно государство в Европе не представляет собой более благодатную почву для семян социализма, чем Россия, и он опасается, что новый царь обладает недостаточно сильным характером и слишком низким интеллектом.
— Так говорит лорд Грэнвилл, — заметила королева, — но я не думаю, что ему надлежит делать подобные замечания о какой-нибудь персоне королевской крови. Не правда ли, миссис Флэшмен?
Старина Элленборо, жизнерадостный вечно пьяный толстяк, поинтересовался, не пытался ли я хоть немного цивилизовать русских, обучая их игре в крикет, а Альберт, в котором юмора было не больше, чем в церковной купели, со скукой сказал:
— Уверен, полковник Флаш-манн ничьего подобного не дье-лал. Я не могу поняйт эта страсть к крикет; по-моему, это лишь бьесцельный трата время. Какой прок длья молодой чьеловек часами ползайт по полью из конца в конец или замирайт, словно статуй? Вьерно, полковник?
— О да, сэр — согласился я, — я и сам провел в полях достаточно много времени, чтобы полностью согласиться с вами — на самом деле это тяжкий труд. Но иногда, когда мальчик становится мужчиной, его жизнь может зависеть от выносливости и умения ползать или замирать на месте — например на Хайберской скале или в бирманском лесу — так что пока мы молоды, немного практики не повредит.
Вот так обстояло дело — я не мог удержаться от соблазна подсыпать Альберту немножко перца за шиворот. Это было в моем характере — поддеть кого-нибудь с самым деловым видом и заодно напомнить о моих дерзких подвигах. Элленборо проскрипел: «Вот, вот», и даже Альберт немного вышел из своего обычного полусонного состояния, заметив, что «дис-сиплина — есть карашо», но что нужны другие пути ее привития, и уточнив, что принц Уэльский никогда не будет играть в крикет, а займется более «конструктиффной» игрой.
После этого подали чай, в весьма неформальной обстановке и Элспет вновь отличилась, заставив Альберта съесть сэндвич с огурцом. «Через минуту она затащит его в кусты», — подумал я и на этой радостной ноте наш первый визит подошел к концу. Элспет витала в облаках всю дорогу до самого Абергелди.
С точки зрения престижа, все это было очень полезно, но отдохнуть нам особо не пришлось, хотя Элспет упивалась и этим. Она дважды ходила на прогулку с королевой (причем они называли себя миссис Фитцджеймс и миссис Мармион — как вам это нравится?) и даже заставила Альберта рассмеяться за вечерней игрой в шарады, изобразив Елену Троянскую со своим шотландским акцентом. Я-то из него не смог выдавить и улыбки; он ходил на охоту с другими джентльменами, и приноровиться к его величавой поступи было настоящей мукой. Выражение лица у принца вечно было такое, будто он перебрал горчицы, а оленей он убивал, будто обкурившийся гашишем гази. Не поверите, но его понятие о спорте доходило до того, что потребовалось бы вырыть настоящую траншею, чтобы мы могли незаметно подкрасться к оленю; он бы и на это пошел, но егеря-шотландцы были настолько против, что идею пришлось забросить. Впрочем, Альберт так и не понял их возражений — главное для него было убивать зверей.
К тому же он бесконечно что-то писал и играл немецкие пьесы на фортепьяно, причем я бешено ему аплодировал. То, что они с Викторией переживали тогда не лучший период в своих отношениях, так же не облегчало дела. Королева обнаружила (и поделилась этим с Элспет), что стала беременной уже в девятый раз, и изливала свои переменчивые настроения на дорогого Альберта. Беда в том, что он был с нею чертовски терпелив, что, насколько я знаю, может быстрее всего привести любую женщину в бешенство. К тому же он всегда был прав — а это хуже всего. Так что они весьма мило проводили время, и Альберт большую часть светлого времени суток карабкался по горам в Глен Боллокс и с криком «пли!» убивал каждую зверушку, имевшую несчастье попасться ему на глаза.
Похоже, единственной радостью для королевы было то, что ей как раз удалось выдать замуж свою старшую дочь — принцессу Вики. На мой взгляд, она была лучшей из всей семьи, настоящей красавицей — зеленоглазая маленькая проказница. Она вышла замуж за Фридриха-Вильгельма Прусского, который пробыл в Балморале несколько недель, и королева, как рассказала мне Элспет, была все еще полна воспоминаний.
Ну ладно, хватит придворных сплетен; хотя это дало вам понимание обстановки, в которой я вынужден был проводить время — подлизываясь к Альберту и рассказывая королеве о том, сколько аксант эгю в слове «déterminés». Беда в том, что подобная жизнь притупляет не только мозги, но и чувство самосохранения, так что если вас настигает удар, то от него невозможно спастись.
Это случилось ночью 22 сентября 1856-го: я помню дату абсолютно точно, так как все произошло на следующий день после визита Флоренс Найтингейл в замок. [III*]
Я раньше не встречался с ней, но как самый известный среди присутствующих участник Крымской войны был приглашен присоединиться к тет-а-тет Флоренс и королевы, который состоялся после обеда. Если хотите знать, встреча была достаточно холодной: обе женщины изрекали благочестивые банальности, Флэши передавал булочки, а когда это было необходимо — одобрительно кивал, соглашаясь, что для правильного ведения войны нам не хватает только санитарии и умных бумажек на стенах в каждом госпитале. Мисс Найтингейл (настоящая ледышка) этак спокойно спросила меня, что могли бы сделать полковые офицеры, дабы предотвратить заражение солдат некими деликатными инфекциями от — гм-гм — сопровождающих войска женщин определенного сорта. Я чуть с проклятием не уронил свою чашку на колени королевы, но вовремя опомнился и заявил, что мне никогда не доводилось слышать о чем-либо подобном, по крайне мере, в легкой кавалерии. Что? Французская армия? Ну, это совсем другое дело. Представляете, я почти заставил ее покраснеть, хотя сомневаюсь, что королева вообще поняла, о чем мы вели речь. По моему мнению, Найтингейл просто зря тратила свои лучшие женские годы: симпатичное лицо, хорошо сложена и не обижена формами, но в глазах у нее читалось холодное: «не-смей-касаться-меня-своими-блудливыми-руками-парень» — одним словом, дамочка того сорта, с которой тоже можно сварить кашу, если только вы готовы потратить на нее достаточно времени и сил. Что касается меня, то мне для этого редко хватало терпения. Где-нибудь в другом месте я бы, наверное, и приударил за ней, хотя бы для разнообразия, но обстановка королевской гостиной накладывала свои ограничения. (А может, и зря я не решился — даже арест и опала за неприличные приставания к национальной героине вряд ли были бы хуже тех тяжких испытаний, которые обрушились на меня несколько часов спустя.)
Тот вечер мы с Элспет провели на праздновании дня рождения в одном из больших поместий неподалеку; это был веселенький вечерок и мы оставались там до полуночи, пока все не закончилось, а потом тронулись в обратный путь в Абергелди. Была пасмурная грозовая ночь, начинал наяривать крупный дождь, но мы не обращали на это внимания; я принял на грудь достаточно горячительного, чтобы вдруг стать чертовски ревнивым, и если бы путешествие было немного длиннее, а кринолин Элспет не создавал столько помех, я бы овладел ею прямо в карсте. Она выскочила у нашего домика с писком и хихиканьем, а я бросился за ней через парадный вход и… посланец Судьбы уже ожидал меня в холле. Высокий парень, почти великан, только нижняя челюсть у него была длинновата, а глазки слишком колючие. Выглядел он вполне достойно — твердая шляпа под локтем и, готов поспорить, дубинка в боковом кармане. Сразу видно — серьезный человек на государственной службе.
Он спросил, можно ли со мной поговорить, так что я убрал свою руку с талии Элспет и легонько подтолкнул ее к лестнице, прошептав на ушко, что я поднимусь наверх, чтобы продолжить атаку, после чего предложил гостю перейти к делу. Парень сделал это очень быстро.
— Я из казначейства, полковник Флэшмен, — заявил он, — меня зовут Хаттон. С вами желает поговорить лорд Палмерстон.
Я несколько оторопел. Первой моей мыслью было, что нам придется вернуться в Лондон, но Хаттон продолжал:
— Его светлость в Балморале, сэр. Не будете ли вы любезны проследовать со мной — у меня экипаж.
— Но, но… вы сказали лорд Палмерстон? Премьер… какого дьявола? Палмерстон хочет видеть меня?
— Немедленно, сэр, будьте так любезны. Дело срочное.
Ну, с этим я ничего не мог поделать. Я не сомневался, что это не розыгрыш — человек, стоящий напротив меня, просто излучал власть. Но хорошенькое это дело: едешь себе спокойно домой, а тут вдруг тебя ошарашивают, что известнейший из государственных деятелей Европы здесь, буквально за углом и хочет тебя видеть! Между тем малый уже почти подталкивал меня к двери.
— Погодите, — попросил я, — дайте время хоть переобуться.
Единственное, чего мне хотелось в этот момент, так это сунуть голову в ведро с холодной водой и немного подумать, так что, несмотря на всю его настойчивость, я еще раз попросил его подождать и поспешил наверх.
Какого черта вообще Пам здесь делает — и чего он может хотеть от меня? Я лишь однажды и то недолго виделся с ним перед отъездом в Крым, раскланивался на вечеринках, но он не удостаивал меня разговором. А теперь я вдруг срочно ему понадобился — я, полковник на половинном жалованье! Совесть у меня была чиста — во всяком случае, ничего такого, что бы могло его касаться. Все это было непонятно, но оставалось лишь подчиняться. Я в раздражении зашел в свою гардеробную, натянул плащ и нахлобучил шляпу, так как погода окончательно испортилась, и вздохнув, вспомнил о том, что Элспет, это бедное дитя, обречена была даже теперь ожидать очередного урока любви. Да, для нее это было тяжким испытанием, но долг зовет, так что я заглянул в ее комнату, чтобы целомудренно пожелать ей спокойной ночи — а там лежала она! Черт возьми, раскинувшись поверх покрывала, подобно развратным классическим богиням, а горничная, хихикая, прикручивала огонек в лампе. Из одежды на моей женушке был лишь большой веер из страусовых перьев, который я привез ей из Египта. Одетая, Элспет могла сбить с пути истинного даже монаха, обнаженная же, с пучком красных перьев на груди, она заставила бы самого Великого инквизитора сжечь свои книги. Я целую секунду колебался между любовью и долгом, а потом… «Да черт с ним, с этим Палмерстоном — пусть подождет!» — завопил я и бросился к постели, прежде чем служанка успела выскочить из комнаты. Никогда не упускай шанса — как говаривал герцог Веллингтон.
— Лорд Палмерстон? Оооо-ах! Гарри — что ты имел в виду?
— Не обращай внимания! — крикнул я, принимаясь за дело.
— Но Гарри — ты такой нетерпеливый, любовь моя! О, любимый — ты так и не снял свою шляпу!
«Это потому что я хотел быть хорошим мальчиком, черт побери!» И на несколько славных, украденных у долга минут, я позабыл и Палмерстона, и все на свете, удивляясь только, как моя идиотка жена умудряется не прекращать поток вопросов, одновременно оставаясь настоящей гурией из гарема. Насколько я помню, мы самым странным образом устроились на ее стульчике у зеркала, когда раздался осторожный стук в дверь и хихикающий голос горничной сообщил, что джентльмен внизу начинает терять терпение и интересуется, когда я наконец спущусь.
— Скажи ему, что я пакую багаж, — прохрипел я, — и тотчас же спущусь, — после чего страстно поцеловал Элспет, чтобы прервать хоть на мгновение поток ее вопросов, и бережно перенес мою любимую на кровать — всегда оставляй свои вещи там, где хочешь их потом найти.
— Не могу оставаться дольше, любовь моя, — проворковал я, — меня ожидает премьер-министр.
Ускользнув от ее отчаянных попыток задержать меня, я ретировался со штанами в руках, торопливо привел в порядок свой туалет, загнанно дыша, проскочил на лестницу и бросился вниз по ступенькам. Оглядываясь назад, могу сказать, что я правильно сделал, заставив правительство немного подождать, пока я отдам должное женщине, которая была единственной любовью всей моей жизни и последним приятным воспоминанием на долгие дни.
Дочь Ко Дали научила меня — и это работает, — что ни одно средство не способно так взбодрить трусоватого малого вроде меня, как хороший кувырок с красоткой. Некоторое время я пребывал под воздействием оного и не никак не мог взять в толк, зачем это мог понадобиться Палмерстону, но пока мы под сплошными потоками дождя пробирались в Балморал, я все еще убеждал себя, что, в конце концов, из всего этого ничего страшного не случится. Учитывая всеобщую симпатию, приятельские отношения с королевской семьей и восхищение моими подвигами в России, гораздо более вероятны были хорошие новости, чем плохие. К тому же ничто не предвещало дальнейших встреч с настоящими людоедами вроде старого герцога Веллингтона, Бисмарка или преподобного доктора «Гнев Божий» Арнольда. (В свое время мне приходилось стучаться не в одни двери, за которыми скрывались подлинные чудовища — уж можете мне поверить.)
Нет, Пам может быть просто старым нетерпеливым тираном, если он пытается запугать иностранцев и посылает боевые корабли, чтобы разделаться с даго, но каждый знает, что в глубине души он настоящий спортсмен и добряк, который не прочь облегчить народу жизнь или даже рассказать сказочку. Конечно, печально известным оставался факт, что он предпочитал жить на Даунинг-стрит, а не на Пикадилли, потому что там ему больше нравился вид из окна, да еще махать с балкона простолюдинам и мастеровым, которые обожали его за то, что он умел говорить на языке, понятном простому народу, или устроить подписку в пользу старого боевого пса вроде кулачного бойца Тома Сэйерса. Таков был Пам — и если кто-нибудь скажет, что он был всего лишь политически беспринципным старым негодяем, отмечу только, что мозги у него работали ничуть не хуже, нежели у других, более возвышенно мыслящих государственных деятелей. Единственное различие, которое я между ними наблюдаю, состоит в том, что Пам всегда делал свою грязную работу не пряча лица (конечно, когда ему грозили не более, чем проклятия) да еще и улыбался при этом.
Так что к тому времени, как мы проехали три мили до Балморала, я чувствовал себя вполне свободно — и даже был приятно возбужден — что должно показать вам, насколько чертовски мягким и оптимистичным я был в то время. Мне следовало бы помнить, что опасно слишком близко приближаться к принцам или премьер-министрам. Когда мы подъехали к замку, я быстро прошел вслед за Хаттоном через боковую дверь, поднялся на несколько пролетов по лестнице и остановился у тяжелых двойных дверей, на страже перед которыми стоял дородный штатский. Пока он открывал двери, я придал своим бакенам самый боевой вид и бодро вошел в зал.
Знаете, как иногда бывает: входишь в странную комнату, где все, на первый взгляд уютно, и спокойно, но все же в воздухе чувствуется этакое напряжение, что того и гляди произойдет электрический разряд. Так было и на этот раз, так что от возбуждения мои нервы моментально натянулись, как струны. А ведь вроде ничего необычного: просто большая приветливая комната, с огнем, весело трещавшим за каминной решеткой, огромным, заваленным бумагами, столом, да двумя крепкими парнями, сидящими за ним и что-то живо обсуждавшими под руководством худощавого молодого человека — Баррингтона, секретаря Палмерстона. У самого камина стояло еще трое — Элленборо, со своим широким красным лицом и выпирающим брюхом, худой старик с пристальным взглядом, в котором я узнал Вуда из Адмиралтейства, а за его спиной, нагнувшись к огню и задрав полы сюртука, стоял еще один человек, уставившийся на Элленборо своими блестящими близорукими глазами, причем его редкие волосы на голове и бакенбарды были всклокочены, будто их только что вытерли полотенцем — старый Сквайр Пам собственной персоной. Когда я вошел, премьер как раз громко говорил своим резким дребезжащим голосом (и ему было наплевать на тех, кто его слышит):
— … а то, что он при этом является принцем-консортом, не имеет никакого значения, понимаете? Ни для страны, ни для меня. Однако пока Ее Величество уверена в обратном, это меняет все, не так ли? Баррингтон, вы нашли эту телеграмму от Килтера? Нет? Так посмотрите в персидской папке.
Тут он заметил меня и встрепенулся, надув свои тонкие губы.
— Ха, вот этот человек! — воскликнул он, — входите же сэр, входите!
Возможно, от того, что я вечером выпил лишнего или же вследствие моего неожиданного нервного возбуждения, я споткнулся о коврик — что можно было принять за дурное предзнаменование — и подошел так близко, что чуть не наткнулся на стул.
— Силы небесные, — ахнул Пам, — он что, пьян? Уж эта нынешняя молодежь! Сюда, Баррингтон, сюда, усадите его на стул, пока он не вывалился из окна. Давайте, к столу.
Баррингтон пододвинул мне стул и все трое у камина зловеще взирали пока я, извиняясь, расположился на нем, прямо напротив Пама. Блеснувшие глаза премьера пристально изучали каждый дюйм моей физиономии. При этом одной рукой он бережно нянчил свой стаканчик портвейна, а большой палец другой засунул в жилетный кармашек — ни дать ни взять — шериф канзасского городка, наблюдающий за порядком на улице (которым он, впрочем, и был — только в гораздо большем масштабе).
В то время Пам уже был очень стар, с подагрой и вставными зубами, которые то и дело выпадали, однако в ту ночь он был полон задора и отнюдь не пребывал в своем обычном благодушном настроении. Но по крайне мере, хоть не кусался.
— Молодой Флэшмен, — прорычал Пам, — очень хорошо! Штабной полковник на половинном жалованье, а? Ну что ж, с этого момента вы вновь на действительной службе, и все, что вы услышите нынче ночью, не должно стать известно никому больше, слышите? Ни одной живой душе, даже в этом замке, понятно?
Я смекнул — премьер считает, что об этом не должна знать даже королева. Обычное дело — он никогда ей ничего не говорил. Но это еще было ничего — в самом его тоне звучала такая угроза, что у меня волосы стали дыбом на загривке.
— Очень хорошо, — вновь повторил он, — прежде чем я поговорю с вами, лорд Элленборо кое-что покажет — интересно, что вы об этом думаете. Хорошо Баррингтон, я просмотрю эти персидские материалы, пока полковник Флэшмен взглянет на эти чертовы штуки.
Я подумал, что ослышатся, но он проскользнул мимо меня на свое место во главе стола и нетерпеливо зарылся в бумаги. Баррингтон протянул мне маленькую закрытую коробку из-под бисквитов, а Элленборо, присев рядом, жестом показал, что я должен ее открыть. Заинтригованный, я откинул крышку, под которой, на рисовой оберточной бумаге лежали три или четыре сероватые, черствые на вид лепешки, размером не больше обычной галеты.
— Вот, — буркнул Пам, не отрываясь от своих бумаг, — только не ешьте их. Скажите его светлости, что вы об этом думаете.
Я сразу понял в чем дело — этот странный восточный аромат невозможно было спутать ни с чем, но все же тронул одну из них, чтобы удостовериться.
— Это чапатти, милорд, — удивленно произнес я, — индийские чапатти.
Элленборо кивнул:
— Да, обычные лепешки, национальная еда. Вы не заметили в них ничего необычного?
— Но почему… да нет, сэр.
Вуд присел напротив меня.
— И вы, полковник, не можете представить ситуации, — произнес он сухим, спокойным голосом, — при которой подобные лепешки вызвали бы у вас… тревогу?
Конечно, королевские министры не задают дурацких вопросов просто так, но я мог только вытаращиться на него. Пам, все еще погруженный в свои бумаги, хрипя и посасывая свои зубы, что-то бормотал Баррингтону, затем сделал паузу и хрюкнул:
— Подайте мне этакую чертовщину к обеду, и лично я буду здорово обеспокоен.
Элленборо захлопнул бисквитную коробку.
— Эти чапатти на прошлой неделе доставлены из Индии на паровом шлюпе. Они были посланы нашим тамошним политическим агентом из местечка под названием Джханси. Знаете такое? Это сразу за Джамной в стране маратхи. Несколько недель тому назад множество подобных лепешек появилось среди сипаев нашего гарнизона в Джханси — причем не в качестве пищи. Сипаи передавали их из рук в руки во время беседы…
— Вы когда-либо слышали о подобных вещах? — вмешался Вуд.
Мне оставалось лишь отрицательно покачать головой и смотреть повнимательней, удивляясь, что все это, черт побери, может означать, а Элленборо продолжал:
— Наши политики знают, откуда они появились. Туземные деревенские констебли — вы знаете, човкидары — пекли их партиями по десять штук и рассылали по одной десяти разным сипаям, каждый из которых должен был сделать десяток других и передать их своим товарищам — и так далее, до бесконечности. Конечно, все это не новость; ритуальная передача лепешек — очень древний индийский обычай. Но три момента весьма примечательны: во-первых, это случается очень редко, во-вторых, даже туземцы не понимают, почему это делается — зная лишь, что должны испечь и передать лепешки, и, наконец, в-третьих, — он снова постучал по коробке, — они верят, что появление подобных лепешек предвещает настоящую катастрофу.
Он сделал паузу, а я пытался сделать вид, что все это произвело на меня впечатление, поскольку сам ничего не понимал — прямо какая-то «Алиса в Стране чудес». Но если вы знаете Индию и те трюки, которые туземцы способны выкинуть (обычно, из религиозных соображений), то можно уже ничему не удивляться. Это напоминало любопытное суеверие, но что было еще любопытнее — два министра Кабинета и бывший генерал-губернатор Индии обсуждали дело за закрытыми дверями и вдруг решили посвятить Флэши в этот секрет.
— Есть и еще кое-что, — продолжал Элленборо, — вот почему Скин, наш человек в Джханси, считает, что дело очень срочное. Подобные лепешки распространялись исключительно среди сипаев, не затрагивая гражданских лиц, лишь трижды за последние пятьдесят лет — в Веллоре в 1806-м, в Буксаре и Барракпуре. Не припоминаете эти названия? Ну так вот, в каждом из мест, где появлялись эти лепешки, реакция сипаев была одинаковой, — тут выражение лица Элленборо стало таким, как будто он выступал в палате лордов: — Мятеж.
Оглядываясь назад, я полагаю, что должен был вздрогнуть от ужаса при звуке этого страшного слова — но, помнится, все, что промелькнуло у меня в голове, так это — сипаям пора увеличить пайки. Я не придавал слишком большого значения мнению политического агента Скина — я и сам был неплохим политиком и знал, что эти ребята любят ловить рыбку в мутной воде. Но если он — или Элленборо, который отлично знал Индию изнутри — вдруг унюхали синайское восстание в нескольких обычных лепешках — это было просто смешно. Я знал обычного сипая (да все мы его знали, не так ли?) как самого преданного осла, на которого когда-либо удавалось натянуть военную форму — а именно так с ними поступала Ост-Индская компания. Правда, не мое дело было высказывать свое мнение в столь августейшей компании, тем более что нас слушал сам премьер-министр: он отодвинул в сторону свои бумаги, встал и налил себе еще немного портвейна.
— Ну ладно, — резко произнес Пам, сделав добрый глоток и перекатывая вино между зубами, — как вам понравились эти благородные пирожные? Чертовски неаппетитно они выглядят. Ладно, Баррингтон, ваши помощники могут идти — мы останемся вчетвером, понятно? Очень хорошо.
Он подождал, пока младшие секретари выйдут, бормоча что-то про безбожные времена и упрямство королевы, решившей уступить в вопросах Северного полюса, и тяжело ступая прошел к огню, где и уселся спиной к каминной решетке, уставившись на меня из-под своих кустистых мохнатых бровей, отчего обед вдруг вновь забурлил у меня в желудке.
— Признаки восстания в индийских гарнизонах, — проскрипел он. — Очень хорошо. Я перечитал один из ваших рапортов, Флэшмен — тот, что вы подали Дальхаузи в прошлом году, в котором вы описываете открытия, сделанные во время пребывания в русском плену, про план вторжения в Индию, пока мы будем заняты в Крыму. Конечно, сегодня об этом не говорят — с Россией подписан мир, чертово взаимопонимание и сотрудничество — полагаю, могу вам об этом не напоминать. Но кое-что из вашего сообщения пришло мне на память, когда началось это дело с лепешками. — Он оттопырил губу, глядя на меня. — Вы писали, что русское наступление в Индии будет сопровождаться внутренними восстаниями в стране, инспирированными агентами царя. Наши ищейки разнюхали кое-что по этому поводу, так что эти чертовы лепешки стали последней точкой. Так что сейчас, — он устроился поудобнее, глядя на меня полузакрытыми, но внимательными глазами, — повторите мне поточнее все, что вы слышали в России насчет восстания в Индии — слово в слово.
Я рассказал ему все, что помнил — как мы со Скороходом Истом дрожали, лежа в одних ночных рубашках в галерее Староторска, подслушивая про «Номер семь», как назывался русский план вторжения в Индию. Русские бы исполнили его, но всадники Якуб-бека утопили их армию в Сырдарье, при этом Флэши, накачанный бхангом, продемонстрировал образцы невиданной доблести. Я изложил все в своем рапорте Дальхаузи, опустив некоторые неприятные для меня детали (вы можете прочитать об этом в предыдущей части моих мемуаров, причем со всеми подробностями). Этот рапорт был образчиком скромности, призванным убедить Дальхаузи в том, что я практически сравнялся с образом Хереварда-Будителя — а почему бы и нет? Я ведь пострадал ради своей репутации.
Но сведений об индийском восстании было немного. Все, что нам удалось узнать, было: когда русская армия достигнет Хайбера, их агенты в Индии подговорят туземцев — и особенно сипаев Ост-Индской компании — восстать против британцев. В то время я не сомневался, что это было правдой, хотя могло быть и обычной уловкой. Но все это случилось больше года тому назад и Россия, как я полагал, теперь уже не угрожала Индии.
Они выслушали меня в полной тишине, и молчание длилось еще добрую минуту после того, как я закончил свой рассказ. Наконец Вуд проронил:
— Все сходится, милорд.
— Чертовски хорошо, — кивнул Палмерстон и снова проковылял к своему стулу. — Причем своевременно. Видите ли, Флэшмен, как военная сила русские пока могут быть сброшены со счетов, но это не означает, что они оставят нас в покое в Индии, а? Это план восстания, клянусь святым Георгом! Если бы я был русским политиком, то с вторжением или без смог бы кое-чего достичь в Индии, если бы располагал ловкими агентами. Тем более я смогу сделать это сейчас! — он закашлялся, тяжело дыша и проклиная свои изувеченные подагрой ноги. — Знаете, что существует индийское предсказание, будто Британская империя падет ровно через сто лет после битвы при Плесси? — Премьер взял одну из чапатти и пристально посмотрел на нее. — Черт, они даже не посыпают их сахаром. Так вот, сотая годовщина этой битвы приходится на двадцать третье июня следующего года. Интересно, правда? А теперь расскажите мне, что вам известно о русском графе по имени Николай Игнатьев?
Он выстрелил этим вопросом так неожиданно, что я подскочил на добрые шесть дюймов. Есть избранная коллекция страшных имен, упоминание которых может на часок-другой расстроить мое пищеварение — Черити Спринг и Бисмарк, Руди Штарнберг и Уэсли Хардин, — но Н. П. Игнатьева я всегда относил к лидерам этого перечня. Холодный вампир с жестокими глазами, человек, который половину пути в Китай протащил меня в цепях, угрожал посадить в клетку и до смерти забить кнутом — просто ради собственного удовольствия. Я и не думал, что наш разговор зайдет так далеко, со всеми их проклятыми лепешками для мятежников и тем, как министры уцепились за мой рапорт Дальхаузи — но при упоминании имени Игнатьева мои кишки хором запели «Аллилуя!». Мне стоило значительных усилий сохранить спокойное лицо и рассказать Паму все, что я знал — что Игнатьев был одним из самых близких советников царя и что он был политическим агентом высокого класса и невероятной жестокости. Когда я закончил воспоминанием о том, как встретил его в последний раз — под жуткой сенью виселиц в форте Раим, Элленборо с отвращением вскрикнул, Вуда слегка передернуло, а Пам, как ни в чем не бывало, продолжал цедить свой портвейн.
— Интересную жизнь вы вели, — заметил он, — похоже, как я узнал из вашего рапорта — он был одним из главных приверженцев русского плана вторжения и индийского восстания, насколько помню. Способный парень, а?
— Милорд, — поклонился я, — это сущий дьявол.
— Именно так, — покачал головой Пам, — и поле для своих козней дьявол всегда найдет. — Премьер кивнул Элленборо: — Расскажите ему, милорд, а вы, Флэшмен, слушайте внимательно.
Элленборо прочистил глотку и своим взглядом пьяного спаниеля посмотрел на меня.
— Граф Игнатьев, — начал он, — в прошлом году совершил два тайных визита в Индию. Вначале наши агенты услышали о нем в Газни; под видом торговца лошадьми из племени афридиев он прошел через Хайбер в Пешавар. Там мы его потеряли. Как вы и могли предположить, ему легко удалось спрятаться в такой разноплеменной толпе…
— Но, милорд, этого не может быть! — не сдержавшись, перебил его я. — Вы не могли потерять Игнатьева из виду, если бы знали, на что обратить внимание. При всем своем искусстве переодевания он не сможет спрятать одну приметную черту — глаза! Один из них у него наполовину карий, а наполовину — голубой!
— Он мог бы прикрыть его повязкой, — заметил Элленборо, — в Индии достаточно одноглазых. Так или иначе, мы вновь напали на его следы, причем в обоих случаях они вели в одно и то же место — в Джханси. Там он провел два месяца, к сожалению, незамеченным, так что наши люди не смогли до него добраться. Они также не смогли выяснить, что он там делал, мы уверены только, что нечто плохое, — и он указал на чапатти. — Без сомнения, подогревал мятежные настроения. Закончив же свою дьявольскую работу, он через горы вернулся в Афганистан. Этим летом он был в Санкт-Петербурге, но оттуда, как стало известно нашим агентам, вновь ожидается в Джханси. Мы только не знаем когда.
Несомненно, все это было спорно, но я вдруг понял, что не ощущаю ни грана тепла, от бушующего в камине пламени — мне показалось, в комнате вдруг стало холодно, и я слышал, как дождь барабанит по крыше и ветер завывает во мраке за окнами. Я посмотрел на Элленборо, но на его лице мне вдруг померещились жестокие разноцветные глаза Игнатьева, а в ушах у меня снова зазвучал мягкий ледяной голос, как в прошлом, когда он едва шипел, не выпуская зажатой между зубами сигареты.
— Достаточно, не так ли? — поинтересовался Пам. — Мина заложена в Джханси — и если она взорвется… Бог знает, что может за этим последовать. Пока Индия выглядит спокойной, но кто знает, сколько там еще таких Джханси и сколько других Игнатьевых? — Его передернуло. — Мы не знаем, однако можем предположить, что нет более чувствительной точки, чем это место. Русские не случайно выбрали Джханси — мы аннексировали ее всего лишь четыре года назад, после смерти старого раджи и еще не успели хорошенько закрепиться. В этой провинции всегда хватало тугов-душителей и до сих пор нравы там дикие и при этом она — одна из самых богатых в Индии. Хуже всего, что ею управляет женщина — рани, вдова раджи. Она была уже достаточно стара, когда вышла за него замуж, и раджа не успел передать жене право на престол, так что мы взяли рани под свое крылышко — а ей это не нравится. Теперь она правит под нашей опекой, но при этом остается нашим самым отчаянным врагом во всей Индии. Благодатная почва для заговоров маэстро Игнатьева.
Пам помолчал и взглянул мне прямо в лицо.
— Да, мина заложена в Джханси. Но когда именно и где они попытаются поджечь ее, и дойдет до этого вообще или нет — вот что мы должны узнать и любой ценой предотвратить.
Тон, которым он это сказал, заставил меня похолодеть. Я и до этого понимал, что мне все это рассказывают отнюдь не для развлечения. Но сейчас, глядя на мрачные лица, вдруг четко осознал, что если инстинкт прирожденного труса не подводит меня, то вот-вот появится какое-то дьявольское предложение. Я со страхом ожидал последнего удара, а Пам тем временем осторожно ощупал языком свои вставные зубы — чертовски неприятное зрелище, можете мне поверить — и наконец сказал:
— На прошлой неделе Совет по контролю решил направить в Джханси специального агента. Его задачей будет установить, что русские там затевают, насколько серьезны волнения в сипайском гарнизоне и постараться заключить сделку с этой ведьмой-рани, убедив ее, что лояльность по отношению к британской короне — в ее наилучших интересах. — Он постучал пальцем по столу: — А если и когда этот парень, Игнатьев, снова вернется в Джханси — то поработать и с ним также. Согласитесь, это задача не для рядового агента.
И тут, с волной поднимающегося во мне ужаса, я вдруг понял, кто, по их мнению, мог бы решить эту задачу. Но мне оставалось только сидеть и слушать с лицом внимательного идиота, в то время как дело шло к решительной развязке.
— Совет без колебаний выбрал вас, Флэшмен, а я одобрил это решение. Вам, конечно, это не известно, но я наблюдал за вами с тех самых пор, как стал министром иностранных дел. Вы готовый политический агент — и при том чертовски удачливый. Осмелюсь предположить, вы подумали, что работа, проделанная вами в прошлом году в Средней Азии, осталась незамеченной — но это не так. — Пам внушительно наклонился ко мне, покачивая своей огромной головой. — У вас лучшая репутация весьма инициативного офицера, вы знаете Индию, у вас способности к языкам, включая русский, что может иметь первостепенное значение, не так ли? Вы знаете этого Игнатьева в лицо и вам удалось перехитрить его ранее. Видите, Флэшмен, я все про вас знаю.
«Эх ты, старый дурак, — хотелось мне прокричать ему прямо в лицо, — ни черта-то ты не знаешь! Как ты вообще можешь быть премьер-министром, если рассуждаешь таким образом!»
Но я молчал, а Пам продолжил:
— Не знаю, кто бы смог лучше вас справиться с этим делом. Сколько вам лет? Тридцать четыре — вы достаточно молоды, у вас впереди еще длинный и славный путь — ради нашей страны и себя лично.
И этот старый шут со вставными зубами постарался принять величественный вид.
Я ужаснулся. Господь — свидетель: у меня было много приключений, но это превосходило все. Как не раз случалось в прошлом, я вновь пал жертвой моей славной, хоть и абсолютно незаслуженной, репутации — Флэш, герой Джелалабада, человек, последним покинувший Кабул и первым ворвавшийся на батарею под Балаклавой, самый лихой рубака легкой кавалерии, заслуживший медаль от самой королевы и благодарность Парламента. Толпа боготворит этого героя, хотя печенка у него давно пожелтела от страха, как вчерашний заварной крем, — если бы они об этом только знали! А теперь Пам смотрел прямо мне в глаза, а Элленборо и Вуд благоговейно ожидали, что я отвечу. О, если бы я мог последовать своим наилучшим инстинктам, я бы смылся куда-нибудь или, рыдая, уткнулся в чьи-нибудь уютные колени — но, конечно же, ничего этого я не сделал. От ужаса у меня перехватило дыхание, но я уже знал, что мне нужно делать — возвращаться в Индию, с ее жарой, грязью, мухами и черномазыми сифилитиками, чтобы приняться за самое гиблое дело после того, когда Бисмарк посадил меня на трон Штракенца.
Но что было значительно хуже — пусть банда Бисмарка состояла из самых отпетых негодяев, которые когда-либо скрывались от правосудия и резали глотки, но даже они, по сравнению с Игнатьевым, были людьми цивилизованными. Одной мысли, что мне придется «поработать» с этим дьяволом (как это деликатно обозначил Пам), было достаточно, чтобы отправить меня в обморок. И если бы даже этого было недостаточно, мне еще придется крутиться в диком индийском королевстве (стране тугов — в качестве дополнительной премии), шпионя за какой-то увядающей старой ведьмой — индийской принцессой, пытаясь против ее воли заставить поддерживать британские интересы. При этом вполне вероятно, что ее любимым развлечением на досуге является наслаждение видом подобных советчиков, брошенных под ноги дикому слону. (Известно, что большинство индийских владык — сумасшедшие и способны на все.) Но уклониться от выполнения этой миссии не было ни малейшей возможности. Все, что мне оставалось, это собраться с силами, изобразить на лице христианское смирение, бесстрашно посмотреть в глаза Палмерстону, как Бесстрашный Дик, которому директор школы дал задание отучить фагов сквернословить, и сказать, что сделаю все, что смогу.
— Отлично, — проскрипел он, — я в вас верю. Кто знает — возможно, все опасения окажутся пустыми. Признаки подготовки мятежа в районах, которыми интересуются русские, и где туземные лидеры не довольны нашей опекой — все это случалось и раньше и порой заканчивалось ничем. Но если опасения подтвердятся — не допустите ошибок, — он вновь пристально посмотрел на меня — это самая страшная опасность, которая поднимается перед нашей страной со времен Бонапарта. Мы доверяем вашим рукам не самое легкое дело, сэр, но, как я полагаю, это — самые надежные руки в Англии.
Помоги мне Боже — именно так он все и сказал. Как только такие вообще проходят на выборах? Помнится, в ответ я издал несколько воинственных звуков, а мой панический ужас, как всегда, проявился в том, что лицо мое побагровело, что у человека моего сложения часто принимают за проявление гораздо более благородных эмоций. Похоже, Пама это вполне удовлетворило, потому что он вдруг улыбнулся мне и снова уселся на свой стул.
— Ну, теперь вам понятно, почему вы здесь беседуете с премьер-министром, а? То-то вы все вертитесь, точно сидите на яичной скорлупе. Ладно. Не стесняйтесь — я рад возможности лично вас проинструктировать. Конечно же, вы получите более подробную информацию еще до отплытия — господа-лорды здесь и Манглс в Лондонском Совете еще побеседуют с вами. Когда вы собираетесь распрощаться с Ее Величеством? На следующей неделе? Ну, это слишком долго. Баррингтон, когда там отплывает шлюп в Индию? В понедельник? Тогда будет лучше, если вы вернетесь в Лондон уже в пятницу. Оставьте-ка вашу милую малышку, миссис Флэшмен, развлекать королевскую семью. Потрясающая девчонка — ни разу не видел ее из своего окна на Пикадилли, но знаете, что я думаю: познакомьте нас, когда вернетесь домой. Приводите ее как-нибудь туда вечерком, в дом под номером 96 — пообедаем и все такое прочее, а?
И он развалился на стуле, сияя не хуже мистера Пиквика. Мой желудок к тому времени несколько успокоился, что удивительно, учитывая какая каша для меня заваривалась. И все же, когда я сегодня думаю о Паме, то вижу его именно таким: подкрашенные виски, неуклюжие вставные зубы и — широкая улыбка довольного собой мальчишки. Вам сложно представить такую молодую улыбку на усталом старом лице. Теперь, с высоты прожитых лет я могу сказать: несмотря на дьявольское дело, в которое он меня впутал, я бы охотно променял всех остальных политиков на одного старого Пама — черт его побери. [IV*]
Однако теперь, когда этот государственный муж предопределил мою судьбу, ему не терпелось поскорее от меня избавиться; я еще не успел выйти из комнаты, как он приказал Баррингтону найти какую-то телеграмму из Америки или что-то вроде, и прошепелявил Вуду, что скоро им нужно выходить, чтобы успеть на специальный поезд до Абердина. Было, наверное, уже около трех утра, но он все еще был полон энергии и последнее, что мне запомнилось — как он диктовал письмо даже тогда, когда ему помогали надеть пальто и шарф. Прислуга суетилась вокруг, а Пам все еще порывался подойти к столу и вновь взглянуть на чапатти, интересуясь у Элленборо, едят ли индусы эти лепешки с мясом и каковы они на вкус.
— Эти чертовы штуки, — ворчал он, — должно быть, хороши с джемом, как вы думаете? Хотя… скорее нет… наверное, жестковаты для моих проклятых зубов… — Он поднял голову и увидел, как я раскланиваюсь на прощание, стоя в дверях. — Доброй ночи вам, Флэшмен, — протянул он, — и счастливой охоты. Но держите ухо востро.
Вот так я получил свое задание — можно сказать, в одно мгновение. Еще два часа назад я был счастлив и мне не было дела до всего мира, а теперь меня намертво привязали к Индии, да еще обрекли исполнять самую опасную и безумную миссию в своей жизни. Клянусь Богом — я проклял тот день, когда написал рапорт Дальхаузи, расписав в нем мои заслуги. Теперь приходилось все это расхлебывать: слухи о мятеже, старая сумасшедшая индийская принцесса, туги, Игнатьев и его шакалы-сообщники, стерегущие меня на каждом шагу.
Как вы понимаете, за остаток ночи мне не пришлось слишком много отдохнуть. Элспет быстро уснула. Она выглядела прелестно — с отблеском пламени свечей на светлых волосах, разметавшихся по подушке, полуоткрытыми розовыми губками — и даже похрапывала. Я был слишком потрясен, чтобы разбудить мою женушку наиболее приятным для нее способом, так что просто растолкал и, должен признаться, она восприняла сообщение о предстоящем нам расставании с замечательным спокойствием. Конечно, в течение по крайней мере пяти минут Элспет безутешно рыдала от мысли, что останется одна, пока ее славный Гектор (то есть я) будет совершать подвиги в Индии, ласкала мои бакенбарды и причитала, что она и маленький Гавви будут совсем заброшены, горестно всхлипывала, чем невольно провоцировала меня в очередной раз овладеть ею. Но затем она вдруг вспомнила, что забыла на званом ужине свои лучшие шелковые перчатки, а еще о том, что на левом плече у ней выскочил прыщик, от которого не удается избавиться никакими кремами. Приятно сознавать, что по тебе будут скучать дома.
Мне оставалось пробыть в Балморале еще три дня и первый из них я провел, запершись с Элленборо и маленьким угловатым человечком из Совета по Контролю за Индией, которые посвящали меня в детали моей безумной миссии в Джханси и обстановки в Индии. Не буду утомлять вас подробностями, поскольку вы наверняка знакомы с прелестями и ужасами Джханси еще со школьной скамьи. Достаточно сказать, что все это лишь усугубило мои мрачные предчувствия. А потом, утром в среду, произошло нечто, что заставило все остальные страхи вылететь из головы. Это был такой шок, столь необычайное совпадение (учитывая все ранее произошедшее), что я до сих пор вспоминаю об этом с недоверием и покрываюсь потом от одной мысли.
Ночь напролет я пьянствовал в Абергелди, стремясь не думать о будущем, и когда на утро в среду проснулся с тяжелой головой, Элспет посоветовала мне вместо завтрака прокатиться верхом. Я выругался, крикнул, чтобы мне подали лошадь и, оставив мою женушку одну пучиться на свои вареные яйца, через десять минут уже во весь дух мчался галопом по дороге в Балморал. Я достиг замка и подъехал к подъезду для карет; за ним, на дальнем конце посыпанной гравием дорожки, стоял большой дворцовый экипаж, на которой в замок обычно привозили почетных гостей со станции. Лакеи как раз открыли дверцы и, кланяясь, помогали прибывшим выбраться из кареты и подняться по ступеням, ведущим к боковой двери.
«Ну, вот — еще несколько глупых бедняг прибыли, чтобы вкусить королевского гостеприимства», — подумал я и уже собирался повернуть лошадь в обратный путь, когда взгляд мой снова упал на группу джентльменов в дорожных шляпах, поднимающихся по ступенькам. Один из них обернулся, чтобы что-то сказать лакею и — я едва не вывалился из седла, удержавшись на лошади благодаря тому, что обеими руками вцепился ей в гриву. Мне показалось, что я брежу — потому что это было гораздо страшнее, чем призрак, но это было реальностью, хотя и абсолютно невозможной. Мужчина на ступеньках, одетый по моде обычного британского сельского джентльмена, который снова двинулся ко входу во дворец, был именно тем человеком, с которым я в последний раз виделся под сенью виселиц в форте Раим. Это был тот самый джентльмен, победить или убить которого посылал меня Палмерстон в Индию: граф Николай Павлович Игнатьев.
