После утренней молитвы в только вчера освященном храме Святого Олафа королевская чета, вместе с сыновьями и дочерьми, перешла в ритуальный зал замка, где их ждали чиновники двора, местные ярлы и прелат Ордини со свитой.

— Все мои триста кораблей уже стоят с поднятыми парусами, — сказал Гаральд, обращаясь к собравшимся, — готовые выйти из Осло-Фьорда и направиться в берегам Англии. Поэтому я буду краток. Я не знаю, как долго продлится мой поход. К тому же если я добьюсь победы, то на какое-то время останусь в Англии, чтобы окончательно усмирить местные народы и превратить этот остров в страну норманнов. Понятно, что все это время Норвегия не может оставаться без конунгов, которые бы правили от имени короля. Поэтому я назначаю своего сына Магнуса, восемнадцати лет от роду, конунгом Северной Норвегии, а своего сына Олафа, шестнадцати лет отроду, — конунгом Восточной Норвегии.

Все присутствующие восприняли эти королевские назначения молча. После небольшой паузы, убедившись, что никто не смеет перечить правителю, прелат Ордини, как старший по церковному сану, подошел к стоявшим справа от короля Магнусу и Олафу и благословил их своим усыпанным драгоценными камнями прелатским крестом.

— Волею Апостольского престола провозглашаю: да будет так, ибо так угодно Господу нашему!

Елизавета окинула грустным взглядом обоих сыновей Гаральда. Магнус и лицом, и статью был похож на отца — рослый, крепкий, с суровым взглядом юного воина. Он очень напоминал Елизавете Гаральда в те времена, когда тот собирался в свой византийский поход. В кого пошел Олаф, этого королева понять не могла, во всяком случае не в отца и не в своего деда, Олафа Святого, именем которого был наречен. Приземистый, тощий, с худощавым, прыщеватым лицом, он вообще мало напоминал норманна, по крайней мере такого, каким его принято было представлять себе там, в Киеве. И тем не менее…

Как Елизавета жалела сейчас, что не смогла подарить Гаральду ни одного наследника короны, и как завидовала наложнице Торе, которая стояла чуть в сторонке от сыновей, одетая в расстегнутую песцовую шубку, которую, кажется, не снимала даже в самую большую жару; с грудью, увешанной золотыми и бриллиантовыми украшениями. Еще бы, только что она стала матерью сразу двух конунгов, оставаясь при этом наложницей короля!

Так уж ей, Елизавете, было суждено: родить только двух дочерей, после которых Господь лишил ее способности беременеть, и которых она любила уже хотя бы потому, что их недолюбливал Гаральд. И когда король решил взять дочерей в свой английский поход, Елизавета этому не воспротивилась: не могла же она оставлять их в Норвегии на растерзание королевской наложницы, которая уже видела себя реальной правительницей страны.