Замок Олафборг — пока еще недостроенный, с едва наметившимися оборонительными башнями и обводной стеной — возвышался на вершине скалистого плато, словно островное жилище смотрителя маяка — посреди океана. Заложенный по приказу Гаральда в числе первых строений портового селения Осло, к которому сам король относился как к будущей столице Великой Норвегии, он в течение всех этих шестнадцати лет оставался символом мирных государственных хлопот молодого правителя и в то же время свидетелем того, что конунгу конунгов все-таки больше средств и усилий приходилось тратить на изнурительные воинские походы, нежели на изнурительный труд мастеров, многие из которых тоже куда охотнее брались за меч, нежели за мастерок.

Тем не менее ритуальный и каминный залы, а также добрый десяток небольших, а потому довольно теплых помещений, которые отводились под опочивальни короля и его семейства, уже были завершены. И хотя обставлены они были по-норманнски простой, грубо сработанной мебелью, в которой не проявлялось ни намека на роскошь римских или краковских дворцов, зато полы и стены были старательно обшиты досками и максимально утеплены войлочными настилами и коврами.

Это там, на берегах теплого Днепра, посреди усеянных цветами лугов, Елизавета в какое-то время вдруг осознала себя норманнкой. Тому было много причин: рассказы матери-шведки и королевы-вдовы Астризесс; увлечение норманнскими сагами, ожидание свадьбы с норвежским принцем…

Здесь же она упорно осознавала себя русинкой, причем проявлялось это не только в невосприятии норманнского климата и норвежских пейзажей, но и в непреодолимом влечении к языку, к сказаниям, к самому духу родины, любовь к которой она, по мере возможности, пыталась привить и своим дочерям.

Да, взращенная теплой Русью, королева Елизавета Ярославна так и не смогла ни привыкнуть к климату Норвегии, ни хоть как-то приспособиться к нему. Зиму, днем и ночью оставаясь в мехах, она еще переносила более или менее легко, но вот летом, когда от мехов приходилось отказываться, холодные дожди и пронизывающие северные ветры буквально изводили ее. Но дело даже не в этом. Внутренне, в глубине души, она и не желала приспосабливаться к жизни в этой стране, к обычаям и нравам этого народа.

С годами королева все явственнее ощущала себя человеком, которого во всех отношениях холодная для нее земля норманнов, с ее невыносимым климатом, неотвратимо губит. Даже здесь, на юге страны, на берегах относительно теплого, по местным представлениям, Осло-Фьорда, она теперь, в конце августа, умудрялась промерзать, что называется, до костей.

Не зря же при дворе Гаральда — кто добродушно, а кто с циничной снисходительностью — подшучивали, что Елисифи следовало бы стать королевой сарацинов на берегах Северной Африки, а не норманнов — на берегах Северного моря.

Вот и сейчас, стоя на закате солнца на смотровой галерее ритуального зала, королева, довольно тепло одетая, вдруг ощутила, что северный ветер, прорывающийся сквозь горную гряду, буквально обжигает ее. Правда, как только Елизавета почувствовала это, тут же появился верный паж и телохранитель Радомир, чтобы набросить ей на плечи расшитый красочными узорами кожушок, недавно подаренный русскими купцами. В свое время купцы из этой далекой земли передавали ей подарки отца, и хотя князя Ярослава давно не было среди живых, они, по какой-то своей традиции, продолжали привозить ей «подарки отца», зная при этом, что за любую вещь, «подаренную» королеве, будут щедро вознаграждены.

Когда кожушок уже надежно укрыл ее плечи от ветра, Волхвич задержал руку на воротнике у ее правой щеки. Елизавета понимала, зачем он делает это, чтобы она признательно потерлась щекой о его пальцы; чтобы мужчина мог насладиться теплом ее тела.

Королева знала, что будет потом, — его руки едва ощутимо лягут ей на плечи и медленно, очерчивая контур тела, сползут к талии, задержатся там на несколько секунд и исчезнут, как и сам Радомир Волхвич, которого, подражая королеве, все тоже называли витязем. А еще его называли конунгом скифских гвардейцев, но только потому, что по какой-то прихоти скифскими их называл сам Гаральд. Возможно, по аналогии с тем, как в Византии его отряд викингов именовали варяжскими гвардейцами. Сама же королева называла их славянскими витязями.

Из той, первой десятки скифских гвардейцев, которые прибыли вместе с ней в Норвегию, остался только Радомир. Трое гвардейцев погибли в боях; один, обезумев от тоски по родине, бежал в горы и бесследно исчез там, еще один был убит в стычке с подвыпившими норманнами, остальные же попросили королеву и Волхвича отпустить их с миром, после чего отбыли с первым же купеческим караваном.

Однако конунг гвардейцев все же сумел сохранить свою гвардию. Часть скифских гвардейцев, еще при жизни князя Ярослава, конунг успел заменить тщательно подобранными воинами из киевской дружины, а часть набрал из охраны купеческих судов. Сам же Волхвич по-рыцарски оставался верен своей княжне, своей королеве, своей первой и единственной любви. Да, ее верный, преданный Волхвич… Однажды в детстве спасший ей жизнь, этот воин до сих пор представал перед ней в образе самого надежного опекуна и защитника. Он всегда был настороже, всегда пробовал ее еду и напитки, готовый жертвенно принять яд, предназначенный королеве. С помощью своих осведомителей из числа слуг и воинов норманнской королевской охраны Волхвич умудрялся выведывать, о чем помышляет и что замышляет наложница конунга конунгов Тора Арнасон и ее ближайшее окружение; чем озабочен сам правитель и каковы его дальнейшие планы.

Отвечала ли ему королева взаимностью? Если хоть в какой-то степени отвечала, то сугубо по-королевски, поскольку позволяла боготворить себя. Правда, при этом порой удивлялась, что Волхвич так ни разу и не попытался овладеть ее телом. Не могла понять: этот мужчина не решался покушаться на близость, потому что благоговел перед ней как перед женщиной, тушевался как перед королевой или же попросту опасался возмездия короля, то есть вел себя как осторожный — чтобы не сказать «трусливый» — любовник?

Как королева, она, конечно, могла просто спросить его, в чем тут дело, но как умудренная жизнью женщина понимала, что этим вопросом спровоцировала бы своего «рыцаря сердца» на поступки, от которых он до сих пор благоразумно воздерживался. Стоило ли так рисковать? Ведь даже те откровенные жесты, которыми они время от времени обменивались, Волхвичу могли стоить жизни, а ей — отлучения от мужа и королевского двора, а главное, от родовой чести.

— Не уходи, — предупредила она Волхвича, почувствовав, что его руки достигли талии. — Отступи на почтительное расстояние, слушай и отвечай.

Повинуясь, славянин остановился чуть позади и справа от королевы, а затем оглянулся, чтобы убедиться, что в зале находятся двое самых надежных его воинов — Мартич и Любар, два брата-великана из Волыни, прекрасно владевшие всем мыслимым оружием. Это были прирожденные воины, почти все свободное время посвящавшие отработке приемов фехтования, метанию ножей и боевых топоров, стрельбе из лука и всевозможным уловкам кулачного боя. Каждый из них мог без оружия, владея только щитом или крепким посохом, выдерживать натиск любого из викингов и даже выйти победителем из этой схватки.

— Слушаю, ваше величество.

— Эта наложница, Тора Арнасон, уже прибыла в Осло?

— Вместе с сыновьями. Остановилась в местном доме своего брата, Ивара. Отец ее, ярл Торберг Арнасон, тоже прибыл сюда.

Люди Арнасона занимались поставками продовольствия и вооружения для королевской армии.

Семейству Арнасона поход в Англию очень выгоден, вот почему оно так упорно подталкивало к нему Гаральда.

Внизу, перед входом в банкетный зал, у лестницы, ведущей в ритуальный зал, томились ожиданием еще трое воинов. Остальные, в том числе и десять рослых наемников-фризов, рассредоточились по замку и его территории. Время было лихое, военное, и Волхвич опасался, что сторонники Торы и ее сыновей могут воспользоваться этим, чтобы убрать королеву с ее скифской гвардией как последнее препятствие на пути к наследованию трона. Для них не было тайной, что и сама королева, и ярлы, поддерживавшие ее, отказывались признавать сыновей наложницы полноценными наследниками конунга конунгов.

— Уж не собирается ли наложница отправиться в поход вместе с королем и сыновьями?

— Она готова была бы пойти на это, но король опасается за жизнь своих сыновей-наследников. Впрочем, младший сын, шестнадцатилетний Олаф, требует взять его с собой. И Тора не противится его настойчивости, хотя король все еще сомневается.

— Лучше бы он сомневался, стоит ли ему самому ввязываться в эту английскую резню, предоставив «забавляться» ею коронным братьям, Гарольду и Тостигу Годвинсонам.

Волхвич понял, что речь идет о вражде между английским королем Гарольдом II Годвинсоном, против которого как раз и намерен развязать войну норвежский конунг конунгов, и его опальном брате Тостиге, который из личной ненависти к брату вызвался помочь королю Норвегии захватить его престол и провозгласить себя еще и правителем Англии. Однако в тонкости этого конфликта он не вникал, знал только, что конунг конунгов считал себя вправе добиваться британского престола, поскольку между его предшественником Магнусом Добрым и королем Дании и Англии Хардекнудом существовала некая договоренность: если кто-либо из них умрет, не имея наследника, то другому достанутся все его земли и подданные.

— Гаральд не должен идти в этот поход? — спросил командир скифской гвардии, помня о пророческих способностях королевы.

— Он не корону ищет в Англии, он ищет свою смерть, — с мрачной задумчивостью объяснила Елизавета. — Не понимаю, почему Гаральд с таким упорством добивается, чтобы я стала свидетельницей этой погибельной для него бойни? К тому же требует, чтобы на корабль я взошла вместе с дочерьми.

— Конунг-то уверен, что он добудет английскую корону и, таким образом, объединит под ней большую часть норманнского мира, — напомнил ей Радомир.

— Причем вместе с дочерьми… — еще мрачнее повторила Елизавета, с тревогой в глазах всматриваясь в залив, в который входила еще одна флотилия — около двух десятков судов, — предназначенная для пополнения и без того огромного королевского флота.

…Да, ее тревогу Волхвич понимал. Похоже, что подобный договор между Магнусом и Хардекнудом действительно существовал. А что произошло потом? У короля Хардекнуда, правившего в Дании, наследника не оказалось, поэтому после его смерти земли, в том числе и Англия, достались королю Норвегии Магнусу. Справедливо ли это? Вроде бы справедливо! А значит, теперь Англия должна пребывать под его, норвежского конунга конунгов Гаральда III Сурового, королевской властью. Поскольку он как командир скифской гвардии служит Гаральду, а не Годвинсону, то и сомневаться в праведности намерений своего правителя ему не с руки. А вот что касается принцесс…

— Мария не хочет отплывать из Норвегии, — молвил Волхвич, окидывая взглядом залив, в котором скопилось более двухсот норманнских драккаров, а также кораблей, закупленных в Германии, у которых уже имелись палубы. Ближе всех к замку стоял большой, в Испании сработанный, королевский корабль «Храбрый викинг», в котором имелись надпалубные надстройки и трюмные каюты для королевской семьи и ее охраны.

— Она предчувствует, — молвила Елизавета, зябко стягивая на груди полы расстегнутого кожушка, — как и я.

Начальник личной охраны не стал уточнять, в чем заключаются эти предчувствия, и, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Ингигерда весела, она воспринимает этот поход как захватывающее странствие, благодаря которому сумеет увидеть далекую прекрасную страну, а вот Мария почему-то мечется, волнуется…

— Знаю, — прервала его королева. — Весь прошлый вечер, когда стало известно, что Гаральд требует, чтобы Мария тоже вышла с ним в море, она горестно молилась, умоляя Господа отвести от нее эту напасть.