18. Миражи
Погодушка бушевала то со снегом, то с дождем.
— «Медведь» скрылся! — воскликнул Ефим Меркурьев, пытаясь всматриваться вдаль и ничего не видя, кроме липухи.
— Да только что я его видел… — отозвался второй покрученик Андреева, ростовец Иван Нестеров.
— Роняй парус на плотик! — приказал Дежнев. — Держи, Фомка, на восток! Отойдем мористее, чтобы не сесть на мель.
— Куда-то унесет нас, хозяин! — обратился Ефим Меркурьев к Афанасию Андрееву. — Найдем ли другие кочи?
— В море всяко бывает. Надейся, Ефим, — ответил Андреев.
«Лишь бы кочи не растерялись! — думал Дежнев. — Только бы мне их собрать!»
— Михайла, — сказал он Захарову, — спроворь-ко котельный бой. Поставь на него Нестерова.
Захаров тотчас принес из поварни большой медный котел и повесил его на мачте.
— Примечай, как надо бить, — сказал он Нестерову.
Захаров ударил по котлу колотушкой, и резкий, надрывный звук разнесся над морем.
Так, ничего не видя вокруг, дежневцы шли больше суток, тревожа море котельным боем. Снег давно перестал падать. Ветер стих. Небо стало светлеть. Но люди напрасно всматривались вдаль: ни берега, ни кочей. Горизонт скрывался в белесой мари. Люди были серьезны, встревожены.
— Никого… Видно, несчастлив выход был… Как найти нам товарищей? — волновался Бессон Астафьев, обращаясь то к Афанасию Андрееву, то к Дежневу.
— Рано нам горевать, — успокаивал ватагу Дежнев. — Где гроза, тут и ведро. Поищем товарищей. Найдем их. Мы много мористее приняли. Поверни-ко, Михайла, на полдень, к берегу. Должно быть, робята вдоль берега идут.
— Видишь, Бессонко! А ты говорил… — укоризненно произнес Зырянин, берясь за весло.
Михайла Захаров молча правил, поглядывая то на матку (компас), то в туманную даль.
Так шли на веслах много часов. Когда туман сгустился, идти стало опасно. Гребцы едва шевелили веслами.
— Фомка! Глянь-ко… — громким шепотом прохрипел вдруг Сидорка, толкая в бок задремавшего над веслом друга.
— Чего? Ты что? — встряхнулся Фомка, оглядываясь на Сидорку.
Сидорка, вытаращив глаза, глядел в море, показывая на что-то пальцем. Фомка глянул. В тот же миг его глаза приняли столь же дикое выражение, как и у Сидорки: в нескольких саженях из воды высовывалась голова страшного чудовища. Как показалось Фомке, она была более двух сажен высотою. Мокрая, она блестела словно булат. Черные круглые глаза, с лукошко каждый, глядели на Фомку, не мигая. Под тупым собачьим носом топорщились седые усы. Под усами торчали клыки, казавшиеся толще мачты. Чудовище пыхтело, сопело и злобно шевелило усищами.
— С нами крестная сила! — прохрипел Фомка.
Все мореходцы оглянулись и замерли.
— Сгинь! Пропади! — тонким голосом выкрикнул Андреев, крестя страшное видение.
— Никак сам водяной, — прошептал Сухан Прокопьев.
— Кому ж и быть, как не ему? — шепотом же ответил Меркурьев.
— Глазища-ти, братцы мои! — воскликнул Нестеров.
— Уф-ф-ф! — вдруг шумно вздохнуло чудовище, погружаясь в воду. Вода сомкнулась над его затылком.
Мореходцы растерянно смотрели то на воду, то друг на друга.
— Что за шум? — спросил Дежнев, выходя из казенки и оглядывая взволнованную ватагу.
— Во… водяной… — ответил Меркурьев, еле шевеля языком.
— Где же он, водяной?
— В воду ушел!
Вдруг у самого коча из воды показалась серая блестящая голова. Она была меньше прежней, примерно с большую тыкву; круглые стекловидные глаза злобно, но вместе с тем и с любопытством глядели на мореходцев. Седые усы шевелились. Желтоватые клыки блестели, искривляясь под водой. Чудовище ревело, пыхтело и фыркало, стараясь испугать мореходцев.
— Уж не это ли твой водяной? — насмешливо спросил Дежнев Меркурьева.
— Он! Как есть он…
— Так это ж морж!
— Да нешто это он? — изумился Прокопьев.
— А то нет? Глянь-ко на глазищи, на усищи, на клыки.
— Да вся морда та же самая! — Захаров снисходительно усмехнулся.
— Так та же была сажени в две! — недоверчиво проговорил Прокопьев.
— Дурень ты! Так это ж вас мара обманула, — объяснил Дежнев. — В маре часто временится.
— Чего в тумане не привидится! — прибавил кочевой мастер Сидоров.
— Уф-ф-ф! — снова вздохнул морж, исчезая под водой.
— Неужто и ты, Фомка, моржа за водяного принял? — весело сощурив глаза, спросил Дежнев.
— За какого водяного? Что я, моржа не видел, что ли? — смущенно ответил Фомка, отходя от борта.
Сидорка, подняв брови и почесывая затылок, взялся за весло.
В нескольких верстах от «Рыбьего зуба» на успокаивающейся зыби моря качался «Медведь».
— Мара редеет, — сказал Лука Олимпиев. — Не сесть ли нам за весла, хозяин?
— За весла, ребята! Нас, должно быть, здорово снесло на полночь, — ответил Попов, всматриваясь в даль.
— Где Дежнев? — обратилась к Попову Кивиль, дотрагиваясь до его рукава. — Мы потеряли Семена?
— Мы найдем его, — успокоил ее Попов.
— Камень! — вдруг воскликнул покрученик Тимофей Месин, стоявший на руле.
Попов вздрогнул, увидев скалу, выступавшую из воды. Коч шел прямо на нее.
— Все табань! — выкрикнул Попов.
— А! — с ужасом вскричала Кивиль. — Ексекю-птица!
Над скалой, медленно взмахивая крыльями, летела чудовищная серая птица. Казалось, она была больше коча. Ее клюв был с человека. Бросив весла, мореходцы схватились за оружие. Птица-великан бесшумно опустилась на скалу и, вертя головой, дерзко глядела на мореходцев. Вдруг ее громадный клюв раскрылся и раздался крик, показавшийся Попову знакомым и не по размерам птицы слабым.
Держа в руках пищаль, Попов не стрелял, а лишь глядел на удивительную птицу.
— Ну, шишига, нападай! — вскричал Олимпиев, поднимая пищаль и прицеливаясь.
Удима выхватил из-за пазухи засаленного деревянного идола и, потрясая им в воздухе, бормотал заклинания:
Живущий в верхнем мире велел,
Хара-Суорун назначил тебе:
Укрощенным конем, Ексекю-птица, будь,
Мелкой рыбой в воду нырни!
Уайяхт, уайяхт! Сат!
Коч медленно приближался к птице. Но странно, — всем казалось, что коч удалялся от нее: размеры скалы и птицы уменьшались. Вместе с тем мореходцы видели птицу все яснее. Теперь можно было разглядеть на ней каждое перышко.
— Что это? Птица стала меньше! — с удивлением произнес Дмитрий Вятчанин.
— Она уж с человека!
— Не больше собаки, пожалуй!
— А скала-то какая махонькая стала! Что бревно!
Птица взлетела.
— Да это же глупыш! — сообразил наконец Попов, словно пробужденный. — Глупыш! И ростом не больше любого глупыша.
— Уруй! Уруй! — радостно воскликнул Удима, видимо приписывая уменьшение размера птицы своим заклинаниям.
— Гляньте-ка, глупыш снова растет!
Удалявшаяся птица быстро увеличивалась, делаясь все более неясной, неразличимой. Когда размах ее крыльев достиг нескольких десятков сажен, птица стала сливаться с туманной дымкой и наконец исчезла.
Глухой удар об обшивку коча заставил Попова глянуть через борт. Он увидел бревно, недавно казавшееся грозной скалою. Попов заметил на бревне следы топора.
— Поднять бревно!
Покрученики подняли находку баграми.
— Нос «Соболя»! — распознал обломок Вятчанин.
Попов видел, что это правда. Он узнал на конце бревна голову соболя, острую, ушастую, черноглазую. Он вспомнил, как при шитье кочей Игнатьев советовался с ним, как лучше вырезать соболя.
— Нос «Соболя», — повторил Попов, оглядывая ватагу.
Липуха еще летела непроницаемой массой, когда из выхода средней заборницы «Лисицы» показалась голова промышленного человека — Сергея Осколкова, и он прокричал:
— Течь в заборнице!
Кормщик «Лисицы» Борис Николаев, крупный мужчина с большими, слегка грустными глазами, спустился вниз. Там он попал в воду, доходившую до щиколотки.
— Где течь? — спросил он светившего фонарем Осколкова.
— Разве увидишь за ящиками да за мешками? Вишь ты, все завалено, — ответил Осколков.
— Никифор! Кирюшка! Сюда! Разберите кладь, найдите течь.
В носовой заборнице-поварне Николаев также обнаружил воду.
— Обшивка разошлась… — заключил Николаев, осматривая место течи.
— Мох повыбило, — сказал Осколков. — Нешто это конопатка? Надо бы паклю…
— Всем работать в средней заборнице, — приказал Николаев. — Четверым отливать воду. Вам — конопатить щели.
Наверху из десяти человек ватаги остался лишь рулевой.
В полутемной заборнице закипела работа. Деревянные ведра, перебрасываемые из рук в руки, мелькали то к выходу, то от него. Воду выплескивали на плотик. Кирилл, Никифор и Сергей стучали молотками по тупым долотам, заколачивая в щели просмоленный мох. Кадки с мохом на всякий случай стояли в каждой заборнице.
— Никишка, дай-ка молоток, — нетерпеливо проговорил Николаев, недовольно наблюдавший за работой. — Из тебя, братец ты мой, такой же плотник, как пыж из соленого огурца. Вот как надо заколачивать!
Обливаясь потом и постепенно переходя из одной заборницы в другую, мореходцы работали много часов, не думая об опасности. А коч тем временем, то качаясь с боку на бок, то ныряя, то взлетая на гребни волн, бежал по океану, потерянный, окруженный мглой.
Погодушка стихла и посветлело, когда Борис Николаев, потный и измученный, поднялся из заборницы на мостик. Напрасно он всматривался в даль: легкий туман, мара, и больше ничего.
Николаев давно оставил семью в Якутском остроге. Он тосковал по жене и по любимой дочери. Стоя на мостике коча, Николаев думал о них: «Что-то делает женка? Сейчас утро… Должно быть, по воду пошла… А дочурка Аленушка? Проснулась, верно; глазенки протирает… Увижу ли я вас снова? Но что это? Коч как будто?»
— «Рыбий зуб»! — вскричал Осколков.
— Какой «Рыбий зуб»? «Медведь» это! — возразил ему Кирилл.
Судно неясно виднелось сквозь туманную дымку.
— А ну, ребята, на весла! Поспешим к товарищам! — приказал Николаев.
Оранжевая заря ширилась на востоке. Красный диск солнца проглядывал у горизонта сквозь полосы облаков. Море сверкало изумрудом.
— Второй коч показался!
— Робята! Вон и третий!
— Что за наваждение! — удивился Осколков. — Коч будто летит… Ей же богу, он над водой!
— Они все над водой!
Действительно, над более темной, чем небо, поверхностью океана виднелась светло-зеленая полоса неба. По ней, разрывая белые облака, бежали призрачные кочи. Дежневцы не знали причин миража. Люди поняли это необычайное явление двумя столетиями позже. Оказалось, что воздушные призраки вызывает искривление лучей света. Но каково же было дежневцам, не знавшим этого! Вся ватага «Лисицы» бросила весла и с ужасом смотрела на призрачные кочи. На них виднелись люди, взмахивали весла; на среднем, как будто на «Рыбьем зубе», какой-то человек стоял на носу, махал шапкой.
— Глянь-ко, ребята! На правом-то коче, «Медведь» будто, кто-то с пищалью вышел.
— Стреляет!
— Выстрела не слышно…
Мореходцы смотрели друг на друга.
— А ведь был выстрел! И огонь, и дым…
— Шапками машут!..
— Ты думаешь, это наши кочи? Настоящие?
— Дурень, да нешто кочи по воздуху летают?
— Высота-то какая!
Под кочами, словно тени в воде, обрисовались их опрокинутые изображения.
Парус «Лисицы» заполоскался. В тот же миг все заметили, что призрак «Медведя» сдавился в лепешку, затем растянулся чуть не вчетверо. Мачта прыгнула вверх, поплясала в воздухе, снова спустилась на место.
«Рыбий зуб» разорвался пополам. Нос его поднялся вверх, корма опустилась к самой воде. Левый, похожий на «Бобра», коч прыгнул, словно лягушка, вперед, затем отскочил назад. «Боже мой! Что же это! — думал Борис Николаев. — Что значит эта чертовщина? Живы ли наши товарищи? Не души ли погибших пугают нас?»
Чудовищная пляска теней в облаках продолжалась. Мореходцы «Лисицы» молча наблюдали таинственное явление. Резкий порыв ветра рванул парус. Коч качнулся. Призрачные кочи стали растягиваться, извиваясь змеями, стали сливаться с зеленоватым; фоном.
— Пропали! — воскликнул, протирая глаза, Осколков.
— Дьявол над нами потешался.
— Пойдем в ту сторону, где было видение, — решил Николаев. — Может быть, и встретим кочи.
В самом деле, скоро, теперь уж не в облаках, а на море показался «Рыбий зуб». Показались и «Медведь» с «Бобром». Это были уже не призрачные, а настоящие кочи. Все четыре судна сблизились.
— Ты ли это, Семен Иваныч? — не помня себя от радости, прокричал Николаев.
— Вы ли это, робятушки? — не менее взволнованно отозвался Дежнев.
— Ты же нам призраком в облаках показался!
— Марево это, робятки, шутки шутит. Бывает это в море. Бояться нечего.
— Несчастье с «Соболем». Глядите! — Попов поднял над бортом выловленный в море обломок. — Погибли товарищи…
— Нет и «Сохатого»…
— Вижу, разбился «Соболь», — сокрушенно произнес Дежнев. — Но погибли али нет товарищи, не ведомо. Пойдем их искать. Держаться всем вместе. Пойдем на полдень, к берегу.
Несколько дней Дежнев медленно двигался к западу, упорно и безрезультатно осматривая берега. Он пытался найти хоть кого-нибудь из ватаг «Соболя» и «Сохатого». Иногда, высаживаясь на берег, мореходцы находили следы недавних стоянок чукчей. Но ни одной яранги на берегу не было.
Однажды утром рулевой Михайла Захаров прокричал:
— Нос Эрри виден!
Дежнев долго всматривался в черный массив знакомого носа. Затем он повернулся в сторону берега. Там, в извилистой трещине, блестела речка.
— Федя! — крикнул Дежнев Попову. — Проведай-ко ты с Ерофеем ту речку. Далеко от моря не уходите. Я же тем временем пройду с Борисом версты на две, на три подальше.
— Слышу, — ответил Попов. — К самому носу, думается, идти нет надобности. Мезенец с Пустоозерцем не дальше сих мест потерялись.
«Рыбий зуб» с «Лисицей» ушли к западу. «Медведь» и «Бобер» бросили якоря возле устья речки.
Ясень. Кучевые облака таяли, освещаемые солнцем. Лишь у самого горизонта виднелись остатки синевиц. Лазоревые волны, догоняя друг друга, бежали к берегу. Птичьи голоса оживляли день, казавшийся спокойным и радостным. Наблюдая за спуском карбаса, Попов провожал глазами стаи быстрых люриков, проносившихся с возбужденным стрекотанием. Радостно улыбаясь, Кивиль оглядывалась на кайр, пронзительно кричавших и неуклюже махавших короткими крыльями. Забавляли ее и юркие чайки-моевки, кружившиеся вокруг кочей. Кивиль кидала им кусочки сушеной рыбы. Чайки стремительно бросались за подачкой и, крича, дрались из-за кусков.
Попов готовился спуститься в карбас, когда Кивиль взяла его за руку и сказала:
— Возьми меня, Федя.
Минутой позже они уже отвалили от коча, сопровождаемые Дмитрием Вятчаниным и Удимой. Попов правил кормовым веслом. Болтая рукой в воде, Кивиль следила за лебедями, летевшими под облаком.
Карбас пристал к берегу. Подошел и карбас кормщика «Бобра», Ерофея Агафонова. Мореходцы высаживались в куяках и шлемах, вооруженные пищалями и саблями.
Агафонов, плотный и мускулистый, неторопливо вышел на берег. Ему было лет тридцать пять. Черная, подстриженная усеченным конусом борода придавала его лицу что-то татарское. Отец Ерофея, стрелецкий десятник Степан Агафонов, служил в Москве. Он неохотно отпустил сына в далекую Сибирь. Но жажда приключений помогла Ерофею победить отца.
— Красавица хочет поохотиться, — снисходительно улыбаясь, проговорил Агафонов, указывая глазами на лук Кивили.
Попов слегка улыбнулся.
— Ну, что же, Ерофей, поднимемся, пожалуй, повыше да глянем оттуда на берег.
Двое спутников Агафонова остались сторожить карбасы. Мореходцы стали пробираться по кочкам болотистого берега к глинистому косогору. Они забрались по нему на равнину, расположенную на две-три сажени выше уровня океана.
Поднявшись, Кивиль вскричала от радости: чудный коричнево-зеленый ковер из мха и трав расстилался у ее ног. Он был украшен разноцветными цветочными узорами. Голубели пятна незабудок, синели колокольчики; белели цветы морошки; местами красовались скопления желто-белых маков.
Пока Кивиль собирала цветы, мужчины оглядывали тундру. Волнистая, она понемногу поднималась, подходя к горной цепи. Справа тундру прорезало глубокое, извилистое русло речки. Бежавшая между узких и высоких берегов, речка виднелась лишь на поворотах. Левее поднимался холм. На его голой вершине, саженях в пятидесяти от мореходцев, белели неподвижные фигуры нескольких сов-белянок.
— Кивиль! Вон тебе дичь! — Попов указал на белоснежных хищниц.
Кивиль вскочила и выдернула стрелу из колчана. Мягким, кошачьим шагом она направилась к совам. Однако совы сейчас же поднялись и, тяжело махая крыльями, улетели. Даже невозмутимый Агафонов и тот удивился их зоркости:
— Вот так совы! Эти белянки и днем видят, как ночью.
Мореходцы осмотрели две-три версты берега. Признаков высадки Игнатьева и Пустоозерца не было.
… День склонялся к вечеру. Показались «Рыбий зуб» и «Лисица». Они быстро подходили, подгоняемые попутным ветром.
— Что-то все молчат, — проговорил Попов, всматриваясь в кочи. — Уж не случилось ли чего худого?
В молчанье на «Рыбьем зубе» спустили парус. На «Медведе» и «Бобре» почуяли недоброе. Дежнев подошел к борту.
— Не нашли? — нетерпеливо закричал Попов.
— Людей не нашли. Мачту лишь выловили, — отозвался Дежнев. — Погибли, видно, товарищи…
Люди обнажили головы.
— Тяжела утрата, — сказал Дежнев. — Но ни стоять на месте, ни вернутся не можем. Стоять будем — всем погибель. Вернемся ни с чем — срам будет: товарищи погибли, а мы, живые, дела не сделали. Одна дорога у нас: вперед!
— Вперед! — закричали мореходцы на всех кочах.
— Всем держаться у меня на виду, — продолжал Дежнев. — Без моего приказа на берег не сходить. Катай якоря!
Солнце спряталось за грядами синевиц у северо-западного горизонта. Вечернее небо окрасилось багрянцем. Сняв шапку и прислонясь к мачте, Попов смотрел вдаль. Его брови нахмурены, у губ легла горькая складка. Ветер трепал волосы приказчика, освежал высокий лоб. Глядя на красные блики зари, прыгавшие по волнам, Попов мало-помалу успокоился. Складка меж бровями разгладилась, взор приобрел прежнюю ясность. Кивиль, издали наблюдавшая за ним, заметила эту перемену, подошла и взяла его за руку.
Край паруса, колеблемый ветром, гудел над головами Попова и Кивили. Волны глухо били в обшивку коча. Рассекая черные волны, коч резво бежал над мрачной пучиной океана.
