9. Улуу
Охотники поднялись до рассвета. Пока кормили собак да запрягали их в нарты, стало светать.
На охоту собралось десять человек. Фомка с Сидоркой, конечно, были средь них. Из зимовья выехали на пяти нартах. Собаки бодро бежали по рыхлому снегу.
Здешний лес не был похож на тот жалкий, тонкий лес, что рос в низовьях Колымы. Здесь деревья были толще и выше. Лес состоял не из одной лиственницы. Местами попадались березовые рощи, заросли осинника, высокие тополи.
Верст через пятнадцать остановились. Стало трудно ехать на нартах. Камни, валежник и бурелом заставляли делать объезды. Охотники надели лыжи. Попов, Удима, Фомка и Сидорка пошли вперед. Остальные должны были идти с нартами по их следу.
Впереди шел Удима, прокладывая лыжню. За ним, один за другим, — Фомка, Попов и Сидорка. Фомка взял с собой рыжую лайку Хитрого.
Пищаль была у одного Сидорки. Фомка и Попов были вооружены лишь рогатинами да ножами. Фомка не признавал иной охоты на медведя, кроме охоты с рогатиной. Охотиться на медведя с пищалью, по его мнению, — глупое баловство.
— Перво-наперво, — говаривал он, — пищаль может дать осечку, а если зверь близок, — тут тебе и конец. Опять же, с первой пули навряд ли ведмедя убьешь. А заряжать-то ее, пищаль, и-и, как долго… Нет, робята, слушайте старика: нет надежнее доброй рогатины.
Попов также предпочитал рогатину. Его увлекали волнующие переживания единоборства со зверем. Он жаждал рукопашной схватки, в которой обострены все чувства, на одной чашке весов — сила, мужество и ум человека, а на другой — сила и хитрость зверя. Попов гордился своей победой над могучим зверем, хозяином леса.
Удима же должен был лишь показать берлогу. Якуты боялись и почитали медведя, и от Удимы никто не ждал, что он может убить зверя. Удима был вооружен пальмой и саадаком. В руке, как и другие лыжники, он держал батожок с широким нижним и крючковатым верхним концами.
Лес покрывал всю гору. Чем выше поднимались охотники, тем тоньше становились деревья. Местами появлялись полянки и кустарники. Часто приходилось обходить большие камни, засыпанные снегом.
Мороз крепчал. Воздух был неподвижен. Скрип снега, треск задетой ветки — каждый звук в лесной тиши был слышен далеко. Бледно-голубое небо просвечивало меж ветвями.
Хитрый бежал впереди, проваливаясь в снег по брюхо. Вдруг собака оглянулась, как бы недоумевая: перед ней был пологий спуск. Удима подал знак охотникам. Затем, сев верхом на батожок, он покатился вниз по склону, правя батожком, как рулем.
Охотники последовали за Удимой тем же способом. Хитрый скатился кубарем. Под горой прошли еще с версту. Хитрый, бежавший впереди, остановился и зарычал. Шерсть на его спине поднялась дыбом.
— Ведмедя учуял! — тихо сказал Фомка.
Он подозвал Хитрого, взял его на сворку и снял ножны с пера рогатины. Хитрый рвался вперед, натягивая сворку.
К великому удивлению охотников, до них донеслись голоса людей.
— Фома, — сказал шепотом Попов, — обожди здесь с Хитрым. Мы глянем, что там за люди.
Фомка остановился. Попов, Сидорка и Удима стали осторожно пробираться дальше.
Перед ними открылась гряда больших мшистых камней, полузасыпанных снегом. Охотники добрались до камней и выглянули из-за них.
Посреди прохода между скал сидел громадный бурый медведь. Видимо, это был шатун, не успевший залечь в берлогу. Шагах в двадцати от него стоял старый якут. Он держал шапку в руках и низко кланялся медведю, что-то говоря по-якутски. Поодаль стояло человек десять якутов, державших под уздцы волновавшихся коней. Медведь сидел на дорожке, глядя на старика маленькими глазками.
Едва удерживаясь от смеха, Попов ткнул в бок Удиму и прошептал:
— Толкуй, что старик говорит медведю.
— Он говорит, — зашептал дрожавший от страха Удима, — он говорит: «Улуу-Тойон! Ты — хозяин леса. Не гневайся, Улуу-Тойон! Мы пришли не для того, чтобы тебя обидеть!»
Медведь подозрительно повел носом и заворчал. Старик упал на колени.
— Толкуй, что отвечает медведь, — нетерпеливо шепнул Попов замолчавшему Удиме.
— Улуу-Тойон гневается. Он спрашивает, зачем якуты пришли в его лес.
Старик, дрожа и кланяясь в землю, снова заговорил плачущим голосом.
— Старик сказал, — продолжал Удима, — он провожает дочь Кивиль с ее женихом до его юрты. Будет свадьба. Старый якут сказал: «Уважь меня, Улуу-Тойон! Пропусти нас, а то, Кур… Курсуй, жених, откажется от моей дочери».
Тут Удима быстро замотал лицо длинными ушами малахая.
— Дальше! — нетерпеливо шепнул Попов.
— «Курсуй богат. Кивиль говорит: “Он стар и зол, не хочу за него замуж”. Но я — бедный старик. Курсуй даст мне за нее двух кобыл и коня».
— Старый черт! — вырвалось у Попова.
— «Уважь, Улуу-Тойон, — говорит старик, — пропусти нас».
Старик поклонился, коснувшись лбом снега. Громкий лай собаки заставил Попова оглянуться. Хитрый вырвался от Фомы, перескочил через камни и кинулся к медведю. Рассерженный медведь встал и щелкнул зубами. Хитрый звонко лаял, бросаясь к нему то с одной стороны, то с другой.
Старик-якут упал ничком в снег и вопил:
— Улуу-Тойон! Смилуйся!
Медведь пытался поймать собаку. Его налившиеся кровью глаза остановились на старике. Он заревел, шагнул к старику и схватил его за голову зубами. Снег окрасился кровью.
Возбужденный запахом крови, медведь в десяти шагах увидел Фомку. Без лыж, без кухлянки, шапки и рукавиц Фомка стоял перед ним, готовый к бою. Встав на дыбы, медведь с ревом двинулся на него. Хитрый сзади хватал зверя за ляжки. Но медведь не обращал внимания на собаку.
На дыбах медведь был выше Фомки головы на две. Саженная фигура мохнатого зверя заслонила Фомке и лес, и сугробы, и небо.
Фомка пригнулся, и, когда медведь приблизился, перо рогатины сверкнуло, мгновенно поднятое. Фомка вонзил рогатину в грудь медведя и, быстро передвинув обе руки к ее пяте, сунул рогатину вперед.
Попов увидел, как громадный зверь опрокинулся. Фомка не выпустил из рук рогатины. Со всею силой навалился он на нее, прижимая медведя к земле.
Неожиданно опрокинутый, медведь растерялся и оробел. Он беспомощно мотал задранными кверху лапами, стараясь перевернуться и встать на ноги. Подбежавший Попов также всадил в медведя рогатину. Фомка тотчас же выхватил свое оружие из тела зверя и нанес ему новую рану. Прижатый к земле двумя рогатинами, медведь испустил последнее дыхание. Фомка и Попов выдернули рогатины из туши зверя и стояли, утирая пот.
Увидев Улуу-Тойона мертвым, якуты осмелели, подошли ближе. Они кричали, негодуя и угрожая русским.
Молодая девушка-якутка бросилась к старику, залитому кровью. Она стала его тормошить, увидела, что он мертв, и заплакала.
— Кивиль! — окликнул ее Попов.
Девушка удивленно глянула на него. Попов увидел юное лицо, большие черные глаза, полные слез. Скулы девушки не слишком выдавались, ее нос был с горбинкой — изредка встречающаяся меж якутами черта тюркской расы. Черные косы спускались на спину девушки. С удивлением она смотрела на русского воина.
Девушка приглянулась Попову с первого взгляда: перед молодым охотником стояла черноглазая красавица-якутка.
— Удима, — проговорил Попов, — спроси, кто же ее жених. Да где ты?
Удима подошел. Его лица почти не было видно, так оно было закрыто шапкой.
Девушка показала на невысокого плотного якута лет пятидесяти, неподвижное жесткое лицо которого было обезображено шрамом.
— Спроси, — сказал Попов, — хочет ли она идти за него замуж?
— Нет! Не хочу! — воскликнула девушка, вскакивая на ноги.
Курсуй схватил ее за руку.
— Обожди, — спокойно продолжал Попов, отстраняя Курсуя. — Спроси ее, Удима, не лучше ли ей пойти замуж за меня?
— Да! — тотчас же ответила девушка, опуская глаза.
— А, хан ыт харах! — сквозь зубы прошипел Курсуй и, выхватив нож, бросился на Кивиль.
В ту же секунду Попов с размаху ударил Курсуя кулаком. Курсуй упал навзничь, и нож выпал из его руки. Через мгновение он уже поднимался, задыхаясь от злобы. Свита Курсуя схватилась за ножи и копья. Началась свалка.
Попов и Фомка отбивались рогатинами. Сидорка выстрелил из пищали, а затем, схватив ее за ствол, стал молотить прикладом, словно цепом.
Крики, визг девушки, лай собаки, ржание коней — все смешалось. Двое приспешников тойона упали замертво. Раненые начали отступать к коням.
Еще несколько мгновений — и якуты побежали. Они вскочили на коней и умчались, бросив девушку, мертвого старика и двоих воинов, убитых в схватке. Девушка плакала над стариком.
Попов уставился в бессмысленно улыбавшееся лицо Удимы, глядевшего вслед якутам.
— Ты что? — спросил Попов.
— Это он — тойон Курсуй Бозекович.
— Твой хозяин?
— Он.
— То-то я смотрю: ты рожу упрятал! Испугался?
— Если бы он узнал, убил бы.
— Не бойся, коли ты с нами. Давайте-ка похороним старика.
Попов и его товарищи занялись приготовлением могилы. Они отвалили несколько камней и с помощью ножей и топоров выкопали в земле неглубокую яму. Попов подошел к девушке, тронул ее за плечо и стал объяснять, что хочет похоронить старика. Сначала девушка испуганно смотрела на него, не понимая. Наконец она поняла, отрицательно закачала головой, закрыла старика своим телом, что-то говоря по-якутски.
— Ну-ка, толкуй, Удима.
— Она говорит: «Якута не хоронят в яме. Там его схватит злой Хомуллагас. Якута хоронят высоко. На дереве. Там его увидит Юрюнг-Айыы-Тойон, добрый бог. Юрюнг-Айыы-Тойон не отдаст его Хомуллагасу».
Попов развел руками и, подумав, сказал Удиме:
— Ну что ж, делай по своему обычаю.
Удима срубил несколько молодых елок и отсек их ветви.
Выбрав развесистую сосну, Удима забрался на нее, принял от Сидорки заготовленные жерди и уложил их на ветвях дерева, сделав своего рода помост.
Мертвец был поднят на помост, Удима положил его на жерди головой к югу и привязал веревкой к дереву.
Девушка следила за работой Удимы, шепча какие-то слова, может быть, заклинания.
— А этих двоих, — сказал Попов, указывая на оставшихся мертвецов, — мы подарим богу Хомуллагасу, чтоб и он не обиделся.
Трупы положили в яму, приготовленную для старика, и завалили камнями.
Едва покончили с похоронами, как послышался лай собак и крики охотников. Подоспели люди, шедшие сзади с нартами. Они сняли с медведя шкуру, разрубили его тушу на куски и погрузили мясо на нарты.
Было уже поздно, когда охотники двинулись к зимовью. В лесу стало сумрачно. Наевшиеся медвежьего мяса собаки дружно тянули нарты.
Попов радовался. Перед ним на нартах сидела черноглазая девушка, его будущая женка.
