Глава 7
Сначала Бухвостов не на шутку рассердился, когда узнал, что в Крыму украли не старого знатного мурзу, а мальчишку. Пусть он родовит и сын известного ханского вельможи, но какой от него прок? Что он может знать о замыслах хана Гирея и турок, если по молодости лет проводил время на охотах и в пирах? Где были глаза питомцев отца Зосимы, или какая татарская ведьма напустила в них туману, заставив все на свете перепутать? И как быть теперь — ведь не пошлешь снова казаков к Крым утащить еще одного мурзу? По два раза кряду такое не удается!
Однако виду, что расстроен, Никита Авдеевич не подал. Только крякнул с досады и затворился в горнице, велев себя никому не беспокоить. Некоторое время он еще ворчал себе под нос что-то о сопляках, которым нельзя доверить серьезного дела, и старых дурнях, которые их пестуют, но гнев быстро осел на дно души, уступив место надежде: что Господь ни сделает, все к лучшему. И не дано смертному заранее ухватить слабой своей мыслью глубину провидения, отдавшего в руки лихих казачков не старого Алтын-каргу, а его наследника.
Надо как следует раскинуть мозгами и повернуть все к государевой выгоде. Вести идут быстро — гонцы летят сломя голову, не зная сна и отдыха, поспевая лишь сменить лошадей, а татарчонка будут везти долго, есть время подготовиться к встрече. Главное, молодого мурзу привезли в Азов, а там уже проще…
День догорал, начало смеркаться, по углам горницы легли серые тени. Под образами в красном углу яркой точкой редел огонек неугасимой лампады, бросая желтоватые блики на золоченые ризы старинных икон. Поглядев на них, Никита Авдеевич вдруг радостно рассмеялся, бухнулся перед образами на колени и осенил себя крестным знамением: надоумил Господь! Дал бы теперь сил и разума свершить все, как задумано!
Зря он гневался на питомцев отца Зосимы, зря ругал их последними словами, — напротив, они, сами того не ведая, сделали ему неоценимый подарок! С Божьей помощью Бухвостов будет мудрым, аки змий, хитрым, как лиса, и терпеливым, как девка-кружевница, которая день за днем, не разгибая спины, плетет замысловатые узоры Так и он, не жалея сил и времени, будет измышлять все новые и новые хитрости, связывая узелок с узелком. Все одно — молодому мурзе от него теперь некуда деться! Даже если старый Алтын-карга узнает, где содержат сына, и начнет переговоры о выкупе, согласиться на них или отказаться вправе только сам Никита Авдеевич. А он своего не упустит!
Конечно, многие воспротивятся его замыслу, начнут спорить и отказываться, но он их уломает. В конце концов, можно и власть употребить, а там уж как в пословице: только в горку тяжело, а под горку санки сами катятся. Ничего, уговорим, улестим, где силой, а где щедрыми посулами.
Так, а кого же позвать поглядеть на татарчонка и поговорить с ним для первого раза? Человек тут нужен смышленый, доверенный, которому потом придется в это дело по уши влезть и не отступаться. Пожалуй, лучше всех подойдет Макар Яровитов. Смекалкой его Бог не обидел, отваги ему тоже не занимать, проверен много раз в опасности и язык за зубами держит крепко, даже сильно во хмелю. Бывало, этот боярский сын вылезал невредимым из страшных передряг, словно мать его в детстве заговорила. Такой быстро поймет, что от него требуется, и пойдет хоть к черту в зубы. Вот его и позовем…
После весточки от Паршина минула почти неделя, пока довезли до Москвы пленника. Стоя у открытого окна своего терема, Никита Авдеевич увидел медленно въезжавших во двор запыленных казаков. Среди них, привязанный к седлу, устало покачивался на лошади стройный молодой человек в богатой, но грязной татарской одежде.
— Антипа! — не оборачиваясь, крикнул Бухвостов. Услышал скачущую походку горбуна и приказал: — Пошли за Яровитовым. Пусть немедля будет здесь. А магометанина отправьте на задний двор.
— Пытошную готовить? — шмыгнул носом шут
— Баню вели истопить, — криво усмехнулся Никита Авдеевич. — Да кликни Павлина Тархова, он лучше всех гостей попарит.
— Во-о-на, баню, — протянул Антипа. — По мне, так я бы его сразу к Пахому, в пытошную.
— Делай, что велят! — Бухвостов для острастки притопнул каблуком. — Может, еще и будет по тебе. Шевелись!
Горбун убежал. Дьяк еще немного постоял у окна, наблюдая, как пленника сняли с коня и поволокли через сад к другим воротам, за которыми скрывалась тайная резиденция Никиты Авдеевича. Вот у ворот появилась огромная фигура похожего на медведя стрельца Павлина Тархова, одетого в долгополый лазоревый кафтан. Павлин легко вскинул татарчонка на плечо, протиснулся в щель между приоткрывшихся створок, и ворота немедленно захлопнулись. Все! Теперь Рифат выйдет оттуда только по слову Бухвостова.
Никита Авдеевич облегчённо вздохнул и пошел вниз: чваниться ни к чему — надо приветить казачков, молвить им ласковое слово, наградить за службу подарками. Заодно расспросить: каковы дела в Азове, спокойно ли в Диком поле, какие новости доходят из Крыма и Турции? Пусть станичники на славу угостятся и отдохнут с дороги, а там и в обратный путь.
Яровитов не заставил себя ждать. Когда Бухвостов подошел к воротам своей тайной резиденции, Макар уже нетерпеливо прохаживался там, сбивая головки одуванчиков кончиком длинной плети. Из-за сдвинутой на затылок шапки на его лоб падали русые кудри, глаза озорно блестели.
— Доброго здоровья, Никита Авдеевич, — поклонился он дьяку. — Никак, привезли?
— Привезли, — важно кивнул Бухвостов.
Он стукнул тяжелым кулаком в ворота. Караульные стрельцы впустили его и Макара.
— Сейчас давить не надо, пусть созреет, — шагая по деревянным мосткам к дому, предупредил дьяк. — Отец у него в молодости отчаянный был. Если и у сынка кровь горячая, как бы промашки не вышло.
— Ну да, — засмеялся Яровитов. — Сын в отца, отец во пса, а вместе в бешеную собаку! Одно слово — ордынцы.
— А по мне, хоть бы и пес, лишь бы яйца нес, — в тон ему ответил Никита Авдеевич, пряча в бороде лукавую усмешку.
— Ой ли? — покачал головой Макар. — Как бы нам не опростоволоситься. Можно ли татарину верить?
— Увидим, — поднимаясь на крыльцо, буркнул дьяк. — Не зря говорят: корова черная, да молоко у ней белое! Вот и попробуем мурзу выдоить.
Они прошли через сени и оказались в длинной сумрачной комнате. В углу сидел на лавке пленник; его обритая голова успела обрасти короткими темно-русыми волосами. Левый рукав халата был разорван, сапоги покрыты коркой грязи. Напротив него, за столом, сидел Павлин Тархов и разглядывал красную шапку, отороченную мехом степной лисы. Зеленые камушки, вставленные вместо глаз хищницы, загадочно мерцали.
Павлин встал, степенно поклонился дьяку и Яровитову, потом прошел за спину татарина и замер. Рядом с огромным стрельцом сидевший на лавке рослый Рифат оказался заморышем. Никита Авдеевич не спеша уселся за стол, указал Макару устроиться рядом и, как бы невзначай, обронил:
— Поесть-то ему дали?
— Не хочет, — пробасил стрелец.
— Э-э, — сокрушенно покачал головой дьяк, — Ты чего же от нашего хлебушка отказываешься? Не дело!
Рифат молчал и не поднимал головы. Однако по тому, как чуть дрогнули его пальцы, как напряглись плечи, Бухвостов понял: татарчонок знает русский язык. Но захочет ли он в этом признаться? Ну, не захочет и не надо!
— Голодный сидишь? — перейдя на татарский, участливо спросил дьяк. — Отвечай!
Молодой мурза молчал. Никита Авдеевич мигнул Павлину, тот сграбастал Рифата и, как котенка, поднял над лавкой.
— Прикажешь на дыбу? — Стрелец встряхнул пленника.
— Пусти! — дернулся татарин.
Он поднял голову, и дьяк увидел его лицо — юное, красивое, но какое-то безжизненно-бледное, с потухшими глазами.
— Ну вот, а прикидывался немым, — улыбнулся Макар.
— Отпусти, — махнул рукой Бухвостов, и стрелец бросил Рифата на лавку. Тот хотел вскочить, но огромная ладонь прижала его, не позволив подняться. Татарин побледнел еще больше и задышал судорожно и часто, как вытащенная на берег рыба.
— Я не слышу, не слышу, — сдавленно просипел он. — Твои люди сильно били меня. Ударили в ухо, я ничего не слышу!
— Врешь, слышишь, — подскочил к нему дьяк, ловя ускользающий взгляд пленника. — Как про дыбу заговорили, враз услышал! Огня хочешь?
— Отец выкуп даст, — дернулся Рифат, но стрелец держал крепко. — Сколько тебе нужно?
— Много, — засмеялся Никита Авдеевич. Пленник, наконец, открыл рот! — Хватит ли у него богатства, чтоб расплатиться со мной?
— Иляс-мурза очень богат, он ничего не пожалеет. Пошли к нему своего человека, я напишу отцу.
— Хорошо, хорошо, — поощрительно улыбнулся Бухвостов. — Значит, орда не будет воевать, если мурза дает выкуп за тебя? Если война, то какой же выкуп?
— Я слышал, что будет поход, — почти простонал подавленный татарин — Но отец все сделает для меня.
— Какой поход? — гнул свое дьяк. — Куда пойдет орда?
— Под Азов. — Рифат понял, что проговорился, и зло заскрипел зубами.
Бухвостов и Яровитов многозначительно переглянулись: крымчаки не двинут конницу под Азов без ведома турецкого султана. Да и не способна одна орда, без помощи турок, взять крепость. Вернее всего, они пойдут туда вместе. Но только ли под Азов, не хлынут ли степняки и янычары на Русь?
— Когда пойдут? — снова подступился к пленнику Никита Авдеевич. Но татарин снова замкнулся, и дьяк вернулся к столу. Тяжело сел и подпер голову рукой.
— Не хочешь по-хорошему? — вкрадчиво спросил Макар. — Как же тогда переговоры о выкупе?
— Деньги будут, — презрительно скривил губы успевший немного оправиться Рифат. — Посылай гонца к мурзе.
— А если не пошлем?
— Алтын-карга великий воин, — гордо выпрямился татарин. — Он заставит тебя вернуть сына.
— Ага, — зевнув, согласился Бухвостов. — Пугала баба лешего в лесу, да сама в болоте и утопла. Чего ты перед нами хорохоришься? Ты же болдырь! Всякому известно, что сына татарина и русской презирают в орде и кличут болдырем!
— Ты!.. — Рифат хотел броситься на него, однако стрелец оказался проворнее. Он поймал татарина за руки, вывернул их назад и уперся ему коленом в спину, грозя сломать хребет. Пленник взвыл от боли, глаза его яростно сверкнули.
— Вот-вот, ожил, молодец, — равнодушно глядя на него, отметил дьяк. — Не нравится правда-то, обидно слушать?
— Ты мне за все заплатишь, — брызгал слюной Рифат. Он даже не заметил, что давно говорит с Бухвостовым на русском языке.
— Дурак! — лениво процедил Никита Авдеевич. — Ты еще не знаешь, какова может быть моя плата. Могу расплатиться огнем и кнутом, могу — дыбой и каленым железом, могу — колодкой на шею и голодом. Но могу и по-другому.
Молодой мурза обмяк и теперь понуро сидел, обхватив руками голову, словно хотел заткнуть уши и больше не слышать, что говорит этот дородный пожилой русский. О Аллах, уж лучше бы они начали его пытать и предали смерти, чем заставляют сносить оскорбления.
— Знаешь, сколько татарских вельмож отложилось от орды и стало верно служить великому государю? — продолжал Бухвостов. — Со времен Мамая мурзы переходят к нам. Даже царь Борис Годунов был потомком татарского мурзы. Что тебе орда? Рано или поздно ей придет погибель, а Русь была и будет стоять! Охота пресмыкаться перед ханом и турками? Ты же больше чем наполовину русский, чего тебе за магометанскую веру держаться? Пять раз намаз совершать, вина не пить, закон шариата соблюдать. Скажешь, зато можно иметь четыре жены? Ну и что? Отец твой с одной живет. Мы и тебе тут славную невесту найдем, а девок дворовых и так сколько хочешь, гуляй гоголем, пока сила есть. Вот давай и поговорим о другой моей плате: за все заплачу тебе сохранением жизни и почетом. Свободу дам, а государь за службу деревеньку пожалует.
Рифат смотрел на него со смешанным чувством недоверия и страха: никак не мог уловить, куда клонит хитрый русский. То он пугает огнем и дыбой, а то заводит речь о мурзах, перебежавших из орды на Москву, и обещает женить. Зачем его украли? Зачем везли через море и через всю огромную страну на далекий север? Дома отец и мать хотели найти ему русскую жену, а здесь того же хочет важный бородатый урус? Зачем, что ему от него на самом деле надо? Узнать, куда и когда пойдет в поход орда? И кто тот человек, что сидит рядом с пожилым урусом? Он значительно моложе, и у него лицо бывалого воина. В этом Рифат не мог ошибиться. Но почему второй урус почти все время молчит?
— Чего тебе от меня нужно? — прошептал сбитый с толку татарин. — Я же предложил тебе выкуп!
— У вас там все одно междоусобица, — словно не слыша его, говорил дьяк. — Ногайская орда к себе тянет, Белгородская — к себе, а Каменецкая давно на хана волком смотрит. Только и ждут, чтобы отложиться от Гирея. А если ты вернешься, людишки Азис-мурзы тебя прирежут! Не любит он твоего отца, да и тебе веры не будет. Вот и выбирай, что лучше.
— Чего тебе нужно? — выкрикнул Рифат.
— Заплатить за все хочу, — добродушно ответил Никита Авдеевич. — Свободой и хорошей женой, почетом и богатством.
— Ты считаешь меня дураком? — криво усмехнулся пленник.
— Нет, не считаю. Крестись, и все будет, как я обещал.
— Никогда! Лучше смерть!
— Ну, лучше, так лучше, — спокойно согласился дьяк. — В поруб его!
Павлин вмиг скрутил татарина и поволок к дверям. Вот его тяжелые шаги раздались уже в коридоре, бухнула дверь. Никита Авдеевич встал и подошел к оконцу. Стрелец волок пленника к земляной яме, внутри которой был осиновый сруб, как в глубоком колодце. Сверху яму закрывала тяжелая крышка из бревен. Это и был поруб.
Откуда ни возьмись, вывернулся горбун Антипа и начал корчить зверские рожи, дразня татарина. То показывал ему сложенную «свиным ухом» полу кафтана, то высовывал язык, то пальцами подтягивал к вискам глаза, изображая степняка.
— Уйди, шайтан! — хрипел Рифат. — Убью!
— Сам раньше сдохнешь, — прыгал вокруг Антипа. — Посиди-ка у хозяина в порубе, свиное рыло!
— Я тебя зарежу, — уже из ямы глухо донесся голос молодого мурзы.
Но тут опустили крышку, и стало тихо. Караульный стрелец уселся на край сруба и принялся старательно вырезать ложку из липовой чурки.
— Пусть остынет маленько. — Никита Авдеевич обернулся к Макару: — Давать только воду и хлеб.
— Созреет ли? — с сомнением спросил Яровитов. Бухвостов помолчал, собираясь с мыслями, потом тихо
сказал:
— Боюсь загадывать. Если мы удержим сына и перетянем его на свою сторону, Алтын-карга может отложиться от хана и уйти под нашу руку! А это не одна сотня сабель уйдет от Гирея.
— Уж не надеешься ли ты, Никита Авдеевич, всю орду растащить?
— Эк, хватил! Ослабить ее — и то дело. Но нам дороже другое: не надо, чтобы Иляс-мурза от Гирея уходил!
— Как так? — не понял Макар.
— Просто, — развел руками Бухвостов. — Через сынка хочу родителя заарканить! Старый мурза много знает, о лучшем соглядатае в Крыму и мечтать нечего.
— Ну, — только и смог вымолвить пораженный Яровитов.
— А ты не нукай, лучше готовься в дорогу. К Алтын-карге тебе ехать…
* * *
Рифат просидел в порубе трое суток, показавшихся ему томительно долгими неделями. Пленнику давали только воду и хлеб, но он понял, что убивать его не собираются: зачем лишать жизни узника, за которого можно взять деньги? По мнению Рифата, пожилой урус просто набивал цену.
Сидеть в земляной яме оказалось несладко: холод пробирал до костей, давила на уши гробовая тишина, изредка нарушаемая непонятными шорохами и слабым потрескиванием, угнетала темнота, и временами возникало ощущение, что ты навсегда ослеп и больше не увидишь солнца. Повернуться было нельзя — со всех сторон плотно пригнанные друг к другу толстые бревна: ни сесть, ни лечь, даже спать приходилось почти стоя. А под ногами хлюпала противная жирная грязь. Тонкие сапоги быстро раскисли, и вскоре Рифат месил грязь босиком. Он быстро потерял счет времени и даже не пытался определить, сколько уже находится в темном бревенчатом погребе. Крышка открывалась нерегулярно, и смутный квадратик света наверху был не больше детской ладошки. Что там, на воле: день, утро, вечер? Молодой мурза отвязывал от веревки кувшин с водой и хлеб, жадно ел, потом привязывал пустой кувшин и дергал за веревку. Глухо бухала крышка, и опять тишина.
Первая же попытка оставить у себя кувшин, чтобы использовать черепки для подкопа была пресечена сторожами очень просто: ему не давали воды до тех пор, пока он не вернул посуду. Тогда Рифат попробовал разгребать земляной пол руками, но наткнулся на камни, в кровь исцарапал руки и отказался от мысли о побеге. Да и куда бежать?
Завладевшая им поначалу мысль о смерти постепенно отступила. Одно дело умереть в бою, когда кровь буйно ударяет, в голову и ярость слепит глаза, — короткий взмах чужой сабли или посвист стрелы, и ты уже в раю. Под пыткой тоже проще умереть — там поддержат ненависть к врагам и упрямство. Но совсем по-другому смерть виделась здесь, в темной холодной яме, где тебя никто не видит и не слышит, сколько бы ты ни надрывался в отчаянном крике. Рифат уже пробовал кричать, но ничего не добился: то ли его не слышали, то ли не обращали внимания на вопли пленника. Разве почетна смерть в деревянной ловушке? Несмываемый позор падет на весь древний род Иляс-мурзы, если его сын сдохнет в грязи, среди собственных нечистот, добровольно отказавшись от жизни. Нет, уж лучше слушать уговоры пожилого уруса и полной грудью вдыхать свежий воздух, чем заживо гнить в огромном и страшном подземельном гробу.
Временами узник проваливался в забытье, которое нельзя было назвать сном. Он садился на корточки, утыкался носом в колени, но тут же вздрагивал и поднимал голову: ему чудились чьи-то голоса, ржание коней, плеск волн и разбойный казачий посвист. Убедившись, что все это только плод его воспаленного воображение, он снова пытался заснуть, чтобы через несколько минут опять вздрогнуть и уставиться расширенными глазами в черную темноту поруба.
Страшила неизвестность, сердце томительно сжималось от жалости к самому себе, на глаза наворачивались слезы и горячими солеными каплями падали на грязные руки. Самое ужасное — он вряд ли сможет отомстить обидчикам. Голыми руками ничего не сделаешь, а где взять оружие? Разве справиться без сабли с похожим на медведя урусом, который, как сказочный богатырь, играючи поднимает человека одной рукой? Да он просто раздавит его, как букашку, или переломает все ребра ударом могучего кулака.
Потом начала наваливаться апатия — ничего больше не хотелось, и только где-то на самом дне души еще теплилась надежда, что отец все-таки найдет его и поможет выбраться на волю. Но вскоре и этот слабый огонек, хоть как-то поддерживавший его, совсем потух, оставив лишь горький пепел разочарований. Как старый мурза отыщет сына?
Пытаясь вспомнить, что с ним произошло, Рифат с ужасом обнаружил, что не может связно восстановить все события трагической ночи. Он вошел в комнату, где ждала новая русская рабыня, увидел очень красивую девушку, сделал шаг к ней, и тут раздался жуткий треск. Кажется, разлетелась на части решетка окна, а потом словно пушечное ядро ударило в голову, бросив в мрак беспамятства. Потом духота, топот копыт и неясные голоса, а окончательно он пришел в себя уже в море. Хлопал парус, полуголые гребцы налегали на весла, помогая ветру гнать ладью к неизвестным берегам. Над морем раскинулся темный полог ночи с яркими точками звезд, но была ли эта ночь еще той, в которую с ним приключилось несчастье? Тогда, качаясь на волнах, он понял, что ему придется испить до дна горькую чашу плена.
Он успокаивался мыслью, что русские не имеют невольничьих рынков и не торгуют рабами, — это Рифат знал точно. Значит, его украли ради выкупа, и он скоро будет дома. Но все случилось иначе: его увозили все дальше и дальше. Сначала в Азов, где с ним говорил казачий есаул, расспрашивавший о намерениях хана Гирея. А откуда Рифату знать, что замышляет хан? Молодой мурза только смеялся в ответ на все вопросы — тогда в нем еще жила надежда и оставались силы быть гордым.
Из разговоров караульных казаков Рифат узнал, что его скоро повезут еще дальше, и сердце тревожно заныло. Но кто будет спрашивать у пленника, чего он хочет и чего не хочет? Наследника Алтын-карги привязали к седлу и погнали коня на север. Вот куда, в конце концов, привела дальняя дорога: в тайную подземную тюрьму пожилого уруса. Выйдет он когда-нибудь отсюда, или его сгноят здесь заживо?
Неожиданно наверху загремела сдвинутая тяжелая крышка, и вниз упал толстый канат с широкой петлей на конце. Неужели узника решили поднять на поверхность? Мелькнула мысль: а не накинуть ли эту петлю на шею, и пусть тянут, — но руки сами вцепились в канат и пропустили его под мышками. К тому же петля оказалась не скользящей, а закрепленной намертво. Когда голова Рифата показалась над краем поруба, молодой мурза вскрикнул и зажмурился: солнечный свет больно резанул по глазам.
— Ба, уже успел ворогушу нажить, — увидев обметанные лихорадкой губы Рифата, засмеялся похожий на медведя русский. Легко прихватив пленника, он вскинул его на плечо и понес к приземистому деревянному домику, из трубы которого валил едкий дым.
Там молодого мурзу приняли два крепких мужика. Они были почти голые, если не считать набедренных повязок из холстины и болтавшихся на жилистых шеях нательных крестов. Под присмотром стрельца мужики быстро раздели Рифата, подхватили под руки и повели в жарко натопленную мыльню. Татарин не сопротивлялся. Банщики уложили его вниз животом на широкую, гладко оструганную деревянную лавку, окатили теплой водой из ушата и поддали пару.
Рифату показалось, что его легкие сейчас лопнут от нестерпимого жара. Белый, впитавший запахи трав пар шипящей струей ударил в низкий потолок и мягким облаком начал оседать вниз. Молодой мурза хотел вскочить, но сильные руки прижали его к лавке, и по спине начали быстро бить вениками, охаживая то ноги, то плечи, то промёрзшие насквозь в порубе бока.
— Ух!.. Наддай!.. Еще немного! — азартно выкрикивали банщики.
Перевернув пленника, они принялись за его грудь. Как ни странно, Рифат почувствовал сладкую истому, будто его чудесным образом возвращали к жизни, изгоняя из тела даже само воспоминание о мрачном и сыром подземелье. Дышать стало несравненно легче, мышцы вновь наполнялись упругой силой, а застилавший мозги туман начал понемногу рассеиваться.
Еще раз окатив татарина водой, мужики подняли его и вывели в предбанник. Усадили на лавку и принялись растирать жесткой холстиной. Рядом, лукаво усмехаясь, мерно прохаживался огромный стрелец. Его голова почти касалась потолка. Он зачерпнул деревянным резным ковшом из стоявшей в углу кадки желтоватой жидкости и протянул ковш Рифату.
— Пей!
Молодой мурза принюхался. Пахло хлебом и медом. Кажется, это не отрава, и он припал губами к краю ковша. Напиток оказался сладковатым, немного непривычным на вкус, но довольно приятным. Неужели тюремщики решили сменить гнев на милость? Что же дальше?
Увидев поданную ему русскую одежду, Рифат замотал головой:
— Я не надену!
— Голый хочешь ходить? — усмехнулся стрелец. — Надевай, не кобенься. На твоих портках пуд грязи. А вот и шапка!
Татарин быстро выхватил из его рук красную шапку, отороченную мехом степной лисы, и немедленно натянул на голову.
— Во, как обрадовался, — удивился один из банщиков.
С его помощью молодой мурза нехотя надел непривычные рубаху и штаны, влез в кафтан. Все оказалось впору, словно шили специально на него. Сапоги дали татарские, из хорошей желтой кожи.
— Пошли. — Стрелец взял его под руку и вывел на улицу. Пленник ожидал, что его опять бросят в поруб. По крайней мере, сам он поступил бы именно так: дал бы узнику немного передохнуть и снова окунул его в мрак и ледяной холод, чтобы побыстрее сломать и выжать крупный выкуп. Но, вопреки ожиданиям, Павлин повел его к дому. Они вошли в ту же комнату, где проходил первый допрос. О Аллах, когда же это было, сколько дней или недель назад?
Сегодня комната выглядела иначе: горели свечи, на полу лежал пушистый ковер, у стола стояли три кресла с мягкими кожаными подушками сидений. Сам стол покрыт вышитой скатертью, и на ней расставлены блюда и ковши. Ноздри сразу защекотал соблазнительный запах жареного мяса и солений, копченостей и приправ. В углу, мирно беседуя, сидели на лавке двое русских, пожилой и молодой, — те самые, что говорили с ним раньше.
— А-а, вот и гость дорогой, — улыбнулся пожилой, словно только что заметил узника. — Пожалуй к столу.
Решив ничему не удивляться, молодой мурза покорно сел в предложенное ему кресло. За спиной у него встал огромный стрелец. Русские тоже сели и начали радушно угощать татарина, предлагая ему отведать исходящей янтарным жиром стерляди, жареного петуха, соленых грибочков и молодой телятки.
— А это выпей до дна за здоровье хозяев дома. — Молодой урус подал Рифату полный кубок.
— Я не пью вина, — отказался пленник.
— Это не вино. Медок, вроде того, что ты пил после бани, — объяснил пожилой. — Пей, не бойся.
Рифат взял кубок и с опаской пригубил напиток. Странный вкус, отдает какими-то незнакомыми фруктами и до того сладкий, что слипаются губы. Решившись, он выпил.
— Молодец, — поощрительно улыбнулся пожилой русский. — Теперь закуси. Небось, оголодал в яме?
Дважды упрашивать себя узник не заставил, жадно набросился на угощение, чувствуя, как теплая волна поднимается от желудка к сердцу, как легко становится на душе, и все тревоги улетают прочь. Опрокинул еще один кубок и вдруг понял, что изрядно захмелел. А сидевший напротив пожилой русский ласково улыбался, и голос его журчал, помимо воли проникая в сознание:
— Что Бахчисарай или Ак-Мечеть? Деревеньки против Москвы! Конечно, в Крыму теплее, чем у нас, зато зима гнилая и ветер пронизывает до костей. Али не так?
— Да, зимой плохо, — пьяно ухмыльнулся татарин. Зачем отрицать очевидное? Все знают: летом лучше.
— Отец с матерью по тебе, непутевому, все глаза выплакали, — сочувственно продолжал русский — Один-одинешенек ты у них остался.
— Как тебя зовут? — икнув, вдруг спросил Рифат.
— Никита Авдеевич, но ты можешь называть меня Никита-ага.
— Пошли человека к отцу, я напишу ему, чтобы он дал хороший выкуп. Пусть сегодня же поедет. Тогда мы будем большими друзьями, Никита-ага.
— Конечно, — немедленно согласился Бухвостов. — Какой разговор? Пошлем к мурзе человечка. Да только ты хорошенько поразмысли: зачем тебе в Крым возвращаться? Задницу у хана лизать? Перед турками шею гнуть? Отец твой богат, а Гирей мечтает быть самым богатым. Изведет он ваш род и все возьмет себе. А под рукой великого государя ни хан, ни турки не страшны. Да ты ешь, пей, угощайся! Потом кататься поедем, Москву глядеть. Хочешь?
Голова у Рифата шла кругом. Он никак не мог толком ухватить нить разговора: о чем это толкует Никита-ага? Вроде говорили о погоде в Крыму, потом об отце, или он все перепутал, и речь шла о хане Гирее? И куда его зовут поехать, разве он уже не пленник?
— Не привык к медовухе, — подмигнул дьяк Макару и потянул Рифата из-за стола. — Пошли, проветришься. А я тебе чего покажу…
Поддерживаемый стрельцом, молодой мурза поплелся следом за хозяином во двор. Ноги казались ватными и слегка заплетались, язык с трудом ворочался во рту, клонило в сон. Однако на улице стало полегче, сонливость прошла.
— Сюда. — Никита Авдеевич поманил его к тыну. Рифат подошел и заглянул в щель между бревнами: на той стороне, среди старых яблонь, раскачивалась на качелях девушка. Большие светлые глаза, густые ресницы, соболиные брови. Русая коса, перевязанная яркой лентой, переброшена через плечо на высокую грудь. Подол сарафана из тонкого зеленого шелка развевался, открывая стройные крепкие ноги. Образ русской рабыни уже успел стушеваться в памяти Рифата, и эта девушка показалась ему волшебным видением, райской птицей, невесть как залетевшей в старый сад.
Никита Авдеевич с трудом оторвал его от тына, повернул к себе лицом и заглянул в хмельные, жарко блестевшие глаза:
— Ну как?
— Чок якши! — Рифат восхищенно закатил глаза. — Гурия!
— Крестись, твоя будет, — довольно усмехнулся Бухвостов.
— Зачем креститься? — изумился мурза. — Вернусь домой, соберусь в набег и сам ее возьму!
— Опять за свое? Ну, прямо дитя неразумное. Какой набег, дурья голова? Братья твои где? Срубали их казаки в Диком поле, чтобы не ходили они в набег. И тебя то же ждет.
— Э-э… — Рифат наморщил лоб, пытаясь собрать разбегавшиеся мысли. И радостно засмеялся, найдя, как ответить: — А я не пойду в набег. Я ее куплю. Ты прав, Никита-ага, зачем воевать? Золото есть!
— А казаки? — упрямо выставил бороду Бухвостов. — Они и в Крыму достанут! Али забыл, как тебя украли? Не глупи, соглашайся. Государь тебе за службишку деревеньку даст и денег на кормление. Холопов заведешь, хозяйство, а я тебе молодую да красивую жену посватаю. Детишков нарожаете, род свой продлить. Все лучше, чем казаки в степи сабелькой вжик — и нет головушки. Поехали!
Не дав татарину опомниться, он потащил его к возку. Усадил, плюхнулся рядом и велел трогать. Ворота распахнулись, и возок выкатился на улицу. Позади верхами скакали стрелец на громадном соловом жеребце и молодой русский на караковой кобыле.
Изумленный Рифат увидел высокие зубчатые стены кремля и золотые купола церквей, пышные сады и роскошные терема, шумный многолюдный торг и рвущийся в небо расписной собор Василия Блаженного.
— В честь победы над Казанью поставлен, — нашептывал Бухвостов. — Сильна была орда, да Грозному царю покорилась. А то еще Царь-пушку тебе покажу: в жерло человек влезет, а ядра больше лошадиной головы. Как даст — ни одна стена не устоит!
Мурза только ошалело мотал головой, не в силах разобраться в калейдоскопе сегодняшних событий. Какой большой и богатый город! Какая девушка на качелях! Какие огромные храмы и какая сильная крепость в столице урусов! Какими яствами его угощали, какими напитками. Он даже не понял, как из холодного поруба попал на улицы Москвы…
Вернулись в дом и опять сели за стол. Рифат выпил еще один кубок и с удивлением обнаружил, что рядом с ним сидит русский поп с большим крестом на груди. Ласково щурясь и поглаживая седую бороду, он что-то говорил, но что именно, мурза понять не мог — в голове опять зашумел крепкий мед.
— Кто это? — едва ворочая языком, спросил он.
— Твой духовник, отец Василий, — охотно ответил Бухвостов. — Он тебя и окрестит.
— Но… Но я не хочу креститься! Поменять веру — все равно, что умереть. Ты понимаешь это, Никита-ага? Как я потом вернусь в Крым?
— А зачем тебе возвращаться? — подслеповато прищурился отец Василий. — Неужто у нас плохо?
— Вот-вот, — поддержал его Яровитов. — Зачем? — Там мой дом.
— В орде и так узнают, что ты теперь крещеный — принял православие, — как бы между прочим обронил Бухвостов.
— Я не крещеный, неправда! — пьяно погрозил ему пальцем Рифат.
— А кто проверит? Поди, узнай, как на самом деле, если ты в Москве. Все поверят тому, что мы скажем. Или опять захотел в поруб?
— Нет!
— Тогда придется выбирать: или голова с плеч, или креститься, пойти на службу к великому государю и жениться на красивой девушке.
— Я подумаю, — насупился мурза. — Но почему вы не хотите взять за меня выкуп?
— Тебе и предлагают выкуп, — терпеливо объяснил Яровитов. — Выкуп за твою голову. Заплати и живи припеваючи. Хочешь написать отцу?
Откуда ни возьмись, появились чернильница, перо, бумага и песок. Больше привычный писать каламом , Рифат неуверенно царапал гусиным пером, выводя закорючки арабских букв.
— Пиши поклоны родителям, да укажи, что подателю письма можно довериться, — заглядывая через его плечо, диктовал Никита Авдеевич. — Можешь даже написать, что тебе тут предлагают… Закончил?
Взяв исписанный лист, он сам посыпал его песком, чтобы чернила быстрее просохли.
— Как лучше передать письмо старому мурзе? — спросил Яровитов. — Может, показать твоему отцу какую-нибудь вещь, чтобы он ни в чем не сомневался?
— Не надо, — отмахнулся замороченный Рифат. — Он знает мою руку.
— Надо! — Бухвостов стряхнул песок и бережно спрятал письмо. — Твоя жизнь зависит от того, вернется гонец из Крыма или нет.
— Возьмите шапку, — подумав, предложил татарин. — Таких всего две: у моего отца и у меня.
— Дело, — одобрил Макар и недовольно покосился на отца Василия. Старику надоели непонятные разговоры, он хлебнул медку и задремал, тонко посвистывая носом.
— Я все написал, — устало зевнул Рифат. — Пусть Иляс-мурза дает ответ, и я поступлю так, как велит отец.
— Ладно, это мне больше нравится, — похлопал его по плечу Бухвостов. — Иди, отдыхай.
— В яму? — усмехнулся молодой мурза.
— Павлин проводит, в задней комнате тебе постелили. Но уж не обессудь, одного даже ночью не оставлю.
Никита Авдеевич кивнул стрельцу, и тот помог хмельному татарину выбраться из-за стола. Подхватил и почти понес к дверям, как малого ребенка.
— И нам пора на покой, — растер ладонями лицо Бухвостов и обернулся к Макару: — Проводи отца Василия, а я пойду к себе, устал что-то. Уж больно медленно зреет наш татарчонок…
* * *
Антипа разбудил Никиту Авдеевича среди ночи: тихонько прокрался в спаленку и потряс хозяина за плечо. Но тот проснуться не пожелал и перевернулся на другой бок. Тогда горбун встряхнул его сильнее.
— Кто? — Бухвостов открыл мутные глаза и быстро сунул руку под подушку, где всегда держал заряженный пистолет.
За окнами была кромешная темень. Тревожно шумел листвой старый сад, встречая усиливавшиеся порывы ветра. Днем парило, где-то по краю неба ходили тяжелые тучи; но дождь так и не собрался. А ночью, видать, разразится гроза.
Узнав шута, Никита Авдеевич успокоился и поморгал глазами, привыкая к сумраку комнаты, разорванному только тусклым огоньком неугасимой лампады под образами святых угодников.
— Баламут, — сладко зевнул Бухвостов. — Ну, что стряслось?
Уродливая тень горбуна метнулась по стене, придвинувшись ближе:
— Гонец из Азова со срочной вестью.
— Не могли до света подождать?
— Велел будить, дело, говорит, важное.
— Подай одеться, — велел Никита Авдеевич. Он уже понял: выспаться не удастся. Паршин зря гонца в такую даль не пошлет. Неужто басурманы подступили к крепости? Спаси Господь, это же новая война!
Кряхтя и вздыхая — ломит спину к непогоде, будь она неладна, — он накинул поданный Антипой кафтан и натянул сапоги. Тяжело ступая, спустился вниз. В горнице ждал гонец — немолодой, жилистый казак с золотой серьгой восточной работы в ухе. От гонца крепко пахло едким конским потом и цветущей полынью. Сдернув с головы мохнатую шапку, он степенно поклонился и подал дьяку туго скатанную полоску пергамента.
— На словах чего велел передать? — Бухвостов принял грамотку и пытливо поглядел в осунувшееся, с запавшими глазами лицо гонца.
— Нет, приказал только гнать без сна и отдыха.
— Антипа! Накорми и устрой человека, а я пойду к себе. Спать пока не ложись, может, понадобишься.
Никита Авдеевич поднялся наверх, зажег свечи и нетерпеливо сорвал стягивавший пергамент тонкий шнурок, скрепленный печатью Паршина. Какая еще каша заварилась там под носом у татар? Тайный шифр, который использовался для переписки с Азовом, Бухвостов крепко держал в голове, поэтому он развернул пергамент и, беззвучно шевеля губами, начал переводить странные закорючки в понятные буквы и складывать слова.
Прочитанное настолько поразило его, что он ошалело замотал головой и вновь пробежал глазами по неровным строкам: глубоко внутри еще слабо теплилась надежда, что есаул что-то перепутал или он сам спросонок не так понял тайнопись. Шутка ли, целый день колобродить с татарчонком, а потом подняться среди ночи, не успев даже первый сон досмотреть. Но ошибки не было. Паршин сжато и точно излагал события, происшедшие после похищения сына Алтын-карги, сообщал сведения, принесенные умершим от ран сербом.
Господи Иисусе, спаси и помилуй! Только черной измены еще недоставало в многотрудной жизни Никиты Авдеевича! Он смял в большом кулаке подоску пергамента и зло пристукнул по столешнице: обошли, супостаты! Натянули личины и ядовитыми гадами проползли мимо расставленных сетей, сумели свить поганое гнездо в самой Москве. Ох, лихо! Теперь ни днем, ни ночью не знать ему покоя, пока не прищучит злыдней.
Нужно ли сомневаться в достоверности сведений, сообщенных Федором? Может быть, его хитростью ввели в заблуждение, намереваясь заставить и есаула, и самого Никиту Авдеевича броситься по ложному следу, чтобы потом больно ударить там, где они не ожидают? Никогда нельзя считать врага дураком, в конце концов, это обернется большой кровью. Только недалекий умом человек считает всех глупее себя, на том он и горит!
Бухвостов никогда не встречался с погибшим Ивко, но зато хорошо знал купца Спиридона и считал его искренне преданным делу освобождения православных. Полностью доверяя греку, он доверял и его соратникам. Но как удостовериться, что серб, заплативший жизнью за важные сведения, сам не стал жертвой обмана?
Начальник ханской стражи Азис-мурза — коварный противник, а за его спиной стоят турки, весьма искушенные в интригах и ведении тайной войны. У мурзы достойные учителя и наставники, они вполне могли присоветовать, чтобы он позволил приказчику грека бежать и добраться до Азова, так как знали, что Паршин непременно отправит гонца в Москву. Вот и замкнется круг: их зловредная придумка начнет бродить среди русских, будоража умы и сея страшные подозрения, — чего лучше желать накануне войны? Глядишь, всполошатся в Москве и, как во времена Иоанна Грозного, начнут без разбору сносить головы, выискивая измену.
Но если изменники действительно есть, если предательство не выдумка врагов — дело хуже некуда. Спиридон уплыл в Константинополь вместе с доверенным человеком, который должен встретиться с Баженом Сухоборцем. Выследи грека — и узнаешь о секретном гонце Паршина, а через него нащупаешь и Сухоборца! Все может рухнуть в одночасье, и больше не будет у дьяка Посольского приказа надежных глаз и ушей в турецкой столице. Поганое дело! Азис-мурза узнал, что грек отправился в Царьград, значит, об этом узнали и турки. Хорошо, если Паршин успеет предупредить Сухоборца, а если нет?
Есаул пишет, что в Москве тоже есть вражеский лазутчик. Скорее всего, это кто-то из своих продал душу туркам или латинянам за золото. Свой?.. Да какой он, ко псам, свой, если за подачку продает родную землю! Однако за подачку ли? Кое-кто из бояр и дворян служил самозванцу и полякам, успел по уши вымазаться в дерьме, но многим удалось замести следы своих преступлений. Вдруг кого-то из таких взяли за горло и, угрожая разоблачением, вновь заставили служить прежним хозяевам, только уже тайно? Такой вражина страшнее подкупленного: ему назад дороги нет. Истинно говорится: какая рука крест кладет, та и нож точит. И в любой момент воткнут этот нож тебе в спину, прямо под левую лопатку, чтобы достать до сердца!
А ты, Никита Авдеевич, раскидывай мозгами, сиди и думай, как отыскать врага не только в Москве, но и в Азове, откуда до басурман вообще рукой подать. Какой теперь сон, какой отдых? Получилось, что ты весь на ладошке для чужого глаза, словно вывели тебя голым на площадь при скоплении народа и выставили на потеху хмельной толпе: глядите, вот он!
Бухвостов вскочил и заметался по горнице, сжимая ладонями пылавшую голову: какой позор на его седины! Потом немного успокоился и сел на кровать. В тереме стояла сонная тишина. Даже ветер на улице стих, и деревья в саду словно замерли, будто боясь шевельнуться хоть одним листом перед надвигающейся грозой. Где-то в отдалении пророкотали первые раскаты грома, и Никита Авдеевич перекрестился на образа: Илья-пророк катит на небесной колеснице, готовясь метать на грешную землю огненные стрелы молний.
Однако нечего нюни распускать, пора за дело. Когда нащупаешь врага, прояснятся причины многих прежних неудач, а сейчас нужно действовать быстро и решительно.
Знают ли предатели, что ему уже известно об их существовании? Разумнее всею предположить, что знают, и вести себя соответственно: язык не распускать даже при самых доверенных людях, никому не открывать своих замыслов и не предупреждать заранее о том, кому и что будет поручено. Только внезапность, скрытность, и быстрота — в ещё большей степени, чем прежде. И немедленно начать тайный розыск предателей, не жалеть ни себя, ни других, вертеться юлой, но все успевать и хоть на полшага, но опережать успевшего проведать о его действиях противника. Пока он не поднял врагов на дыбу, спасение только в этом.
Вернувшись к столу, Никита Авдеевич быстро выскоблил полосу пергамента и стал писать ответ есаулу Паршину. Придется казаку, прискакавшему из Азова, довольствоваться краткой передышкой и снова сесть на коня. Время не ждет! Пусть птицей летит через степь!
Закончив, дьяк спустился вниз и велел прикорнувшему на лавке Антипе позвать гонца. Тот пришел быстро, видно, лег отдыхать не раздеваясь. Бухвостов залил пергаментную полоску воском, запечатал своим перстнем и подал гонцу:
— Гони во весь опор. Есаулу скажешь: пусть ждет! Он поймет. Стрельцов дать для охраны?
— Не надо, — отказался казак. — Со мной еще двое, они в пригороде ждут. А твоим людям с нами несподручно: они сутками напролет скакать непривычны.
— Езжай с Богом! — Дьяк перекрестил гонца и сунул ему в руку кошель с серебром. — Бери, не отказывайся, в дороге пригодится. Только в кабаки не заворачивайте.
— Как можно? — плутовато усмехнулся казак и, не прощаясь, вышел.
Бухвостов поманил пальцем шута и тихо оказал:
— Утром позовешь Демьяна. Впусти его с заднего крыльца и сразу веди наверх. Потом разыщи Терентия Микулина и тоже веди ко мне. Да предупреди Павлина Тархова и Ивана Попова, чтобы не отлучались. А к обеду пригласи Макара Яровитова. Сейчас разбуди ключницу: пусть приготовит мне поесть. На стол соберешь сам в верхней горнице рядом с моей спаленкой. И чтобы никто меня не беспокоил, не то прикажу дать батогов!
Горбун согласно кивал, для верности загибая пальцы, чтобы лучше запомнить распоряжения хозяина.
— Иди, — отпустил его Никита Авдеевич и тяжело начал подниматься по лестнице: грудь сдавило болью, затылок словно налился свинцом. Скорее бы уж нависшие над городом тучи прорвало ливнем!
* * *
Остаток ночи Никита Авдеевич провел в трудах: не смыкая глаз, сидел за столом и старательно выводил на полосках пергамента закорючки шифров. Для связи с каждым из подчиненных ему людей у Бухвостова существовала своя система тайнописи, которая время от времени изменялась, чтобы враг не смог прочесть перехваченное письмо. Разобрать шифр могли только адресаты и отправитель; для этого применяли целый ряд уловок, самыми простыми из которых были написание в зеркальном отображении или справа налево, на арабский манер. Поэтому письмо, отправленное в Царьград, не могли прочесть в Варшаве, и наоборот.
Но все равно есть опасность, что тайная грамотка попадет в чужие руки, а в каждой земле найдутся ученые книжники, готовые не жалея времени корпеть над непонятными значками, чтобы проникнуть в их смысл. Для книжного червя это увлекательнейшая охота за неизвестной, тщательно скрытой от посторонних мыслью. Поиски ключа к шифру для них куда азартнее, чем гонять по полям зайцев или травить собаками кабана.
Если известно, кому адресовано тайное послание, то уже можно зацепиться хоть самую малость, а там начнет разматываться клубочек. Кто знает, кому надо передать письмо? Гонец! Поэтому в дороге его подстерегали тысячи опасностей: для врага нет ничего более важного и интересного, чем охота за вооруженным человеком, который будет яростно сопротивляться, стараясь избежать страшного конца. Самый легкий исход — смерть, но если гонца захватят живым, его ждут жуткие мучения: под пыткой у него будут выведывать имя того, кому он вез тайную грамотку. Вот так и сплеталось все в тугой узел: жизнь одних зависела от того,насколько умны, отважны и ловки другие…
Наконец письма готовы. Никита Авдеевич запечатал их и спрятал в резную шкатулку из рыбьего зуба, потом подошел к стоявшему у стены большому сундуку. Отыскал в связке на поясе ключ, вставил в замок и трижды повернул: раздался тихий мелодичный перезвон, и крышка сундука чуть приподнялась.
Дьяк ласково провел по ней ладонью — знатный мастер сделал эту вещь незадолго до своей смерти и унес в могилу секрет хитрого замка. Не приведи Бог потерять ключик, тогда придется ломать сундук, а он не так прост. На дереве искусно вырезаны пышные цветы и свирепые львы, грозно оскалившие пасти, а под резьбой скрыты крепкие кованые решетки и стальные листы. Если бы кто и сумел тайком подобрать ключ и отпереть замок, то сундук сам бы наказал злоумышленника: поднятая крышка превратится в огромную львиную пасть, усеянную острыми коваными клыками, и намертво захлопнется. Сила удара такова, что крышка запросто отсечет голову или руку вора, отбросит его изуродованное тело на несколько шагов. Поэтому мастер дал сундуку имя — Лев, а после его смерти только Никита Авдеевич знал, как с этим львом ладить.
Бухвостов нажал потаенные пружины, дождался щелчка — механизм жуткой пасти сундука встал на предохранитель — и смело откинул крышку. По локоть запустил руку в чрево хитрого ящика и вытащил слегка искривленный клинок без ножен. В сером, едва нарождающемся свете раннего утра тускло сверкнула муаровой синевой булатная сталь, выкованная оружейниками далекой Аравии. По клинку бежала сделанная неизвестным мастером надпись на кириллице: «Аз всякому воздам по делам его».
Эфес был выкован из литой золоченой меди в виде хищной птицы, гардой служили ее когтистые лапы, а рукоятью — тело со сложенными на спине крыльями, плавно переходившее в массивную голову с загнутым клювом. Грудь и брюшко закрывала накладка из слоновой кости. Ближе к концу клинок немного расширялся, а около обушка темнело небольшое овальное отверстие, похожее на ушко большой штопальной иглы. На медной головке птички, рядом с рубиново рдевшим камушком-глазом, торчал стальной крючок. Никита Авдеевич согнул клинок в дугу, немного нажал и зацепил отверстие за крючок на рукояти, превратив клинок в стальной обруч. Проверил, хорошо ли держит нехитрый замочек, и вновь открыл его: коротко свистнула сталь, клинок мгновенно распрямился, опять превратился в грозное оружие.
— Хороша вещица — Дьяк положил саблю на стол, открыл ящичек с инструментами и начал осторожно снимать скрепы на эфесе.
Вскоре он отделил от рукоятки костяную накладку. Подточил ее, затем вынул из шкатулки туго свернутую полоску запечатанного пергамента, вложил внутрь медной птицы-рукояти и закрыл накладкой. Аккуратно поставил на место скрепы, расклепал их маленьким молоточком и протер эфес лоскутом мягкой кожи. Придирчиво оценил собственную работу, но изъяна не нашел: к его удовольствию, накладка сидела очень крепко, не осталось никаких следов того, что ее снимали.
— Ладно, — устало вздохнул Никита Авдеевич и отложил клинок.
Он второй раз запустил руку в заветный сундук и вытащил металлическое зеркальце немецкой работы. Прекрасно отполированную, посеребренную тонкую пластинку металла, в ладонь величиной, обрамляли бронзовые гирлянды спелых фруктов, а на задней крышке оправы изготовивший зеркало Иоганн Бремер из Любека изобразил танцующих пастуха и пастушку. Несомненно, мастер обладал незаурядным талантом: казалось, маленькие фигурки сейчас оживут и пустятся в пляс под веселую мелодию свирели. Но Бухвостов больше ценил другой талант немца, превратившего зеркальце в искусно замаскированный тайничок. Сдвинув скрытую защелку, Никита Авдеевич раскрыл зеркальце как миниатюрную плоскую шкатулку — выпуклости барельефа на задней крышке и рамка ловко скрывали таившуюся в середине пустоту.
Вложив в тайник второе письмо, Бухвостов захлопнул створки зеркальца и погляделся в него. Полированное серебро бесстрастно отразило лицо немолодого бородатого человека с опухшими глазами и большими залысинами на крутом лбу. Кончики пышных усов понуро опустились, губы размякли, под глазами набухли серые мешки.
— Все, все. — Дьяк зажал в кулаке зеркальце, не раздеваясь, повалился на кровать и моментально провалился в сон…
Услышав скрип приоткрывшейся двери, он встрепенулся. В щель просунулась лохматая голова Антипы.
— Демьян, — свистящим шепотом сообщил шут. — Велишь обождать?
— Зови! — Никита Авдеевич быстро встал и успел встретить у дверей вошедшего в горницу молодого человека с чуть скуластым, восточного типа лицом. — Заходи, Демьян.
Молодой человек молча поклонился хозяину и сел на лавку, спрятав под нее грязные сапоги.
— Ты что, пеший? — нахмурился дьяк.
— Конь охромел, — тихо ответил Демьян.
— Возьмешь из моей конюшни, — быстро решил Никита Авдеевич. — Антипа татарского даст. Знаешь, вороной жеребец? Зверь!
— Когда в дорогу? — вскинул голову гость: попусту хозяин на такого жеребца не расщедрится.
— Сегодня. К вечерней заре ты должен быть уже за Коломной.
— На юг?
— В Царьград, — понизил голос Бухвостов. — Держи!
Он подал Демьяну аравийский клинок. Тот принял оружие и внимательно осмотрел его.
— Спрячь под поясом, — велел Никита Авдеевич. — У заставы после полудня будут ждать пять конных стрельцов. Это твоя охрана. Они же приведут заводных лошадей. Потом тебя примут черкасы и проводят до Киева. В Лавре найдешь старца Николу, он даст провожатого до земли валахов, а там уже и болгары рядом.
Слушая его, Демьян снял свой кушак, согнул клинок вокруг талии, а сверху опять намотал кушак.
— Как у турок?
— Не торопись, — устало прищурился дьяк. — В болгарской земле доберешься до Горного монастыря. Там спросишь отца Доната Он старый, седой, спина согнута, ходит, опираясь на палку с рогулькой на конце. На груди носит большой медный крест, а на безымянном пальце левой руки у него вросшее кольцо. Запомнил?
— Да.
— Скажи ему нужные слова, покажи тайный знак и клинок. Донат научит, как поступить дальше. Возьми, пригодится.
Бухвостов вынул из шкатулки маленький шелковый мешочек и отдал гонцу. Демьян развязал шнурок и высыпал на ладонь несколько жемчужин.
— Это легче и дороже золота, — одобрительно кивнул он.
— Клинок береги как зеницу ока! Нигде не задерживайся, гони, что есть мочи. Спи и ешь в седле! Если будешь падать с коня от усталости, то привяжись веревкой, но скачи! Отдых давать только лошадям, да и то когда совсем не смогут переставлять копыта. Поторопись, Демьян.
— Я понял. — Гонец встал. — Что еще прикажешь? — Дойти! И как можно быстрее! С Богом!
Никита Авдеевич благословил гонца и обнял на прощание. Потом проводил до дверей и подождал, пока появится Антипа, чтобы вывести гостя из терема.
В верхней горнице уже был накрыт стол. Бухвостов подошел к нему, налил в ковш квасу и жадно выпил — после бессонной ночи в глотке пересохло. Взял из миски щепоть квашеной капусты, бросил в широко открытый рот, вяло пожевал, склонил голову набок, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. Пожалуй, стоит перекусить. Дел еще прорва, а с голодухи не только голова варить перестанет, но и ножки протянешь.
Усевшись за стол, он подвинул к себе блюдо с бараньим боком и захрустел косточками. Утолив первый голод, потянулся за рыбой, и тут Антипа привел Терентия Микулина.
— Садись к столу, — позвал его Никита Авдеевич. — Говорят, хороший человек всегда к обеду приходит.
Микулин — высокий красивый мужчина с короткой русой бородой — снял шапку и степенно поклонился дьяку.
— Почту за честь поднять с тобой чарку, Никита Авдеевич.
— Садись, садись, — поторопил дьяк. — Пока кваском обойдемся. О деле потолковать нужно, потому и звал. — Он покосился на Антипу, и тот, придерживая свою огромную деревянную саблю, на цыпочках вышел из горницы. — Рыбки откушай. — Хозяин положил на тарелку гостя большой кусок вареного судака и налил квасу. — Не хотел я тебя от жены и детишек отрывать, да нужда заставляет.
— Когда? — посмотрел ему прямо в глаза Терентий.
— Сегодня, — вздохнул Бухвостов. — Нет времени ждать. Поедешь к полякам Ты у нас молодец пригожий, потому я тебе подходящий подарок приготовил. — Лукаво улыбаясь, Никита Авдеевич подал гостю зеркальце, изготовленное любекским мастером Иоганном Бремером. — На, спрячь получше. Умри, но вещичку эту доставь по назначению или уничтожь. За ней к тебе придет человек и спросит. «Нет ли чего для подарка прелестной пани?» Покажешь ему товар: сначала бусы и серьги, потом браслеты и кольца, а в конце — зеркала. Но этого не доставай. Он сам должен поинтересоваться, нет ли у тебя зеркала работы любекского мастера Иоганна Бремера. Попроси за зеркало десять золотых. Он предложит три, а ты проси семь. Он предложит четыре, а ты требуй шесть. Все время должно у вас вместе получаться десять. Уразумел? Когда он скажет пять, покажи мое зеркальце.
Микулин внимательно слушал, забыв про угощение, стоявшее перед ним на столе. Когда дьяк закончил, он уточнил:
— Стало быть, ехать придется под видом купца?
— Придется, — согласился Никита Авдеевич. — Да ведь тебе не впервой торговлишкой заниматься? Но возов не потащишь: товар погрузим на вьючных лошадей.
— Подозрения не вызовет? — Надеюсь, нет. Украшения всегда дороги по цене, но малы по размерам. В пути не задерживайся, прямиком гони в Варшаву — и на торг. Смотри, Терентий! — Бухвостов погрозил пальцем. — Великую тайну тебе доверяю. Человек, который к тебе придет, огромную цену для нашего дела имеет!
Внезапно Никита Авдеевич вскочил из-за стола, бесшумно прокрался к двери и сильным ударом ноги распахнул ее настежь. Тут же шагнул за порог, настороженно вертя головой по сторонам. Немного постоял, потом захлопнул дверь и вернулся к столу. Уселся и в ответ на вопросительный взгляд Микулина нехотя объяснил:
— Почудилось… Так и кажется, что подслушивают. Веришь, иду, бывает, по двору, а спиной чую, будто кто-то глазами меня сверлит. Обернусь — никого! И сплю плохо. — Дьяк сокрушенно махнул рукой и налил себе полный ковш квасу. Одним духом осушил его и стукнул по столу: — Ладно, хватит об этом… Чтобы лиха с тобой в дороге не случилось, дам двух приказчиков. Ребята надежные, верные слуги мои и государевы. У ляхов бывали, язык и обычаи знают. Антипа!
В ответ на зов хозяина на лестнице послышались быстрые шаги, и в горнице появился шут.
— Павлин с Иваном тут? — обернулся к нему Никита Авдеевич.
— Дожидаются, — подтвердил Антипа.
— Веди.
Вскоре деревянные ступеньки жалобно заскрипели под тяжелыми шагами, и в низкую дверь горницы бочком протиснулся огромный Павлин Тархов, а следом за ним появился жилистый, верткий Иван Попов.
— Вот и приказчики, — показал на них дьяк. — А это ваш хозяин, купец Терентий. Сейчас немедля стрелецкие кафтаны долой, одеться в дорогу, приготовить оружие и ждать на дворе. Женам вашим я сам передам, что вы в долгой отлучке по государеву делу. Все, идите! А ты, Микулин, задержись: обговорить надо, каким путем поедешь…
* * *
Дождь так и не пролился — гроза погромыхала да и прошла стороной, не принеся желанного облегчения, По-прежнему парило. Казалось, воздух насквозь прокалился от зноя и его можно резать ломтями. Все окна в тереме раскрыли настежь, но сквозняком почти не тянуло. К обеду приехал Макар Яровитов. Уже порядком усталый, измученный духотой, Никита Авдеевич встретил его по-домашнему: в просторной неподпоясанной рубахе, татарских шароварах и красных восточных туфлях без задников.
Гостя он принимал все в той же верхней горнице. Сегодня к нему наверх из всех слуг допускались только шут Антипа и ключница Параскева — высокая, костистая старуха, всегда в темном, как монахиня. Много лет назад она нянчила Никиту Авдеевича, тогда пухлого розового младенца, верно служила его родителям. Потом помогала нянчить сыновей своего молочного сынка, да так приросла к дому, что ни сам Бухвостов, ни его жена уже не мыслили себя без ее заботы.
Поставив на стол окрошку, Параскева молча поклонилась и вышла. Следом вприпрыжку убежал Антипа. Мужчины остались одни.
— Давай угостимся, чем Бог послал, — предложил Никита Авдеевич. Но, немного похлебав, отложил ложку и задумался.
Он до сих пор не решил, открыться Яровитову или нет? Пока о черной измене знают только двое — сам Бухвостов и Федор Паршин. Серб, доставивший эту страшную весть, умер. Ни один из гонцов не ведает того, что написано в доверенных им тайных грамотках. Если они будут доставлены по назначению, об измене узнают Сухоборец в Константинополе и Любомир в Варшаве. Но Макар не гонец — ему предстоит далекое и крайне опасное путешествие. Что лучше: отправить его в путь с легким сердцем или с тяжкими думами?
— Татарчонок-то сегодня опять к тыну кинулся. Хотел в щелочку поглядеть, — с улыбкой сообщил Макар. — Видать, понравилась твоя племянница.
Ему хотелось отвлечь Бухвостова от тяжелых раздумий; он видел, как буквально за одни сутки сдал Никита Авдеевич, всегда такой бодрый, полный сил, готовый пошутить, он сник, углубился в себя, разом постарел. Что его гложет, какой камень лежит на душе?
— Дело молодое, — зевнул хозяин, прикрыв рот ладонью. — Ему шестнадцать годов всего — считай, сопляк!
— Ты и вправду хочешь его с Любашей сосватать?
— А чего? Девке пятнадцатый год, — вздохнул Никита Авдеевич. — Все одно придется замуж выдавать. Красотой ее Бог не обидел, а вот с приданым хуже. Найдутся ли охотники взять за себя бедную сироту?
— Но не за татарина же отдавать?
— Какой он татарин? — отмахнулся хозяин. — Мать у него русская, да и сам Иляс-мурза не чистых кровей.
— Вот как? — живо заинтересовался Яровитов.
— Бабка у него казачка, взятая в полон, а мать украли где-то под Черниговом. Вот и думай, татарин он или нет? Считается потомком рода Чингиза, а на самом деле в нем больше славянских кровей, чем монгольских или татарских. Я уже всю его родословную изучил. И тебе пригодится.
— Был бы я холостой, сам посватался к Любаше и про приданое не спросил, — засмеялся Макар.
— Ага, пришлась ложка ко рту, но в кувшин не лезет, — усмехнулся Никита Авдеевич. — Твои детишки скоро в Любашкин возраст войдут, а ты, как непутевый кобель, все по вдовушкам шастаешь. Думаешь, не знаю твоих повадок?..
— Да я… — Яровитов покраснел и хотел вскочить, но сердитый взгляд дьяка заставил его замолчать и не двигаться с места.
— Ладно уж, — буркнул хозяин. — Я не осуждаю, но все надо с умом делать… Давай о другом поговорим. Молодого мурзу нам здесь нужно удержать. Какие цепи крепче всего? Семейные, сердечные узы! Вон ты, сколько ни крутишься, а все домой тянет. Или не так?
Макар опустил голову и сделал вид, что рассматривает скатерть на столе. Ну и огорошил его Никита Авдеевич! Но надо отдать ему должное: он и пристыдит, и на путь наставит.
— Так, — еле слышно выдавил из себя Яровитов.
— А еще вера! Сам вижу, что моя племянница Рифату по сердцу, но жениться он сможет, только если примет православие. Какой ему после этого Крым?
«Хитер дьяк, — подумал гость. — Ладится одной стрелой сразу двух, а то и трех уток сбить: племяннице даст красивого и богатого мужа, юной женой удержит здесь молодого мурзу, а его отца заставит смотреть себе в рот, чтобы с наследником худого не приключилось».
— Иляс-мурза может взять молодую жену, — сказал он. — И она родит ему сына.
— Может, — согласился Никита Авдеевич. — Он еще мужчина в силе, а по магометанскому закону ему положено еще три жены иметь, если он способен их прокормить. Да только пока сынок в Москве, старый мурза все время будет чувствовать себя неуверенно. Если он не захочет с нами дружбу водить, мы можем ордынцам ненароком проговориться, что Алтын-карга сам все подстроил и отправил наследничка в Москву. Напомнить про его бабку и мать, про нынешнюю супругу.
— А сына отдал как залог верности нам и чтобы развязать себе руки в борьбе против хана? — немедленно подхватил Яровитов.
— Точно! Тогда Гирей и Азис-мурза тут же сбреют Илясу голову с плеч, а все его достояние приберут к своим рукам. Но этих угроз лучше избежать, приберечь их на крайний случай. Для начала попробуй по-хорошему: польсти, поклонись лишний раз, но достоинства не теряй. Условия не диктуй, а предлагай. Подари радостную весть, что сын жив и худого с ним не приключится, если отец будет благоразумен. Страх за наследника мурзу и так червем точит: стоит ли на больное место грубо давить?
— Попробую. — Макар задумчиво почесал за ухом.
Предстоящее опасное путешествие его не пугало: не раз приходилось внезапно срываться с места и отправляться за тридевять земель, выдавая себя то за купца, то за бродягу, а то и за татарина. Случалось попадать и в разные переделки, когда спасение зависело от умения владеть саблей и резвости коня. Выдержки и терпения у Яровитова тоже хватало: он не боялся ни долгой дороги через степь, ни морского перехода, ни высадки на враждебной крымской земле. Смущало другое: как поведет себя Алтын-карга, удастся ли найти с ним общий язык?
Макар всегда полагал, что магометанин смотрит на мир иными глазами, чем христианин. Впрочем, христиане тоже не все одинаковы, не все стрижены под одну гребенку. И все же ислам остается исламом, и нащупать верную тропку к сердцу Иляс-мурзы будет не просто. Может, никакого разговора с ним вообще не получится: кликнет мурза своих слуг, и поволокут они гонца на пытку. Или отдаст его в руки начальника ханской стражи, чтобы показать преданность Гирею и отвести от себя любые подозрения в тайных сношениях с Москвой.
— Сразу предупреди, что от целости твоей головы зависит жизнь Рифата, — словно подслушав его мысли, подсказал Никита Авдеевич. — Слов ласковых не жалей, стели их ему, как шелка под ноги. Но сам держи ухо востро: слова без дела мало стоят…
— Каким путем идти?
— Поскачешь в Азов, оттуда тебя морем переправят в Крым.
— Кто встретит меня в орде?
Этого вопроса Бухвостов боялся больше всего. Он помрачнел и отвернулся, словно не расслышал: врать и изворачиваться не хотелось.
— Значит, некому? — Яровитов вздохнул.
— Некому. — Никита Авдеевич поморщился, как от зубной боли. — Придется самому выкручиваться.
— Но ведь были же там надежные люди? — не отставал Макар.
— Были, да сплыли, — буркнул хозяин. — Тянешь ты меня за язык! Не хотел тебе душу бередить, да, видать, придется!
Не вдаваясь в подробности, он коротко рассказал о последних событиях в Крыму и полученной из Азова грамотке.
— Сам понимаешь, — развел руками Никита Авдеевич, — не смогу я сейчас тебя там поддержать. Как добираться обратно, уславливайся с Паршиным, а ещё лучше, проси помощи у мурзы. Если сумеете договориться, он тебя вмиг отправит, как на ковре-самолете.
Макар вдруг почувствовал, как у него противно засосало под ложечкой. Словно перед прыжком в мутный и глубокий омут: нырнуть-то нырнешь, а вот выплывешь ли на поверхность? Кто знает, что притаилось на илистом дне — острые камни, затонувшие коряги или жадно разинутая пасть жуткого водяного чудовища? И если выплываешь, некому подать тебе руку чтобы помочь выбраться на берег. Но можно ли винить в этом Никиту Авдеевича? Не ради собственной выгоды или по дурацкой прихоти отправляет он Яровитова рисковать головой в одиночку: дела в Крыму действительно повернулись худо.
— Как найти дом мурзы, тебе объяснят, — глухо сказал Бухвостов. — Бог даст, не заблудишься. Павлином не наряжайся, шмыгни серой мышкой, чтобы Азис-мурза и на дух не учуял, какой гость пожаловал к Алтын-карге. И обратно так же уходи: тебе надо не только перетянуть старого мурзу на нашу сторону, но и протоптать к нему надежную тропку.
«Далеко метит, — подумал Макар. — За мной пойдут другие, ведь вести нужны и во время мира, и во время войны».
— И поспрошай, — Никита Авдеевич понизил голос, — вдруг мурза о предателях знает? Гнида в Азове, скорее всего, с ордой связана.
— Я постараюсь.
— Постарайся, голубчик. И обязательно живой воротись! Ты мне тут во как нужен! — Бухвостов чиркнул ребром ладони по горлу. Потом поднялся, прошаркал в спаленку и вернулся, держа в руках узкий пояс из жесткой холстины. Подал Яровитову. Тот принял и недоуменно взглянул на хозяина, ощутив немалый вес пояса.
— Золото, — усмехнулся Никита Авдеевич — Не бойся, не звякнет: каждая монетка в отдельном гнезде сидит. Надень на тело и ни одной живой душе ни гугу. Дело твое тайное, поэтому поскачешь один, налегке. Охраны не дам: это лишние языки. До монастыря отца Зосимы доберешься, а игумен найдет провожатых до Азова. Ступай с Богом! Седлай коня и сегодня же в путь?..
* * *
Ближе к вечеру долгожданным ливнем разразилась гроза — он застучал по крышам, превратил улицы и переулки в потоки медленно текущей, мутной грязи. Сразу стало легче дышать, и томившая весь день духота словно осела, растворилась в огромных лужах. Река потемнела, вспухла, как перед паводком, сердито облизывала волнами берег. Гром гремел так, что закладывало уши, будто при близкой пушечной пальбе. Прошумев, дождь прекратился, и между туч робко высветилась неяркая радуга. Гроза нехотя уползла дальше на юго-восток, но небо все еще было обложено низкими, серыми тучами. Рано стемнело.
Осклизаясь в грязи и стараясь держаться поближе к заборам, по улицам пробирался человек в темной накидке. Подобрав ее длинные полы, он перепрыгивал через лужи, недобрым словом поминая ливень и раскисшие дороги — того и гляди шмякнешься носом прямо в глинистую жижу. Конечно, лучше идти по мощеным улицам, но там караулы стрельцов и можно встретить знакомых, а попадаться им на глаза не хотелось. По этой же причине он не поехал верхом.
В окнах домов затеплились огоньки. Прохладный воздух был густо напоен ароматом зелени: мокрые ветви деревьев опустились и часто роняли с листьев тяжелые капли. Далеко за Москва-рекой высветилась багровая полоска заката, обещая назавтра ветреный день. Но человек в темной накидке не смотрел по сторонам.
Обойдя кремль, он направился к Неглинке. По берегу речки, между густых кустов бузины, петляла тропинка, теряясь в зарослях бурьяна. Человек в темной накидке свернул на нее и, не обращая внимания на непролазную грязь и хлеставшие по лицу мокрые ветви, пробрался к бревенчатому тыну большой усадьбы. Отыскал калитку и трижды стукнул кованым кольцом. Немного подождал и постучал еще два раза.
Напряженно прислушиваясь, он старался уловить за тыном звуки шагов, но слышал лишь стук падавших с деревьев в саду капель и отдаленные раскаты грома уходившей все дальше грозы.
— Спят, что ли, сучьи дети? — зло процедил он сквозь зубы и вновь застучал кольцом по доскам.
Наконец послышались долгожданные шаги. Загремел засов, калитка приоткрылась, и выглянул рыжеватый мужик.
— А-а, это ты…
Договорить он не успел. Незнакомец в темной накидке резко нажал плечом на калитку, шагнул через нее и зажал ему рот.
— Тихо, — угрожающе прошипел он. Отпихнув мужика, сам задвинул засов, потом глубже нахлобучил шапку. — Ну, чего встал? Веди!
Мужичок шустро засеменил к стоявшему за деревьями большому каменному дому с узкими окнами, закрытыми массивными ставнями. Незнакомец пошел за ним следом.
— Чужих нет?
Не решаясь больше открыть рот, мужичок обернулся и молча помотал головой.
— Онемел, что ли, с перепугу? — зло усмехнулся человек в темной накидке.
Рыжий втянул голову в плечи, словно ожидая удара, и метнулся к низенькой дверце. Найдя нужный ключ, вставил его в замок и распахнул дверь перед сердитым гостем. Войдя, они очутились в мрачном темном помещении, похожем на тесный каменный мешок. Гость опустился на лавку и хриплым шепотом приказал:
— Огня не зажигай. Наверх не пойду, времени нет. Зови сюда.
Мужик нырнул в другую дверь, прорубленную в толще стены, и незнакомец остался один. Он блаженно вытянул гудевшие ноги и прикрыл глаза. Сразу навалилась усталость, захотелось плотнее завернуться в накидку и задремать — здесь так тихо и темно, а он порядком измотался и в последние дни мог только мечтать об отдыхе. Но тут открылась дверь, за которой исчез рыжий мужик, и кто-то шагнул через порог.
— Я здесь, — тихо сказал незнакомец. Вытянув руки, он нащупал вошедшего и усадил его рядом. Учуяв запах перегара, исходивший от хозяина, брезгливо поморщился. — Что празднуешь?
— Надо было, — огрызнулся тот. — Дело говори, чего там?
— Новостей целый мешок. Казаки привезли татарчонка. Сразу утащили его за тын, а потом посадили в поруб.
— Кто таков? — засопел хозяин.
— Не знаю. Одет богато, на вид годов семнадцать, не больше. Три дня держали в яме, потом давай медом поить и кататься по Москве повезли. Почти весь день бражничали.
— Любопытно. Не иначе, задумал что-то старый бес! Вечно каверзы готовит. Ух, я бы его… — Хозяин зло скрипнул зубами.
— Вчера ночью гонец прискакал из Азова, — продолжал гость. — Никита всю ночь не спал, а с утра начал людишек своих разгонять в разные концы. Перенять бы их стоило.
— А чего же ты раньше-то? — вскинулся хозяин, но гость больно ткнул его кулаком в бок:
— Не ори! Думаешь, просто у него из-под носа улизнуть? Я и так весь извелся, пока удалось отлучиться. Лучше запоминай. Одного отправили под охраной стрельцов на Киев. Ему из конюшни дали вороного жеребца. Куда и зачем едет, мне неизвестно. Скорее всего, стрельцы проводят гонца до границы.
— Сам гонца видел?
— Не довелось. Разговоры слыхал, а сам не видел. Зато других знаю.
— Ну, не тяни, — поторопил хозяин. — Время уходит.
— Успеешь! Волк у своего логова ягнят не режет. И ты не вздумай близко к Москве их перенимать, пусть уедут подальше.
— Да ты говори, кто они, — разозлился хозяин. — А там без тебя разберутся, умнее нашего головы есть.
— Мне своя дорога, — отрезал гость.
Некоторое время они молчали, недовольные друг другом. Наконец хозяин примирительно шепнул:
— Ладно, хватит дуться, дальше говори.
— А ты не корчи из себя умника! Сидишь тут, водку жрешь, а я у Никитки под носом торчу. Чего бы вы все без меня стоили?
— За то тебе и почет, — льстиво заметил хозяин. — Ну говори, не томи душу. Кони у гонцов добрые, а мне еще людишек поднимать надо, не успеем ведь.
Гость выдержал паузу, ожидая, пока уляжется гнев, но внутри у него все клокотало. Встать сейчас и уйти — пусть потом кусают локти и визжат от досады, но чего этим достигнешь? Кому будет хуже, Никите Бухвостову? Нет, только самому! Придушить бы дьяка собственными руками или всадить ему нож в спину, чтобы знать: нет его больше на земле, и никогда он уже ничего не придумает своим изворотливым умом. И тебя никогда не найдет, не потянет на дыбу, чтобы потребовать ответа за содеянное. Убить его, как убивают страх, задушить, как душат в себе совесть! Насладиться местью, отпеть его в церкви и зарыть в могилу. Зарыть и вырвать из памяти!
А дело? Как убить его дело? Пусть не будет ходить по земле проклятый Никита, но найдется другой — Иван, Петр или Семен, примет из охладевших рук дьяка дело, и вновь поскачут гонцы, увозя тайные грамотки, вновь оживут, задёргаются незримые нити, связывающие Москву с дальними городами, вновь выйдут в степь сторожевые станицы казаков, вновь поплывут их струги к берегам Крыма. Бухвостов умрет, а дело его будет жить!
Так кто же ему более ненавистен: дьяк или его дело? Да ему ненавистна сама Держава, которой они служат!
Может, если бы он сидел на троне или стоял рядом с ним, занимая принадлежащее ему по праву рождения место, то сам заботился бы о благе Державы и о тайном деле охраны ее рубежей. Тогда это было бы его, кровное, идущее от сердца, но судьба развела их в разные стороны, и теперь нет более лютых врагов. Ударив по делу, он ударит и по Державе, и по Бухвостову, и по ненавистным казакам…
— Терентий Микулин и с ним двое отправились к полякам, — глухо сказал гость. — Вероятно, поедут под видом купцов.
— Терентий? Знаю, знаю, — забормотал хозяин. — Этого переймем! — Он радостно хлопнул в ладоши и засмеялся, запрокинув голову. Но стукнулся затылком об стенку и резко оборвал смех. — А, чтоб тебя. И чего ты так любишь сидеть без света?
— Рожу твою поганую видеть не желаю, — спокойно ответил гость.
— Все простить не можешь? — Хозяин, казалось, нисколько не обиделся. — Сам виноват: надо было вовремя зарыться в тину.
— Все равно нам на одной веревке висеть, если дознаются, — зло сплюнул гость. — Не упусти Микулина.
— Куда денется? Моей западни не минует.
— Не хвастайся, его голыми руками не взять… Да, а третий зверь страшнее всех.
Хозяин напряженно засопел, ожидая, что скажет гость. А тот нарочно тянул, испытывая его терпение. Не дождавшись вопроса, сам сообщил:
— Макар Яровитов!
— Святые угодники! Куда же этот бабник наладился?
— В Азов. Макарку хорошо бы живьем изловить: он у Никитки в особом доверии, только и знают, что по углам шептаться. И к татарчонку он его с собой таскал.
— К татарчонку? Любопытно… А куда они потом татарина дели?
— В доме поселили, но под стражей. Никого не допускает к нему… Ладно, и так заболтались. Пора! Кстати, рыжий мне не нравится. Может, отправить в Коломну?
Хозяин вздрогнул и отодвинулся от гостя, но тот успел ухватить его за рукав и, наклонившись к уху, жарко зашептал:
— Нутром чую, продаст! Сегодня едва успел ему пасть зажать, чтобы по имени не назвал. Давай сегодня?
— Здесь, что ли? — испуганно охнул хозяин.
— Дурак! — Гость выпустил его рукав — Встречать и провожать сам теперь будешь, понял?
— Да, но ты уж…
— Все! Калитку потом замкни. Ну, где твой мужичок?
Хозяин поднялся и, тяжело ступая, подошел к двери, нащупал кольцо и распахнул ее. В слабо освещенной смежной комнате сидел на лавке рыжий мужичок. Лицо его было бледно.
— Подслушивал, пес?!
— Хозяин! — Рыжий бухнулся на колени и протянул к нему руки.
— Негоже на слуг кричать, — с усмешкой заметил гость. — Пошли, проводишь.
Взяв мужичка за плечо, он заставил его встать и подтолкнул к выходу. Тот обреченно поплелся впереди, поминутно оглядываясь. Но лицо гостя оставалось непроницаемо спокойным. На дворе рыжий немного ободрился. Легко отыскивая дорогу в темноте, он привел к калитке и наклонился, открывая засов. Гость быстро выхватил широкий кинжал и всадил его в спину рыжему. Тут же выдернул окровавленный клинок и отступил на шаг. Мужичок захрипел, стукнулся лбом в доски калитки и осунулся на землю.
— Все? — Мокрые ветви кустов зашелестели, и появился хозяин. Поеживаясь от промозглой сырости, он помог гостю поднять тело, вынести его за тын и скинуть в реку.
— Ну вот, пусть плывет в Коломну, — вытирая кинжал, усмехнулся человек в темной накидке. — Утром скажешь, что холоп сбежал.
— А если выплывет?
— Не выплывет. Да не трясись ты, иди делом займись. — Не прощаясь, он свернул на знакомую тропку и быстро растворился в темноте…
Примерно через час у ворот барской усадьбы в одной из подмосковных деревенек остановился верховой на взмыленной лошади. Не слезая с седла, он громко забарабанил рукоятью сабли в ворота.
— Открывай!
На его стук и крики из дома вышел заспанный ключник с опухшим лицом. Зевнув, мелко перекрестил рот и ворчливо спросил:
— Кого принесла нелегкая? Ночь на дворе.
— От Кириллы Петровича! — подпрыгивая от нетерпения в седле, заорал верховой. — Отворяй!
Ключник кинулся отодвигать засовы. Влетев на двор, всадник перетянул его плетью по спине:
— Сонная тетеря! Огня! Буди всех!
Вскоре дом ожил. Забегали люди с фонарями, заскрипели ворота конюшни, застучали копыта застоявшихся коней, забряцало оружие. Посланец Кириллы Петровича как шальной носился из одного конца двора в другой: проверял снаряжение, осматривал коней, отдавал отрывистые распоряжения:
— Ты — на смоленскую дорогу!.. Ты должен нагнать стрельцов за Рязанью! Смотри, голову сниму!.. Ты закроешь все пути на Дон! И живым взять!..
Хмурые, похожие на разбойников мужики садились на коней и выезжали из ворот усадьбы. Они были полны решимости перенять гонцов Бухвостова: за голову каждого из них была обещана крупная награда.
— Живей поворачивайся! — Посланец Кириллы Петровича пинками подгонял бестолково суетившегося ключника. — Заводных лошадей давай, рыбья кровь!
Вскочив в седло, он гикнул и наметом погнал на юго-запад. На груди, рядом с нательным крестом, у него было спрятано письмо к турецкому паше, разбившему лагерь недалеко от Днестра.
