ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Дон Ангерран де ла Пенья чувствовал себя очень плохо. Он полулежал в широкой постели, приложив к левой стороне груди смоченное в воде полотенце. На прикроватном столике теснилась целая батарея разного рода пузырьков, в них были лекарства, призванные облегчить мучения губернатора Кампече. Врач, их доставивший, боялся показываться на глаза дону Ангеррану, потому что лекарства эти никакого действия не оказывали.

Душно, очень душно было в губернаторской спальне. Не хватало воздуха даже большим, оплывшим свечам, даже цикадам, треск которых казался слишком замедленным и обессиленным.

— Будет шторм? — заговорил Тибальдо, камердинер дона Ангеррана, вглядываясь в темноту тропической ночи.

— Позови его, — негромко сказал лежащий.

— Кого? — удивился камердинер.

— Врача. Пускай пустит мне кровь, иначе я не доживу до рассвета.

Через некоторое время в тускло освещенной спальне появился худосочный безбородый старик. В руках он держал большой медный таз. За ним шел Тибальдо с приспособлениями для отворения крови.

Врач виновато улыбался.

Камердинер зевал.

Когда первая струя черной губернаторской крови ударила в медное дно, за окном послышалось глухое отдаленное ворчание — сошлись два невидимых небесных гиганта. Скользнула вниз огненная нитка.

— Я же говорил, что будет шторм, — счел нужным заметить Тибальдо.

Но дон Ангерран его уже не слышал, как не слышал и шума начинающейся грозы — он спал.

— Полнокровие — бич нашего времени, — осторожно заметил доктор, выходя в прихожую.

Сон губернатора оказался не слишком долгим. Едва запели птицы в освеженном ночным ливнем саду и начала рассеиваться дымка над бухтой Сан-Марианна, рука камердинера легла на потное плечо дона Ангеррана.

Тот кое-как разлепил глаза. Ему было лучше, но все же еще нехорошо.

— В чем дело?

— Капитан Пинилья, сеньор.

— Пинилья?

— Он говорит, что у него важнейшее известие.

Капитан был начальником береговой охраны. Злой как собака, хитрый как лиса, выносливый как мул. Неужели он и этой ночью таскался по берегу? Дон Ангерран всегда считал себя ревностным служакой, любил повторять, что «мы созданы для службы, а не служба для нас», но в присутствии этого иезуита в мундире чувствовал себя бездельником.

— Пусть войдет.

Губернатор постарался придать своему телу положение, хотя бы отчасти соответствующее его нынешнему званию. Поправил колпак на голове.

Зря старался, потому что капитан Пинилья выглядел ужасно: мундир и лицо в грязи, ботфорты вообще ни на что не похожи.

— В чем дело? — счел нужным заметить лежащий.

— Олоннэ, — только и смог проговорить капитан.

— Что Олоннэ? Где Олоннэ? В каком смысле Олоннэ? Потрудитесь говорить яснее!

Капитан махнул рукой в сторону побережья:

— Его корабль потерпел крушение. Он со своими людьми на берегу. В трех милях отсюда.

Дон Ангерран сел в кровати.

— Тибальдо, тревога, — тихо сказал он.

«Этуаль» не пережила ночного шторма. За три недели плавания в Гондурасском заливе она утратила часть своих прекрасных мореходных качеств, не идеально слушалась руля, что и привело в конце концов к роковым последствиям. Этот шторм, как и все тропические шторма, налетел слишком внезапно. Несмотря на героическое сопротивление стихии, она, стихия, победила. Особенно сильной волной, вдруг появившейся на траверсе судна, «Этуаль» была перевернута, мачты переломились как тростинки. С задранным к черному небу килем корабль удачливого капитана Олоннэ проплавал недолго, а потом пошел ко дну вместе со всей добытой за три недели испанской добычей.

Но судьба в последний момент сжалилась над французами, наверное, ей показалось, что она наказывает их слишком сильно и слишком внезапно. Она решила немного порезвиться с ними и подсунула песчаную отмель. Вконец измученные неравной борьбой с водяными валами моряки кое-как выползли на берег, где и остались лежать.

В таком состоянии их сначала застал сон, а потом нечеловечески бдительный капитан Пинилья.

К тому моменту, когда корсары продрали глаза, в зарослях, начинавшихся шагах в пятидесяти за полосою белого песка, накопилось до сотни испанских пехотинцев. Они насыпали порох на полки своих аркебуз в радостном предвкушении удачной, а главное, безопасной охоты — выброшенные на берег морские разбойники были фактически безоружны.

— Пора, — сказал дон Ангерран, глядя из-под руки, как ползают по ярко-белому полю неловкие черные фигурки.

Капитан Пинилья отдал приказ, испанцы решительно ринулись в атаку.

За последние десятилетия подданные его католического величества столько унижений снесли от разного рода джентльменов удачи, так часто оказывались битыми и обведенными вокруг пальца, что накопившаяся в их душах ненависть просто не поддается описанию. Представившийся им случай отомстить они использовали в полной мере. Это была резня — и примерная и беспримерная одновременно. Интересно, что даже в таком безнадежном положении корсары умудрялись оказывать сопротивление, пуская в ход вытащенные из-за голенища ножи, подвернувшиеся под руку палки и просто зубы.

Около десяти человек оставил дон Ангерран на поле боя. Но эти потери были ничто в сравнении с пятьюдесятью убитыми корсарами и восемью взятыми в плен.

Олоннэ при первом взгляде на появившуюся из прибрежных зарослей шеренгу солдат сразу понял, в чем дело. Сила в этой ситуации помочь не могла, рассчитывать оставалось только на хитрость.

Капитан размышлял всего лишь несколько мгновений, потом вытащил из-за пояса чудом сохранившийся там нож и занялся делом. Он лежал в небольшом углублении, скрытый от испанцев корневищем вывороченной ветром пальмы. В этом своем ненадежном убежище он устроил парикмахерскую. Испанская атака — самое время, чтобы побриться!

Послюнив как следует переносицу, он освободил ее от волос, избавив свою внешность тем самым от одной из основных примет Олоннэ. После этого он добрался ползком до ближайшего корсарского тела, распорол ему живот и обильно измазался чужой кровью. Но этого было мало, чтобы надежно притвориться мертвым. Капитан стащил с себя остатки рубахи и лег на спину рядом с человеком, кровью которого он только что воспользовался в маскировочных целях. Приставил нож справа к груди так, чтобы острие попало в углубление между третьим и четвертым снизу ребром, и сильно надавил на рукоять. Нож вошел всего на два пальца, но теперь капитан Олоннэ выглядел настоящим мертвецом.

Завершил он свой маскарад вовремя. Испанцы покончили с теми, кто сопротивлялся, и начали разбредаться по берегу в поисках тех, кого надлежало добить.

— Олоннэ, ищите Олоннэ! — требовал дон Ангерран.

Он понимал, что без головы со сросшимися бровями его победа будет далеко не полной.

Вскоре капитан Пинилья доложил ему в некотором смущенье, что Олоннэ не найден.

— Где же он может быть?! Может быть, удрал в заросли? Обыщите, обыщите все!

Капитан Пинилья сказал, что в зарослях его быть не может, ибо он в самом начале приказал оцепить берег, ужу не проскользнуть.

— Ну так где он тогда, если его нет ни в зарослях, ни на песке? — раздраженно брюзжал губернатор, тяжело передвигаясь от одного корсарского трупа к другому.

— Он в море, — убежденно заявил капитан Пинилья.

— В море?

— Именно, ваше высокопревосходительство, — должен же был кто-то утонуть во время шторма, так и не добравшись до берега? Не может же Господь всю работу по истреблению этих французских гиен возлагать исключительно на нас, кое-что можно передоверить и морской стихии.

Дон Ангерран угрюмо посмотрел на своего подчиненного.

— Никогда не замечал в вас стремления выражаться столь вычурно, господин капитан.

— Победа окрыляет даже в поэтическом смысле.

— Ну, окрыляет так окрыляет, а похоронную команду вы сюда вышлите.

— Да крабы их растащат по косточкам за неделю.

— Чтобы эта пакость смердела в получасе езды от моего дома? Ни в коем случае! Пришлите сюда людей, обязательно. Пересчитайте, сколько здесь корсарских трупов, пусть столько же будет и могил. Может статься, эти могилки нам еще сослужат службу.

Капитан Пинилья не мог себе представить, какая может быть польза от мертвых корсаров, но счел за лучшее не спорить с его высокопревосходительством.

Рана в боку Олоннэ почти не беспокоила, он промыл ее водой, залепил кашицей из коры рапангового дерева и из остатков рубахи смастерил повязку. Хуже было с обожженной кожей — два часа пришлось проваляться под прямыми лучами карибского солнца. Шевельнуться было невозможно, все время кто-то из испанцев находился рядом. На животе и груди образовалось несколько больших волдырей, так что когда Олоннэ натягивал на себя колет, снятый с убитого испанца, то шипел от боли. Еще хуже оказалось с сапогами — малы! Пришлось проделать отверстия для пальцев.

До вечера Олоннэ просидел в зарослях. Видел прибытие похоронной команды. Следя за действиями гробокопателей, он все время что-то шептал. То ли считал, то ли молился.

Когда стемнело, Олоннэ вдоль берега двинулся к городу. На голове у него красовался пехотный испанский шлем, в руках — тесак, за поясом — несколько ножей. Днем его вид, возможно, вызвал бы подозрение у бдительного алькальда, но ночью, особенно издалека, он вполне походил на стражника.

Полная яркая луна повисла над Санта-Марианной. Отчетливо были видны белостенные дома, зато пролегавшие меж ними улицы напоминали раны с запекшейся кровью. Искрилась водная гладь бухты. Рисовались на фоне темно-синего неба силуэты судов, замерших у причала, высилась четырехбашенная громада недостроенного форта.

Капитана Олоннэ интересовала тюрьма этого замечательного романтического городка. По опыту он знал, что испанцы, как правило, строят подобные заведения неподалеку от кордегардии — помещения для стражников. Ту же, в свою очередь, — рядом с губернаторским дворцом, чтобы в случае нападения на его высокопревосходительство стража могла как можно быстрее прийти ему на помощь.

Что же касается дворца, то ошибиться невозможно — вот он. По пояс утонувший в волнах густой, облитой лунным светом растительности. В широких окнах горит свет, мелькают человеческие тени, доносится тонкое бренчание мандолин, слышится смех.

Олоннэ криво ухмыльнулся:

— С праздником, господа.

С этими словами он вошел под арку городских ворот. Клюющий носом стражник поднял на него с трудом раскрывшийся пьяный глаз и рассеянно спросил:

— Это ты, Антонио?

Капитан Олоннэ владел испанским языком не в такой степени, чтобы поддержать разговор на сложную, интеллектуальную тему, но произвести несколько звуков в подтверждение того, что он именно Антонио, ему удалось.

Стражник вздохнул и стал собираться с силами для другого, наверное, более каверзного вопроса. Почувствовав это, переодетый француз начал изображать мертвецки нетрезвого испанца. Поскольку в этот день вино в городе лилось рекой, стражник легко поверил в его игру.

— Да ты, братец, пьян! — укоризненно сказал он. Человеку, еле-еле стоящему на ногах, всегда приятно увидеть человека, который еще пьянее его.

Одним словом, первое препятствие было пройдено.

Вообще в испанских поселениях в Новом Свете жизнь была намного угрюмее и чопорнее, чем в поселениях французских и английских, не говоря уже о тех местах, где обитала вольница «берегового братства». Олоннэ рассчитывал столкнуться с вымершими улицами, наглухо закрытыми дверьми, стражниками на каждом углу. Ему повезло (если забыть о том, что явилось причиной этого везения): сегодня Санта-Марианна была не похожа на себя.

Не прошло и четверти часа, как он определил, где томятся пленные корсары. Об этом ему рассказали сами испанцы — два развеселых солдата у входа в кордегардию. Они с огромным увлечением, перебивая друг друга, описывали те пытки, которым будут завтра, перед повешением, подвергнуты безбожные морские разбойники. Во всех деталях этой кровавой словесной каши Олоннэ разобраться был не в состоянии, но суть дела уловил.

Оставшись в тени большой, раскидистой магнолии, он начал присматриваться к тому, что происходило в расположенных перед ним зданиях.

Хлопали двери, гремели победные песни. Кто-то спал, свесившись из окна на улицу. Испанцы обнимались, целовались, пили прямо из кувшинов.

Целью наблюдений корсара было определить, какие именно двери ведут в тюремное помещение.

Удалось это сделать с точностью, только подсмотрев процедуру смены караула. Она состояла в том, что четверо не до последней степени пьяных носителей кирас и аркебуз вышли с победными кличами из караульного помещения и прошествовали в дальний угол двора. Там один из них постучал прикладом в устроенную в каменной стене дверь и громко произнес несколько слов, игравших роль пароля по всей видимости.

Дверь отперлась, изнутри появился прежний наряд, тоже из четырех человек состоящий. Наскоро вручив вновь прибывшим связку ключей, освобожденные из тюрьмы охранники кинулись наверстывать упущенное.

Где находятся пленные, теперь было ясно, оставалось только придумать, как воспользоваться этим знанием.

Олоннэ попытался припомнить слова пароля, но потом плюнул на это занятие — произношение непременно выдаст. Необходимо что-то другое.

В голову ничего не приходило.

Может быть, попытаться выкрасть одного из пирующих в кордегардии негодяев и заставить его произнести нужные слова перед дверью? Олоннэ еще не успел до конца додумать эту мысль, а она ему уже разонравилась. Сколь бы ни превосходил трезвый человек пьяного, он не в состоянии справиться с целой толпой пьяниц.

Положение рисовалось безвыходным. Но тут капитану, готовому прийти в отчаяние, на помощь явилось вино, или, вернее сказать, вызываемое им действие.

Заскрипели петли тюремной двери, и на свободу выбрался один из стражников, только что заступивших на безрадостный пост. Ему приспичило облегчить свой мочевой пузырь, санитарные условия узилища не позволяли сделать это внутри.

Поняв, какой оборот приобретают события, Олоннэ еще глубже вжался в магнолиевую тень.

В этот момент на стол губернатора как раз подали поросенка в сметанном соусе, и изрядно нагрузившиеся гости, принадлежащие к сливкам местного общества, встретили его появление нестройным, но восторженным гулом.

Вслед за свиньей явился капитан Пинилья, видимо потративший слишком много времени, чтобы привести себя в порядок после приключений прошлой ночи и сегодняшнего утра. Он был в голубом мундире, дорогом парике, кружева его манжет благоухали, так же как отвороты дорогой голландской рубахи.

Капитан, безусловно, был героем дня, поэтому губернатор пригласил его занять место рядом с собой. Отвечая на приветствия и восторженные жесты кроткой улыбкой, Пинилья пересек залу и уселся в предупредительно пододвинутое лакеем кресло.

Губернатор, не вставая — опять проклятая подагра, — произнес тост в его честь. Бокалы с малагой и хересом вознеслись над столом.

Капитан был на вершине блаженства, хотя изо всех сил старался этого не показать.

— Клянусь всеми святыми, покровительствующими нашему королевству и особенно его новым землям, что сегодняшний день войдет в историю. И войдет как день славы испанского оружия. Олоннэ мертв!

— Олоннэ мертв! — подхватил весь стол.

Дон Ангерран де ла Пенья отхлебнул из своего бокала, а потом швырнул его в стену. Кое-кто из гостей попытался последовать его примеру, но предупредительно поднятая рука губернатора остановила эти попытки. Дон Ангерран был рад победе над французским разбойником, но не до такой степени, чтобы дать переколошматить весь свой венецианский сервиз.

Капитан был полностью погружен в пожирание сочной поросятины, когда дон Ангерран спросил у него, все ли в порядке на берегу.

— Конечно, все сделано так, как вами было приказано: вырыли в песке ямы, вбили деревянные палки. Я решил, что крестов эти собаки не заслужили.

— То есть все в порядке? — переспросил губернатор, как будто в тайной надежде или в тайном страхе услышать другой ответ.

Стражник устроился у стены, инстинктивно стараясь держаться в тени. Это устраивало Олоннэ. Он вытащил из-за пояса нож, огляделся — не видим ли кому-нибудь — и на цыпочках бесшумно приблизился к справляющему малую нужду испанцу.

Занес нож.

В этот момент в кордегардии грянули припев знаменитой песни:

У нас вина полно и вволю хлеба,

Над всей Кастилией безоблачное небо.

Как бы удостоверяя эти слова, Олоннэ нанес удар.

Испанский пьяница скончался мгновенно.

Олоннэ вытер нож о его мундир, но прятать не стал. Быстрым шагом он пересек освещенную часть двора и постучал в тюремную дверь, откройте, мол.

Изнутри послышался хриплый, полусонный голос:

— Это ты, Педро?

Антонио я уже сегодня был, подумал капитан и применил прием, уже использовавшийся им при проникновении в город. Издал несколько нечленораздельных звуков и шумно икнул.

— Сейчас, Педро, сейчас, — ответили с той стороны двери, — никак не разберусь с проклятыми ключами.

Когда дверь все же распахнулась, Олоннэ, не раздумывая ни секунды, нанес удар. Лезвие, по всей видимости, попало испанцу в глаз, и с диким воплем он отступил в глубь тюремного помещения, схватившись руками за лицо. На его крик появился еще один стражник с факелом и глупым вопросом:

— Ты что, палец себе прищемил, а?

Эти слова стали последними, что суждено было произнести кастильскому остроумцу. Олоннэ убил его ударом в левую часть груди, и так быстро, что факел не успел упасть на пол и был подхвачен нападавшим.

Пораженный в глаз стражник затих в углу.

Посветив себе захваченным факелом, Олоннэ отыскал на полу связку ключей, без них было не открыть камеры.

В этот момент явился последний страж. Он оказался еще пьянее своих коллег, поэтому соображал куда медленнее, чем они. Охранник умер так быстро, что не успел даже сказать какую-нибудь глупость перед смертью.

Подняв повыше факел, капитан огляделся. Комната тюремной стражи по количеству валяющихся трупов, конечно, уступала белому песчаному пляжу, но тем не менее являла собой впечатляющее зрелище.

Олоннэ запер входную дверь, чтобы не привлечь случайных посетителей, подошел к тому испанцу, который впустил его внутрь, и, присев на корточки, полоснул ножом по горлу. На всякий случай. Если ему самому сегодня утром пришла идея притвориться мертвым на песчаном берегу, почему этому охранку не могло прийти в голову то же самое?

Так, теперь ключи.

— Успокойтесь, ваше высокопревосходительство, все в полном порядке, клянусь стигматами святой Береники, — улыбнулся капитан Пинилья, поедая сладкий картофель. — Не считать же неприятностью простую ошибку в счете.

Дон Ангерран поперхнулся:

— Какую ошибку?

— Ну, помните, вы велели мне пересчитать мертвых корсаров, прежде чем отправляться за похоронной командой.

— И что же вы? — спросил губернатор, и его тон сделался почти зловещим.

— Разумеется, выполнил ваше приказание. Перед этим приказал вырезать пятьдесят семь бамбуковых шестов, чтобы отметить места погребения. Так вот, после того как мы всех французских собак закопали, один шест остался неиспользованным. Я думал, что ошибся коррехидор , пересчитал могилы, и, странное дело, пришлось признать, что это я ошибся в счете. На берегу оказалось всего лишь пятьдесят шесть корсарских трупов. Лучше бы я, конечно, ошибся в другую сторону, но думаю, и то, что случилось, не трагедия.

Чем дольше капитан Пинилья говорил, тем меньше был уверен в правоте своих слов. Потому что, пока он разглагольствовал, физиономия дона Ангеррана меняла свою окраску. Когда она сделалась окончательно темно-багровой, капитан смолк. Смолкли и все остальные за столом.

Ощущение праздника куда-то исчезло.

В наступившей тишине раздался голос безбородого доктора, сеньора Хесуса:

— Странно, клянусь мучениями святого Себастьяна, но у меня случилось что-то в том же роде.

Губернатор тяжело поворотил к нему отягченную приливом крови голову и спросил глухо:

— Что именно? Что именно случилось?

Сеньор Хесус, почувствовав, что нарождающийся губернаторский гнев вот-вот обрушится именно на него, потерял дар речи.

— Говорите, дьявол вас раздери, иначе придется изменить нашему обыкновению! Не вы мне, а я вам пущу кровь.

— Меня… меня известили, — залепетал доктор, — на берегу погибло семеро наших солдат, но когда я зашел в мертвецкую, что при госпитале Святой Бригиты, там наличествовало всего лишь шесть тел.

— Кому могло понадобиться мертвое тело? — удивленно прошептал кто-то из гостей.

— А может, этот пехотинец ожил и пошел к себе в казарму. Такие случаи бывали.

Дон Ангерран массировал глазные веки одной рукой, другой держась за сердце.

— Что за глупости вы говорите, мертвые люди не оживают! — продолжился спор за столом.

— Оживают, — мрачно вмешался в него губернатор, — только не люди, а такие дьяволы, как Олоннэ.

— Олоннэ утонул в море, — осторожно попытался напомнить капитан Пинилья.

— Лучше бы вы утонули! — заорал на него губернатор. После этого он сделал глоток вина и объявил: — Олоннэ жив. Более того, он переодет испанским пехотинцем. Молите Бога, чтобы он скрывался где-нибудь в джунглях, подальше от Кампече. Лично я верю в худшее — он здесь, в городе, может быть, он даже неподалеку от этого дома. Может быть, он даже в этом доме.

— Но для чего ему это?! — раздалось несколько одинаково недоумевающих голосов.

— Что тут непонятного?! Он собирается отомстить за то, что мы сделали с его командой.

Капитан Пинилья отодвинул тарелку, он обиделся на губернатора за пожелание утонуть и теперь счел возможным возразить ему:

— Но нужно быть безумцем, чтобы в одиночку напасть на целый город, где столько народу, где, наконец, три сотни солдат.

— Не-ет, он не безумец, к сожалению, не безумец.

— Единственный относительно разумный поступок, который мог совершить Олоннэ в сложившейся ситуации, — это нападение на тюрьму.

— На тюрьму?!

— Вы не забыли, ваше высокопревосходительство, что у нас под замком находятся восемь корсаров?

— Да на кой черт они ему сдались, если они под замком?

— Насколько я слышал, в корсарской среде принято вызволять друг друга, даже иногда рискуя собственной жизнью. Обычай странный, но имеющий место быть. А кроме того, в освобождении этих восьмерых есть и практическая для Олоннэ польза. Он может, пользуясь покровом темноты и всеобщим пьянством на берегу, захватить небольшое судно и выйти на нем в море.

Губернатор откинулся в кресле.

— Иногда, капитан, вы излагаете мысли, которые можно слушать без отвращения.

— Ну вот видите, — улыбнулся Пинилья, впадая в тихий экстаз самодовольства.

— Но из этих правильных мыслей вы делаете неправильные практические выводы, — поставил его на место дон Ангерран.

— Как вам будет угодно… — снова обиделся Пинилья.

— Итак, он может попытаться освободить своих матросов, — рассуждал вслух губернатор, — значит, необходимо проверить, как обстоят дела в тюрьме.

— Вы правы, ваше высокопревосходительство! -воскликнул городской алькальд.

— И немедленно!

Алькальд встал, с грохотом отодвинув кресло.

— А вы, капитан, — дон Ангерран обратился к Пинилье, — отправляйтесь тотчас же в казармы и пришлите сюда десятка два солдат. На всякий случай.

Загрохотали и другие кресла, остальные офицеры и чиновники заспешили к местам своей службы, не дожидаясь особого распоряжения. За столом остались только настоятель церкви и капитан порта. Первый — потому что был уверен в том, что гугенот не станет искать своего счастья в католическом храме. А второй — потому что сладко спал, положив голову в блюдо с маринованными моллюсками.

Губернатор брезгливо покосился на него и обратился к священнику:

— Вот видите, святой отец, не только молитва, обращенная к Господу, способна воскресить умершего, усилия врага рода человеческого на этом поприще тоже дают свои результаты.

Падре подбрасывал в руках апельсин, ловил его пухлыми ладонями и вздыхал.

— То, что капитан Олоннэ — дьявольское отродье, никаких сомнений у меня не вызывает, но в данном случае, я думаю, обошлось без вмешательства самого прародителя зла.

— То есть?

— Хватило вмешательства всего лишь беса притворства. Олоннэ умело прикинулся мертвым. Ведь никто — ни вы, дон Ангерран, ни ваши люди — не был знаком с ним лично.

— Бог миловал.

— Так что проскользнуть мимо вашего внимания ему было не так уж трудно. Ничего обидного для вас в этом нет. Воспротивьтесь своему падению в собственных глазах.

Губернатор презрительно хмыкнул:

— Как иногда вы умеете фразу завернуть! В собственных глазах я падать не собираюсь, а вот в глазах дона Антонио де Кавехеньи каково будет моему образу?

Падре не успел ответить: послышались приближающиеся к дверям залы шаги.

Двери распахнулись.

На пороге стоял алькальд. Лицо у него было белее песка, на котором нашла свою гибель команда «Этуали».

— Да говорите же, дьявол вас раздери!

— Корсары бежали. Все охранники убиты.

— Та-ак. Где капитан порта?

Блюдо с моллюсками не ответило.

— Тибальдо! — крикнул губернатор.

— Я здесь, ваше высокопревосходительство, — отрапортовал камердинер, оказавшийся за спиной у господина.

— Отодвинь портьеры и потуши чертовы свечи.

Приказание было выполнено мгновенно.

— Светает, — сказал дон Ангерран, поглядев в окно. — Выйдем на террасу.

Тибальдо помог губернатору подняться и, поддерживая под руку, препроводил туда, куда было указано.

Эта часть дома оказалась устроена так, что с нее открывался прекрасный вид на бухту Санта-Марианны. В этот ранний час она была подернута легкой дымкой. Особенно густой туман скопился в северной части, у недостроенного форта. По слегка рябящей поверхности быстро скользило к выходу из бухты небольшое одномачтовое судно. Его косые гроты и треугольные кливера были наполнены упругим ветром.

Из бойниц форта торчали бесполезные стволы кулеврин.

До выхода в открытое море оставалось всего несколько кабельтовых.

— Чей это шлюп?! — взбешенно прошипел губернатор.

Непонятно было, что именно его интересует: у кого он украден или кто на нем находится?

Чтобы что-нибудь сказать, алькальд произнес:

— Он отшвартовался не более получаса назад.

— Приведи сюда капитана порта.

Это было сделано, хотя сделать это оказалось не так уж просто.

— Поглядите туда, сеньор. — Губернатор указал ему на бегущую по волнам посудину. — Видите что-нибудь?

С трудом и не до конца проснувшийся толстяк честно признался:

— Нет.

Лицо губернатора исказилось:

— Впрочем, это не важно. Повесят вас завтра вне зависимости от состояния вашего зрения.

— За что повесят?

— За то, что не умеете пить.