Глава 19
Мне хорошо известно о храбрых рыцарях, жилище которых – в замке Монсальват, где хранится Грааль. Это – тамплиеры, которые часто отправляются в дальние походы в поисках приключений. От чего бы ни происходили их сражения, слава или унижение, они принимают все со спокойным сердцем во искупление своих грехов.
Вольфрам фон Эшенбах, «Персеваль». 1183
10 февраля 1208 г.
Овернь, замок Лезу и его окрестности
– Во имя Господа, это место не кажется мне приятным, – унылым голосом сообщил Гаусельм.
Робер не собирался спорить с трубадуром. Вонь нечистот забивала ноздри. Темно было настолько, что вряд ли удалось бы разглядеть даже ладонь, поднесенную к лицу.
Помимо темноты и смрада донимал холод. Стены были просто ледяными, а на пол было боязно даже сесть. Человек, проведший в подобном каменном мешке несколько дней, неизбежно застудил бы себе внутренности.
Но молодой тамплиер вовсе не намеревался находиться в подземельях замка так долго.
– Ничего, с Господней помощью мы выберемся отсюда! – сказал он.
– Вряд ли Господь даст за нас выкуп! – вздохнул монах, судя по всему, пытающийся сесть у стены. – Ведь ничего, кроме денег, не заставит епископа выпустить нас!
– Это мы посмотрим, – проговорил Робер, и пальцы его нащупали выпуклость Чаши.
Впервые он попал в такую ситуацию, где ничего, кроме ее пламени, не могло помочь. Вряд ли клермонский прелат будет сообщать Ордену о захваченном им предположительно беглом рыцаре, ведь никто не даст за отступника ни гроша.
Слова молитвы сами ложились на язык, гладкие, точно обкатанные водой валуны. Робер шептал, подняв Чашу перед грудью, и та постепенно нагревалась. По предплечьям побежало тепло, оттаяли занемевшие пальцы…
– Матерь Господня! – воскликнул Файдит с таким ужасом, словно увидел самого Сатану. – Что это, клянусь Святым Марциалом!
По ободку небольшого сосуда, который держал в руках рыцарь, бегали язычки алого пламени, а сама чаша сияла теплым золотистым светом. Грязные неровные стены впервые были освещены настолько сильно, а покрытый темными пятнами блестящий пол и испускающая зловоние дыра в углу лучше бы так и оставались в темноте.
– Прошу тебя, добрый монах, не спрашивай ни о чем! – сказал Робер, всем телом чувствуя, что огонь, покорный его воле, готов вырваться наружу. – Это то, что поможет нам выбраться отсюда! А на вопросы, которые рвутся у тебя с языка, я вряд ли смогу ответить!
– О, Матерь Божия! – Файдит поспешно закрестился. – Святой Грааль!
Робер не стал разубеждать спутника. Ему было не до того. Осторожно наклонив Чашу, он произнес положенные слова, и из ее чрева ударил столб пламени. Заскрипел мгновенно накалившийся камень на той стороне коридора, решетка оплывала, таяла, нагревшийся до алого цвета металл тек, точно масло.
Испуганно вопили узники в соседних камерах.
– Иди за мной, – проговорил Робер тусклым, невыразительным голосом, когда препятствие перестало существовать.
Гаусельм не осмелился возражать. Сердце монаха охватывал глубочайший страх. Впервые в жизни он соприкоснулся с чем-то, что не мог объяснить Божественным или демонским вмешательством.
Конечно он слышал о Святой Чаше, но никогда не думал, что столкнется с ней!
Робер шел вперед с закрытыми глазами. Опущенные веки не мешали видеть. Ярко горела впереди Чаша, тусклым хрусталем светилось за спиной сердце трубадура, окутанное серыми покровами испуга, по сторонам, запертые в своих камерах, метались узники епископа. Их души полнила чернота отчаяния вперемешку с алым пламенем гнева.
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда Робер достиг ведущей к ней лестницы. Стоящие у нее стражники услышали вопли и решили проверить, чем они вызваны.
Чтобы тут же погибнуть в огне.
Они не успели даже вскрикнуть, не смогли удивиться. Вставшее вокруг пламя отняло их жизнь так же быстро и легко, как отряд озверевших наемников – невинность у попавшейся им в руки монахини.
Робер видел, как отлетели прочь души.
Он шел, не ощущая жара, и пылавшее в сердце наитие подсказывало, куда повернуть. Еще дважды вставали на пути воины епископа, и оба раза погибали, не успев даже поднять оружие.
За спиной скулил от ужаса монах.
По донжону широкими кругами распространялась паника. Слышались крики, звон и какой-то грохот. Кое-где пламя нашло во что вцепиться, и по коридорам поползла пелена серого дыма.
Когда Робер и его спутник оказались во дворе замка, суетой тот напоминал потревоженный пчелиный рой. Скрипел ворот колодца, в полумраке сгущающегося вечера носились ополоумевшие слуги с ведрами, из недр донжона поднимались тонкие серые струйки.
– Вон они! – завопил кто-то зоркий и бдительный из бойницы второго этажа. – Пленники убегают! Стреляйте!
Робер взмахнул Чашей, и кольцо пламени, расширяясь, ударило во все стороны. В нем без следа сгорели стрелы, посланных стоящими на стенах арбалетчиками, которые, несмотря на пожар, не покинули своих постов. Несколько человек упали, обожженные.
– Колдуны! – крикнул тот же голос, но теперь в нем звучал страх. – Слуги дьявола!
Точно вознамерившись подтвердить сказанное, Робер наклонил Чашу вперед, и поток пламени потек к воротам. Те, сколоченные из плохо горящего прочнейшего дерева, окованные толстыми полосами металла, занялись в один миг, словно их долго пропитывали смолой.
– Стреляйте, и да направит Господь вашу руку! – на этот раз командовал, судя по голосу, сам епископ, и залп вышел куда более дружным. Но все стрелы канули в окутавшее беглецов пламенное облако, древки сгорели в полете, а наконечники каплями расплавленного металла упали на землю.
Руки опустились даже у самых метких стрелков.
Ворота рухнули с грохотом. Одна из подпирающих их с боков башен слегка накренилось – не выдержавший бешеного жара камень пошел трещинами. С верхней площадки ее с воплем вывалился воин.
С мокрым шмяканьем его тело ударилось о землю.
– Еще выстрелите – я сожгу весь замок! – крикнул Робер, поднимая пылающую Чашу повыше.
В полной тишине, нарушаемой лишь треском огня, он перешагнул через догорающие остатки ворот. Гаусельм перепрыгнул их, подобрав ризу, и вприпрыжку понесся вниз по склону.
Замок Лезу остался за спиной. Судя по возобновившимся крикам, там вновь взялись за борьбу с огнем.
Робер опустил Чашу и прибавил шагу. И в это самый момент что-то свистнуло, и Файдит с коротким всхлипом упал. Из его спины торчала короткая арбалетная стрела. Арбалетчик явно выпустил ее наудачу, от досады разрядив оружие вслед беглецам.
– Эх, трубадур, трубадур, – проговорил с печалью Робер, присаживаясь около тела. Болт вонзился точно под левую лопатку, остановив биение сердца. – Пусть Господь примет твою душу!
Более ничего он сделать для своего спутника не мог. Оставаться вблизи замка было опасно. Несмотря на сгущающуюся тьму, арбалетчики со стен Лезу могли еще попасть в беглеца, а пользоваться Чашей рыцарь более не хотел, ощущая, что скоро сгорит сам.
Поднявшись на ноги, Робер зашагал на юг. Размышления о том, как он доберется до Святой Земли, не имея ничего, кроме одежды, он отложил на потом. Главное было – уйти подальше от обиталища епископа-разбойника.
Под сапогами хрустели мелкие камушки. Ночь опускалась на землю, неся с собой прохладу.
12 февраля 1208 г. Овернь, окрестности города Орийяк
Левая нога зацепилась за кочку, и Робер, потеряв равновесие, чуть не упал. Остановился, судорожными вдохами гоняя воздух через горло, и осмотрелся. Почти двое суток он шел, не останавливаясь. Преодолевал кручи и ущелья, спускался по пологим склонам, и брел вдоль неутомимо журчащих ручьев.
Местами горы были непроходимы, и его сильно занесло к западу от первоначального пути на Марсель. Но Робер был этому даже рад, понимая, что здесь его вряд ли будут искать.
В отличие от пути к ближайшему командорству, где беглого рыцаря будут разыскивать особенно тщательно.
Людей он после бегства из замка Лезу не встретил, и это было даже к лучшему. Одинокого путника попытались бы ограбить даже крестьяне, а из оружия у него была лишь Чаша, пускать которую в ход против людей, что поднимать меч на ребенка.
От голода сводило живот, слабость превращала мышцы ног в кашу, глаза закрывались, и только сила Чаши, пылающей на боку слитком раскаленного железа, помогала Роберу продолжать путь. Временами он проваливался в забытье, выныривая из которого, обнаруживал, что все так же переставляет ноги.
Пользуясь силой Чаши, он становился доступен ее разуму. Голос, звучащий не в ушах, а во всем теле, подобно реву пожара, время от времени обрушивался на рыцаря, заставляя его содрогаться.
Чаша пыталась соблазнить человека собственной силой.
Робер сопротивлялся. Его одолевали видения, яркие и живые, объемные и красочные, похожие на то, что он видел, когда Чаша первый раз заговорила с ним, и в то же время – куда более страшные.
Сил на то, чтобы сопротивляться, оставалось все меньше.
Еще несколько дней, и в небеса взлетел бы новый Ангел, несущий в руках Гнев Господень. Вылил бы он свою Чашу на солнце, и вся Европа вскоре стала бы Содомом и Гоморрой. Какой город похвастается тем, что нет в его стенах грешников? Что за монастырь, в котором найдутся семь праведников?
Но то, что Робер видел сейчас, видением не было. Проклятые горы Оверни, в которых он едва не потерял жизнь, закончились. Впереди, простираясь на юг, лежала долина, далеко-далеко сверкала под солнцем река.
Оставалось только спуститься туда.
Сжав зубы, Робер оторвал ногу, которую кто-то, похоже, превратил в камень, затем вторую. Сознание плыло от боли в стертых ступнях, разум мутился, но цель была видна.
И он знал, что дойдет.
13 февраля 1208 г. Руэрг, берег реки Трюйер
Крошечное, в десяток домов селение возникло впереди так внезапно, что Робер невольно остановился, подозревая, что это очередной мираж. Ночью он все же поспал, прямо на земле, и хотя замерз, чувствовал себя несколько бодрее.
Но доверять собственным чувствам все еще не мог.
Протер глаза, но селение никуда не исчезло. По сторонам от него лежали поля, голые по зимнему времени, позади домиков весело взблескивала речушка, та самая, что он видел с гор.
А на ведущей к домам тропе, пристально глядя на Робера, стояли двое мужчин. В черных ризах, с бледными истощенными лицами, они походили друг на друга словно братья. Старший выглядел ветхим, точно само время, младший еще был крепок, и сквозь седину в его волосах просвечивала смоль.
Бежать было поздно, да и незачем.
Робер сделал несколько шагов вперед.
– Мир тебе, во имя Духа Святого, – сказал старший из встретившихся ему мужчин, обладатель глаз пронзительнейшей голубизны. Казалось, что небо просвечивает сквозь его голову. В его взгляде плескалась такая кротость, что Робер ощутил себя перед святым. – Мы ждем тут именно тебя.
– Меня? – удивился Робер, и тут же зашелся злым, лающим кашлем. Ночевка на голой земле даром не прошла. – Что может быть нужно от рыцаря Храма тулузским еретикам ?
Сомнений не оставалось, перед ним были странствующие проповедники странного учения, за последний век почти полностью покорившего южную Францию. С их товарищами Роберу довелось встречаться прошлой осенью, и эти "ткачи" мало чем отличались от тех.
– Покамест ничего, – спокойно ответил старший из катаров. – Но мы предпочитаем называть себя Добрыми Людьми. Мое имя Сикард, а моего друга зовут Аймерик.
– Вы, похоже, знаете, кто я такой, – зло улыбнулся Робер. – Клянусь Господом, скоро я подумаю, что каждый серв от Рейна до Пиренеев знаком со мной!
– Клянясь, ты совершаешь грех! – строго сказал Сикард. – Сказано в Писании: "Не поминай имя Господа своего всуе!". А имя твое нам неизвестно. Дух открыл нам лишь место встречи…
– Зовите меня брат Робер, – проговорил молодой нормандец, ощущая, как в его животе ополоумевшие от голода кишки принялись грызть друг друга. – Но вам-то что от меня нужно?
– Мы хотим спасти тебя, – просто ответил Сикард.
– От кого?
– Для начала – от голода, а затем – от воинов епископа клермонского, который за что-то на тебя обижен, – старший из еретиков произнес все это совершенно серьезно, без тени улыбки. – Иди ты так, то попадешь в их руки еще до полудня.
– Здесь уже не его земли! – слабо возразил Робер.
– Да, – кивнул Сикард, – но разве это помешает ему? Кроме того, граф Руэрга получил от своего сюзерена, Раймона Тулузского просьбу поймать некоего беглого тамплиера, пробирающегося через его земли!
– Еще и этот на мою голову, – улыбнулся Робер. – но вы то все это откуда знаете?
– Многие сочувствуют нам, – голубые глаза старого еретика сверкнули, – и помогают, чем могут.
– А вы собираетесь помочь мне? – Робер пошатнулся. – Ладно, идемте. Уж от еды я точно не откажусь…
– Брат Аймерик, – обратился старший из еретиков к товарищу, – помоги брату Роберу.
Рыцарь хотел было запротестовать, что он не слабый калека, нуждающийся в поддержке, но сил не хватило даже на это.
14 февраля 1208 г. Руэрг, берег реки Трюйер
В погребе было темно, холодно и пахло сырой землей. Робер сидел тут уже довольно долго, прислушиваясь к происходящему наверху и время от времени касаясь боков Чаши, которая, к его удивлению, оказалась на месте утром, когда он проснулся после длительного сна в одном из домиков селения, отведенного специально для еретических проповедников.
Ведь даже без вопросов ясно было, что "ткачам" нужна именно Чаша.
Почему они просто не отняли ее силой – это оставалось непонятным…
Робера накормили, оставили в одиночестве, чтобы он мог помолиться, и предоставили место для сна. Мучимый подозрениями, он некоторое время не мог уснуть, но потом усталость взяла свое.
Утром Чаша оказалась на месте, а разбудивший Робера старший из Добрых Людей даже не вспомнил о ней.
– Вставай, брат Робер, – сказал он. – Те, кто тебя ищут, близко! Нужно спрятаться!
Сидение в погребе Робера вовсе не привлекало.
– А крестьяне меня не выдадут? – подозрительно спросил он, понимая, что практически все обитатели крохотной деревушки видели его.
– Они не пойдут против своих духовных пастырей, – улыбнулся в ответ Сикард.
Робера от уверенности ересиарха передернуло, но лучше уж было иметь дело с катарами, чем с сержантами графа Руэргского или епископа клеромонского. Так он и оказался в погребе одного из крестьянских жилищ.
Наверху было тихо, лишь иногда слышались шаги.
Робер скучал, время от времени начинал молиться, но что-то ему мешало. Словно зудела у уха невидимая, но очень назойливая муха, садилась на лицо, щекотала лапками. Он сбивался и начинал снова, но безрезультатно.
Когда стало казаться, что просидел в темноте по меньшей мере сутки, люк в подпол заскрипел и медленно поднялся. Хлынувший вниз свет болезненно ударил по глазам.
– Выходи, брат Робер, – глубоким басом проговорил появившийся в отверстии второй из Добрых Людей, которого называли Аймерик. – И присоединись к нашей трапезе. Опасность миновала!
Присоединиться Робер не отказался. К его удивлению, катары довольствовались водой, хлебом и сыром, в то время как для рыцаря не пожалели вина и мяса. Когда он спросил, то Сикард ответил:
– Вера наша запрещает тем, кто причислен к Старцам, питаться иначе, как от воды и от леса . Любая пища, возжигающая плотские страсти, оскверняет тело.
Роберу оставалось только покачать головой. Слухи о почти монашеской жизни, которую ведут многие из тулузских еретиков, оказывались правдой.
– Мы укрыли тебя от врагов, – проговорил Сикард, когда трапеза была окончена. – Но здесь оставаться нельзя.
– Почему?
– Слишком опасно, – пожал плечами старший из еретиков. – Тебя ищут на границах Оверни, и на путях, ведущих к южным портам. Ищут многие.
– И что вы предлагаете? – Робер внутренне подобрался.
– Пойти с нами на юго-запад, в Альбижуа, – ответил Сикард, синие глаза его сверкнули. – Там мы тебя укроем так, что никто не найдет. Переждешь самое опасное время, и если возжелаешь, то двинешься дальше.
– Что значит – если возжелаю? – Робер хмыкнул. – Разве вы не будете удерживать меня насильно?
– Нет, – вмешался в беседу Аймерик, – любое насилие противно нашей вере! Если ты решишь уйти, то мы тебя отпустим!
– Во имя Господа! – только и сумел выдохнуть Робер.
Еретики едва заметно поморщились.
– Но, как ты понимаешь, нам было бы лучше, если бы ты остался, – очень мягко сказал Сикард, – вместе с тем, что ты несешь с собой.
– Вам она зачем? – ощетинился рыцарь. – И откуда вы о ней знаете?
– От Святого Духа, – был кроткий ответ. Старший Старец помолчал, а потом вновь заговорил. – Месяц назад одним из оруженосцев графа Раймона Тулузского был убит папский легат Петр де Кастельно.
– И что?
– Епископ Иннокентий не стерпит этого, – вздохнул Сикард. – Не пройдет и двух лет, и могучее войско, сокрушая все на своем пути, двинется сюда с севера. Тысячи людей будут сожжены на кострах, города – разрушены, истинная вера погибнет… Только тот Дар, что ты несешь с собой, может остановить нашествие!
– А если Чаша окажется у вас, то могучее войско пойдет на север, – ответил Робер, – так?
– Нет, – покачал головой Сикард. – Насилие противно нам. Мы будем лишь защищаться. Не путай нас с графом Сен-Жиллем, который спит и видит себя королем Лангедокским!
– Откуда же вы знаете, что все будет именно так, а не иначе? – слова катаров были убедительны, но все же глубокое недоверие к еретикам мешало Роберу поверить им. Может быть, поначалу они и будут лишь обороняться. Но всегда найдутся люди, полагающие, что истинную веру можно насаждать силой, и крестовый поход тулузских ткачей станет реальностью!
– Святой Дух открывает избранным из нас будущее, – бас Аймерика звучал грустно. – И оно печально.
– Но мы не требуем от тебя, брат Робер, немедленного ответа на нашу просьбу, – вступил Сикард, – отправляйся пока с нами, а там уже решишь, кто более достоин Дара – твой Орден или наши пастыри.
– Хорошо, – кивнул Робер. Отказаться от помощи людей, которые знали в этом краю каждую тропку, было бы глупо. – Когда мы выходим?
– Сейчас нам нужно провести Совершенствование среди верующих, – Сикард встал из-за стола, огладил подбородок. – Мы не возражаем, если ты будешь присутствовать.
– На бесовском ритуале? – Робер поспешно перекрестился.
– В нем нет ничего, что могло бы оскорбить верующего в Господа, – пожал плечами Аймерик. – Решай сам.
Любопытство взяло верх. Дав себе обет замолить этот грех в дальнейшем, Робер вышел из дома, чтобы посмотреть на Совершенствование.
Все, судя по всему, жители деревни, собрались в пределах небольшой лужайки на окраине, дружно преклонили колени перед Аймериком и Сикардом и сложили руки у груди.
– Благословите нас! – выговорено было трижды всеми. Дальнейшие слова, судя по тому, что произносили их на редкость дружно, каждый знал наизусть.
– Добрые христиане, прошу у вас благословения Божьего и вашего, молитесь Господу, дабы охранил он нас от злой смерти и привел к доброй кончине на руках верных христиан!
– Да будет дано вам благословение от Бога и от нас, – нараспев проговорил Сикард, а Аймерик подхватил, – пусть благословит вас Бог, и спасет ваши души от дурной смерти и приведет к доброму концу! Теперь же помолимся вместе!
Добрые Люди опустились на колени, как и прочие, и вслед за старшим из них все жители деревни принялись повторять молитву, которая звучала странно для Робера, привыкшего, что обращаться к Господу положено на латыни. Да и содержание ее было необычным:
– Святой Отче, справедливый Бог Добра, Ты, Который никогда не ошибаешься, не лжешь и не сомневаешься, и не боишься смерти в мире бога чужого, дай нам познать то, что Ты знаешь и полюбить то, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего, и мир сей не наш, – проникновенно говорил Сикард, за ним повторял Аймерик, и только после – жители селения. – Фарисеи-обольстители, вы сами не желаете войти в Царство Божие и не пускаете тех, кто хочет войти, и удерживаете их у врат. Вот отчего молю я Доброго Бога, которому дано спасать и оживлять падшие души усилием добра. И так будет, пока есть добро в этом мире, и пока останется в нем хоть одна из падших душ, жителей семи царств небесных, которых Люцифер совлек обманом из Рая на землю. Господь позволял им только добро, а Дьявол коварный позволил и зло, и добро. И посулил им женскую любовь и власть над другими, и обещал сделать их королями, графами и императорами, и еще посулил, что смогут они птицей приманить других птиц и зверем – других зверей.
Робер слушал и удивлялся. Эти люди называли себя христианами, но учение их, частично выраженное в этой самой молитве, скорее походило даже не на ересь, а на какую-то иную веру, в которой под знакомыми именами скрываются странные и чуждые обычному христианину сущности.
– И все, кто послушались его, спустились на землю и получили власть творить добро и зло, – продолжал Сикард. – И говорил Дьявол, что здесь им будет лучше, ибо здесь они смогут творить и добро, и зло, а Бог позволял им одно лишь добро. И взлетали они к стеклянному небу, и как только поднимались, тут же падали и погибали. И Бог спустился на землю с двенадцатью апостолами, и тень Его вошла в Святую Марию. Аминь!
Робер только вздохнул, когда крестьяне вслед за своими пастырями, которые, если честно, куда больше походили на слуг Божьих, чем тот же епископ клермонский, перекрестились.
Молитва закончилось, и все обитатели деревни, один за одним подходили к старому еретику. И он благословлял их, рисуя крест напротив лба, и отпускал, говоря "Иди с миром и не греши!".
– Мы готовы отправляться в путь, брат Робер, – сказал он, когда последний из селян был отпущен. После проведенного ритуала глаза его блестели, лицо лучилось довольством.
– Я тоже готов! – рыцарь выразительно пошевелил пустыми руками. – Может быть, вы отдадите мне часть груза?
– Да какой у нас груз! – басом расхохотался Аймерик. – Святое Писание мы несем сами, а воду и пропитание добудем в тех местах, где будем останавливаться.
– Я вижу на лице твоем смущение, – проговорил Сикард, проницательно глядя на Робера. – Что его вызвало?
– Мне показалось, что в этом ритуале, – нормандец на мгновение замялся, – эти крестьяне ну… как бы поклонялись вам…
– Не нам, – покачал головой Сикард. – А Святому Духу, который после Утешения пребывает в наших телесных оболочках!
Робер мало чего понял, но решил не спорить.
– В путь же, – нетерпеливо вступил в беседу Аймерик. – Нам еще нужно немало пройти сегодня.
И пешком, словно обычные пилигримы, вышли они из селения, так и оставшегося для Робера безымянным, и зашагали на юго-запад, вдоль течения реки.
17 февраля 1208 г. Руэрг, замок Сент-Фуа в окрестностях города Родез
Замок грозно возвышался на берегу реки, и серые его башни отражались в чистой голубой воде. На стенах виднелись оспины, оставленные то ли временем, то ли осаждающими, и вился над донжоном флаг с незнакомым Роберу гербом.
– Вы не боитесь туда идти? – спросил рыцарь у своих спутников, когда укрепление только показалось впереди.
– Нет, – улыбнулся Сикард, – обитатели места сего проникнуты истинной верой, они не станут причинять нам вред.
Путешествие это, длившееся уже три дня, отличалось от всех, которые Роберу пришлось пережить. Они шли пешком, совершенно не торопясь, такими тропами, которые знали разве что пастухи и охотники. Останавливались по дороге в селениях и деревнях, при случае Сикард и Аймерик пользовали больных (оба оказались сведущи в лекарском деле), и шли далее.
Несмотря на видимую неторопливость, они успели пересечь несколько рек, и от гор Оверни их отделяло более пятнадцати лье. Никаких следов погони не было, и Робер впервые за многие дни почувствовал себя спокойно. Чаша никак себя не проявляла, словно вновь погрузилась в сон.
Замок приближался. Как только с дозорных башен стали видны бредущие по дороге люди, ворота его распахнулись, и из них выметнулся всадник. Засияла под солнцем шерсть белого, словно снег, жеребца. За первым всадником скакали с десяток вооруженных воинов.
Робер дернулся, потянулся было к мечу, но вовремя вспомнил, что оружия у него нет.
– Спокойнее, – пророкотал Аймерик. – Это не враги.
Приблизившись вплотную, всадник, оказавшийся юношей в одежде, выдающей представителя благородного сословия, легко спрыгнул с седла и опустился на колено.
– Благословите, Старцы, – попросил он, пока свита следовала примеру предводителя.
Сикард перекрестил оказавшихся перед ним людей.
– Встаньте, – сказал он с удивившей Робера властностью. – Что за нужда привела вас к нам?
– Вы все видите, Добрые Люди, – покачал головой юноша, поднимаясь с колен, – мой отец, благородный Гастон де Сент-Фуа, находится при смерти, и желает в последний момент жизни принять Утешение. Не могли бы вы оказать ему подобную услугу?
– Идти против воли умирающего – нехорошо, – покачал головой Сикард, – мы осмотрим его и решим на месте! Ведите нас.
Юноша вскочил на коня и направил его вперед шагом, чтобы пешим было легко следовать рядом.
– Что еще за Утешение? – вполголоса спросил Робер у Аймерика.
– Крещение Светом, – ответил тот. – Получивший его навсегда потерян для этого мира.
Далее Робер спрашивать не стал, боясь окончательно запутаться в еретических мудрствованиях.
В стенах замка их уже ждали. Пожилая женщина, под застывшей на лице которой маской невозмутимости чувствовалось тщательно скрываемое горе, почтительно поклонилась пришедшим.
Те поклонились в ответ.
– Рада приветствовать Старцев в своем замке, – проговорила женщина, и черное ее платье заколыхалось, выдавая предательскую дрожь тела. – Идемте.
На Робера никто не обратил особенного внимания, словно ересиархи всегда путешествуют в сопровождении безоружных рыцарей Ордена Храма. Вслед за всеми он вошел в донжон и поднялся в большой зал замка. Его заднюю часть отгораживал занавес. Когда Сикард отодвинул его, Робер едва не задохнулся от горького запаха умирающего тела.
На кровати, прикрытый несколькими одеялами, лежал некогда крупный широкоплечий мужчина. Сейчас же он высох, и под тонкой тканью рубахи угрожающе торчали кости. На желтом лице лихорадочно горели темные глаза.
– Слава Господу! – сказал он вполне ясным голосом, увидев черные ризы вошедших. – Вы вовремя!
– Тихо, сын мой, – Сикард пощупал больному лоб, послушал сердце, зачем-то заглянул в глаза. Пошептался с Аймериком, спросил о чем-то стоящую тут же женщину в черном.
– Да, – сказал он без видимой печали в голосе, – душа твоя отлетит не позднее чем через седмицу. Готов ли ты принять истинное крещение?
– Готов, – истово вздохнул умирающий.
– Тогда начинаем, – Сикард вновь заговорил властным тоном. – Принесите стол, свечи и факелы!
Не успел Робер глазом моргнуть, как на козлах установили широкий стол и застелили его белой скатертью. Занавес сняли. На стенах запылали многочисленные факелы, столешница украсилась свечами.
Принесли умывальник и полотенца. Каждый из присутствующих тщательно обмыл и вытер руки, пришлось то же сделать и Роберу. В душе его поднимался слабый протест оттого, что он присутствует, почти принимает участие, в еретических обрядах.
Успокаивало лишь то, что Чаша, Гнев Господень во плоти, никак на это не реагировала…
После омовения Сикард встал между кроватью больного, который с видимым усилием сел, и столом. За его спиной расположился Аймерик, держащий в руках Евангелие. Все прочие, стоящие около стен, дружно замолчали.
– Гастон, вы хотите получить духовное крещение Святым Словом и возложением рук Старцев, посредством которого в Божьей Церкви нисходит Святой Дух, – заговорил старший ересиарх, и голос его звучал торжественно. – Об этом крещении Господь наш Иисус Христос в Евангелии от Матфея говорит ученикам: "Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века" .
Далее последовали цитаты из Марка, Иоанна, Деяний апостолов, касающиеся Духа Святого. Можно было подумать, что данный лик Троицы пользуется среди собравшихся особенным почетом.
– Это святое крещение, при котором даруется Святой Дух, Церковь Господа сохранила со времен апостолов до наших дней, и оно до сих пор переходит от одних добрых людей к другим, и так будет до скончания веков, – серьезно вещал Сикард, и Гастон де Сент-Фуа молча внимал ему. – И вы должны знать, что Церкви Господа дана власть связывать и развязывать, прощать грехи и оставлять их, как говорит Христос в Евангелии от Иоанна: "…как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся" .
Вновь россыпь цитат из Священного Писания. Все из Нового Завета – и ни одной из Ветхого. Перечислив блага от истинного приобщения к Церкви, Сикард перешел к моральным наставлениям утешаемого.
– Если и вы хотите получить такую власть, вы должны по возможности соблюдать заповеди Христа и Нового Завета, – сказал он грозно. – Помните, что Он завещал вам не желать жены ближнего, не убивать, не отнимать…
Перечень заповедей был самый обычный, и вполне подошел бы для наставлений любого христианина, но завершался весьма неординарным образом.
– … должно вам ненавидеть этот мир, его создания и все, что в нем есть. Ибо Христос сказал народам: "Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, ибо Я свидетельствую о нем, что дела его злы" . И в книге Соломона написано: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа» . Согласно этим свидетельствам, и вы должны блюсти заповеди Господа и ненавидеть этот мир. Если вы до конца сможете им следовать, есть надежда, что ваша душа обретет вечную жизнь.
– Согласен ли ты выполнять все, что здесь перечислено? – вопросил Сикард. – Если нет, то лучше откажись от Утешения, ибо лжецам уготовано серное озеро.
– Согласен! – кивнул Гастон де Сент-Фуа.
– Тогда помолимся, дабы укрепился твой дух! – и вслед за старым ересиархом умирающий принялся повторять уже известную Роберу молитву.
– Придите, поклонимся Церкви и нашему Богу! – трижды в полный голос торжественно возгласили Старцы, а за ними повторили прочие верующие. Молчал лишь Робер, ощущая на себе удивленные взгляды.
– Готов ли ты воспринять Святое Слово? – новый вопрос последовал, когда воцарилась тишина.
– Готов, – ответил хозяин замка, и Робер краем глаза заметил, как по щеке женщины в черном, скорее всего – жены умирающего, сбежала слеза.
Вперед выступил Аймерик и положил Евангелие на колени Гастону.
– Вручаем вам сие Святое Слово, дабы вы приняли его от нас, от Бога и от Церкви, – тут же заговорил Сикард, – и получили право произносить его постоянно всю свою жизнь, денно и нощно, в одиночку и совместно и не стали бы ни есть, ни пить, предварительно не прочитав его. Не выполнив обета, вы навлечете на себя кару.
– Я принимаю его от вас и от Церкви! – ответил хозяин замка.
– Кайся теперь, сын мой, – мягко проговорил Аймерик.
– Помилуйте нас, – просипел хозяин замка. Силы, похоже, оставляли его. – Прошу Бога, Церковь и всех вас простить все прегрешения, какие я совершил на деле, на словах и в мыслях.
– Господь, Церковь и мы прощаем вам, и будем молить Господа, чтобы Он вам простил, – дружно сказали все собравшиеся.
Сикард и Аймерик подошли с двух сторон к кровати, и простерли над головой больного руки. То, что они произнесли далее, было своеобразной формулой отпущения грехов:
– Благословите нас, простите нам, аминь. Да простит все наши грехи Отец, Сын и Дух Святой.
Вернувшись на свои места, Старцы вновь трижды пропели "Поклонимся Отцу, Сыну и Святому Духу!", после чего Гастону де Сент-Фуа, который держался, судя по побелевшему лицу, из последних сил, пришлось вновь повторить обязательства, налагаемые на прошедшего Утешение. Их было много, и Робер невольно посочувствовал тем, кому приходится жить по таким правилам, куда более суровым, чем даже в Ордене Храма.
Евангелие было возложено на голову умирающему.
– Отче, вот твой слуга для твоего правосудия! Ниспошли ему свою милость и дух свой! – дружно произнесли Старцы, и тут же без перехода, начали. – Отче наш, иже еси на небесех…
Робер, привыкший слушать Pater noster на латыни, не сразу понял, что перед ним то же самое, но в переводе на обыденный язык.
– Придите, поклонимся Церкви и нашему Богу! – повторяли верующие всякий раз, когда в молитве появлялась пауза.
– Восславь Господа, брат Гастон, – проговорил Сикард. Вид у него был усталый, но голубые глаза лучились светом, крошечные частички которого, как показалось Роберу, появились в темных доселе зрачках умирающего.
18 февраля 1208 г.
Руэрг, замок Сент-Фуа в окрестностях города Родез
Проснулся Робер с первыми лучами солнца. Ему вместе со Старцами отвели крохотную комнатушку под самой крышей, но раскрыв глаза, рыцарь обнаружил, что его спутников уже нет на месте.
Прочитав утренние молитвы, он спустился по лестнице и обнаружил их в обширном помещении первого этажа, служившем, судя по всему, трапезной для слуг и воинов замка. Кроме них, тут никого не было.
– Садись, брат Робер, – гостеприимно пророкотал Аймерик, прихлебывая из кружки, в которой не могло быть ничего иного, кроме воды. – Скоро мы выходим.
– Я не пойду с вами, – сказал Робер, оставшись стоять. – Я направлюсь туда, куда велит мне долг.
– Мы не будем удерживать тебя, – в синих глазах Сикарда, который отложил недоеденную краюху, блеснула тревога. – Но ты шел с нами, ты видел наши обычаи. Разве не осознал ты, что именно мы и есть истинная Церковь, которая достойна принять хранимый тобой Дар?
– Я видел чистоту вашей жизни, – твердо ответил Робер, – и готов свидетельствовать перед кем угодно, что вы не поклоняетесь дьяволу! Но я служу не Церкви, а только Богу, и его голос для меня – это приказы магистра! Их я должен исполнять в первую очередь.
– Ну что же, – Сикард вздохнул, Старцы переглянулись, – ты сам выбрал свой путь. Пусть Господь охранит тебя на нем. Вчера хозяин замка подарил нам коня за проведенный ритуал. Мы отдадим его тебе. И если хочешь, то попросим для тебя оружие, а также одежду, приличествующую рыцарю! Твоя изрядно поистрепалась…
– Да распространит на вас свою доброту Пречистая Дева, – голос Робера дрогнул, впервые он ощутил сомнение в правильности своего решения. Встретишь ли такое отношение к врагу (а для катаров он был врагом) среди воинов Храма? – Я обещаю, что пока Чаша в моих руках, то ее пламя никогда не будет обращено против тех, кто считает себя христианами.
– Спасибо и на этом, – невесело улыбнулся Аймерик. – Пойду, выясню насчет одежды.
И более молодой из ересиархов покинул помещение.
– Трудный путь ждет тебя, – негромким, каким-то бесплотным голосом проговорил Сикард. Глаза его, словно подернувшиеся патиной, смотрели куда-то сквозь Робера, и тому стало не по себе. – Враги подстерегают тебя на каждой дороге, и те, кто служат носителю лилий, и те, у которых на одеждах белый восьмиконечный крест, и слуги римской блудницы… Все они алчут, аки волки около овечьего стада… Не отдай его им, ибо тогда бедствия будут неисчислимы!
Взгляд Сикарда прояснился и он улыбнулся рыцарю.
– Садись за стол, – сказал он, – перед дальней дорогой тебе нужно поесть.
Спорить с этим было бы глупо.
Ели в молчании, вскоре к ним присоединился вернувшийся Аймерик.
– Все готово, – проговорил он, когда трапеза оказалась окончена. – Конь ждет тебя, навьюченный всем, что может пригодиться в дальней дороге.
Около оседланной кобылы, вороная шкура которой лоснилась на солнце, суетились слуги. У седла Робер к собственному удивлению увидел меч, сумки оказались туго набиты.
– Там одежда, припасы, и деньги, – сказал Аймерик, – Три ливра тулузской монетой. Больше мы найти не смогли, увы.
– Ваши дары и так – верх щедрости, – Робер поклонился. – Спасибо. До конца дней я буду помнить вашу доброту.
Он вскочил в седло. С визгом в проржавевших петлях разошлись створки ворот, за ними открылся чернеющий на горизонте лес, серебристая лента реки.
– Переправа в двух лье на запад, – сказал Сикард. – Прощай!
– Прощайте, – ответил Робер и покинул пределы замка Сент-Фуа.
20 февраля 1208 г.
Альбижуа, окрестности города Милло
Вороная кобыла, с непокорным нравом которой Роберу приходилось мириться вот уже третий день, споткнулась, и молодой рыцарь едва не вывалился из седла. С трудом сдержал рвущееся с языка ругательство.
Пологие холмы Руэрга, пересеченные многочисленными реками, остались позади. Впереди, на горизонте, цепью неровных вершин маячили Севенны. Перебираться через них напрямую Роберу не хотелось, но объезжать горы с юга – значило сильно удлинять путешествие.
Поэтому он ехал прямо на юго-восток, надеясь, что эти горы окажутся к нему гостеприимнее, чем ущелья и кручи Оверни.
Была у него мысль искать помощи в одном из командорств Альбижуа или Руэрга, но не было никакой уверенности, что здешние братья, больше привыкшие собирать доходы и управляться с крестьянами, смогут ему чем-то на самом деле помочь, и не выдадут его людям короля, графа или папы.
В Провансе, который находится под сюзеренитетом короля Арагонского Педро, и где никто из вышеперечисленных властителей не имеет особенной власти, ему было бы куда проще.
– А ну стоять! – выкрик оказался настолько неожиданным, что Робер вздрогнул. Рука потянулась было к мечу, но тут же сменила направление движения, прикоснувшись к завязкам мешка, в котором хранилась Чаша.
Из-за толстенного дуба, который, судя по всему, был желудем лишь во времена Карла Великого, выступил человек с арбалетом в руках.
– Не стоит спешить, путник, – сказал он, – а то я могу и выстрелить, клянусь Святой Марией Рокамадурской!
– Что тебе нужно от меня? – спросил Робер, незаметным движением извлекая Чашу из мешочка. Он решил, что столкнулся с обыкновенными разбойниками, которых во Франции больше, чем блох на бродячей собаке. Удивлял только арбалет – редкий грабитель может позволить себе настолько дорогое оружие…
Не отвечая, арбалетчик засвистел, подражая соловью.
В ответ кто-то прокуковал.
– Жди, путник, – проговорил разбойник, – сейчас прибудут те, кто будет решать твою судьбу.
Донесся стук копыт, и из-за поворота вылетели несколько всадников. Возглавлял их рыцарь. На его алой котте четко был виден полый двенадцатиконечный крест, выполненный золотом.
Герб графства Тулузского.
Робер понял, что мысль о разбойниках была ошибочной. Подобравшись, он принялся шептать про себя слова молитвы, пробуждающей Чашу к жизни.
Вслед за рыцарем скакал оруженосец, чуть отстали несколько конных воинов, судя по мрачному и злобному виду и тому, что они были буквально обвешаны оружием – из наемных сержантов.
В одиночку, с одним мечом и без доспехов у молодого нормандца не было против такого отряда, даже не учитывая арбалетчиков, ни единого шанса.
– Кто вы такой, мессен, и что делаете в этих местах? – спросил рыцарь с резким южным выговором, остановив лошадь в нескольких шагах от Робера. Темные глаза смотрели с подозрением.
– Путешествую по собственной надобности, – сказал Робер. Плащ на его груди распахнулся, и открылся алый крест на белом фоне. Котту он, даже когда переоделся, менять не стал. Она была последним, что осталось у него от Ордена.
Избавиться от нее значило совершить предательство.
– Это он! – закричал рыцарь. – Стреляй!
Арбалетчик, при появлении всадников опустивший оружие, замешкался, и нескольких мгновений хватило Роберу, чтобы широко взмахнуть Чашей. Пламя плеснуло из нее ревущей струей, зацепило голову рыцаря в цветах Тулузы, опалило бок коню его соседа. С истошным ржанием лошадь метнулась в сторону.
Человек с арбалетом от удивления дернул рукой и стрела ушла мимо. Огонь ударил в него и мгновенно охватил все тело.
Еще один взмах – и пытающиеся удрать по дороге всадники ударом огненной длани были сброшены с седел. Выжившие кони с истошным ржанием умчались в лес, и наступила тишина.
На дороге лежали несколько обгорелых тел – все, что осталось от нападавших. С тихим треском догорал арбалетчик. Сладко-горький запах был силен до тошноты.
Робер ощутил, что его сейчас вырвет, к горлу подкатил горячий комок. Рыцарь с трудом сдержал скручивающую живот судорогу, и прислушался.
Вряд ли люди графа перегородили дорогу в столь малом количестве. Где-то рядом должны быть еще воины.
Мысль, оформившаяся в доли мгновения, была безумной, но Робер не сомневался – все получится. Отдав Чаше приказ, он еще раз взмахнул ей, точно раскручивая пращу.
Потока пламени не было. Из Чаши вырвался веер ярко сияющих клубов огня, похожих на шаровые молнии. С обманчивой медлительностью несколько из них юркнули в лес, прочие же помчались вперед по дороге.
Крики раздались почти сразу, но звучали очень недолго.
Спрятав Чашу в мешочек, Робер поехал далее. Примерно в паре сотен шагов он обнаружил останки лагеря, разбитого наемниками тулузского графа. Чадно догорали палатки, стреноженные лошади опасливо таращились на чужака, и только угли остались от людей.
Робер вновь ощутил приступ тошноты. Нужно было остановиться, обыскать поклажу погибших. В ней могли быть деньги или припасы. Но заставить себя сделать это он не смог.
21 февраля 1208 г.
Альбижуа, Южные Севенны
Вечер наступал с обманчивой медлительностью. Солнечный диск опускался далеко на западе, в той стороне, где лежала Тулуза, на небо робко, по одной, выбирались звезды. Молодой месяц сиял призрачно, точно стесняясь собственного света.
Обжитые места остались позади, вокруг простирались густые буковые леса, прорезанные многочисленными ручейками, стекающими с высящихся впереди вершин Севенн.
Но Роберу было не до любования красотами природы. Воспользовавшись вчера Чашей, он тем самым открыл ей дорогу в собственный разум.
"Ты видел мою мощь? Прими же ее!" – шептал назойливый голос, а перед глазами вставали картины обугленных тел. Пусть эти люди были его врагами и готовились убить его, но заслуживали ли они подобной смерти?
Он пытался молиться, но помогало это мало. Привычные молитвы не затрагивали ничего, кроме языка, а уйти в безмолвное моление, раскрыться Господу, как это Робер умел делать ранее, не получалось. Душа закрылась, точно створки у раковины.
Когда совсем стемнело, он остановил коня у берега одного из ручьев. Набрал хвороста, разжег костер. Вытащил Чашу, поставил ее рядом с собой, и долго сидел, глядя в пламя.
Обычное, спокойное, не убийственное.
Есть не хотелось, пить тоже, усталость от долгого пути почти не ощущалась.
Когда костер почти прогорел, Робер повернулся к Чаше.
– Говори со мной, – сказал он.
Маленький сосуд, по округлым стенкам которого даже в полумраке гуляли золотистые отблески, слегка качнулся. Из него поднялся тонкий язык алого пламени, распухший на конце чудесным цветком.
Робер ощутил, что оказался в пекле. Огонь был всюду, со всех сторон, он окружал тело, свободно проникал в него, причиняя мучительный, хотя и терпимый зуд.
"Что ты хочешь знать?" – голос этот, как обычно, заставил его содрогнуться. Сердце запрыгало испуганным зайчонком.
– Как можно уничтожить тебя?
То, что он услышал в ответ, более всего напоминало смех. Почва под ногами тряслась, словно на землю неожиданно напала лихорадка или древние Севенны решили сменить место жительства, перебраться куда-нибудь в Турень.
– Значит, никак, – пробормотал Робер, ощущая, как отчаяние холодными зубами вцепляется ему в грудь.
Понимание того, что он долго не сможет выдерживать давление Чаши, пришло к Роберу сегодня днем. Рано или поздно ее более сильная воля подавит его сопротивление, и тогда от человека по имени Робер де Сент-Сов останется только телесная оболочка.
Полная Гнева Господня.
И огненный Апокалипсис придет в мир.
Чтобы избежать подобного, нужно что-то менять. Уничтожить Чашу, например. Или доставить ее туда, где она никак не сможет быть доступна людям. Пусть даже в ад.
Ведь истинный Хранитель Чаши – не тот, кто хранит ее от глаз людских, а тот, кто охраняет людей от нее.
– Хорошо, но что тогда вообще я могу с тобой сделать? – спросил Робер.
Ответ обрушился на него подобно штормовой волне, составленной из ревущего пламени. Знание выплеснулось в разум потоком образов, каждый из которых был ярок и красочен.
Пытаясь осознать все это, Робер застонал. Ему показалось, что голова сейчас лопнет, словно перезрелый плод.
– Стой, стой, хватит! – крикнул он.
Все исчезло. Он вновь был в лесу. Костер все так же потрескивал, в нескольких шагах шумел ручеек. Лошадь, привязанная к дереву, шумно вздыхала и чесалась.
Мир остался тем же. Зато Робер стал другим.
– Неужели нет иного выхода? – прошептал он, поднимая лицо к темному шатру небес. – Матерь Божья, неужели нельзя обойтись без этого?
Из явленного видения он понял немногое, но главное успел уловить. Есть один-единственный путь, на котором возможно избавить людей от слишком опасной для них игрушки.
Приняв огонь Чаши в себя.
В случае неудачи Робера ждет смерть, мучительная, но быстрая. Горстку праха, некогда бывшую рыцарем Ордена Храма, вряд ли заметит тот, кто найдет Чашу здесь, в горах. А рано или поздно это случится, и все начнется сначала.
Если же он преуспеет, то даже выжив, человеком быть перестанет, превратившись в подобие тех существ, что некогда Чашу создали (он даже в мыслях боялся назвать их ангелами), и получив таким образом возможность Чаше приказывать.
Чтобы вместе с ней вознестись в мир Горний, и вернуть Гнев Господень туда, где ему и место.
– Покажи мне тех, кто охотится на меня, – попросил Робер в последней надежде, что, может быть, есть свободная дорога, которая ведет к Марселю. Там, в главном командорстве Прованса, он отсидится до первого корабля, уходящего в Левант…
Чаша откликнулась сразу. Вновь вырос из нее пламенный цветок, и молодого рыцаря словно засосало в его сердцевину. Окунувшись в бушующий огонь, он вдруг ощутил, что парит в воздухе, точно птица.
И тьма не была помехой его взору.
Его понесло на запад, туда, где догорали останки заката. В полудюжине лье расположились лагерем воины Святого престола во главе с братом Домиником, и меж монашеских риз виднелись кольчуги наемных воинов.
Много южнее, у Лодева, беглеца ждал еще один отряд, составленный из воинов графа Тулузского, а за Севеннами, оседлав дорогу на Марсель, тоже были воины, и на их знаменах красовались золотые королевские лилии…
Его обложили со всех сторон, точно волка во время охоты.
– Ладно, – сказал Робер тоскливо, выныривая из водоворота видений. – Значит, так тому и быть…
Он расседлал лошадь и хлопнул ее по крупу – животному пропадать вовсе незачем. Вороная кобыла с недоумением посмотрела на человека и, удивленно фыркнув, неторопливо потрусила на запад, в ту сторону, откуда они не так давно приехали.
Робер огляделся. В полусотне туазов к востоку виднелся округлый холм – блудный сын, отбежавший чуть в сторону от высящихся дальше матерей-гор.
Взобравшись на его вершину, Робер помолился. Но облегчения это не принесло, слова цеплялись за язык, словно обросли колючками, и на сердце осталось так же тяжко, как и до молитвы.
– Ну, хорошо, давай! – сказал он, поднеся Чашу ко лбу.
"Наконец-то!" – от этого грохота земля затряслась под ногами.
Пламя охватило все его тело. Боль была невыносимой, хотелось кричать, раскрыв рот как можно шире. Руки дергались, норовя отшвырнуть обжигающий предмет в сторону.
Робер держался лишь на упрямстве. Он понимал, что стоит только отдаться в себе человеческому, тому, что страдает от боли, и готово пойти на все, лишь бы избавиться от мучений, как Чаша возьмет над ним верх. И тогда – либо смерть, либо рабство.
Он держался, глаза уже выгорели, и плоть человеческая с легким треском распадалась, обращаясь в пепел, обнажая то, что обычно называют душой. И даже она, нематериальная субстанция, под воздействием неистового пламени плавилась, превращалась в нечто иное, твердое и сияющее, точно алмаз…
И в тот самый момент, когда боль исчезла, а пламя вдруг стало ласковым, точно теплый ветерок, Робер понял, что победил.
Засевший в кустах заяц видел, как огромная сияющая фигура, напоминающая человека, держащего в руках нечто пылающее, поднялась в темное ночное небо, где и растворилась без следа.
