Конфуз, о котором говорила Анна Фросс, приключился месяц назад. Июль выдался необычайно дождливым, и в ту ночь белесое беззвездное небо кропило влагой, клочьями клубился туман, было тепло и тихо, только шуршали с особым шумом мокрые листья и травы. Понятовский, закутавшись в плащ, сидел в углу кареты, путь от Петергофа до Ораниенбаума не близкий, и он задремал, убаюканный скрипом колес. Разбудил его грубый окрик, с которым обратились к сидящему на козлах кучеру.

— Кого везешь, братец?

Кучер пробормотал что-то невнятное, сразу раздались пьяные, нестройные выкрики, и назойливый женский голос пропищал:

— Нет, ты спроси, спроси! Карета-то к павильону едет.

— Портного везу к их высочеству, — громко крикнул кучер и стегнул лошадей.

Пьяная компания осталась позади, и Понятовский перевел дух. Он узнал и голос великого князя Петра, и фаворитку его Лизавету Воронцову. Кто мог предположить, что Петр с собутыльниками будет болтаться по парку в ночное время?

Великая княгиня приехала в Ораниенбаум лечиться водами и павильон под жилье выбрала уединенный, близкий от источника. Понятовский же вместе с прочими послами и свитой государыни жил в Петергофе.

Великая княгиня мало посещала воды, все дневное время ее было отдано охоте и верховой езде — Сейчас, после рождения сына и дочери, некому было следить, на каком седле она ездит — мужском или женском. Дни, благодаря верховой езде, были быстротечны. Ночное время принадлежало Понятовскому.

Как-то он приехал очень рано, они вместе носились по лугам, промокли до нитки и уже по дороге назад у Большого дворца встретили портного Екатерины, маленького шустрого француза. Увидев великую княгиню, портной всплеснул руками;

— Бог мой, в каком вы виде, ваше высочество! Вы не жалеете ни себя, ни одежды. Теперь мне понятно, почему я не успеваю шить вам амазонки. А у меня все требуют новых.

Намокшее платье из шелкового камелота плотно облегало фигуру великой княгини, шляпа с мокрой вуалью лихо съехала набок, глаза ее сияли.

— В следующий раз, если что, я назовусь вашим портным, — со смехом сказал Понятовский ей на ухо.

Если бы не этот пустяковый случай, ему бы и в голову не пришло предупредить извозчика, мол, спрашивать будут, говори — портной. Раньше, если стража во дворце останавливала его:» Кто идет?«— он отвечал важно:» Музыкант ее высочества «. Но в Ораниенбаумском парке нет стражи, и предупредил он извозчика скорее из проказливого чувства, а не от предчувствия опасности. Кучер был малый не промах, он отлично знал, кого везет, а коли хочешь прозываться портным, так твое дело, знай монету гони.

Что и говорить, они стали беспечны. После того как Екатерина одержала победу над всеми своими напастями — тут и обвинение в давлении на Апраксина, и арест Бестужева, и боязнь за арестованных друзей, и страх, что вскроется ее участие в составлении манифеста о престолонаследии — много! А особенно, после того, как с императрицей договорились полюбовно и ласково, Екатерина решила, что ей все дозволено, словно Бога за бороду ухватила! И главное, откуда-то появилась уверенность, что государыня Елизавета одобряет ее связь с Понятовским. А почему бы нет? Императрица женщина, у нее тоже , были возлюбленные. Фавориты-то были, да мужа не было — официального, а у Екатерины хоть плохонький, да был. И не кто-нибудь, а наследник престола Государства Российского.

Но это они потом, каждый порознь, все просчитали да обдумали, а в ту белесую ночь до того ли им было? Сирени разбухли от воды и пахли тяжело, дурманяще, казалось, сам туман в спальне был сиреневого цвета, а Катя была тепла, податлива, ненасытна, темные волосы ее плескались по плечам, как струи колдовских ручьев, глаза горели, словно заповедные цветы в языческую ночь Ивана Купалы.

Словом, освободился пан Станислав Понятовский только под утро. Извозчичья карета стояла в условленном месте в .малой кленовой аллее, что за катальной горкой.

Но он не дошел до кареты, он успел отойти от павильона только на десять шагов, как кто-то вцепился ему в плечо.

— Осторожнее, сударь! — негромко крикнул мнимый портной, он боялся напугать Екатерину. — Кто вы такой?

На него смотрели злые и безумные глаза в прорези черной маски. Разгоряченный любовью лучшей в мире женщины, Понятовский стал необычайно смел. Он хотел выхватить шпагу, но не успел. Так, с вцепившейся в эфес шпаги рукой, его и обмотал веревкой второй негодяй, тоже обряженный в маску. От последнего крепко несло винным перегаром и какой-то вяленой, крайне простонародной рыбой, которую русские зовут» воблой «.

Нет, Понятовский, будущий король Польши, не был трусом! Его уже волокли куда-то, как куль, хмельные, веселые, спорые, наглые, их было уже четверо, а может быть и того больше, а он думал о том, что от них воняет посконно, сперто, даже запах сиреней куда-то пропал. Тело его оставляло темный след на блестящей от росы траве. В довершение всего на голову ему надели мешок из рогожи, подняли на руки и понесли все так же бегом, молча.

Скрипнула открываемая дверь, шаги протопали по половицам, потом Понятовского резко поставили на ноги и рывком стащили с головы мешок. На точеном столике в мраморной столешнице горела свеча. В первый момент Понятовский видел, только это яркое пламя, оно его ослепило. Потом из рассеянного тумана выплыло мятое, грустное и очень заинтересованное личико великого князя.

— Ах, вот он кто — наш портной! — воскликнул он азартно, даже пальцами щелкнул звонко, словно кастаньетами.

В его возгласе не было злобы, а скорее удовлетворение от того, что придуманная им игра развивается, как и предполагалось.

— Пошли, — сказал Петр вдруг, решительно направившись к двери.

Понятовский последовал за ним. Их сразу окружили люди, вначале они шли по коридору большого дворца, потом вышли в сад. Все окружавшие великого князя люди были вооружены — кто пистолетом, кто саблями наголо. Где-то на заднике бытия мелькнула вдруг лисья мордочка Левушки Нарышкина, он так же серьезно и сосредоточенно вышагивал вместе со всеми, не глядя на графа Понятовского, потом отстал, исчез за деревьями.» Бестия! Христопродавец, — подумал Понятовский, — ведь назывался другом!«Потом граф узнал в ближайшей к себе фигуре обер-камергера великого князя. Это был один из самых неприятных обер-камергеров на свете. Брокдорф и Понятовский давно и постоянно ненавидели друг друга. Теперь он злобно посматривал на пленника и все время что-то шептал на ухо Петру. Судя по направлению, шли к морю.» Там меня и прикончат… под крики чаек «, — думал молодой романтик, он был совершенно спокоен, только жалко было прекрасную Екатерину, Колетту, как ее шутливо называли в Варшаве, да еще матушку жаль до слез, право слово, она не перенесет его смерти. Отца и дядю было совершенно не жалко, им все равно, жив он или умер. Они скорее пожалеют о разбитых надеждах своих, чем о его молодой жизни.

Петр вдруг резко повернул вправо, и вот они уже не идут к морю, а стоят на берегу озера подле мраморной скамьи. В озере плавал круглый островок со стройными, подстриженными липами. Петр вдруг приблизил свое лицо к графу и спросил громким фальцетом, употребив очень грубое выражение, иными словами — вы спите с моей женой?

— Нет, что вы, ваше высочество! — Понятовский отрицательно затряс головой.

И опять в глазах князя запрыгал азартный огонек.

— Говорите правду, граф… Потому что если вы сознаетесь, все устроится отлично, — он вдруг захохотал. — Если же станете отпираться, вам будет плохо, — добавил он весело.

— Я не могу сознаться в том, чего нет, — отвечал Понятовский,

— Пошли…

И опять все деловито и молча пошли по аллее, а Брокдорф все так же шептал наследнику на ухо.

— Да успею я его убить! — вдруг в сердцах крикнул обер-камергеру Петр. — Отвяжись!

Они дошли до какой-то хозяйственной постройки — амбара или конюшни, Петр толкнул дверь. Передняя горница, очевидно, предназначалась под жилье, она была убого, но чисто убрана. Петр переступил порог первый, за ним вошел Понятовский.

— Поскольку вы не сознаетесь в очевидном, а я вас предупредил, — великий князь многозначительно поднял палец, — то вам придется посидеть здесь в обществе приличных людей… в ожидании моих распоряжений.

Дверь закрылась. Понятовский сел на лавку.» Общество приличных людей» состояло из трех караульных, тех, что были ранее в масках, и угрюмого Брокдорфа. Последний сел в красный угол под образа и уставился на пана Станислава таким тяжелым, немигающим взглядом, что у молодого поляка заломило зубы. Он демонстративно снял сапоги, подложил под голову плащ и лег, отвернувшись к стене. Лавка была узкой и жесткой. Самые дурные предчувствия надрывали душу, от взгляда Брокдорфа зудел затылок, словом, он не мог уснуть, а только храпел старательно.

А за стенами темницы события развивались весьма стремительно. Великий князь веселился от души.

— Это Лизанька подвох заподозрила. Что это, говорит, за портной такой, который по ночам мерки снимает? И какие он там части тела Екатерине обмеряет?

Главным советчиком в отсутствие Брокдорфа выступил теперь Левушка Нарышкин. Он сбросил свою обычную арлекинью маску и стал очень серьезен.

— Что вы собираетесь предпринять, ваше высочество?

— Откуда я знаю? Спать лягу. А там видно будет… Прибить бы красавчика, туды его раскачель… но не могу. Посол, черт подери! Еще международный скандал приключится.

— А почему бы вам не позвать вашего гофмаршала? Пусть разберется с этим делом.

— Вы про старшего Шувалова? Спит небось великий инквизитор и в ус не дует. Ваша правда, пошлите карету в Петергоф.

Прошел еще час.

Совет Левушки Нарышкина оказался полезным. Граф Александр Иванович Шувалов явился освобождать Понятовского уже в ясный день. Чрезвычайное смущение гофмаршал прятал под чрезвычайной важностью, тик на щеке угрожающе пульсировал.

Лежание на узкой лавке не прошло для Понятовского даром, оно помогло сосредоточиться и продумать защиту.

— Я думаю, граф, вы сами понимаете, — начал он светским тоном объяснять Шувалову, — что для чести русского двора прежде всего необходимо, чтобы все кончилось с возможно меньшим шумом. А для этого я должен поскорее удалиться отсюда.

— Удалиться? Черт, каналья! — вмешался вдруг Брокдорф, сверля поляка глазами, но Шувалов только рукой взмахнул, и обер-камергер смолк, с Тайной канцелярией не поспоришь.

— Вынужден согласиться с вами, — сказал Александр Иванович и оглушительно чихнул, табак подействовал самым положительным образом. — Через полчаса карета будет подана. Вас отвезут в Петергоф.

— А дальше?

Не стоило Понятовскому выкрикивать эту последнюю фразу, еще голос ворвался как-то по-мальчишески звонко, выдав крайнее волнение, Шувалов посмотрел на него строго.

— Все остается на усмотрение их высочества великого князя, — он коротко поклонился и вышел.