СОРОК ВОСЕМЬ РИТОНОВ

Осенью 1948 года на раскопках Старой Нисы работала группа в семь человек. Все семеро были так молоды, что не только сами друг друга звали просто по имени — Лена, Тамара, Саша (а то и Сашка), — но и рабочим не приходило в голову величать их по отчеству. С тех пор прошло больше восьми лет, все они теперь уже взрослые люди, всех давно уже зовут полными именами, а когда фамилии их упоминают в научных трудах, то прибавляют звания: кандидат наук, доцент, ассистент, научный сотрудник института или Академии наук Туркменской, Таджикской, Узбекской ССР. Все или почти все они и сами теперь пишут книги, статьи, читают лекции, делают доклады о своих открытиях. Но и в те времена, о которых идет речь, они были уже настоящими археологами и историками, влюбленными в свою науку.

Та, что звалась Леной, и тогда была ценным сотрудником экспедиции, с трехгодичным стажем работы в ЮТАКЭ. Ей, Елене Абрамовне Давидович, было двадцать пять лет, когда профессор Массон назначил ее начальником этой маленькой группы, а сыну профессора, студенту Вадиму, сотруднику группы, и того меньше.

Жили лагерем в селении Багир, в восемнадцати километрах от Ашхабада, у самого подножия горной цепи Копет-Даг. Жили не одни, а вместе с другой группой молодежи, копавшей Новую Нису.

Обосновались в здании старой мусульманской школы — медресе, и хотя ближе к октябрю ночи становились все холоднее и холоднее, спали во внутреннем дворике под открытым небом; таково было строгое предписание начальника экспедиции. Надо сказать, что дисциплина в ЮТАКЭ всегда была и остается жесткой, ее законы волей-неволей выполняются всеми.

Вдоль стен дворика тянулись решетки дверей, служивших и окнами маленьким кельям — худжам, где лет тридцать назад сидели, поджав под себя ноги, склонившись над низенькими столиками, будущие муллы. Не поднимая глаз от раскрытых перед ними огромных книг, юноши с утра до ночи бормотали мудреные арабские слова — зубрили суры корана.

Теперь в маленьких худжах были сложены вещи, а в дождливые ночи сюда перетаскивали и походные кровати со двора. Был только один работник экспедиции, который мог не подчиняться строгим правилам, царившим в ЮТАКЭ, и спать под крышей в любую погоду. Это был заведующий хозяйством лагеря, человек вполне солидный и ответственный: он и ночью не расставался с подотчетными богатствами.

В больших помещениях находились склад, столовая и два музея — Старой Нисы и Новой. Музеи были неравноценны: новонисийский пополнялся ежедневно, старонисийский в эту осень мог похвастаться только новыми образцами сырцового и обожженного кирпича.

И дело тут было не в недостатке рвения у копателей Старой Нисы.

Молодежь, очевидно, подобралась надежная, если строгий и очень требовательный начальник, Михаил Евгеньевич Массон, доверил ей самостоятельную работу. Метод раскопок был хорошо усвоен его учениками. Сами точные, как на чертеже, линии раскопа говорили о том, что все продумано, выверено, никаких вольностей, никакого самоуправства быть не могло. Землю вынимали квадратами 2X2 метра, толщиной в 10 сантиметров. Расчистка велась так, что ни один черепок, ни одна глиняная печатка не должны были ускользнуть из рук.

Но в том-то и беда, что ускользать здесь было решительно нечему. Тут, в северном комплексе городища, ничего, кроме стен и остатков колонн, не находили. Кирпичи, конечно, не ускользали из рук; вот их и тащили в лагерный музей, на потеху более удачливым товарищам из Новой Нисы: у них там копать было гораздо веселее.

Само по себе это отсутствие в Старой Нисе находок было показательно, и настоящему ученому даже интересно. Дело в том, что таким образом постепенно выяснялось назначение этого мощного крепостного сооружения. В отличие от Новой Нисы, где люди жили и трудились, назначение Старой Нисы было иное. Здесь происходили пышные приемы, торжественные богослужения, здесь хранились громадные запасы вина и продовольствия для царского дворца и храмов. Людей тут жило немного, а значит, и остатков было мало. Разыскать это малое на такой большой территории очень трудно.

А где же сказочные богатства восточных деспотов, где сокровища храмов, драгоценности, скрытые в недрах парфянских дворцов? Разве всего этого не было в Старой Нисе? Было, конечно. Но вряд ли завоеватели, сокрушившие некогда эту твердыню, оставили на месте золотые и серебряные сосуды, драгоценное оружие и украшения: захват добычи всегда входил в задачу грабительских войн.

Все это прекрасно понимали и молодые ученые, но работа от этого не становилась веселее. Хоть бы какая-нибудь монетка с еле зримой «легендой»; хоть бы ржавый наконечник стрелы!.. И этого не было! Даже рабочие при-уныли.

Конечно, археологи работали добросовестно. Все шло строго по плану; разнообразие вносили только совсем особенные нарушители, которые путали порядок раскопок. Это были дикобразы. Они не только бегали повсюду, гремя своими черно-белыми иголками, но и рыли норы в самих древних помещениях. Кирпичной кладки не трогали — берегли свои иглы; таинственным образом, вслепую, они находили в земле дверные проемы и вкапывались в середину комнат, а там уже хозяйничали, как хотели, путая и перемешивая слои почвы. Мог лежать какой-нибудь колчан или керамический осколок тысячи лет на своем законном месте, и вдруг непрошеный труженик перемещал его, нарушая всю стратиграфию будущей находки, на метр вверх или вниз, из аршакидского слоя в сассанидский. Археологи утешались тем, что подбирали сброшенные дикобразами красивые иголки: ими удобно очищать от земли найденные предметы.

Было и еще одно развлечение: при раскопках наткнулись глубоко в земле на кладбище позднейшей поры: вмурованные в породу здесь залегали скелеты. Для историка это было ничуть не интересно, но студенты использовали скелеты для практики. Они окапывали их кругом вместе с целой глыбой земли и в свободное время тщательно препарировали на этих земляных столах, превращая угол раскопа в своеобразный анатомический театр, учась работать так, чтобы ни одна косточка не была сдвинута.

Итак, все шло спокойно, даже слишком спокойно в Ста рой Нисе. А соседи-соперники, новонисийцы, в это самое время нашли тот знаменитый первый остракон, о котором вы только что читали. Жить стало просто невозможно: все только и мечтали, что вдруг... Словом, о каком-нибудь «вдруг», которое даст материал для дипломов, диссертаций, которое иногда опрокидывает целые теории и во всяком случае делает археолога счастливым человеком.

И вот это «вдруг» случилось.

Однажды парнишка-рабочий, копавший в одной из четырехколонных комнат, дико закричал: «Дяденька! Идите сюда! Скорее!..» — все ринулись к нему. Теснясь и толкаясь, спустились в раскоп и воззрились на то место, куда указывал мальчуган. Из земли на них смотрела крохотная женская головка. Что это было? Терракотовая статуэтка? Очень интересно! Пусть таких много в Крыму и других местах, но здесь и она была желанной. Чтобы осторожно вынуть находку из земли, копнули рядом — еще головка! Копнули дальше — опять: мужская голова. Нет, это не статуэтка; похоже на фриз какой-то большой вещи и, пожалуй, не керамической, не глиняной.

Заложили контрольные раскопчики по пятнадцать сантиметров в обе стороны — выступила голова грифона; наконец обрисовалась форма рога. Перед ними был древний ритон, кубок, из каких в древности пили вино и совершали жертвенные возлияния.

Драгоценные ритоны эти делались из золота, серебра, слоновой кости. Кто-то наклонился и сильно подул, чтоб сдуть с головки землю. И внезапно маленькое лицо сдвинулось, а половина его исчезла, исчезла совсем, рассыпалась... Археологи замерли. Теперь они боялись дышать, боялись громко говорить. Перед ними было что-то невероятно хрупкое и, кажется, очень ценное. Слоновая кость?!

Да, в этот день в Старой Нисе был найден целый клад ритонов из слоновой кости, украшенных великолепной художественной резьбой. Они лежали на глубине двух метров и занимали пространство в пять метров. Один ряд? Два, три? Это было тогда еще неизвестно: много, во всяком случае.

Было отчего прийти в восторг. Подобного еще не приходилось откапывать. Но молодые археологи стояли молча, растерянные, подавленные. Сейчас, вспоминая этот день, они говорят: «Что мы испытали? Ужас! Ведь ни один из нас понятия не имел о том, как вынимать из земли древнюю слоновую кость, как закреплять ее, чтобы драгоценная находка не рассыпалась в прах».

Ритоны казались на первый взгляд целыми; форма сохранилась, потому что на протяжении веков вода намыла в них землю. Но приглядевшись, можно было увидеть множество трещин на кости — стоит тронуть, и ритоны распадутся на сотни кусков.

Однако не век же стоять так, надо было действовать. И началась лихорадка. Немедленно сообщить начальнику экспедиции в Ташкент — это раз; организовать ночные дежурства у ритонов — два; хранить тайну до ответа из Ташкента — три.

Срочно отрядили Сашу Ганялина в Ашхабад: «Добирайся, как хочешь... Лови автобус, грузовик, голосуй, цепляйся, но — скорей, скорей! Посылай «молнию»...» Тут же, не считаясь с расходами, составили телеграмму. Уж одни слова «немедленно» и «мирового значения» были бы достаточно убедительны, но «молния» вышла пространная: едва хватило собранных денег.

С этого момента ритоны ни на час не оставались без охраны. В первую ночь дежурило четверо, и все же было жутковато. Дело в том, что тайны не получилось; туркменский узун-кулак — «длинное ухо» работает не хуже «молнии». Новость скоро стала известна далеко вокруг. Началось паломничество в медресе. Люди спрашивали: правда ли, что нашли золотого человека, в шесть раз больше настоящего? Эта легенда о большом человеке всплывает всякий раз, когда археологам удается найти что-нибудь интересное. Показать людям находку, чтобы страсти поулеглись, было невозможно: ритоны в то время уже были осторожно укрыты ватой и сверху присыпаны землей; никто их не смел касаться.

Дежурные брали с собой на вахту археологические топорики, на случай, если бы появились особенно пламенные ценители золотых статуй. Не очень приятно было и соседство скелетов, чинно лежавших на своих земляных столиках; днем они никого не смущали, но тут ночь все-таки...

Ответ из Ташкента пришел быстро. Начальник приказывал законсервировать находку до его приезда и сообщал, что из Москвы и Ленинграда вызваны специалисты-реставраторы. Все было дельно и обстоятельно, но ребятам казалось, что начальник не слишком поверил в «мировое значение». Казалось, что он должен был бы примчаться самолетом в тот же день.

Потянулись дни ожидания. Раскопки архитектурных остатков продолжались, хотя к кирпичам охладели окончательно. Так прошло шесть дней.

Вечером 6 октября на дежурство отправился студент Какаджан. Остальные, забравшись в спальные мешки, понемногу засыпали. Кто-то из девушек вознамерился было спать в худже, уверяя, что пойдет дождь, — не разрешили. Поворчав, девушка улеглась на дворе.

Этой ночью Вадиму Массону привиделся сон, будто не Какаджан, а он сам дежурит у ритонов. Все как наяву, только ночь светлее, чем следовало бы. Он сидит с топориком в руках и смотрит на стену раскопа. Вдруг стена качнулась, зашаталась и с грохотом обрушилась прямо на него. Вадим дернулся и открыл глаза. Тяжесть, еще во сне сковавшая его тело, не исчезла. Шум и грохот продолжался, а в руке он чувствовал сильную, совсем не призрачную боль. Не сразу он понял, что это уже не сон, Что он в лагере, на своей койке. Он не может пошевелиться, придавленный какой-то тяжестью. Творилось что-то невообразимое, страшное.

Это была ночь девятибалльного ашхабадского землетрясения 1948 года, когда огромной силы подземный толчок в несколько секунд разрушил большую часть города и погубил много людей.

Тот, кто пережил эту катастрофу, никогда не забудет крик людей в кромешной тьме безлунной южной ночи. Кричали от боли, от страха, оттого, что ничего еще не могли понять.

Стены медресе рухнули, но все, кто спал во дворе, остались живы. Многих засыпало землей, ушибло камнями, а Вадиму довольно сильно повредило палец. Но живы, живы, — это главное! Серьезно пострадал только завхоз, который, как всегда, спал в помещении: упавшей балкой ему сломало ногу. Вот когда ребята мысленно сказали спасибо не судьбе, а строгой дисциплине своей экспедиции.

В то время в селении Багир, где стоял лагерь археологов, не было еще электрического света. В лагере вечерами горели маленькие керосиновые лампы. Час назад одна из них мирно коптила на столе — кто-то писал возле нее, а вокруг летали, как самолеты, огромные ночные бабочки; теперь и коптилка и стол исчезли среди обломков. Пока одни выкарабкивались в полной темноте из заваленных глиной и камнями спальных мешков, другие раздобыли в уцелевшей келье лампу, зажгли. С великим трудом достали из мешков простыни-вкладыши и как могли оказали первую помощь стонущему завхозу.

Потом все сгрудились посреди дворика. Сидели, закутавшись в одеяла, и дрожали. Стыдиться этого не приходилось: дрожало и колебалось все, сотрясался сам Копет-Даг, и кто мог сказать, что случится через минуту? Землетрясение удручает все живое сильнее других стихийных катастроф.

Одна мысль была у всех в ту ночь: «А Какаджан в Старой Нисе? А ритоны? Неужели там все погибло?» Но нечего было и думать двигаться в городище во тьме, когда даже по двору трудно сделать несколько шагов. После первого, страшного, последовало еще несколько более слабых толчков; древняя земля Туркмении гудела и шаталась под ногами, как палуба корабля; идущего швыряло из стороны в сторону.

Но чуть стало светать, побежали на городище. Вещь удивительная — там не произошло ничего страшного. Только место находки ритонов слегка засыпало землей. А Какаджан? Студент Какаджан крепко спал. Его утомил ночной страх, и он заснул — так бывает!..

О том, какой ад был в Ашхабаде в ту ночь, еще никто из отряда не знал. Посмотрите на тектоническую карту: у Багира сила первого толчка равнялась семи баллам, в Ашхабаде — девяти. Два балла — громадная разница.

Только через несколько часов страшная картина стала ясна.

Археология, Ниса, Парфия — все отошло на задний план. Жизнь встала дыбом. Вместе со всеми, кто остался живым и невредимым, молодежь отряда бросилась спасать пострадавших.

Не знали в отряде и того, что в самое утро катастрофы Василий Николаевич Кононов, вызванный из Ленинграда реставратор, прибыл самолетом в Баку. Куда он летит? В Ашхабад? Да знает ли он, что там творится?! Самолеты везут туда только врачей, медикаменты и продовольствие; они уходят и не возвращаются в Баку: на них ложится огромная работа по эвакуации раненых в Ташкент и другие города. О ритонах, о реставрации, об археологических раскопках неловко было даже говорить. Слово «раскопки» звучало поминутно, но приобрело в эти дни совсем другой, трагический смысл. Через час реставратор уехал поездом в Ленинград.

В Ашхабад входили саперные части; строились временные жилища из обломков домов; помощь шла отовсюду, и люди понемногу успокаивались.

Как только наладилась связь, в Туркменскую академию наук пришла инструкция из Ташкента. Профессор Массон просил: «Если они ранены, — доставить в Ташкент; если убиты, — похоронить в Старой Нисе, чтобы потом поставить там общий памятник, если живы — беречь ритоны». Все были живы, и, значит, надо было беречь ритоны. А им действительно грозила гибель: начались дожди. Что делать? Конечно, прежде всего закрепить ветхую, сохраненную, но изъеденную землей слоновую кость. А как? Чем? Вспомнили о желатине — надо попробовать. Но где в тяжко израненном городе в первые дни после пережитого взять желатин? Начальники разных учреждений багровели, когда к ним обращались за такой ерундой: «Подумайте, им нужен желатин, чтобы клеить какие-то древние черепки!» Наконец сообразили сами: запасы желатина должны были быть в типографии. Да, очень хорошо, но типографию сровняло с землей, а ее склады погребены в развалинах. И вот юноши из Нисы приступили к раскопкам здания, которое было обитаемо неделю назад. Опытные искатели, они добрались до желатина, притащили его в Старую Нису и попытались самостоятельно спасать ритоны. Прежде всего нужно было попробовать очистить хоть один от земли. Чем? Любой инструмент оказывался слишком грубым. И вот тут-то пригодились иглы бесцеремонных зверюшек — дикобразов. Гибкие и мягкие иголки эти оказались самым подходящим инструментом. За этим занятием и застал их начальник, которому, наконец, удалось прорваться в Ашхабад.

К этому времени плановая работа была уже свернута, и начальник отправил людей по домам. У ритонов остались профессор М.Е. Массон, археолог Мершиев и двое молодых археологов, а вскоре приехали и реставраторы: Кононов из Ленинграда и Кирьянов из Москвы.

Началась выемка ритонов.

Прежде всего выяснилось, что нужен не желатин, а гипс. Найти его было нетрудно, но о каком-либо транспорте тогда не приходилось и думать. Доставка гипса в буквальном смысле слова легла на плечи самых молодых. А ведь нужно было не только тащить мешки с гипсом целый километр на плечах, но и уносить обратно в лагерь из Нисы тяжеленные гипсовые, насквозь сырые метровые блоки, внутри которых таилось вынутое из земли сокровище.

Работа шла таким образом. Прежде всего ритон осторожно окапывали на три четверти его объема, четвертая часть оставалась до поры до времени в земле. Затем эту освобожденную часть старательно чистили дикобразовыми иголками. Вычистив, покрывали слоем мокрой бумаги, потом заливали гипсом. При этом гипс для прочности делался на каркасе. После этого, опять-таки с великой осторожностью, ритон переворачивали и очищали другую сторону. Потом с двух сторон снимали часть гипса, чтобы загипсованной осталась ровно половина; и только после этого покрывали гипсом вторую половину. Обе половинки существовали самостоятельно, так что весь блок был разъемным и формой своей был похож на огромный боб. Его отправляли в Ашхабад и принимались готовить следующий.

Работа продолжалась около месяца. Все это время, как на грех, лил дождь. В такую погоду археологи обычно прекращают полевую работу: берегут не столько себя, сколько хрупкую добычу. Но тут дело иное: оставлять в разрыхленной земле ритоны было слишком рискованно. А их не два, не пять, а десятки. И сколько этих десятков там, внизу, неизвестно. Лежали они тесно, навалом, и окапывать их приходилось прямо со сверхъестественными предосторожностями. Наконец, когда в руках археологов оказалось больше тридцати штук, а конца им не предвиделось, работу прекратили. Яму залили гипсом, а драгоценные блоки перевезли в Ташкент, за исключением нескольких, увезенных в Москву и Ленинград реставраторами.

Часть дела была сделана. Но далеко не самая большая, не самая трудная. Теперь предстояло реставрировать ритоны. А это значит снять гипс, разобрать весь растрескавшийся за много веков кубок по кусочкам и снова собрать, вер-нув ему форму, восстановив резьбу.

В Ташкенте реставрацией ритонов занялся Мершиев, а потом, научившись у него, продолжали дело и два друга — Вадим Массон и Искандер Баишев.

Что это был за труд, можно себе представить, если знать, что осколочков слоновой кости было в каждом ритоне до девятисот штук! И все они до единого должны были найти свое место, а то, чего не хватало, что рассыпалось в пыль, заменялось мастикой. Важнее всего было сохранить резьбу, потому что именно она должна была рассказать историкам и искусствоведам новое о Парфии.

В 1949 году были вынуты из раскопа оставшиеся ритоны, а в 1950 году реставрация была закончена.

И тут наступил последний этап работы, который продолжается и до сего времени, — изучение. Рано еще говорить о том, что открыли ученым ритоны. Но кое-что сказать можно.

Было ясно, что лежали они в земле Старой Нисы, сваленные в кучу кем-то, для кого ни сама слоновая кость, ни художественная резьба не представляли интереса. Очевидно, это были грабители, которые, содрав украшающие ритоны золото, серебро и драгоценные камни, свалили кубки в одной из разграбленных комнат. Осталась лишь одна серебряная фигура какого-то фантастического существа — нижняя часть ритона. На фризах сохранились овалы, в которые обычно вправлялись драгоценные или полудрагоценные камни. Они исчезли, а стеклышки, вставленные то здесь, то там, остались.

Ритоны могли служить кубками для вина на парадных пиршествах. Но еще вернее — для жертвенных возлияний во время религиозных праздников. Кто их делал? Греки? Парфяне? Это пока неизвестно. На фризах изображены и греческие боги в туниках, и люди в одеждах из шкур. Можно рассмотреть целые картины культового содержания и бытовые сценки. Тут к жрецу подводят жертвенных животных, а стоящая рядом девушка играет на флейте; там два человека стоят и разговаривают, по-видимому, о житейских делах.

Нижняя часть ритона представляет собой то грифона, то женщину, то быка с человеческим лицом, то самую реальную лошадь. Есть даже один слон. И все это надо разгадать, всему найти объяснение, за всем увидеть мысли, чувства, интересы и мастеров-художников и тех, для кого делались эти прекрасные кубки.

Культура, быт, верования, идеология — все это во все века отражалось в искусстве народов.

А сорок восемь ритонов из Старой Нисы — это поистине произведение искусства.