XVII
Двадцать первого сентября 2246 года около трех часов дня Андрей и Шурик стояли на широком тротуаре у подъезда «Гетеборг Уткикен» и обреченно смотрели, как Франц Майер из аукционного дома «Херршерр» перебирал предназначенную для них пачку документов. Каждую бумажку он сверял с виртуальной копией в киктопе. До этого за тем же самым занятием они провели еще минут сорок в его кабинете.
– Так… Протокол торгов есть. Карта денежных расчетов тоже. Свидетельство о праве собственности есть, – перечислял он. – Разрешение на археологические раскопки тут…
Документов было много, русские слова Майер выговаривал очень тщательно, почти по слогам, поэтому на один круг сверки уходило минут пятнадцать, а аукционист взялся за нее в третий раз. Андрей уже устал придумывать, как бы закончить это разговор вежливо.
– Вам точно не нужно будет содействие в переговорах с собственниками земли? – спросил аукционист. Тоже в третий раз. Если подписать договор на представительство прямо сейчас, это, по его словам, стоило бы недорого, и агенты «Херршерра» сделали бы все конфиденциально. «А если вы придете потом, когда все поймут, чем вы занимаетесь, – продолжал он, – то помочь вам будет… э-э… Как бы лучше выразиться… Ну, огласка все удорожает».
Потом Майер начал продавать опыт «Херршерра», как избежать роста расходов на примерах. Это была смесь банальной рекламы и аккуратного шантажа. Пока он рассказывал про «шутку» с победителем торгов, на которые были выставлены сокровища фрегата «Королевский купец», Андрей еще стерпел, а под конец даже заинтересовался. Он не знал, что нашествие касаток, появившихся к западу от Лендс-Энд одновременно с экспедицией Таши Габербург, было организовано «Херршерром». Нашествие оказалось роковым, так как вместе с касатками появились толпы людей из «Гринпис» и целая орда журналистов. В результате операция растянулась на несколько недель, и стоимость аренды поискового оборудования съела почти всю прибыль кладоискателей.
Потом Майер завел речь о части золотого запаса Российской империи, которую якобы умыкнули чехословаки. «Я абсолютно уверен, – говорил Майер, – что капитал „Легио-банка“ пополнялся из тайных хранилищ в Йиглавских горах, где лежало русское золото. И если бы наши советы не игнорировались…»
Тут терпение Андрея лопнуло. Он неотлучно провел в чехословацком корпусе все время с момента, когда в мае 1918 года он отказался выполнить приказы большевиков о разоружении, до прибытия легионеров на родину в 1920-м. Он с несколькими помощниками только и делал, что наблюдал за ящиками с золотом, и был совершенно уверен в необоснованности обвинений в адрес чехословаков. Андрей сделал аккуратное движение – и стопка бумаг вместе с киктопом исчезла из рук аукциониста.
Тот замолчал, удивленно разглядывая свои пальцы.
– Спасибо за все, господин Майер. Не беспокойтесь. Мы с точностью до метра знаем, где все лежит. И у нас не будет проблем с собственниками. Там общественная территория, идеальная для раскопок, даже рекультивации не потребуется. Поэтому разрешения будет достаточно.
– Точно знаете? – Майер был настолько удивлен, что даже не обиделся.
Такой же вопрос возник и у Шурика:
– Как мы можем точно знать? – спросил он, как только они, попрощавшись с Майером, скрылись за углом «Уткикена». – Мы же только приблизительно понимаем, где все лежит. Черт знает, что могло произойти. Осушили эти болота, скорее всего. Вдруг прямо там какое-нибудь поместье?
– Хутор, – поправил его Андрей. – Не вздумай в тех местах сказать «поместье». Тебе тогда ни в одном баре не нальют, а то и подкараулят ночью да привяжут рядом с муравейником. Там же нормальные работящие люди живут, а не московские рантье. И нет там никого поместья. Лежит наш клад на дне Оршинского озера, а раньше тому месту название было Оршинский мох.
Андрей действительно точно знал, где казна князя Андрея Ярославича. Вернее, думал, что знает. А еще точнее: рассчитывал, что будет знать вскоре. И дело не в том, что Сребра показал место, где Андрей Ярославич бросил обоз со своей казной. Не только в этом. Через три дня после того, как Олег с коллегами отправились в 1252 год, Андрея осенила мысль: зачем полагаться на счисление места или на топографические ориентиры, которые за тысячу лет могли поменяться, если можно заложить там, где остались сокровища, небольшой трансвременной маячок с хорошей батареей и в своем времени добраться до него по пеленгу.
Возникла, правда, проблема. Андрей рассчитывал арендовать маячок дней на сорок, но упустил из виду, что в последнее время индустрия трансвременного туризма росла на десяток процентов каждый месяц, промышленность за ней не успевала, и цены на оборудование, необходимое для перебросок, увеличились. На деньги, которыми Андрей располагал, взять маячок можно было всего на несколько дней.
– Пришлось соглашаться, а потом отправляться к вам, чтобы вы делали, что положено и быстро. А вы только принцесс спасали да воевали. – Андрей вспомнил, как тогда нервничал, и зло глянул на Шурика.
Некоторое время они шли молча, но в Гетеборге прохожие на тебя начинают оборачиваться, если ты мрачен, поэтому Шурик решил разрядить атмосферу и спросил у Андрея, как ему удалось преобразиться в шведского посла. И попал в точку. Андрею очень нравилась провернутая им операция, он оттаял и начал рассказывать, сначала бурча, конечно.
Посол подвернулся случайно. В 1252 год Андрей отправился через операционное бюро Шведского института пространства-времени – это был самый близкий к Новгороду пункт перебросок c трафиком, интенсивность которого давала хорошие шансы остаться незамеченным. Он оказался в только-только начавшем строиться Стокгольме, назвался вологодским купцом Андреем Хилым, потерявшим ладью на скалах и теперь готовым хорошо заплатить, чтобы добраться до Новгорода. Собрался он в Сигтуну. Там с большей вероятностью можно было найти попутный корабль, а заодно Андрей хотел пособирать какие-нибудь предания о нашествии 1187 года, когда карелы то ли вместе с новгородцами, то ли по их наущению напали на этот город, перебили жителей во главе с епископом и якобы забрали бронзовые ворота, впоследствии установленные в Софийском соборе Новгорода.
Попасть в Сигтуну ему было не суждено. Он уже торговался на пристани с лодочниками о переправе через озеро Меларен, когда со стороны городского замка глашатай через каждые полсотни шагов стал объявлять, что ярл Биргер ищет руса из-за моря. Андрей, может быть, и промолчал бы, но лодочник, с которым они не сошлись в цене, решил, наверное, что раз клиент ушел от него, пусть уже никому и не достается, и завопил: «Вон он, проклятый соглядатай, хватайте его!»
Хватать, впрочем, не стали. Напротив, глашатай был вежлив и с поклоном предложил следовать за ним. Андрея привели в замок, в главном зале которого, еще пахнущем стройкой, ярл Биргер в присутствии посланника папы Иннокентия, монаха-францисканца, объявил, что Андрею предстоит быть переводчиком Кнута Стирлинга, который отправляется в Новгород на переговоры с Осподой. Сказано все было тоном, исключающим возражения. На ночь Андрея заперли, а утром к нему приставили сильную охрану. Избавиться от солдат, пусть это даже четверо крепышей, ему не составило бы труда, однако ночью он решил, что разговоры со шведским послом интереснее истории Сигтуны и следует воспользоваться подвернувшейся возможностью.
Стирлинг оказался большим любителем выпить, пьянел быстро, до того самого момента, когда его настигал сон, был уверен, что остается почти трезвым человеком. Это Андрей понял в первый день, который они провели вместе; сразу после отъезда Биргера посланник, чтобы снять стресс, первым делом добрался до бочонка с чем-то крепким да на месте и уснул. Утром на посольскую шнеку они явились в обнимку, даже капитан не понял, кто из двух богато одетых путешественников благородный Кнут Стирлинг, о котором говорится в переданной ему грамоте Биргера.
В первые два дня путешествия Андрей выведал у Стирлинга цель посольства. Швед был послан предварительно обсудить с новгородскими боярами союз против монголов, который составляет Папа. Если же те заинтересуются, то нужно будет слать корабль за францисканцем и заканчивать переговоры будет он. Биргер, конечно, хотел отправить в Новгород кого-нибудь породовитее, но монах из Рима был категорически против посла-военного, а потому выбор пал на Стирлинга – он был в Стокгольме главным гражданским чиновником, следил за соблюдением законодательных нововведений и за строительством замка.
Все время путешествия Андрей держал Стирлинга практически в бессознательном состоянии, благо вина на корабле было более в избытке. В конце концов швед поверил, что он купец из Вологды, и тогда Андрей появился на палубе в роли посла.
Это было за два дня до прибытия в Новгород, и капитан шнеки решился было взять собутыльников под караул и выяснить, кто есть кто. Но Андрей надменно остановил солдат, направлявшихся в каюту посла, и пристыдил старого моряка: как можно подумать, что потомок викингов не перепьет русского торгаша? Это простое объяснение полностью соответствовало той картине мира, которая сложилась в голове капитана, поэтому настоящий посол, бормотавший русские слова вперемешку со шведскими, чуть не полетел тем же вечером за ненадобностью в море. Хорошо, что Андрей поинтересовался, зачем его волокут на палубу, а когда узнал, то скомандовал «отставить», велел вернуть Стирлинга в каюту и не больше не беспокоить. Когда шнека прибыла в Новгород, настоящего посланника перевезли под присмотр на местную базу Центра прикладной хрономенталистики и оставили под замком в компании с бочонком вина.
В результате Новгород Стирлингу удалось увидеть только в последний день перед отправкой в Швецию. Когда его вывели из похмелья, он ничего не помнил и был в ужасе от того, что его ждет на родине. Но у переводчика неожиданно оказались хорошие новости. Стирлинг, выходило с его слов, вел переговоры с Осподой очень грамотно, а в том, что союз не сладился, его вины нет. Архиепископ в присутствии молчаливых членов совета твердо объявил примерно следующее: в союзе с неверными латинянами Новгород не нуждается, опасности от царя из степей сейчас нет, а если и придет беда, то по воле божьей и противиться ей человеку не следует.
Биргер будет более чем доволен, продолжал Хилый, так как потомок викинга Рюрика, князь Андрей Ярославич отправляется вместе с ним, Стирлингом, в Швецию.
Свой рассказ Андрей закончил в такси, которое везло их с Шуриком в Ландветтер, маленький гетеборгский аэропорт. Там их ждал зафрахтованный самолетик.
– А где ты его оставил? – поинтересовался Шурик.
– Посла?
– Маячок…
– Прямо в болоте.
– Не помню, чтобы ты туда заходил.
– А ты помнишь, как Норман ломанулся верхом вперед, когда Сребра показал, где они бросили обоз?
Шурик кивнул, а Андрей продолжил:
– У него в седельной сумке и был маячок. А когда лошадь сдохла, то маячок вместе с ней в болоте и остался.
– А если бы лошадь не сдохла? – спросил Шурик. И после небольшой паузы, задал еще один вопрос: – Она из-за тебя сдохла?
– Ага.
До аэропорта доехали молча. В начале полета тоже не произнесли ни слова. Но потом Андрей, попивающий виски и листающий какой-то бестолковый журнал, стал Шурику просто ненавистен.
– Мне кажется, что это было как-то неправильно… Очень рискованно. А если бы мы не вытащили Нормана? Мне как-то даже теперь с тобой сидеть… – Шурик хотел сказать «противно», но запнулся… – Неуютно.
Андрей поднял на него удивленные глаза. Закрыл журнал. Покрутил в руках почти пустой стакан, резко проглотил оставшийся виски вместе с кусочками льда. В этот момент Шурик подумал, что сейчас стеклянный снаряд пролетит над его головой, обдав ветерком, но Андрей тихо поставил стакан на столик, и заговорил совершенно спокойно:
– Саша, во-первых, мне совершенно наплевать, какие чувства ты испытываешь, сидя рядом со мной. Во-вторых, под категорию «неправильно» подходят совсем другие вещи. Неправильно было тебе в апреле напиваться в Гетеборге. Наверное, неправильно было Нормана домой не отправить. Уверен, можно было обойтись без участия в сражении у Переславля. Совершенно неправильно было за княгиней во Владимир переться. И потом… Что это значит: не вытащили бы?! Может, это был тест на твою профпригодность?! Не вытащил бы ты Нормана из болота, так я тебя бы уволил.
«Уволил бы, точно уволил, – подумал Шурик. – А деду бы сказал: я все, что мог, сделал, но внук твой – такое дерьмо, что… Короче, квиты мы с тобой. Ты счет на меня обнули, будь добр».
Теперь в голове Шурика крутились уже другие картинки. Будто зовет дед его в гости к себе, в Свияжск, сажает за стол, наливает, по обыкновению, чаю и смотрит. Смотрит и смотрит, старый дьявол. А потом говорит: «Был у меня доктор Сазонов, про тебя разговаривали. И вот есть у меня, внучек, для тебя интересное предложение. Одному моему приятелю человечек нужен, чтобы защиту от дурака тестировать на новых киктопах. Очень нужен, а он никак найти не может. Пойдешь?»
За иллюминатором мелькнула тень. Шурик глянул туда, и на секунду ему показалось, что в соседнее облако на контркурсе нырнул такой же, как у деда, черно-красный самолетик. Он прижал голову к стеклу, но, конечно, ничего не увидел, и счел за благо в такой позе остаться – с Андреем встречаться взглядами не хотелось.
Северо-западная Россия со стороны неба – скучное зрелище. Фермы, ветряки, неширокие дороги, обсаженные деревьями, однообразно изумрудные клеверные поля с черными точками коров, опять фермы, иногда перелески и опять коровы, коровы, коровы.
Шурик опять откинулся на спинку кресла. Но Андрей на него и не думал смотреть. Он снова листал журнал и пил виски.
– Почему ты никому не сказал про маячок? – буркнул Шурик.
Андрей пожал плечами:
– Потому что одному скажешь – все узнают, и кто-нибудь да разболтает. А огласка, как было правильно сказано господином Майером, все удорожает. И почему «никому»? Я Квире сказал. Она деньги любит, и на нее можно положиться.
Квира икнула. Она лежала на кровати в своей новгородской квартире и пересчитывала места, где у нее побаливает. «Хе, подруга, – сказала она себе. – Оказывается, и тебя можно загнать. Тренировки, тренировки и еще раз тренировки. Сколько раз я тебе говорила».
Она пошарила ногой под одеялом и попала во что-то твердое. На противоположном краю кровати возникло шевеление, и появилась голова Нормана.
– Кто мне обещал первым проснуться? – спросила Квира.
Рядом с головой возникла рука, пальцы сложились в пистолет, приставленный к виску, а глаза вопрошали: все, пора стреляться? Квира улыбнулась.
– Не сейчас. Ты вот мне сначала расскажи, чего ты испугался-то?
Норман покраснел. Вчера, когда они танцевали в «Резонах», модном клубе рядом с кремлем, Квира всего-то только запустила ему под брючный ремень пальцы, а он вдруг запаниковал, сбежал в туалет и просидел там почти двадцать минут.
– Ну?
Норман метнулся к Квире, пытаясь попасть губами в губы, но она встретила его локтем под кадык.
– Не-не, сначала признания!
Норман от неожиданного удара на некоторое время потерял способность говорить, но прохрипел:
– Я думал, что ты с Андреем…
– Ой, мамочки! – Квира откинулась на спину и от души рассмеялась. – Девушка готова ему чуть ли ни минет на танцполе сделать, а у него мужская солидарность на уме.
Норман запротестовал. Мужская солидарность, по его словам, была совсем не при чем.
– Так в чем дело? – спросила Квира.
– Я думал, что ты с Андреем, – повторил Норман.
– Ты это уже говорил, – сказала Квира. – Боишься его, что ли?
Норман ответил не сразу. Страха у него не было – ни вчера в «Резонах», ни сегодня, на трезвую голову, но односложно ответить «нет» казалось ему неправильным. Он встал, прошелся несколько раз по комнате, постоял у окна, разглядывая вереницы кораблей на Волхове, и загадал, что когда в сторону Ильменя пройдет десятый, надо будет обернуться и что-то сказать. Но Квире хотелось ответа быстрее:
– Испугался, да?
– Нет, не испугался, – он ответил, не поворачиваясь.
– А почто нем?
– Думаю, как правильно ответить.
Квира иронично хмыкнула, и Норман понял, что дольше молчать нельзя.
– Если ты думаешь, – начал он, – будто я боюсь, что он меня чем-нибудь треснет, то нет. Но мне, честно говоря, не хотелось бы, чтобы он держал на меня зло. Знаешь, когда мы ехали по краю болот, где князь Андрей бросил свой обоз с казной, он оказался рядом со мной. Глаза у него были… Думаю, что у лермонтовского Демона такие глаза должны быть. И теперь мне кажется, что это он меня заставил зачем-то повернуть в топь. А потом еще лошадь моя ни с того ни с сего сдохла… Спасибо Александру, вытащил, а то я запаниковал, – признался Норман. – Есть в Андрее какая-то мистика. И не хочется мне, чтобы он ко мне подошел, посмотрел в глаза, а я потом я спрыгнул с какого-нибудь моста.
Волхов опустел, на правобережных лугах тоже смотреть было не на что, и у Нормана кончились причины, которые он для самого себя придумывал, чтобы по-прежнему стоять у окна. А повернуться он очень боялся. Ему казалось, что Квира должна встретить его таким взглядом, после которого придется уходить или, по крайней мере, одеваться. Она уже сидит, наверное, опершись спиной на спинку кровати, а одеяло натянула до подбородка, подумал он. Но оттолкнулся от подоконника и скомандовал себе «кругом».
Одеяло сползло на пол, а Квира лежала поперек кровати и доедала оставшуюся с ночи клубнику.
– Вкусная, – сообщила она. – Горло вот только болит.
– Извини, – пробормотал Норман.
– Да что извини, я ж сама, – откликнулась она. – А про Андрея ты прав. Я иногда думаю, что он хроногрант. Вот как для нас тринадцатый век: путешествие или экспедиция, – так и он в нашем времени не коренной житель. Родился небось на тысячу лет позже. Родителей его никто не знает, а в наши времена это большая редкость, если ты не из Китая, конечно. И вообще, он слишком рациональный и бесчувственный.
Квира встала, подошла к Норману, чмокнула в грудь и ушла в ванную. Довольно долго оттуда доносился звон склянок, потом все затихло, зажурчала вода, и Квира крикнула сквозь ее шум:
– А насчет меня ты можешь быть совершенно спокоен! Сазонов убежденный сторонник женской полигамии.
– Вы по-прежнему встречаетесь? – спросил Норман.
– Не слышу, – раздалось из ванной. – Подожди, сейчас выйду.
Вышла Квира одетой – на ней было что-то вроде хитона.
– Одевайся, сегодня продолжения не будет – я даже брюки надеть не смогла. О чем ты спрашивал?
– Вы c Андреем по-прежнему встречаетесь?
Квира фыркнула.
– Извини, – опять смутился Норман.
– Да нет, все нормально. Просто словечко «встречаетесь» забавно звучит. У нас сейчас так: когда мне хочется с ним переспать, я ему пишу «надо бы что-то вспомнить». Он отвечает «встречаемся там же?», ждет «да» от меня, и когда я приезжаю к Сандро, он уже сидит там. И ни разу не было случая, чтобы он увильнул, хотя иногда, я точно знаю, ему приходилось бросить очень важные дела.
Вот так-то! Женщина, которая требует секса, в Андреевой вселенной – это венец творения.
– Это он так говорит?
– Нет, это моя теория, – ответила Квира и еще раз поцеловала Нормана. – Но давай-ка будем собираться, пора уже нам.
Норман начал одеваться, а Квира поколдовала между лучиками своего киктопа, который вчера решил держаться от нее подальше и устроился в виде экзотического морского ежа на стене. Спустя пару минут на балконе приземлилась небольшая серебристая капсула лифта-сателлита, которая затем доставила их на пристань, где у Квиры стоял небольшой глиссер.
Через люк на крыше рубки Норман протиснулся не без труда, но внутри оказалось на удивление просторно – и ноги можно было вытянуть, и локтями подвигать, и голова в потолок не упиралась. А как только Норман понял, что ему удобно, и перестал ерзать, справа и слева вылезли несколько ремней и плотно прижали его к креслу, зафиксировали также и Квиру, и глиссер дернулся с места.
Квира чуть-чуть похулиганила: несколько раз прорезала кильватерную колонну круизных кораблей, заставляя глиссер попрыгать на волнах за кормой каждого. Но как только из диспетчерского центра пришло предупреждение, дисциплинированно выполнила команду снизить скорость и занять свой фарватер. Как только они вышли на широкую воду, где Волхов вобрал в себя и Холопье озеро, и пруды по реке Робейке, расширившись до полутора километров, Квира снова разогнала глиссер.
Здесь берега реки были стиснуты дамбами времен второго глобального потепления. Теперь, после работ по углублению дна в Атлантике, уровень Мирового океана опять понизился, и дамбы понемногу разбирали, но сейчас серый бетон все еще был отличной основой для грандиозных граффити. Рассматривать их надо было на скорости: если идешь пятиузловым ходом, то видишь только мешанину линий, а если увеличишь скорость до двадцати, то видишь дракона и людей в латах, атакующих его верхом на ютиранах.
Бетонная стена оборвалась, и потянулись новые грузовые терминалы, около которых скопились десятки судов. Время от времени место у причала освобождалось, и тогда пятерка буксиров бралась за очередной корабль, подтягивала его к берегу, и на него набрасывалась стая докерных роботов. Они подхватывали контейнеры и быстро растаскивали их по складам, устроенным в полукилометре от береговой линии.
Норман, с интересом разглядывавший происходящее на берегу, попросил Квиру сбавить ход.
– Что тебя там заинтересовало? – удивилась она.
– Когда еще с интервалом в тысячу лет можешь увидеть одно и то же место, где люди занимаются одним и тем же, – ответил Норман.
– Это же просто порт! – Квира даже всплеснула руками, и вырвавшийся на секунду из-под ее контроля глиссер вильнул.
Нет, это был не просто порт, ответил Норман. Вернее, порт не был лишь только портом. В городе с долгой историей это не причальные стенки и техника переправки грузов с корабля на берег или обратно – руками людей, кранами или манипуляторами роботов. Это проекция городской жизни, позволяющая делать вывод о том, что ожидает его в обозримом будущем.
В 1252 году монгольские прихвостни еще не пришли в Новгород, но грозу многие чувствовали именно по состоянию порта. Сюда свозили оставшееся после грабежа и поджогов имущество жители Бежецкого Верха, Волока-на-Ламе и Торжка. Наблюдая переселенцев, новгородцы беспокоились. Прозорливые начинали учиться немецкому и думать, как переводить торговлю на Готланд. Дальновидные отправляли экспедиции в Заволочье – будущее Поморье – и создавали там свои фактории. А осторожные нанимали бедняков в ратники и строили частные крепости в окрестностях Ладоги на берегах рек и озера, чтобы укрывать добротный корабль, на котором в случае беды можно уйти водой от нашествия.
Все, кто осознавал, что грозит республике, поступали так или примерно так. Но их в Новгороде было не больше сотни, а уделом большинства становились лишь проповеди архиепископа: «Святая София убережет от безбожных…» И вряд ли в городе кто-то мог себе представить, что это не формула спасения, а всего лишь маскировка: церковь в лице митрополита Кирилла уже решила разменять сохранность своего имущества и освобождение от дани на обязанность молиться за благополучие ордынских ханов. Получить от нее благословение на борьбу против захватчиков надолго станет почти невозможно.
– Ну, а по нынешнему порту что ты видишь? – спросила Квира, положив глиссер в дрейф.
– Надо будет сходить, потереться среди роботов, тогда скажу, – ответил Норман.
Квира больно ткнула его локтем в ребро: нечего издеваться. Он запротестовал:
– Нет, я серьезно. Издали сложно судить. Но вот я могу точно сказать, что скоро тебе сложнее по реке гонять будет.
– Почему же?
– Видишь самый большой корабль? Это сорокатысячник. Он первый или один из первых, но раз пришел, то скоро таких много здесь будет.
Квира посмотрела не дальний конец причала, куда показывал Норман. Она действительно раньше не видела таких больших кораблей на Волхове.
– Почему ты решил, что он из первых?
– Роботы неуверенно его разгружают. На небольшие корабли они стаей налетают, а здесь один забрался наверх, а остальные стоят, наблюдают, учатся. Не привыкли еще.
Квира взяла бинокль. Да, все было именно так.
– Ладно, потом сходим, – согласилась она. – Может, еще что увидишь интересное. Ну а пока погоняем!
Квира резко довела мощность двигателя до максимума, глиссер выпрыгнул из воды и понесся вперед, ежесекундно подскакивая вверх. Волны стучали в днище в ритме скорострельной пушки, брызги поднялись выше антенн, а автопилот надрывно сигналил из-за превышения скорости.
– Долго нам еще? – крикнул через пару минут такой гонки Норман, изо всех сил стараясь не прикусить язык.
– Видишь здание, на котором фиолетовый ангел-попрыгун? Там пристань, от которой ближе всего к аэропорту.
Норман ангела рассмотреть не сумел. Дома на набережной появлялись в ветровом стекле рубки глиссера лишь на мгновение, потом как будто смывались каскадом брызг, и в следующую пару длинных секунд, пока суденышко летело над водой, видеть можно было только ярко-голубое небо с небольшими облаками.
Впрочем, скорость стала падать – это вмешался автопилот, отстранивший Квиру от управления. Двигатель перестал рычать, прыжки над водой постепенно прекратились, линия домов на набережной обрела присущее архитектурным сооружениям спокойствие.
– Где же попрыгун? – спросил Норман, покрутив головой, после того как автопилот пришвартовал глиссер к небольшой пристани и распрощался, не забыв напомнить про штраф за превышение скорости.
– Не видно его отсюда, – ответила Квира. – Пошли. Все потом.
Между набережной и аэропортом был большой парк, сплошь уставленный разными памятниками. Ни авторам, ни заказчикам не хватило поклонников, чтобы разместить эти монументы на каком-нибудь почетном месте вроде площади напротив Княжьей башни кремля, но искусство есть искусство, и потому муниципалитет разрешил свозить их сюда. Здесь можно было увидеть скульптурную композицию «На вражьих костях после Раковорской битвы», друг против друга стояли Григорий Распутин и Феликс Юсупов, пара дюжин Лениных, Сталиных и Троцких, а также памятники «Столп империи» (здоровенный лавочник с кистенем), «Бдительность» (человек в полувоенной одежде, перезаряжающий револьвер) и «Правда – в силе» (три застреленных слона и оглушенная взрывом черепаха, тонущие под плоской землей).
Тут было чему удивляться. Норман остановился у чугунного триптиха «Космос убивает», чтобы разглядеть сцену охоты громадных инопланетян за человечками в скафандрах землян, но Квира продолжала быстро идти вперед, и он, пробормотав: «Дела, одни дела», бросился ее догонять.
В аэропорту у стойки под табло «Индивидуальные маршруты» их встретил Феликс.
– Вот вы все говорите, что у Феликса маленький мозг, – заявил он, едва поздоровавшись. – Феликс не будет спорить. Феликс скажет больше: это его конкурентное преимущество, потому что в маленький мозг не так легко попасть. Пулей, например. Потому-то Феликс непревзойденный проводник. Но, несмотря на маленький мозг, Феликс не дурак. Феликс дальновиден и заботлив. Никто не подумал, что Квире будет интересно пролететь нашим маршрутом от Новгорода до клада. А Феликс подумал.
Более того, Феликс еще и успел превратить свою мемограмму в небольшой документальный фильм об их путешествии. И пока девушка-андроид за стройкой оформляла билеты на самолет, он показал первую серию. Началась она с того, как на новгородской пристани, от которой совсем недавно отчалила посольская шнека, увозившая в Швецию великого князя Владимирского Андрея Ярославича, появился сильно изуродованный всадник в плаще крестоносца в сопровождении троих верховых слуг и двух вьючных лошадей. Это был новый образ Андрея. На базе Центра его превратили из купца Хилого в викинга: обрили наголо, убрали бороду, устроили на лбу шрам и спрятали веко над левым глазом.
Один из слуг, новгородец, приблизился к Олегу и объявил, что его господин – Эрик Брос, внук ярла из старшей ветви Фолькунгов, – просит разрешения присоединиться к отряду, который идет «супротив царя». Удивленный Олег только и мог, что кивнуть, и тогда к нему подъехал сам Эрик. Перемежая шведские, польские и латинские слова, он рассказал, что дал обет войти в число воинов, сражающихся за христианскую веру против татар, был в Галиции у князя Даниила и по его совету хотел присоединиться к Андрею Ярославичу.
– Борьба князя Андрея окончена, – ответил ему Олег.
– Да, – кивнул Эрик, – но без битвы обет не снять, а Андрей Ярославич говорил, что боярин Олег Волынский, храбрейший муж, идет в опасный поход, где не избежать встречи с врагом христианским. Я хотел бы следовать с вами и готов подчиняться беспрекословно.
Тут Феликс остановил фильм и сказал, что, по его мнению, Олег был очень недоволен планами Андрея, но спорить не стал, да и слова «подчиняться беспрекословно» свою роль сыграли.
– Ну да, – согласилась Квира, – он при всех обещал, что в приказы Олега вмешиваться не будет.
Феликс кивнул, соглашаясь, и хотел было уже снова запустить воспроизведение, но стюардесса пригласила на посадку. Вторую серию смотрели уже в самолете, привыкнув к необычному салону: здесь нужно был не сидеть, а лежать в специальных коконах, разглядывая землю через нижнюю – стеклянную – часть фюзеляжа. А когда снова начался фильм, создалась полная иллюзия, что самолет исчез, а пассажиры просто-напросто парят, невидимые, над колонной из полусотни всадников, которых для сопровождения Олега и его спутников отобрал Сребра.
Самолет неспешно летел в общем направлении на восток, следуя поворотам Мсты, – тем же путем, что и шел от Новгорода в 1252 году отряд Олега. Маршрут выбрали, надеясь обнаружить следы отряда, что устроил засаду в Опеченках. Да и в целом он был безопаснее, так как гонцы из Торопца говорили, что в окрестностях города появлялись монголы, и, значит, с запада, через Тверь, к Оршинскому мху двигаться было не с руки.
Переход от Новгорода до Опеченок был спокойным. Первое время за ними пытались следовать ратники из архиепископского полка под началом племянника самого владыки, но Олег решил, что это слежка, и, недолго думая, вышиб командира из седла. После этого людей архиепископа они больше не видели.
В окрестностях Опеченок Олег продержал отряд три дня, беспрерывно рассылая в разные стороны сильные разъезды. Но тщетно: жители окрестных деревушек ничего не смогли рассказать, куда делись «пришлые разбойники с низу», как здесь называли теперь тех, кто устроил засаду на великую княгиню и ее эскорт.
Над местом, где произошла стычка, самолет на бреющем полете сделал несколько кругов.
– Толпа-то какая! – сказал Норман.
Людей внизу было действительно много.
– Куда ж теперь без них, – откликнулась Квира. – Мы же теперь туристическая держава.
Но настоящий размах турбизнеса в этих краях открылся, когда самолет повернул на юго-восток, и они пролетели над Новыми Боровичами. Целый квартал многоэтажных гостиниц, бунгало на трех десятках гектаров земли, колоссальный железнодорожный вокзал, Си-Ти со стороны Валдая и Устюжны, аэропорт с семью взлетно-посадочными полосами. А потом – раз, и все моментально оборвалось: под крыльями замелькал нетронутый хвойный лес.
Такой же лес был тут и тысячу лет назад. Смотреть стало скучно, и Феликс включил третью серию.
Внизу появилась колонна спешившихся и ведших лошадей под уздцы всадников, которая вслед за проводником медленно двигалась по едва заметной тропинке, петляющей среди толстенных елей.
– Это Андрей посоветовал попросить местных вывести нас напрямую на Бежецкий Верх, – прокомментировал изображение Феликс. – Олег собирался идти дорогами на Торжок, потом мимо Твери, чтобы быстрее. Он думал, что если монголы у Торопца, то у Торжка их не будет. И хорошо, что мы туда не пошли. Не было бы быстрее. Были там монголы.
– Про дело у Торжка тоже есть? – спросил Норман.
– Конечно есть.
– А давай покажем!
– Давай, – согласился Феликс.
«Дело у Торжка» приключилось уже на обратной дороге в Новгород. После того как отряд достиг Оршинского мха и все поняли, что до обоза Андрея Ярославича добраться невозможно, настроение у дружинников было хуже некуда. Олег обещал добровольцам Сребры награду из той половины казны, которую ему посулил князь, но, раз обоз утонул безвозвратно, получалось, что и делить нечего – все лицом-то и мрачнели.
Эрик, в последние дни пути перед самым Оршинским мхом нервный и напряженный, напротив, повеселел и, обходя людей Сребры, на ломаном русском спрашивал, когда же будет атака на царевых людей, а то ведь уйдут поганые с добычей. Дружинники его самого всерьез не воспринимали – мелкий, кособокий, такой-сякой рыцарь, но слова про добычу всех будоражили, заставляли собираться группками и сердиться на бездействие волынских бояр.
Олег, глядя на это, злился и в разговорах с Феликсом делился подозрениями, что Андрей его на что-то провоцирует. Последовала даже просьба прекратить эти разговоры, но Андрей только пожал плечами и ответил в том смысле, что роль у него такая в этой экспедиции и нельзя по-другому.
Однако слова его свою роль сыграли, и на обратной дороге от болот до Бежецкого Верха делегаты от дружинников трижды приходили к Олегу с разговорами о том, чтобы напасть на рассыпавшиеся по Тверскому княжеству и пограничным новгородским землям монгольские отряды. Сначала он отвечал категорическим «нет», но, поймав как-то особо ехидный взгляд Андрея, рассердился, сам подошел к Сребре и заявил следующее: «Решил я, что все ж негоже таиться нам. На своей земле мы». После этого отряд, которому оставалось всего ничего до Рыбаньска, где планировалось отдохнуть, резко развернулся на юго-запад и двинулся прямо на Торжок.
Сотню километров прошли за два дня, остановились в лесу за Логовежью, а ночью провели разведку. Возле города стояло сотен шесть монголов. Разница в силах была значительная, но Олег велел готовиться к атаке.
Поутру, едва рассвело, собрались вокруг Эрика и его слуг, которые вытащили из вьюков тяжелые латы. Таких на Руси еще не видели, да и в Европе их начнут применять только лет через семьдесят-восемьдесят – это был один из прообразов так называемого «белого доспеха».
Дружинникам было смешно: это еще что – облачаться с помощью двух слуг? Слышны были перешептывания: да и сам Эрик умрет под этой массой железа, ему бы лучше трофейный монгольский доспех отдать, тогда он обузой в походе не будет. Улыбки вызывал и арсенал, который крестоносец навьючил на себя и на коня.
Но смешки скоро закончились. Монголы русский отряд уже обнаружили и быстро приближались. И как только они оказались примерно в двухстах метрах, Олег приказал атаковать. Андрей рванул вперед первым. С наскока, размахивая булавой, он вынес из седла пять или шесть человек и совершенно дезорганизовал левое крыло ордынского отряда. Вскоре побежали и остальные, а спустя минуту Квира поняла, почему Норман попросил показать «дело»: когда монголы столпились у брода через Тверцу и Андрей из лука с предельной дистанции уложил троих, с десяток ранил.
Но уйти не удалось и тем монголам, кто переправился через реку. С юга их атаковала дружина тверского князя Ярослава Ярославича и всех уничтожила. Встреча князя Ярослава с Олегом и стала последней сценой Феликсова фильма. Князь расспросил, чем закончилось сражение у Переславля и что стало с его жителями. Про супругу он знал, а судьбой казны он почему-то не заинтересовался. Когда же узнал, что князь Андрей отправился в Швецию, только пожал плечами. На этом и расстались.
– Дальше ничего интересного уже и не было, – подытожил Феликс. – Сейчас, кстати, будем пролетать над Торжком.
Но посмотреть на город им не дал Андрей. Вместо панорамы Борисоглебского монастыря перед глазами Феликса, Квиры и Нормана возникло его изображение.
– Здравствуйте, друзья! – он помахал стаканом с виски. – Привет, Квира! Что с маячком?
– Что за маячок еще? – подозрительно посмотрел на Квиру Феликс. – У меня отпуск, я деньги собрался тратить на Кубе. Меня никуда не отправлять!
– Это маячок, чтобы ты туда побыстрее уехал, – откликнулся Андрей.
Феликс этой туманной, хотя и многообещающей фразой не удовлетворился и потребовал объяснений. Андрей на удивление добродушно согласился и рассказал, что на том месте, где находится казна князя Андрея, лежит маячок, а Квире он поручил определить его местоположение в системе пространственно-временных координат, а затем и чисто географическую локацию в 2246 году. И теперь ждет от нее ответа, получилось ли это у нее.
– Ха! – голос Квиры звучал негодующе. – Ты мне не только это поручил! Ты мне, уважаемый начальник, сказал, чтобы я просканировала весь хроноскопический массив с тысяча двести пятьдесят второго года. Тебе ж надо было быть уверенным, что никто за тысячу лет случайно не наткнулся на эти сокровища!
Сканирование было в принципе стандартной задачей. Такие исследования проводились часто, когда нужно было пассивное наблюдение за определенным местом в длительном временном интервале, например сотня-две лет. В этом случае эпиго создавал кротовину, заставлял ее скользить по временной оси координат, и все, что происходило вокруг маячка, отслеживалось напарником-наблюдателем или записывалось в базы данных. Проблема была в том, что на это требовалось довольно много времени, а в случае с казной князя Андрея каждый час стоил дорого.
Поэтому перед самым отлетом в Стокгольм Андрей сказал Квире, что выйдет на связь, как только представится возможность более или менее обстоятельно описать место, где был брошен обоз с казной великого князя Владимирского, чтобы она могла начать работу. Когда же выяснилось, что клад утоплен в болоте и вокруг нет ни одного запоминающегося ориентира, Андрей понял, что Квире понадобится немало времени на поиски маячка, поэтому решил не терять ни минуты и поговорить с ней сразу после того, как Нормана вытащили на твердую землю.
Поскольку все происходило в присутствии хроноригенов, ему пришлось «помолиться».
– Ага, было такое, помню, – вставил Феликс. – Когда ты, Андрей, грохнулся на колени, я подумал, что ты с ума сошел.
– Фил… – покачал головой Андрей.
– А что Фил? – запротестовала Квира. – Я то же подумала. Представляете: еще сплю, и тут на стене появляется морда с ошалевшими глазами и обращается ко мне, как к святой, и начинает нести по-шведски какую-то муть…
Святой с именем Квира в числе христианских святых не было, поэтому в молитве Эрика звучало имя святой Киры Берийской, что для шведского крестоносца было странновато, поскольку католической церкви она была почти неизвестна. Но Андрей счел это возможным допущением и первым делом возблагодарил святую Киру за чудесное спасение Нормана-рыцаря, а затем попросил и дальше оделять русскую землю, особенно болота ее, своим вниманием, а особенно те болота, что лежат в землях князя тверского Ярослава «между столом его и Кашиным-градом».
С этих слов Квира наконец-то поняла, чего от нее хотят, быстро собралась и отправилась на работу. И только потом поняла, что ей предстоит провести несколько дней, практически не выпуская руки из пралша. Во-первых, маячок предстояло искать на площади примерно в 140 квадратных километров. Во-вторых, Андрей категорически запретил кого бы то ни было привлекать к отсмотру сканированного материала. Накануне своего отъезда об этом сказал, и в «молитве» напомнил: а если тайны какие, преподобная Кира, ты узнаешь, пусть они при тебе останутся.
На поиск маячка ушло пять дней. В первые сутки Андрей вышел на связь четыре раза, во вторые – не беспокоил, так как на них пришелся бой у Торжка, но в третьи сутки так надоел, что Квира обругала его на чем свет стоит и категорически запретила себя дергать. Он протерпел ровно 54 часа, но во время дневки у Торопца понял, что больше не может, уединился на берегу озера, достал икону-коммуникатор и почти что уже решился на вызов, как Квира вышла на связь сама. «Есть. Работает, – сказала она, не поздоровавшись. – Не могу. Пойду спать».
– Это я тоже помню. Его как подменили, когда он в лагерь вернулся, – заметил Феликс и без всякого перехода объявил: – А какую нам торопчане медовуху выставили! Никогда еще такой не пил.
Торопчанам стоило быть благодарными. Появление отряда Олега избавило город от присутствия монголов. На приступ те не решались, но активно рыскали по окрестностям, не мешая сенокосу. И только со стороны Грядецкого озера появился разъезд, которым командовал Сребра, свернули лагерь, расположенный километрах в восьми к югу от города, на холмах между Соломенным и Заликовским озерами, и ушли в сторону Москвы.
Феликс еще собирался рассказать, как их «попугали для ускорения», Квира встрепенулась:
– Слушайте, а у меня тоже ведь есть, что показать!
Она покопалась в киктопе, и перед глазами ее спутников возник неподвижный болотистый пейзаж Оршинского мха: тонкие березки, скрюченные сосенки и багульниковый ковер до горизонта. Квира включила режим воспроизведения со скоростью месяц за пять секунд, и картинка стала динамичной: деревца росли, их заносило снегом, они поднимались чуть выше человеческого роста, погибали и падали, на их месте появлялись новые, такие же неказистые. На несколько секунд все затягивало дымом.
Пожары тут бывали частыми, но миновал малый климатический оптимум X—XIII веков, и торфяники перестали даже в апогей лета терять влагу, огонь появлялся реже, только в самую большую засуху. Людей тут долго не бывало. Впервые их присутствие обнаружилось в 1918 году.
Квира остановила ускоренное воспроизведение, и все увидели несколько десятков человек, которые, шатаясь, шли по болоту, оступались, падали и уже не поднимались. Никто никому не помогал.
– Что это? – спросил Феликс.
– Думаю, что они сошли с ума от голода, – ответил Норман. – Это же заря коммунизма. Продразверстка и прочие прелести. В Кашине с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот двадцатый год население сократилось на треть, в Калязине – на двадцать процентов, в Лихославле…
Он не договорил, потому что Квира на чуть-чуть ускорила показ. А когда снова притормозила, счетчик времени на экране показывал 1942.08.12, к поверхности болота по глиссаде приближался небольшой самолет с красной звездой на фюзеляже. Шасси были выпущены: пилот, по-видимому, принял заросшую багульником поверхность болота за ровный луг и решил садиться.
– «Аэрокобра», – определил Норман, пока самолет неуклюже цеплялся передним колесом за поверхность болота.
– А почему «Кобра»? – спросила Квира после небольшой паузы. – У нас вроде самолеты так не называли… Только буквы и цифры.
– Это американский самолет. Штаты и британцы поставляли нам военную технику, материалы для оборонной промышленности, продовольствие. Много чего.
Квира покраснела: для нее это была новость. Вторая мировая война в ее университетском курсе совпала с первой серьезной влюбленностью, а во время работы в ЦПХ ей ни разу не приходилось перебрасывать экспедиции в сороковые годы ХХ века, так что почитать о событиях того времени повода не было.
– Слушай, совсем ты не обязана это знать, – Норман поспешил справиться с ее смущением. – У нас ту войну миллион лет описывали только в категориях блистательных побед выдающихся полководцев, а про ленд-лиз достоверной информации даже в университетских учебниках почти не было. Мы можем, кстати, увидеть лицо летчика?
Квира приблизила кабину. Пилот не сразу подал признаки жизни, казалось, ему не удастся выбраться из погружающегося в болото самолета. Вдруг правая дверца кабины открылась, и летчик выбрался на крыло.
– Совсем мальчишка, – сказала Квира.
Норман согласился и пригляделся внимательнее к экрану:
– Повреждений, кстати, на самолете не вижу. Вполне возможно, пилот просто потерял ориентацию, кончилось горючее, он и сел, где придется.
«Аэрокобра» между тем погрузилась уже до половины фюзеляжа. Летчик решил спасаться. Идти не получилось – он сразу провалился по пояс в болотную трясину и с трудом поднялся обратно на крыло. Ползком оказалось сподручнее. По крайней мере, пределы зоны действия маячка он покинул живым.
– Как думаешь, выберется?
– Не знаю. Я бы без Саши не смог, – сказал Норман. – Квира, ты мне перешли в Париж эту запись. У меня там приятель, который занимается погибшими и пропавшими без вести в той войне. Полного списка по нашим до сих пор нет… Я ему передам, пусть посмотрит, есть ли что на этого парня.
Квира кивнула, хотя слова «мне в Париж» царапнули. Она снова запустила ускоренное воспроизведение, тормознув его ненадолго всего раз, когда понадобилось вспомнить, что такое «пропасть без вести». Это был 2034 год, когда экономическая автаркия, истощение материковых месторождений нефти и газа вкупе с неумением разрабатывать шельф заставили Кремль вспомнить о торфе и Оршинский мох подвергся массированному нашествию техники. Работать сюда направили, как выразился Норман, оказавшийся знатоком тех времен, «наследников первых пятилеток и студенческих стройотрядов», поэтому тракторы тонули, очень часто вместе с людьми, а гати, на которых должны были лежать узкоколейные железные дороги, разваливались, что увеличивало количество жертв. А когда дело дошло до осушения болот, то результат был прямо противоположным: несколько озер – Белое, Щучье, Глубокое, Песочное и Светлое – слились в одно, около тридцати километров в поперечнике.
– Все. Больше ничего, – подытожила Квира. – Потом только вода, вода и вода. Глобальное потепление добавило несколько метров глубины.
Она выключила свою запись. Ощущение левитации пропало. Сквозь стекло фюзеляжа видна была «сегодняшняя» вода и отражение в ней двух самолетов.
– Да-да, – раздался голос Андрея. – Да, это мы у вас на хвосте. Была бы у меня «Кобра», я бы вас – пух! И все – делиться не надо.
– Ты слишком высоко, – возразил Феликс, развернувшись к иллюминаторам в верхней части фюзеляжа. – Если бы у нас был Ю-88, то мы бы тебя из пулеметика… И все – делиться не надо.
– Ладно-ладно, вы нас даже не заметили, – откликнулся Андрей. – Давайте приземляться, чего время терять. У меня уже жадность чешется. Олег с вами?
– Нет, – ответила Квира. – Он поехал в Москву.
