Мои родители были счастливы увидеть меня. Еще больше они обрадовались сладким пирожкам, которые мои новые родственники прислали в подарок. Но если говорить честно, я не была так уж рада увидеться с родными. Они лгали мне в течение десяти лет, и теперь моя душа была перевернута и наполнена отвратительными чувствами. Я больше не была маленькой девочкой, чьи неприятные ощущения могла смыть вода. Мне хотелось бросить свои обвинения в лицо всем членам моей семьи, но ради моего же блага мне приходилось следовать установленным правилам. Поэтому я бунтовала потихоньку, стараясь отстраниться от них и физически, и эмоционально.

Сначала казалось, мои родные не замечают во мне этих перемен. Они продолжали делать и говорить обычные веши, а я изо всех сил старалась отклонить их предложения. Моя мать захотела проверить мои женские органы, но я отказалась под предлогом крайнего смущения. Моя тетя расспрашивала меня о моих постельных делах, но я отвернулась от нее, притворившись, будто слишком стыдлива. Мой отец попытался взять меня за руку, но я намекнула ему, что я теперь замужняя женщина, и такое проявление чувств для меня неуместно. Старший Брат хотел было поболтать и посмеяться со мной, но я сказала ему, что у него для этого есть жена. Второй Брат посмотрел мне в лицо и стал держаться на расстоянии. Только Дядя — с его рассеянным взглядом и нервными движениями — вызывал во мне симпатию, но теперь я не доверяла никому. Я выполняла свои обязанности. Я спокойно работала в верхней комнате. Я была вежливой. Я следила за своим языком и сдерживала себя, потому что все они, за исключением Второго Брата, были старше меня. Даже после замужества мое положение не давало мне право обвинять их в чем-либо.

Но мое настроение не могло долго оставаться незамеченным. Для Мамы мое поведение — хотя и учтивое по всех отношениях — было неприемлемо. Нас было слишком много в небольшом доме, чтобы я могла долго распространять вокруг себя то, что она считала моей раздражительностью.

Я была дома уже пять дней. Мама попросила Тетю сойти вниз и принести нам чай. Как только Тетя вышла, моя мать подошла ко мне, прислонила свою палку к столу, у которого я сидела, схватила меня за руку, вонзив ногти мне в кожу.

«Думаешь, ты теперь слишком хороша для нас? — прошипела она именно те слова, которых я ждала. — Думаешь, ты стала выше нас, потому что переспала с сыном надзирателя?»

Я посмотрела ей прямо в глаза. Я никогда не оказывала ей неуважения. Сейчас же я позволила гневу отравился у меня на лице. Она выдержала мой взгляд, полагая, что сможет перебороть меня своим ледяным взором, но я не отвела глаз. Тогда, одним быстрым движением, она отпустила мою руку, замахнулась и сильно ударила меня по лицу. Моя голова качнулась в сторону и обратно. Мои глаза упорно старались снова встретиться с ее глазами, что еще больше обозлило ее.

«Своим поведением ты позоришь свой дом, — сказала она. — Ты неблагодарная».

«Неблагодарная», — повторила я тихо зная, что это обозлит ее еще больше. Потом я схватила ее руку и дернула вниз так, что ее лицо оказалось на одном уровне с моим. Ее палка покатилась по полу.

Тетя снизу окликнула ее: «С тобой все в порядке, Сестра?»

Мама быстро ответила: «Да, только принеси чай, когда он будет готов».

Меня буквально трясло от раздиравших меня чувств. Маме они были известны, и она понимающе ухмыльнулась. Я вцепилась ногтями в ее руку, как она это проделала со мной. Я продолжала говорить очень тихо, чтобы никто в доме не мог меня услышать. «Ты лгунья. Ты и все в этом доме обманули меня. Ты думала, что я никогда ничего не узнаю?»

«Мы ничего не говорили тебе из доброго отношения к Снежному Цветку, — сказала она жалобным голосом. — Мы ее любили. Она была счастлива здесь. Зачем нам нужно было менять твое мнение о ней?»

«Оно не изменилось бы. Она — моя лаотун».

Мать упрямо выставила вперед подбородок и сменила тактику. «Все, что мы делали, было ради твоего блага».

Мои ногти впились глубже. «Ради вашего блага, ты хочешь сказать».

Я знала, что причиняю ей физическую боль, но вместо болезненной гримасы ее черты выразили нечто, похожее на сочувствие и мольбу. Я знала, она попытается оправдаться, но я даже представить себе не могла, какую отговорку она придумает.

«Твой союз со Снежным Цветком и твои превосходно перебинтованные ноги были залогом выгодного брака не только для тебя, но и для Прекрасной Луны. Прекрасная Луна должна была тоже стать счастливой».

Такой поворот разговора почти переполнил чашу моего терпения, но я сумела сохранить хладнокровие.

«Прекрасная Луна умерла два года тому назад. — Мой голос звучал хрипло. — Снежный Цветок пришла в этот дом десять лет назад. У тебя не нашлось времени, чтобы рассказать мне о ее обстоятельствах».

«Прекрасная Луна…»

«Мы говорим не о Прекрасной Луне».

«Это ты вывела ее на улицу. Если бы ты этого не сделала, она была бы жива. Ты разбила сердце своей тете».

Мне следовало ожидать такого ловкого обращения с истинными событиями от моей матери, родившейся под знаком обезьяны. Даже учитывая этот факт, обвинение было слишком суровым, слишком жестоким, чтобы в него можно было поверить. Но что я могла поделать? Я была верной дочерью. Мне приходилось рассчитывать только на мою семью, до тех пор пока я не забеременею и не уеду в дом мужа. Как может девушка, родившаяся под знаком лошади, взять верх над хитрой обезьяной?

Должно быть, моя мать почувствовала свое преимущество и продолжала: «Порядочная дочь благодарила бы меня…»

«За что?»

«Я дала тебе возможность, которой у меня никогда не было из-за них, — и она указала на свои искалеченные ноги. — Я перебинтовала твои ноги, и теперь ты получила награду».

Ее слова перенесли меня в то время, когда я испытывала самую ужасную боль от бинтования, а она часто повторяла мне это обещание о награде в разных вариантах. С ужасом я осознала, что в те дни она вовсе не показывала мне материнской любви. Каким-то извращенным образом боль, которую она мне причиняла, была связана с ее собственными нуждами и эгоистическими желаниями.

Мои ярость и разочарование были невыносимы. «Я никогда больше не буду ожидать от тебя доброты, — выплюнула я с отвращением, отпуская ее руку. — Но помни вот что. Ты устроила так, что когда-нибудь у меня будет власть, и я буду следить за всем, что происходит в этой семье. Я буду доброй и милосердной женщиной, но не думай, что я когда-нибудь забуду о том, что ты сделала».

Моя мать наклонилась, подняла свою палку и оперлась на нее. «Мне жаль семью Лу за то, что они взяли тебя. Тот день, когда ты уедешь отсюда, будет самым благословенным в моей жизни. И до этих пор не пытайся повторять всю эту чушь снова!»

«А что тогда? Ты не будешь кормить меня?»

Мама посмотрела на меня, будто я была ей незнакома. Затем она повернулась и заковыляла к своему стулу. Когда Тетя принесла чай, ничего больше не было сказано.

Так продолжалось и дальше. Я смягчилась по отношению к остальным: к своим братьям, Тете, Дяде и Папе. Мне хотелось совсем исключить Маму из моей жизни, но обстоятельства не позволяли. Я должна была оставаться в нашем доме, пока не забеременею и буду на сносях. И даже когда я перееду в дом своего мужа, традиция требовала, чтобы я приезжала в свой родной дом несколько раз в год. Но я старалась сохранить дистанцию между собой и матерью — хотя большую часть времени мы проводили сидя рядом — и вела себя так, будто я взрослая женщина и не нуждаюсь в нежности. Впервые я вела себя так — должным образом соблюдая обычаи, а внутри прилепившись к своей обиде, как осьминог к скале, — и это сработало. Моя семья приняла мой стиль поведения, и я продолжала выглядеть верной и покорной дочерью. Позже я проделала нечто похожее вновь, но по другим причинам и с роковыми последствиями.

Снежный Цветок была дороже мне, чем когда-либо прежде. Мы часто писали друг другу, а Мадам Ван передавала наши письма. Я беспокоилась о Снежном Цветке — хорошо ли обращается с ней свекровь, как Снежный Цветок переносит постельные дела и не ухудшились ли условия в ее родном доме, — а она волновалась, люблю ли я ее по-прежнему. Нам хотелось увидеться, но не было предлога, потому что теперь мы не трудились над своим приданым, и нам разрешалось совершать путешествия только в дома наших мужей для супружеских визитов.

Я проводила у своего мужа четыре-пять ночей в году. Каждый раз, когда я уезжала, женщины в моем родном доме плакали. Каждый раз я привозила в дом мужа свою еду, потому что мои новые родственники не кормили меня, пока я не переехала в их дом на постоянное жительство. Каждый раз, когда я оставалась в Тункоу, меня подбадривало то, как со мной там обращались. Каждый раз, когда я возвращалась, мои родные испытывали радость пополам с горечью, потому что каждая ночь вдали от них, казалось, делала меня для них дороже, а тот факт, что я скоро покину их навсегда, реальней.

С каждым путешествием я становилась смелее и смотрела в окно паланкина на дорогу чаще, пока не выучила ее хорошо. Обычно я ехала по дороге, которая представляла собой разъезженную тропу, пыльную и грязную. По обе стороны от нее тянулись рисовые поля и редкие поля таро. В окрестностях Тункоу над дорогой приветливо склонялись сосновые ветви. Дальше, по левой стороне, находился пруд для разведения рыб. За мной, там, откуда я ехала, извивалась река Сяо. Впереди, точно как описывала Снежный Цветок, покоилась в объятиях холмов Тункоу.

Как только носильщики высадили меня у главных ворот Тункоу, я ступила на булыжник, выложенный затейливым узором в форме рыбы. Пространство передо мной имело форму лошадиного копыта, справа находилось рисовое гумно, слева — конюшня. Столбы у ворот, украшенные расписной резьбой, поддерживали искусно сделанную крышу с карнизами, изгибающимися вверх, к небу. Стены были расписаны сценами из жизни бессмертных. Порог у центральных ворот был высоким, чтобы все знали, что Тункоу занимает самое высокое положение в уезде. Две колонны из оникса, украшенные резными рыбами, выпрыгивающими из воды, стояли по сторонам ворот, предназначенных для всадников, которые должны были перед ними спешиться.

Прямо за порогом лежал парадный двор Тункоу, большой и гостеприимный на вид. Резной расписной восьмигранный купол покрывал его, что считалось превосходным фэншуй. Если я проходила во вторые ворота справа, я попадала в парадный зал Тункоу, предназначенный для встречи обычных посетителей и небольших собраний. За ним находился храм предков, предназначенный для приема посланцев и правительственных чиновников, а также для официальных церемоний, таких как свадьбы. Деревенские дома, многие из них деревянные, начинались прямо за храмом и располагались очень близко друг к другу.

Дом моего мужа находился по другую сторону вторых ворот, слева от меня. Он выделялся на фоне остальных домов. Все постройки в этой части деревни были большими, но дом моего мужа отличался особой красотой. Даже сегодня я счастлива, что живу в нем. Это двухэтажное здание было построено из кирпича и оштукатурено снаружи. Наверху под карнизами были нарисованы красивые девушки и красивые мужчины, которые читали, играли на музыкальных инструментах, занимались каллиграфией, изучали счета. Именно этим всегда занимались люди в нашем доме, и картины давали знать всем прохожим, как мы проводили свое время. Стены внутри дома были отделаны панелями из прекрасного дерева с наших холмов, а комнаты украшены высокими резными колоннами, зарешеченными окнами и балюстрадами.

Когда я впервые приехала в этот дом, главная комната во многом была такой, какой остается и сейчас — с изящной мебелью, деревянными полами, легким ветерком, дующим в высокие окна, и лестницей, поднимающейся вдоль восточной стены к деревянному балкону, украшенному ромбовидным узором. В то время мои свекровь и свекр спали в самой большой комнате в глубине дома на первом этаже. У каждого из моих деверей были свои комнаты, расположенные по периметру главной комнаты. Со временем к ним стали приходить жить их жены. Если они не рожали сыновей, их постепенно отправляли жить в другие помещения, а их место занимали наложницы или маленькие невестки.

Во время моих посещений ночь была посвящена постельным делам с моим мужем. Нам нужно было родить сына, и мы оба очень старались сделать для этого все возможное. В другое время мы с мужем виделись мало. Он проводил дни со своим отцом, а я — с его матерью, но со временем мы лучше узнали друг друга, что сделало нашу ночную задачу более сносной.

Как и положено в браке, для меня важнее всего было выстроить отношения со своей свекровью. Все, что Снежный Цветок рассказывала мне о госпоже Лу и о том, как она чтит традиции, было правдой. Она наблюдала за тем, как я выполняю те же обязанности, которые выполняла в своем родном доме: готовлю чай и завтрак, стираю одежду и постельное белье, готовлю второй завтрак, шью, вышиваю и тку, и, наконец, готовлю обед. Моя свекровь открыто помыкала мной. «Нарезай дыню на более мелкие кусочки, — могла сказать она, когда я готовила суп из зимней дыни. — Куски, которые ты нарезаешь, годятся только для свиней». Или «У меня месячные протекли на простыни. Постирай их как следует, чтобы не оставалось пятен». А увидев еду, которую я приносила с собой из дома, она фыркала и говорила: «В следующий раз приноси что-нибудь не такое пахучее. Запах твоей еды портит аппетит моему мужу и сыновьям». Как только мое посещение заканчивалось, меня отсылали домой, не поблагодарив и не попрощавшись со мною.

Этим исчерпывается почти все, что происходило со мной — не слишком плохо, не слишком хорошо, все, как обычно. Госпожа Лу вела себя честно; я была послушна и готова учиться. Другими словами, мы обе понимали, чего ожидать друг от друга, и обе старались как можно лучше выполнять свои обязанности. Например, на второй день празднования Нового Года, наступившего после моей свадьбы, моя свекровь пригласила всех незамужних девушек из Тункоу и всех недавно вышедших замуж молодых женщин нанести ей визит. Она приготовила для них чай и угощенье. Она была вежлива и любезна. Когда все собрались уходить, мы пошли вместе с ними. В этот день мы посетили пять домов, и я познакомилась с пятью невестками. Если бы у меня не было моей лаотун, я бы высматривала тех, кто мог стать моими назваными сестрами.

Мы снова встретились со Снежным Цветком во время нашего ежегодного посещения Храма Богини Гупо. Вы можете подумать, что мы могли о многом поговорить, но и она, и я были подавлены. Я думала, что ее терзают угрызения совести из-за того, что она лгала мне все эти годы. Но и я себя чувствовала неловко. Я не знала, как объяснить Снежному Цветку свои чувства к матери без напоминания о ее собственном обмане. Если этих секретов было недостаточно для отказа от задушевных бесед, то у нас теперь были еще и мужья, и с ними мы занимались такими вещами, о которых говорить было неприятно. Хватало того, что наши свекры подслушивали под дверью спальни, а свекрови проверяли простыни по утрам. Все же мы со Снежным Цветком о чем-то говорили, и было куда безопаснее говорить о нашей обязанности забеременеть, чем углубляться в иные щекотливые темы.

Мы деликатно обсудили основные правила, которые следовало соблюдать, чтобы зачать ребенка, и о том, совершают ли наши мужья эти ритуалы. Всем известно, что человеческое тело является миниатюрным повторением вселенной: глаза и уши — это солнце и луна, дыхание — воздух, кровь — дождь. И наоборот, эти стихии играют важную роль при зачатии и развитии ребенка. Поэтому постельными делами не следует заниматься, когда с крыши стекает дождевая вода, иначе ребенок будет чувствовать себя так, будто его поймали и зажали в тиски. Нельзя заниматься этим и в бурю, и в грозу, потому что у ребенка разовьются чувство страха и разрушительные наклонности. И не нужно этого делать, если муж или жена чем-то обеспокоены, испытывают тревогу или недомогание, так как все эти ощущения могут быть перенесены темными духами на следующее поколение.

«Я слышала, что не следует заниматься постельными делами после очень тяжелой работы, — сказала мне Снежный Цветок, — но я не думаю, что моя свекровь знает об этом». Она выглядела истощенной.

После посещения дома моего мужа я чувствовала себя точно так же — от бесконечной работы, от необходимости быть со всеми вежливой и от постоянного надзора.

«Это единственное правило, которое моя свекровь не соблюдает, — призналась я. — Разве они не слышали, что в иссякнувшем колодце не набрать воды?»

Мы обе покачали головами в упрек нашим свекровям, но мы также беспокоились, сумеем ли мы родить здоровых и умных сыновей.

«Тетя сказала мне, какое самое лучшее время для зачатия, — сообщила я. Хотя все тетины дети, кроме Прекрасной Луны, умерли в младенчестве, мы все еще доверяли ее опыту в этом отношении. — Нужно, чтобы в твоей жизни было все хорошо и не было никаких неприятностей».

«Я знаю». Снежный Цветок вздохнула. «Когда вода спокойна — рыба дышит легко, когда стихает ветер — дерево стоит крепко», — процитировала она.

«Нам нужна тихая ночь, когда будет полная и яркая луна, это придает округлость животу беременной женщины, а ей самой — чистоту».

«И когда небо ясное, — добавила Снежный Цветок. — Это говорит нам о том, что вселенная спокойна и готова к зачатию».

«И когда мы с нашими мужьями счастливы, это помогает достичь цели. Тетя говорит, что при таких условиях спариваются даже самые ядовитые насекомые».

«Я знаю, что для этого нужно. — Снежный Цветок опять вздохнула. — Но только очень трудно соединить все это в одно время».

«Но мы должны попытаться».

Во время своего первого посещения Храма Богини Гупо после нашего замужества мы со Снежным Цветком возложили дары и молились о том, чтобы все, о чем мы мечтаем, свершилось. Однако, несмотря на соблюдение всех правил, мы не беременели. Вы думаете, легко забеременеть, занимаясь постельными делами всего несколько раз в год? Иногда мой муж был так полон желания, что его семя даже не попадало мне внутрь.

Во время нашего второго посещения храма после нашего замужества мы со Снежным Цветком молились еще усердней и принесли еще больше жертв. Затем, по нашему обычаю, мы зашли к продавцу таро. Мы съели по цыпленку и принялись за свой любимый десерт. Хотя мы очень любили это блюдо, все же ели его без особого удовольствия. Мы сравнивали все наши знания и старались найти новую тактику, чтобы забеременеть.

В течение следующих месяцев я изо всех сил старалась во время своего пребывания в семье Лу угодить свекрови. В своем родном доме я вела себя, по возможности, как полагается. Но где бы я ни находилась, на меня бросали взгляды, которые я расценивала как упрек в неплодовитости. Затем, месяца два спустя, Мадам Ван вручила мне письмо от Снежного Цветка. Я подождала, пока сваха отбудет, и развернула лист бумаги. Снежный Цветок писала на нушу:

Я просто не могла поверить, что Снежный Цветок обошла меня. Мое положение было выше. Мне следовало забеременеть первой. Мое унижение было таким глубоким, что я даже не рассказала Маме и Тете о хороших новостях. Я знаю, как они повели бы себя. Мама стала бы критиковать меня, а Тетя чересчур сильно радоваться.

В следующий раз, когда я приехала к мужу, и мы занимались постельными делами, я обхватила его ноги своими и удерживала его на себе руками, пока он не кончил. Я держала его на себе так долго, что он заснул в таком положении. Я долго лежала без сна, дыша глубоко и спокойно, думая о полной луне в небе и слушая шорох бамбука за окном. Утром он отодвинулся от меня и перевернулся на бок. Но теперь я знала, что надо делать. Я протянула руку под одеялом, положила ее на его член и подождала, пока он стал твердым. Убедившись, что муж вот-вот проснется, я убрала руку и закрыла глаза. Я позволила ему сделать свое дело снова, а когда он встал и оделся, осталась лежать очень спокойно. Мы слышали, как его мать возилась в кухне, занимаясь тем, что полагалось делать мне. Мой муж бросил на меня взгляд, который говорил: «Если ты сейчас же не встанешь и не начнешь заниматься своими делами, жди серьезных последствий». Он не закричал на меня и не ударил, как могли сделать другие мужья, но вышел из комнаты, не попрощавшись. Через несколько минут я услышала тихие голоса мужа и его матери. Никто не приходил за мной. Когда я, наконец, встала, оделась и вошла в кухню, моя свекровь довольно улыбнулась, а Юнган и другие девушки обменялись понимающими взглядами.

Через две недели, вернувшись к родителям, я проснулась утром с ощущением, что дом сотрясают духи лисицы. Я добралась до ночного горшка, уже наполовину наполненного, и меня стошнило. Тетя вошла в комнату, опустилась на колени возле меня и вытерла пот с моего лица своей ладонью. «Теперь ты действительно нас покинешь», — сказала она, и впервые за долгое время пещера ее рта сложилась в широкую ухмылку.

Днем я села и сочинила письмо Снежному Цветку. «Когда мы с тобой увидимся в этом году в Храме Гупо, — писала я, — мы обе будем круглыми, как луна».

Мама, как вы догадываетесь, в течение всех этих месяцев была со мной так же сурова, как и во времена моего бинтования. Мне кажется, в этом была ее особенность — думать только о том плохом, что может произойти. «Не взбирайся на холм, — выговаривала она мне, как будто мне когда-нибудь разрешалось это делать. — Не ходи по узкому мосту, не стой на одной ноге, не смотри на затмения, не мойся в горячей воде». Мне не грозила ни одна из этих опасностей, а вот ограничения в еде были серьезными. В нашем уезде гордились острыми блюдами, но мне не разрешалось есть ничего, приправленного чесноком или перцем, потому что это могло замедлить питание моей плаценты. Мне не разрешалось есть ягненка, от этого мой ребенок мог родиться слабым; нельзя было есть рыбу с чешуей, иначе роды будут тяжелыми. Я отказывалась от всего слишком соленого, слишком горького, слишком сладкого, слишком кислого или слишком острого, поэтому мне нельзя было есть квашеные черные бобы, горькую дыню, миндальный творог, горячий и кислый суп и вообще что-либо, имеющее вкус. Мне разрешалось есть слабенькие бульоны, тушеные овощи с рисом и пить чай. Я приняла эти ограничения, понимая, что мое будущее целиком зависит от ребенка, которого я вынашивала.

Мой муж и его родители были, конечно, в восторге и начали готовиться к моему приезду. Мой ребенок должен был родиться в конце седьмого лунного месяца. Я собиралась посетить ежегодный праздник в Храме Гупо, чтобы помолиться о рождении сына, а потом приехать в Тункоу. Родители мужа приветствовали мое паломничество — они делали все возможное, чтобы родился наследник, — при условии, что я переночую на постоялом дворе и не буду перенапрягаться. Семья моего мужа прислала за мной паланкин. Я стояла по ту сторону родительского порога и прощалась с моими домашними, со слезами расстававшимися со мной. Затем я села в паланкин и отправилась в путь, думая о том, что в ближайшие годы я буду возвращаться сюда снова и снова, на праздник Ловли Прохладного Ветерка, праздник Призрака, праздник Птиц и праздник Вкуса, а также на разные семейные праздники. Это было не прощанием навсегда, а всего лишь временным расставанием, как и со Старшей Сестрой.

К тому времени Снежный Цветок, у которой срок беременности был больше моего, уже жила в Цзиньтяне, поэтому я заехала за ней. Живот у нее был очень большой, и я не могла поверить, что новая семья отпускает ее в путешествие, хотя бы и молиться о рождении сына. Мы выглядели очень забавно, когда стояли на грязной дороге и пытались обняться, а наши животы нам мешали, и мы все время смеялись. Она была красивее, чем когда-либо, и, казалось, вся светилась счастьем.

Снежный Цветок говорила все время, пока мы ехали в храм. Она рассказывала об ощущениях, которые испытывает, о том, как любит своего ребенка, и о том, как все стали добры к ней с тех пор, как она переехала в дом своего мужа. Она сжимала в руке кусок белого нефрита, который висел у нее на шее, чтобы придать коже ребенка чистую белизну этого камня вместо красно-коричневого оттенка кожи ее мужа. Я тоже носила белый нефрит, но, в отличие от Снежного Цветка, я надеялась, что он защитит моего ребенка не только от смуглости моего мужа, но и от моей собственной. Несмотря на то, что я проводила почти все свое время внутри дома, цвет моего лица был от природы темнее, чем бело-розовая кожа моей лаотун.

В прошлые годы наши посещения храма были недолгими. Мы быстро проговаривали наши молитвы богине, кланяясь и касаясь головой пола. Теперь мы гордо вошли в храм, выставив вперед животы и сравнивая их по величине с животами других беременных женщин; мы смотрели, у кого живот высокий, а у кого — низкий, но при этом постоянно помнили, что наши мысли и слова должны быть исключительно благородными и благожелательными, чтобы эти качества передались нашим сыновьям.

Мы подошли к алтарю, где в ряд были выстроены, быть может, сотня пар детских туфелек. У нас обеих на веерах, которые мы пожертвовали богине, были написаны стихи. На моем веере стихи говорили о том, какое благо — иметь сына, о том, как он продолжит род Лу и будет чтить своих предков. Я закончила свои стихи словами: «Богиня, ты удостаиваешь нас своей доброты. Так много женщин приходит к тебе молиться о рождении сыновей, но я надеюсь, ты услышишь мою мольбу. Прошу тебя, исполни мое желание». Когда я писала эти строки, мне они казались очень подходящими, но теперь я пыталась представить, что написала на своем веере Снежный Цветок. На нем, должно быть, были написаны прекрасные слова и нарисованы красивые гирлянды. Я молилась о том, чтобы жертва Снежного Цветка не затмила перед богиней мою жертву «Пожалуйста, услышь меня, услышь меня, услышь меня», — пела я шепотом.

Мы со Снежным Цветком вместе положили на алтарь наши веера, причем каждая из нас сделала это правой рукой, а левой схватила с алтаря пару детских туфелек и спрятала в своем рукаве. Затем мы быстро покинули храм, надеясь, что нас не заметили. В уезде Юнмин все женщины, которые хотели иметь здоровых детей, открыто воровали, притворяясь, будто делают это украдкой, пару детских туфелек с алтаря богини. Зачем? Как вы знаете, на нашем диалекте слово «туфля» звучит так же, как слово «ребенок». Когда у нас рождаются дети, мы возвращаем туфельки на алтарь — этим и объясняется большой запас туфелек на алтаре, — возлагаем их уже как жертвы в благодарность богине.

Мы вышли из храма в свет прекрасного дня и направились к ларьку, где продавались нитки. Уже в течение двенадцати лет мы подбирали здесь цвета, которые, по нашим представлениям, могли дать толчок нашим художественным идеям.

Снежный Цветок выбрала несколько оттенков зеленого цвета и дала мне на них посмотреть. Здесь были нитки ярко-зеленые, как весенняя трава, блекло-зеленые, как жухлая трава, землисто-зеленые, как мох после дождя, тускло-зеленые, как листья деревьев перед тем, как на них начинают появляться желтые и красные следы увядания.

«Давай завтра по пути домой остановимся у реки, — сказала Снежный Цветок. — Мы будем сидеть и следить за облаками, плывущими над нашими головами, слушать, как вода бьется о камни, вышивать и петь вместе. И, таким образом, наши сыновья будут иметь изящный и тонкий вкус».

Я поцеловала ее в щеку. Иногда, вдали от нее, я позволяла своим мыслям забрести в темные уголки, но сейчас я любила ее, как и прежде. О, как мне не хватало моей лаотун!

Наше посещение Храма Гупо было бы неполным без завтрака у продавца таро. Старик Цзо ухмыльнулся своим беззубым ртом, увидев нас с животами. Он приготовил для нас особое блюдо, соблюдая все ограничения, необходимые в нашем положении. Мы наслаждались каждым кусочком. Затем он принес наше любимое блюдо — таро в карамели. Мы со Снежным Цветком болтали и смеялись, будто мы были двумя легкомысленными девчонками, а не замужними дамами, которым скоро предстоит родить.

Этой ночью на постоялом дворе, переодевшись для сна, мы со Снежным Цветком улеглись в постель лицом друг к другу. Это была последняя ночь, которую мы могли провести вместе до того, как станем матерями. Мы уже выучили столько уроков относительно того, что нам следует и чего не следует делать, и как это может повлиять на наших еще не родившихся детей. Если мой сын мог отозваться на нечестивые речи, или на него могло повлиять прикосновение белого камня к моей коже, тогда он, конечно же, должен был почувствовать мою любовь к Снежному Цветку.

Она положила свои руки мне на живот. Я сделала то же самое, положив свои руки на ее живот. Я привыкла к тому, что мой малыш лягается и толкается изнутри, особенно по ночам. А теперь я почувствовала, как ребенок Снежного Цветка поворачивается внутри нее под моими руками. В этот момент мы были так близки, как только могут быть близки две женщины.

«Я счастлива, что мы вместе», — сказала она, проводя пальцами по тому месту, где была коленочка или локоток моего малыша.

«Я тоже счастлива».

«Я ощущаю твоего сына. Он сильный. Прямо как его мать».

Ее слова заставили меня почувствовать себя гордой и полной жизни. Ее пальцы остановились, и снова она положила на мой живот свои теплые ладони.

«Я буду любить его, как люблю тебя», — сказала Снежный Цветок. Потом, как всегда, она положила руку мне на щеку и не убирала ее, пока мы не заснули.

Через две недели мне исполнится двадцать лет, скоро родится мой ребенок, и начнется моя настоящая жизнь.