Твоя сестренка 
 
Я расчесываю сестренке волосы. Она перекрасилась в блондинку и теперь кажется мне немного непривычной. Но зато она такая красивая. Такая же красивая, какой когда-то была и я. Да и ей сейчас тоже, как когда-то и мне, тринадцать лет. Ей нравятся туфли на каблуках, и она всегда очень тщательно продумывает свои наряды. Дома у нас, конечно, нет денег, чтобы тратить их на одежду. Нашего двустворчатого шкафа нам с лихвой хватает для нас обеих: там у нас хранится и летняя, и зимняя одежда, не считая нательного и постельного белья. Но вот зато она здорово умеет перешивать одежду, подбирать ее по виду и по цветам.
 Сегодня воскресенье, и закусочная, в которой я работаю, закрыта. Сегодня утром я обмазала ее волосы питательным составом из оливкового масла, а потом обмотала ее голову прозрачной бумагой. А через час я помогла ей хорошенько промыть волосы. И вот теперь они у нее блестящие и мягкие.
 – А что ты хочешь делать, когда станешь взрослой? – Пока я расчесываю ей волосы, она болтает со мной о разных пустяках.
 – Я?
 – Ну да, когда станешь взрослой.
 – Так я уже и так взрослая.
 Она поворачивается ко мне. Мы с ней сидим на моей постели. Волосы у нее теперь мягкие-премягкие. Она на меня смотрит, и мне приходится отвечать:
 – Пока что я работаю в закусочной, но я там не собираюсь работать вечно. Мне нравилось работать парикмахершей, и я, может, выучусь на стилиста, буду делать модные прически. Или стану косметологом.
 – Здорово.
 Мой выбор ей нравится.
 – Ну а ты? Ты-то сама что хочешь делать, когда вырастешь?
 Мы с сестренкой целыми днями сидим вместе и болтаем ни о чем, по очереди то спрашивая, то отвечая и задавая друг другу все новые и новые вопросы.
 И что я без нее буду делать?
 – Я? Мне хочется немного побродяжничать. Ну а потом выйти замуж, – отвечает она.
 – Так ты хочешь замуж? – И я на нее бросаюсь, начинаю ее щекотать.
 А она вырывается, смеется и трясет волосами, которые теперь пахнут оливковым маслом.
 – Ага, хочу. И еще я хочу устроить настоящий праздник. Я хочу, чтобы платье у меня было белое-пребелое, а фата – длинная-предлинная. И еще у меня будет трехъярусный торт. Да, но сначала должна выйти замуж ты. Правда же, Анна? А иначе я не смогу выйти замуж, я же младше. У тебя уже есть жених?
 Какая она красавица, моя сестренка! Совсем как я.
 – Да нет, нет у меня жениха. Да и замуж я не хочу. Так что ты спокойно можешь выходить замуж первой.
 И я снова вспоминаю то свадебное платье, о котором я когда-то мечтала в тринадцать лет, – с тремя розочками и со шлейфом.
 – Ага, ну тогда я выйду замуж, а ты будешь у меня свидетельницей. Как здорово! Ура!
 И она начинает скакать прямо на кровати. И тогда я снова бросаюсь к ней, и мы обнимаемся. И смеемся. И начинаем друг друга щекотать.
 – Ну что вы там еще затеяли? Угомонитесь. Чего расшумелись?
 Это мама. Она стоит на пороге нашей комнаты. И мы встаем с кровати. Я едва сдерживаюсь, чтобы опять не рассмеяться. Да и моя сестренка все не унимается.
 – Давайте, давайте… живее! Начинайте накрывать на стол. Давай, Анна, приготовь куриные котлеты, а то скоро вернется отец, пора будет ужинать.
 Пальчики оближешь! И я, оттолкнув сестренку, уже бегу на кухню.
 Но мама строго на нас посмотрела, так что нам пришлось вернуться и привести в порядок постели: мы же их смяли, пока бесились. И только потом мы идем на кухню готовить ужин.
 Сегодня вторник. Доменико Яннелло сказал, что в пятницу он на своем грузовике приедет обратно и что нам нужно будет встретиться. А еще он сказал, чтобы я приводила с собой сестру.
 Городок
На улице Гарибальди они живут все. Или, лучше сказать, многие из них. Там живут их семьи. Сан-Мартино – городок маленький. И улица Гарибальди – тоже маленькая.
 Анна Мария живет в доме номер тридцать пять. Это социальный дом. С одной стороны, прямо за домом, начинается поле, а с другой стороны тянется ветка железной дороги. С одной стороны – мандариновые сады, которым не видно ни конца, ни края. А с другой – ржавые рельсы.
 А вокруг, повсюду, – они.
 Они и на порогах своих домов. И маячат за стеклами своих балконов. Они и на улице. Везде они. Тут. Рядом.
 Слышно, как говорят их включенные телевизоры. Как звенят тарелки, которые они ставят на стол. И как они ненавидят – это тоже чувствуется.
 Ну да, ее ненавидят. Но не за то, что она сделала. Или, наверное, и за это тоже. Ее ненавидят за то, что она нарушила молчание. За то, что заговорила.
 Ей даже и не надо выходить из дому. Они и так все равно рядом.