1245 год от Рождества Христова
На западе лежали предгорья Апеннинских гор, а у их подножия простиралась Апулийская равнина. Значительную ее часть занимали сельскохозяйственные угодья с белыми крапинками селений, сочной зеленью садов, наливающихся спелым золотом полей. Всюду виднелись широкие клинья лугов, участки, напоминающие прерии, с высокой, по-летнему темной травой, и частые перелески. Рощи были общинными, дети пасли там скотину и гусей, но дикие леса предназначались для императорской соколиной охоты.
Кавалькада императора следовала через один из таких заповедников, направляясь в Фоджу, его самый любимый город. Солнце бросало длинные желтые лучи на спины ездоков, а деревья – голубые тени, хотя воздух был еще теплый и напоенный запахами земли. Взору путников открылся вид на крепостные стены, бойницы, башни, шпили города; стекло и позолота слепили глаза. Далеко по окрестностям разносился громкий звон церковных колоколов, возвещающих вечерю.
Умиротворенный настрой Эверарда исчез при воспоминании о битве, случившейся неподалеку отсюда. Но мертвые солдаты Рожера лежат в прошлом, с того дня уж минул век и еще восемь лет. Только Эверард и Карел Новак остались с тех пор в живых и помнили боль сражения.
Эверард мысленно вернулся к неотложным делам. Ни Фридрих (Фредерик, Фридерикус, Федериго – в зависимости от того, в какой части его обширных владений вы находились), ни его свита не обращали внимания на призыв к молитве. Знатные персоны оживленно болтали; и люди, и кони чувствовали усталость от долгих часов, проведенных на воздухе. Крохотные колокольчики озорно перекликались на путах соколов, которые сидели под колпаками на запястьях охотников. В охоте участвовали и дамы в масках, берегущих нежность лица; кроме того, маски придавали флирту особую пикантность. Следом тянулась прислуга. Добыча покачивалась у седельной луки – куропатки, вальдшнепы, цапли, зайцы. Лошади были навьючены корзинами со снедью и бутылками из дорогого стекла, наполненными напитками.
– Ну что, Мунан, – произнес император, – как тебе охота в Сицилии?
Говорил он в учтиво-непринужденной манере, на немецком, точнее, нижнефранконском диалекте немецкого языка, который был знаком его гостям. Из всех других языков они могли говорить только на латыни с отдельными итальянскими фразами, которые исландец выучил по пути.
Эверард припомнил, что «Сицилия» означала не просто остров, но и Реньо, южную часть материковой Италии, границы которой очертил мечом Рожер II в прошлом веке.
– Бесподобно, ваша светлость, – ответил он осторожно. Такое обращение к сильным мира сего было наиболее распространенным по эту сторону от Китая. – Хотя, конечно, все поняли, что у нас на родине мы не занимаемся соколиной охотой. Однако ваши люди слишком хорошо воспитаны, чтобы смеяться над неудачами. Да и на материке мне доводилось охотиться только на оленя.
– Ах, пусть этим занимаются развратные любители псовой охоты, – усмехнулся Фридрих. Он использовал латинское слово, поэтому сумел добавить каламбур: – Я имею в виду тех, кто гоняется за животными с рогами. Другая дичь слишком хороша для них, а потому рога можно было увидеть у кого угодно. – Затем серьезным тоном добавил: – Но соколиная охота – это не просто развлечение, а высокое искусство и наука.
– Я слышал о книге вашей светлости, посвященной этому предмету, и надеюсь прочитать ее.
– Велю, чтобы тебе преподнесли экземпляр. – Фридрих взглянул на гренландского сокола, сидевшего на его руке. – Если ты сумел доставить мне такую птицу через море в столь прекрасном состоянии, значит у тебя врожденный дар, который непозволительно загубить. Ты должен тренироваться.
– Ваша светлость хвалит меня не по моим заслугам. Я опасался, что птица окажется хуже здешних.
– Да, сокола надо еще подучить. Это доставит мне удовольствие, если время позволит.
Эверард обратил внимание на то, что Фридрих не сослался на Бога, как обычно делали средневековые люди.
На самом деле сокола доставили с ранчо Патруля в Северной Америке до индейского переселения. Соколы были отменным подарком, способным расположить к себе, во многие времена и во многих странах – при условии, что его преподносили персоне соответствующего ранга. Эверарду пришлось заботиться о птице только по пути с того места на холме, где они с Новаком приземлились на темпороллере.
Эверард невольно оглянулся назад, на запад. Джек Холл ждал его в лощине, куда редко захаживали люди. Радиосигнал достигнет его мгновенно. И неважно, что он появился на людях. Эту историю Патруль не должен охранять, она подлежала уничтожению.
Если только удастся… Да, они могли это сделать без особых трудов – слово здесь, действие там, – но каковы будут последствия? Следовало сохранять максимальную бдительность. Лучше с дьяволом, которого хоть немного знаешь, – пока не выяснишь, откуда он взялся.
Поэтому Эверард и выбрал для разведки 1245 год. Выбор на этот год пал не случайно. Оставалось пять лет до смерти Фридриха – в том, потерянном мире. А в этом мире император, не так задавленный судьбой, не скончается от желудочно-кишечного расстройства и воплотит в жизнь все надежды Гогенштауфенов. Быстрая предварительная разведка обнаружила, что он пробыл в Фодже почти все нынешнее лето, дела его складывались благополучно и грандиозные замыслы осуществлялись почти беспрепятственно.
Можно было предположить, что Фридрих окажет гостеприимство Мунану Эйвиндссону. Любознательность Фридриха касалась всего: она привела его к опытам над животными, и, как гласила молва, он даже подвергал вивисекции людей. Исландцы, какой бы далекой, неизведанной и нищей ни была их страна, обладали уникальным наследием. (Эверард ознакомился с ним во время экспедиции в эпоху викингов. Сегодняшние скандинавы давно обращены в христианство, но Исландия сохранила исконные традиции, всюду уже позабытые.) Да, пусть Мунан преступник и изгнанник. Однако это означало только то, что его враги добились в альтинге вынесения ему приговора и теперь в течение пяти лет любой может беззаконно убить его – если сможет. Республика рушилась в вихре клановых междоусобиц и вскоре падет перед норвежской короной.
Подобно другим несчастным, Мунан на срок своего пребывания вне закона отправился в изгнание. Высадившись в Дании, он купил лошадей и нанял слугу, одновременно и телохранителя, – Карела, наемника из Богемии. Они оба мечтали о благодатном и безопасном юге. Мир, установленный Фридрихом, воцарился в империи. Первой целью Мунана был Рим, но паломничество не входило в его интересы. Впоследствии Мунан осознал предмет своих мечтаний: он жаждал встретить человека, которого называли stupor mundi, то есть «изумление мира».
Но не только подношение привлекло внимание императора к исландцу. Более всего Фридриха увлекли саги, эдические сказания и поэтические творения скальдов, которые декламировал Мунан.
– Ты открываешь мне другой мир! – ликовал император.
Эти слова не были льстивым комплиментом правителя. При его дворе состояли ученые мужи из Испании и Дамаска, и круг их был разнообразен – от астролога Мишеля Скота до математика Леонардо Фибоначчи из Пизы, который познакомил Европу с арабскими цифрами.
– Ты должен погостить у нас некоторое время. – Император произнес эти слова десять дней назад.
Поток воспоминаний оборвался.
– Неужели отважный синьор Мунан боится преследования в такой дали от дома? Вы, верно, сильно кого-то обидели.
Замечание принадлежало Пьеро делла Винье, ехавшему справа от Фридриха, мужчине средних лет с вызывающе старомодной бородой, сильно убеленной сединой, в скромном платье. Глаза его сияли умом, не уступающим интеллекту Фридриха. Гуманитарий, стилист латинского языка, законник, советник, до недавнего времени канцлер, он играл роль не просто Пятницы при императорской особе, но был самым близким другом Фридриха при дворе, изобилующем льстецами.
Вздрогнув, Эверард солгал:
– Мне почудился шум.
И про себя: «Ну и взгляд у этого типа! Что ему надо? Боится, что я сменю его в череде императорских любимчиков?»
Пьеро внезапно атаковал:
– Ха, вы отлично меня поняли!
Эверард обругал себя: «Этот негодяй говорил по-итальянски. А я совсем забыл, что изображаю иностранца, недавно ступившего на эту землю».
Эверард улыбнулся через силу:
– Естественно, я кое-что усвоил из наречий, которые приходилось слышать раньше. Это совсем не означает, что я оскорбил бы слух его светлости попытками говорить на них в его присутствии. – Далее с раздражением: – Прошу синьора извинить меня. Позвольте перевести сказанное на латынь?
Пьеро сделал жест, словно бы отделываясь от Эверарда.
– Я понимаю.
Конечно, такой цепкий ум освоит немецкий, хотя Пьеро наверняка считал его грубым и неблагозвучным. Местные диалекты приобретали все большую важность как в политике, так и в культуре.
– Вы прежде производили иное впечатление.
– Прошу прощения, если меня не так поняли.
Пьеро отвел глаза в сторону и погрузился в молчаливые размышления.
«Не принимает ли он меня за лазутчика? Чьего? Насколько нам удалось установить, у Фридриха не осталось врагов, заслуживающих его внимания. Хотя король Франции, верно, доставляет хлопот», – думал Эверард.
Император рассмеялся.
– Ты предполагаешь, что наш гость намерен обезоружить нас, Пьеро? – поддел он приближенного. Фридрих бывал порой немного жесток – а то и не немного – даже по отношению к своим ближайшим друзьям. – Успокой сердце. Не могу вообразить, что наш друг Мунан у кого-то на содержании, разве только у Джакомо де Мора!
Эверарда осенило: «Вот оно что! Пьеро терзается тем, что синьор Джакомо сверх ожиданий проявил ко мне повышенный интерес. Если Джакомо и не внедрил меня сюда, Пьеро беспокоится, не замышляет ли тот воспользоваться мною в борьбе против соперника. В положении Пьеро любой начнет видеть тени в каждом углу».
Возникло чувство жалости. «Какова судьба Пьеро в этой истории? Случится ли так, что он снова падет через несколько лет, когда его обвинят в заговоре против повелителя, что его ослепят и он разобьет себе голову о каменную стену? Забудет ли его будущее, а вместо него в анналы войдет Джакомо де Мора, имени которого нет ни в одной хронике, известной Патрулю?
М-да, интриги здесь напоминают танец на бочке с нитроглицерином. Может, мне следует отдалиться от Джакомо? Хотя… Кто же лучше блистательного военачальника и дипломата при дворе Фридриха способен подвести меня к разгадке того, где именно в историю вкралась ошибка? Кто лучше него знает этот мир? Если он решил уделять мне внимание, когда император занят, а он нет, то мне следует принять оказанную честь с благодарностью. Странно, что Джакомо придумал какое-то оправдание и не поехал сегодня на охоту».
Копыта застучали. Процессия выбралась на главную дорогу. Фридрих пришпорил коня и некоторое время скакал, оставив свиту на изрядном расстоянии позади. Золотисто-каштановые волосы императора выбивались из-под шляпы, украшенной перьями. Низкое солнце высвечивало их, подобно нимбу. Да, Фридрих начал лысеть, его фигура слегка отяжелела, черты гладко выбритого лица обозначились резче. (Германский тип лица, унаследованный больше от деда Фридриха Барбароссы, чем от другого деда, Рожера II.) Но в этот момент император походил на бога.
Крестьяне, еще работавшие на соседнем поле, монах, устало тащившийся в город, неуклюже кланялись ему. Люди выражали нечто большее, чем просто трепет перед властью. Этот правитель всегда, даже в истории из мира Эверарда, был окружен какой-то сверхъестественной аурой. Несмотря на борьбу Фридриха с Церковью, многие – и особенно францисканцы – воспринимали его как мистическое создание, спасителя и реформатора земного мира, посланника небес. Другие – их тоже было немало – считали его антихристом. Но все это кануло в прошлое. В этом мире война между Фридрихом и папами закончилась, император одержал победу.
Легким галопом под перезвон колокольцев охотники приблизились к городу. Главные ворота были еще распахнуты, их запирали через час после захода солнца. Особой нужды или угрозы затворять ворота не было, однако так предписывало распоряжение императора по всем его владениям. Передвижение по дорогам должно происходить в установленные часы, а торговля совершается по твердым правилам. На стиле ворот почти не сказывались изящество и вычурность Палермо, где Фридрих провел детство. Ворота, как и крепости, и административные здания, возведенные повсюду в империи по приказу Фридриха, были массивными и строго прямоугольными. Над ними под вечерним ветерком вились флаги: орел на золотом поле – герб династии Гогенштауфенов.
Не в первый раз со дня приезда сюда Эверард задумывался над тем, многое ли знает его история об этой жизни. До двадцатого века, его двадцатого века, дошли крупицы прошлого, и перед сотрудниками Патруля стояло множество других задач, не оставлявших времени для изучения развития архитектуры. Быть может, окружающий Эверарда мир не слишком отличался от истинной средневековой Фоджи. Не исключено и обратное. Многое зависит от того, как давно события выбились из колеи.
«Строго говоря, сбой произошел около сотни лет назад, когда не появился на свет папа Григорий Девятый, или чуть позже, когда папа умер в молодом возрасте, или не избрал церковную стезю, или случилось еще что-то. Перемены во времени, однако, не распространяются в виде простой волны. Это бесконечно сложное взаимодействие квантовых функций, которого мне никогда не суждено понять».
Едва приметные изменения вполне способны уничтожить будущее, если событие носило критический характер. Теоретически набор перемен безграничен, но они почти всегда неощутимы. Внешне все выглядит так, словно поток времени защищает сам себя, обходит роковые точки, не сбиваясь с правильного курса и не теряя изначальной формы. Порой сталкиваешься с маленькими странными завихрениями в причинно-следственных цепочках, и вот одно из них разрослось до чудовищных размеров. Перемены, однако, также создают свои причинно-следственные связи. И кто, кроме непосредственных участников событий, может знать, что произошло или не произошло в двух семействах городка Ананьи? Понадобится много времени, чтобы последствия изменений стали заметны. А тем временем остальной мир движется вперед в неприкосновенном виде.
Итак, Констанция, дочь короля Рожера II, родилась после смерти отца. Ей было за тридцать, когда она вышла замуж за младшего сына Барбароссы, и минуло еще девять лет, прежде чем она родила ему Фридриха в 1194 году. Ее супруг стал императором Генрихом VI, получившим корону Сицилии благодаря женитьбе. Он скончался вскоре после рождения сына. Фридрих унаследовал причудливое королевство-гибрид. Он рос среди интриг и волнений под опекой папы Иннокентия III, который устроил его первый брак и способствовал созданию коалиции германских государств, чтобы провозгласить в 1211 году своего любимца верховным правителем, поскольку Отто VI доставлял церкви большое беспокойство. К 1220 году Фридрих победил повсюду, и новый папа, Гонорий III, провозгласил его императором Священной Римской империи. Тем не менее отношения папы и императора ухудшались день ото дня. Фридрих открещивался от данных им обещаний или нарушал их, и лишь в гонениях на еретиков он, похоже, выказывал некоторое уважение к церкви. Наиболее вопиющим фактом было то, что Фридрих неоднократно откладывал исполнение обета начать Крестовый поход, занимаясь подавлением мятежей и укреплением собственной власти. Гонорий умер в 1227 году.
«Да, насколько мы поняли из той скудной информации, что осталась в нашем распоряжении, до момента смерти папы события развивались примерно по той же схеме». Овдовевший Фридрих в 1225 году женился на Иоланде, дочери короля Иерусалимского, как и должно было случиться. Хитроумный ход, чтобы отобрать государство у язычников. Хотя Фридрих по-прежнему откладывал поход и, вместо этого, попытался силой установить свою власть над Ломбардией. И тогда, в 1227 году, Гонорий скончался.
Следующим папой стал не Григорий IX, а Целестин IV, и с той поры мир все меньше и меньше походит на тот, каким он должен был стать.
Стражники криками приветствовали императора и потрясали копьями. На мгновение яркая одежда соколятников потускнела в арке ворот, похожей на туннель. Эхо отскакивало от камня. Кавалькада выехала на листель – просторную, аккуратно вымощенную площадку у подножия стены, за которой начинались городские постройки. Над крышами Эверард заметил башни храмов. На фоне закатного неба они выглядели мрачно, словно их уже окутала ночь.
Богато одетый мужчина с сопровождающим ждали процессию за воротами. Судя по нервозности коней, эти двое провели здесь немало времени. Эверард узнал придворного, который приветствовал императора.
– Ваша светлость, простите мою бестактность, – произнес он. – Но полагаю, что вы предпочли бы узнать новости сразу. Сообщение пришло только сегодня. Посол Багдада высадился вчера в Бари. Он со свитой намеревается отправиться сюда на рассвете.
– Проклятье! – воскликнул Фридрих. – Стало быть, они прибудут завтра. Мне известно, как скачут арабы. – Он огляделся по сторонам. – Сожалею, но вечернее празднество придется отменить, – сказал император охотникам. – Я буду слишком занят приготовлениями к завтрашнему приему.
Пьеро делла Винья приподнял брови.
– В самом деле, сир? – поинтересовался он. – Есть ли нужда выказывать им великие почести? Их халифат всего лишь шелуха от величия древности.
– Тем больше нужды возродить былую мощь союзника на этом фланге, – ответил император. – Вперед!
Фридрих, его советник и придворный ускакали прочь.
Обескураженные спутники императора разъезжались в разные стороны по одному или группками в два-три человека, обсуждая, чего можно ждать от неожиданных гостей. Жившие во дворце неторопливо последовали за своим властелином. Эверард тоже остановился во дворце. Он, однако, тянул время и двинулся окольным путем, чтобы остаться в одиночестве и поразмыслить.
«Серьезное дело… Гм, может, Фред или его преемник и в самом деле превратят Ближний Восток в свой оплот и остановят монголов, когда они вторгнутся в те земли. А это уже не мелочь!»
Прошлое промелькнуло в голове патрульного, но прошлое не его мира, другого, который вообще не должен существовать, хотя Эверард и его немногочисленные помощники сумели разметить его историю лишь приблизительно.
Тихому, слабому здоровьем папе Целестину не хватало решимости Григория, чтобы отлучить от церкви императора, когда Крестовый поход в очередной раз был отложен. В мире Эверарда Фридрих все равно отплыл в Святую землю и действительно сумел вернуть Иерусалим, но не в сражениях, а путем умной сделки. В теперешней истории Фридриху не было необходимости делать себя правителем Иерусалимского королевства, церковь помазала его на царство, что дало мощные рычаги влияния, которыми он умело пользовался. Фридрих подавил и хитростью вытеснил таких врагов, как Иоанн Ибелин Кипрский, и заключил прочные соглашения с правителями Египта, Дамаска, а также Иконии. После этого Византия потеряла надежды на свержение ненавистных ей латинян, которым все усерднее приходилось подстраиваться под волю императора Священной Римской империи.
Тем временем в Германии наследник Фридриха Генрих поднял мятеж; в этом мире тоже, но его отец, подавив восстание, заточил сына до конца его короткой жизни в темницу. В этом мире бедняжка юная королева Иоланда умерла от тоски и горя. Но в результате того, что в этом мире не было папы Григория, Фридрих сочетался третьим браком не с Изабеллой Английской, а с дочерью короля Арагонского.
Разрыв Фридриха с Целестином произошел в тот момент, когда император, освободившись от других забот, повел войска в Ломбардию и подчинил ее своей власти. Затем, нарушив все обещания, он захватил Сардинию и женил своего сына Энцио на ее королеве. Видя, как папские владения сжимаются в тисках Фридриха, даже Целестин был вынужден отлучить императора от церкви. Фридрих и его жизнелюбивые приближенные не обратили внимания на приговор. На протяжении ближайших лет они доберутся до центральной Италии.
Фридрих, благодаря своим завоеваниям, сумел противопоставить монголам внушительные силы, когда те вторглись в Европу, и нанести им в 1241 году сокрушительное поражение. Целестин умер в том же году, и «спаситель христианского мира» легко поставил на папский престол марионетку Луку IV.
Фридрих аннексировал те части Польши, где его армия столкнулась с монголами. Тевтонские рыцари, которых император поддержал, стали орудием в его руках и вели завоевание Литвы. Переговоры о династическом браке шли в Венгрии.
«Что дальше? Кто будет следующим?»
– Простите меня великодушно! – Эверард остановил коня.
Погруженный в размышления, он, проезжая по узкой улочке, утонувшей во мраке, едва не сбил пешего человека.
– Я не заметил вас. Все в порядке? – В этой ситуации Эверард осмелился бегло поговорить на местном итальянском. Он вынужден был так поступить ради приличия.
– Не беспокойтесь, синьор. Все хорошо.
Человек поплотнее завернулся в заляпанный грязью плащ и смиренно побрел прочь. Эверард рассмотрел бороду, широкополую шляпу, желтую эмблему. Да, еврей. Фридрих издал указ, предписывающий евреям носить особую одежду, а мужчинам не бриться, и еще целый список ограничений.
Не причинив серьезного ущерба прохожему, Эверард с чистой совестью двинулся дальше с невозмутимым видом. Аллея вывела его на базарную площадь. Она почти опустела с наступлением сумерек. Люди в средневековых городах сидели в темное время по домам – то из-за запрета властей, то по собственной воле. Опасаться преступлений не было нужды – императорские дозорные и палачи навели порядок, – но горожанам не доставляло никакой радости бродить, спотыкаясь, по неосвещенным улицам, усыпанным навозом и кучами гниющих отбросов. Обуглившийся столб высился в центре площади, его еще не убрали, только кое-как подмели пепел и головешки. Эверард слышал о женщине, обвиненной в манихейской ереси. Видимо, сегодня ее сожгли на костре.
Сжав зубы, он продолжил путь.
«Фридрих вовсе не злодей вроде Гитлера. Он и не идеалист, и не политикан, старающийся заискивать перед церковью. Он предает еретиков огню точно так же, как и непокорившиеся города, так же, как безжалостно убивает жителей этих городов, как регламентирует жизнь не только евреев и мусульман, но и бродячих актеров, проституток, людей всех вольных профессий, поскольку они не служат ему. А Фридрих заботится лишь о благополучии тех, кто служит.
Готовясь к этой экспедиции, я не раз читал, что Фридрих основал первое государство современного типа (по крайней мере, в Западной Европе со времени падения Рима), создал бюрократические институты, систему регулирования порядка, политическую полицию и все структуры верховной власти. Черт меня побери, если я когда-нибудь пожалею о том, что в моем мире все созданное Фридрихом пошло прахом после его смерти!»
В новом потоке времени ничего подобного не произошло. Эверард просмотрел события на семь веков вперед.
«Эй, Ванда! Как ты там, девочка, в прошлом столетии?»
Империя будет расширяться из поколения в поколение, пока не охватит всю Европу, перекроив ее, и непременно окажет глубокое влияние на Восток. Не важно, каким образом, считал Эверард, но, судя по союзу империи с Англией, завершившемуся разделом Франции, со временем империя поглотит Британские острова, Иберийский полуостров, не исключено – и сопредельные территории России, а может, даже часть самой России. Морской флот империи достигнет берегов Америки, но, по всей видимости, гораздо позже 1492 года; эта история также не знала Ренессанса и научной революции. Колониальные владения империи будут простираться далеко на запад. Но во все времена существования империи в недрах ее будет идти всепожирающий процесс загнивания – неизбежный удел любой сверхдержавы.
Что касается церкви, то она не умрет и даже устоит в период Реформации, но превратится в ставленницу государства и разделит с ним предсмертную агонию.
Если только Патруль не сумеет вырвать с корнем эту роковую неизбежность, не посеяв своими действиями семена более страшных бурь!
У дворцовых конюшен Эверард спешился и перепоручил коня заботам конюха. Территория конного двора, обнесенная тяжелыми стенами, представляла собой город в городе. Клетки для ловчих птиц находились внутри, но Эверард, представившись профаном в охоте, не имел своего сокола. На внешнем дворе царила суматоха. Он отправился к задним воротам, дабы избежать суеты. В тусклом свете фонарей приглушенно мерцало железо. Привратная стража, узнав Эверарда, пропустила его с радушными приветствиями. Солдаты оставались славными парнями независимо от того, что они совершили в прошлом. Война есть война в любые эпохи. Эверард тоже был солдатом.
Гравий мягко шуршал под ногами. Классический парк растекался благоухающими аллеями направо и налево. Слышался плеск фонтана, отчетливо звенели струны лютни. Невидимый Эверарду за живыми изгородями и беседками, запел мужчина. Скорее всего, ему внимала молодая дама, потому что песня рассказывала о любви. Кавалер пел на южногерманском диалекте. Трубадуры исчезли вместе с историей Прованса, разрушенной Крестовым походом против альбигойцев, но немало миннезингеров пересекло Альпы, чтобы попытать счастья при дворе Фридриха.
Перед взором Эверарда раскинулся дворец. Средневековая тяжеловесность слегка сглаживалась боковыми флигелями, пристроенными недавно. Множество окон светилось отнюдь не блеском электроламп за листовым стеклом – этот мир вряд ли узнает такое изобретение, – а рассеянным, но теплым свечением пламени, которое просачивалось сквозь маленькие витражи. Войдя во дворец, Эверард оказался в длинном, хорошо освещенном зале.
Вокруг не было ни души. Слуги ужинали в своих комнатах или уже готовились ко сну. (Обильная трапеза происходила в ранний час пополудни. Сам Фридрих, а следовательно, и его свита ели один раз в день.) Эверард поднялся по лестнице. Хотя император оказал ему честь, поселив во дворце, комната, естественно, располагалась на отшибе, и агент делил ее со своим спутником.
Он открыл дверь и ступил за порог. Тесная комната едва вмещала двуспальную кровать, пару стульев, комод и умывальный столик. Новак поднялся ему навстречу, напряженно вглядываясь.
– Вольно! – произнес Эверард на английском. – Сколько раз повторять, что мне не нужна европейская страсть к порядку.
Дородная фигура чеха вздрогнула.
– Сэр…
– Минутку!
Они вызывали Джека Холла хотя бы раз каждые сутки, давая знать коллеге, что у них все в порядке. Этот сеанс связи сегодня был первым для Эверарда, когда он мог открыто поговорить с Джеком. Новак несколько раз попадался на том, что связывался с Джеком, не заметив присутствия посторонних. Они хоть и бросали на него странные взгляды, но не вмешивались. Им, верно, казалось, что иностранец выполняет религиозный ритуал, которых существовало несчетное множество. Эверард вытащил медальон, висевший на цепочке под одеждой, поднес его к губам и нажал кнопку.
– Докладываю, – произнес он. – Вернулся во дворец. Пока никаких новостей, не везет. Держись, старина!
Какая тоска вот так ждать, но жизнь ковбоя приучила Холла к терпению.
Эверард не знал, каким образом столь маленькое устройство могло работать на таком большом расстоянии. Некий квантовый эффект, полагал он. Эверард выключил прибор, сберегая энергоблок, и спрятал его на груди.
– Порядок, – сказал он. – Если хочешь быть полезным, сделай мне бутерброд и налей стаканчик. Я знаю, у тебя припрятано.
– Есть, сэр!
Новак явно нервничал. Из-за пазухи он вытащил каравай хлеба, сыр, колбасу и глиняную бутылку. Эверард жадно схватил ее и, откупорив, сделал большой глоток.
– Да это же розовое вино! – проворчал он. – А пива у тебя не найдется?
– Я думал, сэр, вы уже знаете, – ответил Новак, – что в этой эре итальянцы не в состоянии сварить приличное пиво. К тому же нет холодильника.
Новак достал нож и начал резать закуску прямо на крышке комода.
– Как прошел день?
– Забавно, в напряжении, с пользой для кругозора. – Эверард нахмурился. – За исключением того, черт побери, что я не обнаружил ни одной стоящей детали. Воспоминания, но не настолько давние, чтобы предположить, где и когда произошел поворот. Еще неделя, а потом пошлем все к черту и двинем на базу. – Он сел на стул. – Надеюсь, ты не очень скучал?
– Совсем наоборот, сэр. – Новак поднял взгляд. Широкое лицо его насторожилось, голос сделался хрипловатым. – Мне кажется, я раздобыл важную информацию.
– Что?! Говори!
– Я больше часа беседовал с синьором Джакомо де Мора.
Эверард присвистнул:
– Ты? Слуга, почти никчемный человек, черт тебя побери!
Новак, казалось, был рад, что руки у него заняты.
– Я сам изумился, сэр. Один из главных советников императора, его главнокомандующий в сражениях с монголами, личный посол Фридриха к королю Англии и… В общем, он прислал за мной, принял наедине и был непритворно дружелюбен, учитывая разницу в нашем происхождении. Сказал, что хочет узнать по возможности все о других странах, что рассказанное вами, сэр, очень интересно, но простые люди тоже видят и слышат часто такие вещи, которые не замечают их хозяева, и поскольку у него выпало сегодня свободное время…
Эверард кусал губу. Он чувствовал, как ускорился его пульс.
– Не уверен, что мне все это нравится.
– Я тоже, сэр. – Новак, закончив наконец кромсать хлеб и колбасу, сделал бутерброды. – Но что я мог поделать? Я играл под дурачка, как мог. Боюсь вот только, что лицедейство – не мое призвание. – Он выпрямился и медленно произнес: – Мне удалось вставить несколько вопросов. Я задал их так, чтобы они выглядели обычным любопытством. Де Мора удовлетворил его. Он кое-что рассказал о себе и о… своей родословной.
Новак протянул бутерброд Эверарду. Тот машинально взял его.
– Продолжай, – пробормотал он, ощущая ледяной холод, сковывающий мозг.
Новак вновь стоял навытяжку.
– У меня было, как вы говорите, подозрение, сэр. Я навел де Мора на разговор о его семье. Вы знаете, как кичатся своими корнями эти аристократы. Отец его происходил из… это, впрочем, не важно, но мать – из семейства Конти из Ананьи. Я как услышал, так чуть не выдал себя. Но сказал, что слышал историю о прославленном рыцаре Лоренцо де Конти, жившем около ста лет назад. Не родственником ли он ему доводится? И оказалось, что родственником, сэр. – Новак расхохотался. – Джакомо – праправнук этого человека. У Лоренцо был один законный ребенок. Вскоре после его рождения Лоренцо отправился во Второй крестовый поход, заболел и умер.
Эверард уставился в пространство.
– Снова Лоренцо, – прошептал он.
– Не понимаю. Похоже на колдовство какое-то. – Новак вздрогнул. – Не хотелось бы иметь дело с магией.
– Нет, – отозвался Эверард бесцветным голосом. – Никаких чар. Но и не совпадение. Слепой случай, всегда скрывающийся под оболочкой того, что называется реальностью… – Он проглотил конец фразы. – Патрулю уже приходилось работать с узловыми точками пространства-времени, которые легко могут изменить картину мира. Но может ли быть причиной не событие, которое произошло или не произошло, а отдельная личность? Лоренцо своего рода громоотвод, молния ударила в него и после смерти. Джакомо очень важен в карьере Фридриха…
Эверард поднялся со стула.
– Вот и ключ к отгадке, Карел. Ты нашел его. Лоренцо не мог умереть в Риньяно. Он еще должен быть активным участником событий тех кризисных лет, в которые мы отправили Ванду.
– Тогда мы обязаны отправиться к ней, – обеспокоенно сказал Новак, только сейчас до конца осознав значительность факта, раскрытого им.
– Конечно…
Дверь распахнулась. Сердце Эверарда заколотилось. Воздух со свистом вырвался сквозь зубы Новака.
Мужчина, стоявший перед ними, был лет сорока, худощавый, с темными волосами, серебрящимися на висках. Атлетического сложения тело облачено в кожаный дублет поверх рубашки и узкие штаны. В руке он держал обнаженный меч. За его спиной застыли еще четверо вооруженных клинками и алебардами людей.
«О-го-го! Целое сборище!»
– Что случилось, синьор Джакомо? – Эверард вовремя опомнился и заговорил на германском диалекте. – Чем обязаны такой чести?
– Ни с места! – скомандовал рыцарь.
Он прекрасно владел и этим языком. Его клинок качнулся вперед, готовый пронзить или разрубить врага.
– Не двигаться! Иначе смерть!
«А мы, естественно, оставили свое оружие в дворцовой оружейной! При нас только столовый нож. Ну и, может быть, еще острота ума…»
– В чем дело, сэр? – задиристо спросил Эверард. – Мы – гости его светлости. Вы забыли?
– Молчать! Руки перед собой! Выходите в коридор!
В ход пошли алебарды. Острие одной из них почти коснулось горла Эверарда. Одно движение – и это такая же верная смерть, как от выстрела из пистолета, только шума будет меньше. Джакомо отступил на несколько шагов назад.
– Синибальдо, Германн! – Голос его звучал мягко, но тем не менее заполнил собой все пространство каменного коридора. – Следуйте за ними, каждый пусть стережет одного. И снимите с них медальоны, которые висят у них на шее, под одеждой. – Затем арестованным: – Будете сопротивляться – вы мертвы!
– Наши передатчики, – прошептал Новак на темпоральном языке. – Холл ничего про нас не сможет узнать.
– Никаких тайных языков! – отрезал Джакомо. И с усмешкой, леденящий холод которой обнаруживал едва сдерживаемое злорадство, добавил: – Скоро мы вызнаем все ваши тайны!
– Это реликвии, – произнес Эверард в отчаянии. – Неужели вы отберете у нас святыни? Берегитесь Божьего гнева, сир!
– Святыни ереси или магии? – отпарировал Джакомо. – За вами вели более пристальное наблюдение, чем вы предполагали. Мы видели, что вы бормотали в них что-то, совсем не похожее на молитву. К кому вы взывали?
– Это исландский обычай.
Эверард почувствовал руку на шее, потом на груди, и цепочка с медальоном скользнула над его головой. Стражник, отобрав и нож, сразу же отошел.
– Разберемся. А теперь вперед! И тихо.
– По какому праву вы нарушаете гостеприимство, оказываемое нам императором? – требовательно спросил Эверард.
– Вы – лазутчики и, похоже, колдуны. Вы солгали, сказав, откуда приехали. – Джакомо поднял свободную руку. – Нет! Я сказал – молчать! – Он, должно быть, хотел на корню пресечь любые попытки сопротивления, сразу заставив их подчиняться. – У меня с самого начала появились подозрения. Ваши рассказы звучали не совсем правдоподобно. Я кое-что знаю о тех землях, из которых якобы происходишь ты, называющий себя Мунаном. Ты достаточно хитер и умен, чтобы провести Пьеро делла Винью, – если, конечно, не он сам тебе платит. Я пригласил твоего напарника и вытянул из него все, что ему известно. – Низкий, торжествующий смех. – То, что он якобы знает. Ты сошел на берег в Дании, Мунан, и нашел его на пристани, где он провел какое-то время. А он плел о раздорах между королем и его братом, между королем и епископом.
– О боже, сэр! – простонал Новак на темпоральном. – Я не знал, как лучше поступить, поэтому пытался выставиться невеждой, но…
Прежде чем Джакомо открыл рот и велел Новаку замолчать, тот, овладев собой, произнес на германском:
– Синьор, я – простой солдат. Откуда мне много знать о таких вещах?
– Ты должен знать, будет война или нет.
«Нас в Патруле остались единицы, – сверлила мысль сознание Эверарда. – Мы не могли предусмотреть все. Карелу преподали общие сведения по истории Дании того периода, но это был наш вариант истории, в которой сыновья Вальдемара Второго начали вражду, а король восстановил против себя епископов, решив обложить храмы налогом, чтобы пустить средства на войну. В этом же мире Фридрих, верно, превратил Германию в государство более сильное, чем та неустойчивая коалиция в нашем мире, и запугал датчан так, что те сплотились, забыв о распрях».
В глазах Новака стояли слезы.
– Простите меня, сэр! – пробормотал он.
– Это не твоя вина, – ответил Эверард.
«Ты не смог избежать западни, поставленной проницательным и эрудированным противником. Тебя никогда не привлекали и не готовили к разведывательной работе», – думал Эверард.
– Я немедленно беру вас под стражу, чтобы вы не прибегли к помощи дьявола, – сказал Джакомо. – Его светлость занят, как я слышал, но его поставят в известность при первой же возможности, и он наверняка тоже пожелает узнать, кому вы служите и зачем… особенно если это окажется иностранный подданный.
«Пьеро делла Винья, – понял Эверард, – самый непримиримый соперник этого парня. Нет сомнений, Джакомо жаждет отыскать что-нибудь, бросающее тень на Пьеро. И может быть, его идея совсем не так абсурдна. В конце концов, в моем мире Фридрих придет к заключению о предательстве Пьеро».
Сознание пронзила леденящая мысль: «Джакомо – потомок Лоренцо. Извращенная действительность словно защищает свое существование с помощью Лоренцо, который изуродовал нашу историю, а теперь настиг нас даже из могилы».
Он посмотрел в глаза Джакомо и увидел в них свою смерть.
– Вы слишком задержали нас, – произнес аристократ. – Вперед!
Эверард ссутулился:
– Мы ни в чем не виноваты, сир. Позвольте мне поговорить с императором.
«Никакого проку от встречи с ним не будет, только выведет на дополнительный круг пыток. Куда нас отправят – на виселицу, на плаху или на костер?»
Джакомо повернулся к ним спиной и двинулся к лестнице. Эверард поволочился следом, рядом с Новаком, который шел более уверенной поступью. Два стражника с саблями пристроились по бокам, люди с алебардами замыкали шествие.
Эверард резко выбросил руку вверх. Приемом карате он ударил ребром ладони по шее стражника справа, затем стремительно развернулся. Солдат, шедший следом за ним, закричал и попытался рубануть его алебардой с плеча. Эверард поставил блок, перехватив рукой древко. Это стоило ему сильного ушиба, но позволило вплотную приблизиться к неприятелю. Ребром ладони Эверард ударил солдата под нос, почувствовав, как крушатся под рукой кости.
Боевые искусства еще не скоро появятся даже в Азии, но, хотя неожиданность сыграла патрульным на руку, одних лишь приемов самозащиты было мало. Двое стражников распластались на полу – то ли уже мертвые, то ли без сознания. Зато двое оставшихся и Джакомо отскочили на безопасное расстояние и готовы были броситься на них. Новак схватил оброненную саблю. Эверард потянулся за алебардой. Вторая алебарда со свистом рассекла воздух. Эверард чуть не остался без руки, но успел отпрыгнуть. Стальное лезвие чиркнуло по камню, выбив сноп искр.
– На помощь! – закричал Джакомо. – Убийцы! Измена! На помощь!
Нет смысла держать в секрете ставшее явным. Эти чужеземцы-простолюдины уложили наповал двоих подданных императора. Уцелевшие солдаты Джакомо подняли крик. Эверард и Новак бросились к лестнице. Джакомо помчался следом. Отовсюду из комнат вдоль коридора выбегали люди.
– Нам никогда не вырваться! – выдохнул Эверард на лету.
– Бегите! – прохрипел Новак. – Я задержу их.
Они были на верхней площадке лестницы. Эверард, остановившись, повернулся к Новаку, отведя алебарду в сторону.
– Тебя убьют! – возразил агент.
– Нас обоих убьют, если вы не скроетесь, пока есть время! Вы знаете, как положить конец этому дьявольскому миру. А я – нет!
Пот тек по щекам Новака, мокрые волосы повисли сосульками, но он улыбался.
– Тогда этот мир исчезнет, словно его никогда и не было. Ты тоже уйдешь в небытие, – сказал Эверард.
– А чем это отличается от обычной смерти? Бегите, вам говорят!
Новак занял боевую позицию. Его сабля замелькала в воздухе. Джакомо размахивал руками перед стекающимися к нему людьми. На первом этаже его тоже слышали. Но замешательство там продлится минуту-другую, не более.
– Благослови тебя Господь! – выдохнул Эверард и понесся по ступеням.
«Я ведь не бросаю его, – прошептал он про себя, как бы оправдываясь перед совестью. – Новак прав: у каждого из нас собственная задача, мой долг – донести полученную информацию до Патруля и использовать ее для пользы дела».
Но тут же в сознании неожиданно вспыхнула новая мысль:
«Нет! Мы должны были подумать об этом сразу, но спешка… Как только я доберусь до Джека, мы сможем спасти Карела. Если он продержится хотя бы пять минут. Я не обернусь быстрее, мне нельзя сорвать собственный побег, и, черт побери, я должен передать информацию. Только продержись, Карел!»
Он выскочил через заднюю дверь в парк. Шум позади нарастал. Эверард пронесся мимо молодого человека и женщины: видимо, миннезингер с возлюбленной гуляли в сумерках.
– Позовите стражу! – крикнул он им по-итальянски, тяжело дыша. – Мятеж! Я бегу за подмогой.
Смятение возрастало.
У ворот Эверард замедлил шаг. Весть до караульных еще не долетела. Он надеялся, что они не заметят его возбужденного состояния.
– Добрый вечер! – произнес он обычным тоном И неторопливо пошагал дальше, словно бы направляясь на вечеринку или любовное свидание.
Удалившись из поля зрения стражников, он свернул с дороги в сторону. Мрак сгущался. Эверард мог добраться до главных ворот города, пока они еще не заперты, а если стража будет задавать вопросы, соврать что-нибудь убедительное. Он не был от природы речист, но за годы службы овладел разнообразными хитростями, в чем совсем не преуспел Карел. К утру облава на Эверарда распространится по окрестностям. Ему потребуется умение ориентироваться в лесу и, вероятно, два-три дня на свободе, чтобы добраться до лощины, где их с Новаком ждет Джек Холл, – к тому времени он уже начнет сходить с ума от беспокойства.
А потом такое начнется!..
1146 год от Рождества Христова
I
– Тамберли на сеансе контрольной связи. Вольстрапа нет, он в обществе гостей-мужчин. Я одна в нашей комнате, поэтому пользуюсь возможностью связаться с вами. У нас все в порядке.
– Привет, Ванда!
– Мэнс?! Это ты? Как ты? Как дела? О, как приятно услышать твой голос!
– И твой, милая. Я здесь с Акопом Микеляном, твоим связным. Есть несколько свободных минут?
– Есть, конечно. Подожди, я на всякий случай запру дверь. Слушай, Мэнс, мы обнаружили, что Лоренцо де Конти жив и готовится к женитьбе.
– Знаю. Я уже подтвердил в грядущем, что он – та самая фигура, из-за которой все перемешалось. Процесс изменений продолжается и не прекратится, пока мы не остановим его. Информация, черт побери, едва не стоила жизни Карелу Новаку.
– О нет!
– Он прикрывал мой отход. Как только я добрался до аппарата, мы с Джеком вернулись в прошлое и вырвали Карела из заварухи. Но мы, в конце концов, не эту историю должны охранять.
– Твой тон… дело было опасным для тебя, да, Мэнс?
– Забудь о нем. Я цел и невредим, если тебя это тревожит. Расскажу обо всем потом. Есть новости?
– Ну что сообщить?.. Вчера Бартоломео де Конти ди Сеньи прибыл в соответствии с приглашением.
– И что?
– Забыл? Ты ведь сам рассказывал мне о нем. Двоюродный брат или еще что-то в этом роде. Молод, холост. Похоже, он здорово разозлен. Я думаю, он надеялся на брак с Иларией. Такая партия была бы выгодна его семье.
– Похоже на правду. Ему было предопределено стать ее мужем в нашем варианте истории и затем отцом папы Григория. Наша задача как раз и состоит в том, чтобы убрать Лоренцо с пути. Немедленно. Я слышал, свадьба назначена на следующую неделю. Ванда? Ванда?!
– Да. Я… Мэнс, ты же не хочешь… нельзя же просто… ликвидировать его…
– Мне это тоже претит. Но есть ли у нас выбор? Однако все можно сделать быстро и безболезненно, не оставив на теле никаких следов. Невропроектор… остановка сердца… это как свет выключить… Окружающие воспримут его кончину как естественную смерть. Они поскорбят, но жизнь тем не менее будет продолжаться. Жизнь нашего мира, Ванда.
– Нет! Надо лишь расстроить женитьбу Лоренцо. И мы должны придумать какую-то уловку. Но убить его… Я не могу поверить, что ты говоришь об этом.
– Молю Бога, чтобы было иначе.
– Тогда давай думать, черт побери!
– Ванда, послушай меня. Он слишком опасен. Его вины в этом нет, но я установил при дворе Фридриха, что он буквально… фокусирует хаос. Столько мировых линий в нем пересекается, что даже праправнук Лоренцо чуть не разбил наши планы и расправился бы с нами, если бы не Карел. Лоренцо должен уйти.
– Теперь слушай ты, Мэнсон Эверард. Выкради его или еще что-нибудь, но не…
– А что будет после его внезапного исчезновения? Я сказал, что будущее целиком определяется событиями этого месяца в Ананьи. Все зависит от Лоренцо. Я не знал этого раньше, поэтому в Риньяно не разобрался с ним как следовало, и теперь вижу, чем это обернулось. Мы не имеем права еще на одну ошибку. Не забывай, что и мне он симпатичен. Это действительно больно.
– Помолчи. Дай мне договорить. Я помогу тебе завершить операцию без ненужных жертв. Не думаю, что ты справишься без меня. И можешь быть уверен – я не стану участвовать в убийстве. Он… мы не можем…
– Эй, Ванда! Не лей слезы!
– А я и не плачу! Я, я… Ладно. Или ты соглашаешься, или… Можешь привлечь меня потом за нарушение субординации, если тебе угодно. Что бы со мной ни сделали, я проживу еще много лет, презирая тебя… Мэнс! Ты… слышишь меня?
– Ну да. Размышляю. Видишь ли, я не настолько слаб и эгоистичен, чтобы не взять на себя вину, если необходимо. Но поверишь ли ты, если я скажу, что мне было бы легче умереть там вместе с Карелом? Если мы сможем найти другое решение задачи, которое также гарантирует нам, что история не породит новое чудовище, то я, Ванда, буду перед тобой в неоплатном долгу до скончания Вселенной.
– Мэнс, Мэнс! Я знала, что ты согласишься!
– Полегче, девочка! Никаких обещаний, кроме обещания постараться. Посмотрим, что можно придумать.
– Нужно подумать. Весь вопрос в том, на что он клюнет. Его психология, инстинкты… Но я достаточно хорошо узнала его.
– В самом деле?
– Да, он разыгрывает передо мной целый спектакль. Никогда прежде моей добродетели не угрожали столь изысканно.
– Неужели?
– Разве ты не понимаешь, что именно по этой причине я не могу согласиться… Будь он просто очаровательным плутом, я могла бы, но Лоренцо – настоящий человек. Честный, отважный, преданный, независимо от того, насколько ошибочны побудительные мотивы его поступков; он не слишком образован по нашим меркам, но жизненного опыта у него не меньше.
– Хорошо, давай вместе подумаем, как нам использовать его многочисленные достоинства, и выйдем на связь завтра.
– Мэнс! Ты что, ревнуешь?
II
Господин Эмиль ван Ватерлоо, посетовав на недомогание, удалился в свои покои. Он хотел отлежаться, чтобы непременно присутствовать на венчании и свадебных торжествах, предстоящих через три дня. Синьор Лоренцо отыскал добродетельную супругу Валбургу в солярии, где она пребывала в состоянии уныния.
– Зачем так печалиться, моя госпожа? – спросил он. – Уверен, ваш муж слегка приболел, и только.
– На все воля Божья, – вздохнула она. – Однако… простите мне мою смелость, но я ждала этой прогулки, которую вы обещали, гораздо больше, чем вы подозреваете.
– Понимаю.
Взгляд его цепко держал Ванду. Платье свободного покроя не скрывало гибкости и изящества ее фигуры. Из-под головного убора выбивался локон золотых волос.
– Особа, подобная вам, молодая, много путешествовавшая, должна томиться в заточении среди этих стен и кудахтанья заурядных женщин. Я тоже, Валбурга, слишком часто чувствую себя словно в темнице.
Она отозвалась задумчивой улыбкой:
– Вы смотрите на мир проницательнее и с большей добротой, чем я могла ожидать от великого воина.
Лоренцо улыбнулся:
– У нас еще будет время для прогулок, клянусь.
– Не стоит давать обещаний, которые вы не сможете исполнить. Вы должны вступить в брак, у вас будут более приятные обязанности, а мы тем временем… нам лучше не злоупотреблять любезностью вашего отца. Сразу же после празднества мы отправимся в путь, на родину. – Ванда опустила глаза. – Я всегда буду помнить…
Он прочистил горло.
– Моя госпожа, если вы сочтете мое предложение неприличным, скажите прямо, но… не пожаловали бы вы меня честью сопровождать вас на прогулке хотя бы завтра?
– О, вы… Вы привели меня в смятение, синьор.
«Не хватила ли я через край? Он, похоже, теряет голову».
– Ваше время, несомненно, дороже, чем… Но я достаточно хорошо узнала вас. Вы говорите то, что думаете. Хорошо, я попрошу позволения у мужа и надеюсь, он будет рад оказанной вами чести. Хотя и не в такой мере, как я.
Лоренцо склонился в поклоне:
– Трижды удовольствие и честь для меня.
В оживленной беседе они провели время до самого вечера. Говорить с ним было легко, несмотря на его любопытство к странам, в которых она якобы побывала. Как и любого мужчину, Лоренцо легко можно было вовлечь в монолог. Однако в отличие от большинства мужчин он говорил интересно.
Когда Ванда вернулась наконец к себе, Вольстрап лежал, уставившись в потолок, при свете единственной свечи.
– Как дела? – спросила она на темпоральном языке.
– Жуткая тоска, – ответил он. – Никогда прежде я не понимал, сколь благословенны печатное слово и изобилие книг. – И с кислой миной: – Ничего не поделаешь. Провел день в обществе собственных мыслей. – Он сел в кровати. – А что вы имеете сообщить?
Ванда рассмеялась:
– Именно то, на что мы надеялись. Утром он повезет меня на прогулку в лес. С вашего разрешения, разумеется.
– Сомневаюсь, чтобы он ожидал возражений с моей стороны. Совершенно очевидно, что я снискал репутацию… мм… обходительного господина. – Вольстрап нахмурил брови. – Но вы, неужели вы совсем не боитесь? Прошу, будьте осмотрительны. Ситуация может выйти из-под контроля в любое мгновение.
– Нет. Я абсолютно спокойна и боюсь только того, что ничего не произойдет.
Ей показалось, что Вольстрап покраснел, но свет был слишком тусклым, чтобы рассмотреть.
«Должно быть, считает меня совсем бесстыжей девкой. Бедняга! Не исключено, что ему на самом деле совсем не так легко, как он старается делать вид, когда я рядом в постели, но он не смеет ко мне прикоснуться. Ну ничего, завтра так или иначе мы должны завершить дело», – думала Ванда.
По коже у нее пробежал холодок. Она вызвала Эверарда. Говорили быстро и конкретно.
Странно, но она мгновенно заснула. Сон был неглубоким, оживленным видениями, но на рассвете Ванда проснулась бодрой.
– Я готова к большой охоте! – воскликнула она.
– Простите? – переспросил Вольстрап.
– Так, ерунда. Пожелайте мне удачи.
Когда Ванда была уже на пороге, душевный порыв вернул ее назад. Она склонилась над Вольстрапом и легким поцелуем коснулась его губ:
– Будьте осторожны, дружище!
Лоренцо ждал на первом этаже за столом, на котором был накрыт обычный скромный завтрак.
– Как следует подкрепимся в полдень, – пообещал он.
В его голосе звучала радость. Каждое движение было исполнено итальянской живости и грации.
– Какая жалость, что только мои глаза наслаждаются дарованным вами праздником красоты, но я в упоении от него.
– Прошу вас, синьор, вы становитесь дерзким.
«Говорила бы средневековая фламандка в стиле викторианских романов? Ничего, ему, похоже, нет дела до моих слов».
– Дерзок, но прав, моя госпожа.
Ванда старательно подготовилась к прогулке: затянула корсаж – даже туже, чем следовало, отчего ей было не совсем удобно, – и тщательно подобрала одежду по цвету. Голубой цвет шел ей больше всего. Впрочем, Лоренцо выглядел еще живописнее: красная короткая накидка поверх прихотливо расшитого золотисто-зеленого длинного камзола, меч на поясе из тисненой кожи с бронзовой пряжкой, желтовато-коричневые (под цвет глаз) узкие штаны, покрой которых подчеркивал линии бедер и икр, красные башмаки с загнутыми вверх носами. Короче, они друг друга стоили.
Внезапно ее кольнула жалость.
«Бедная Илария! Тихая, застенчивая домоседка, предназначенная судьбой для обета верности, материнства, дома, – и вдруг появляюсь я и околдовываю ее суженого…
Но здесь нет ничего удивительного для нравов этих времен, и, может быть, я обманываюсь, но мне показалось, что Бартоломео относится к ней как к личности – до определенной степени, конечно. И что бы ни случилось, это, по крайней мере, не убийство».
Лошади стояли наготове на улице. Лоренцо не совсем точно выразил свою мысль, когда сказал, что обед будет на двоих. Даже здесь это могло вызвать скандал. Двое слуг, муж и жена, сопровождали их в прогулке с корзинами снеди. В течение дня Ванде необходимо будет остаться наедине с рыцарем. Если он не сделает первого шага, придется самой проявить инициативу. Она пока не знала, каким образом. Ванда, предпочитая откровенность в отношениях с людьми, никогда не прибегала к уловкам женской соблазнительности. Она полагала, что и сейчас, с Лоренцо, это искусство ей не потребуется.
Однако, взобравшись на лошадь и устраиваясь в дамском седле, лишенном всяких излишеств, она все же решила показать Лоренцо стройную ножку, обтянутую чулком.
Копыта застучали по мостовой. Городские ворота остались позади вместе с запахами города, и Ванда перевела дух. С востока струился солнечный свет. Земля у подножия холмов то убегала вверх, то проваливалась в овраги, играя пятнами тени и света, то раскидывалась долинами, покрытыми лоскутным одеялом из полей, садов и виноградников, сшитых серебряными нитями ручейков. Селения лепились к земле белыми гнездами. Вдалеке Ванда увидела два замка. Вокруг ферм простирались дикие пастбища коричневого цвета с вкраплениями лесов, зеленой листвы которых коснулось первое дыхание осени. Высоко в небе на все голоса кричали птицы. В воздухе ощущалась прохлада, но он быстро прогревался и был восхитительно свеж.
– Какая красота! – воскликнула Ванда. – У нас нет ничего подобного на плоских равнинах Фландрии.
«Зато есть в родной Калифорнии».
– Я покажу вам горную долину, где поет водопад и маленькие рыбки играют в его струях, как падающие звездочки, – отозвался Лоренцо. – Деревья там напоминают столбы и арки – так и кажется, что из-под их сени покажутся лесные нимфы. Как знать? Вдруг они и правда прячутся там?
Ванда вспомнила замечание Эверарда о том, что люди в мрачные времена не чувствовали привязанности к природе. Только в позднее Средневековье природа была приручена человеком в той степени, чтобы доставлять ему радость. Может, Лоренцо немного опережал свое время?..
Эверард… Ванда подавила в себе чувство вины. И заодно постаралась избавиться от сковывавшего ее напряжения.
«Действуй в стиле дзен. Наслаждайся окружающим, пока возможно. А задание, которое предстоит выполнить, пусть лишь обострит ощущения. В конце концов, такое приключение!»
Лоренцо пришпорил коня и помчался галопом. Ванда последовала за ним. Она была хорошей наездницей. Но вскоре им пришлось сбавить скорость и дождаться трясущихся на своих кобылах слуг. Переглянувшись, Ванда и Лоренцо рассмеялись.
Время текло вдоль извилистых тропинок в ритме мышц и глубокого дыхания, заполненное скрипом и позвякиванием сбруи, острыми запахами кожи, пота и леса, потрясающими видами то укромных зеленых уголков, то необъятных просторов, короткими репликами и обрывками песен Лоренцо… «Наше ложе – радость и трава. О, трели соловья!»
Прошло два часа, прежде чем Лоренцо остановил коня. Лесная тропинка, по которой они ехали, вела к лугу, где журчал ручей.
– Здесь мы и устроим трапезу, – сказал он.
У Ванды учащенно забилось сердце.
– Не рано ли?
– Я не собирался утомлять вас тряской в седле. Напротив, я рад подарить вам теплые воспоминания о моей стране, чтобы вы увезли их домой.
Ванда заставила себя изобразить трепет ресниц.
– Как пожелает любезный хозяин. Вы никогда не ошибались в выборе, синьор.
– Лишь потому, что ваше общество вдохновляет меня.
Соскочив на землю, Лоренцо протянул ей руку и помог спешиться, затем долго не выпускал ее пальцы из своих рук.
– Марио, Бьянка! – приказал он. – Приготовьте все, но можете не торопиться. Прежде я хочу показать гостье грот Аполлона. Возможно, ей захочется побыть там некоторое время.
– Как прикажете, – отозвался ровным тоном слуга.
Бьянка, покачав головой, не удержалась от хихиканья. Да, они знали, что затевает синьор Лоренцо, как и то, что им следует помалкивать после возвращения с прогулки.
Лоренцо предложил Ванде руку, и они пошли прочь от слуг. Она с деланой нерешительностью спросила:
– Грот Аполлона, синьор? А это не… языческая святыня?
– О нет. Он, несомненно, был посвящен какому-то божеству в давние времена, и если не Аполлону, то напрасно, – ответил ее спутник. – Так его называют в наше время молодые люди, ведь Аполлон – это солнце и жизнь, красота и счастье. Но думаю, сегодня мы будем там одни. Уверен, что каждый входящий в грот найдет в нем свое очарование и волшебство.
Он продолжал в том же духе. Ванде доводилось слышать выступления и похуже. Лоренцо, однако, хватило ума время от времени замолкать, давая ей возможность насладиться неизъяснимой прелестью природы. Тропинка была узкая настолько, что им приходилось идти бок о бок, и уводила вдоль берега ручья все выше на холм. Деревья закрывали ее желто-золотистым навесом листвы, где играли солнечные лучи. На исходе лета птицы уже не пели, но Ванда слышала их голоса, видела непоседливых белок и даже заметила промчавшегося стрелой оленя. Утро разливалось ровным теплом, травы поднялись к солнцу. Лоренцо помог Ванде снять накидку и перекинул ее через левую руку.
Шум падающей воды слышался все ближе. Они снова вышли на поляну. Девушка, хлопнув в ладоши, воскликнула от искреннего восторга. С утеса, искрясь, падала вода. Деревья окружали крохотную поляну кольцом и смыкались над ней живым потолком. Дерн по берегам ручья, зеленый и мягкий, окаймляла широкая полоса мха.
– Ну как? Исполнил ли я свое обещание? – спросил Лоренцо.
– Тысячекратно.
– Ваши слова радуют меня больше победного клича на поле боя. Идите сюда, напейтесь, если хотите, и садитесь. – Лоренцо расстелил ее накидку на земле. – И мы возблагодарим Бога за Его щедрость, найдя в ней удовольствие.
«Похоже, он уже решился, – мелькнуло у нее в мыслях. – Серьезный малый… и есть в нем этакая основательность, глубина… было бы интересно… – Ванда усмехнулась про себя. – Однако сегодня он, похоже, собирается заняться мной, и накидка брошена на траву вовсе не для того, чтобы я сидела».
Напряжение сковало Ванду.
«Пора!»
Лоренцо склонился над ней:
– Вам плохо, моя госпожа? Вы так побледнели! – Он взял Ванду за руку. – Отдохните, пожалуйста. Мы можем оставаться здесь сколько угодно.
Девушка покачала головой:
– Нет, благодарю вас, я совершенно здорова. – Поняв, что она полувнятно бормочет, Ванда произнесла обычным голосом: – Будьте ко мне снисходительны. Я дала обет ежедневно во время этого путешествия приносить молитву моему небесному покровителю. – И, бросив томный взгляд на Лоренцо: – Если я не исполню его сейчас, боюсь, что позже и вовсе забуду о нем.
– Да-да, конечно. – Лоренцо отошел в сторону и снял темно-фиолетовую шляпу.
Ванда достала коммуникатор, поднесла диск к губам и включила устройство.
– Говорит Ванда, – произнесла она на английском, поскольку темпоральный звучал слишком чужеродно. Она слышала биение сердца отчетливее своих слов. – Думаю, все складывается так, как мы и надеялись. Он и я находимся вдвоем в горной долине, и если он не дает воли рукам, то только потому, что его тактика гораздо тоньше. Зафиксируй мои координаты и дай мне… скажем, пятнадцать минут, чтобы создать непринужденную обстановку. Хорошо?
Она, конечно, понимала, что сейчас Эверард не может ответить, чтобы не вызвать подозрений Лоренцо.
– Связь закончена. – Она выключила рацию, опустила медальон, склонила голову и перекрестилась. – Аминь!
Лоренцо тоже осенил себя крестом.
– Вы молились на вашем родном языке?
Ванда кивнула:
– Диалект моего детства. Мне так гораздо спокойнее. Мой покровитель заботливо хранит меня. – Она засмеялась. – Теперь я чиста перед Небом и даже готова на опрометчивые поступки.
Лоренцо нахмурил брови:
– Остерегайтесь! Это похоже на ересь катаров.
– Я пошутила, мой господин.
Он тут же отбросил религиозность в сторону и засветился улыбкой, как водная гладь под лучами солнца.
– У вас необычный медальон. Внутри какая-нибудь реликвия? Можно посмотреть?
Получив согласие, он взялся за цепочку, скользнув пальцами по груди девушки, и снял медальон через голову. На одной стороне был выгравирован крест, на другой – епископский посох и пороховница.
– Тонкая работа, – пробормотал он. – Достойная владелицы.
Лоренцо повесил цепь с медальоном на ветку дерева.
Вандой овладело беспокойство.
– С вашего позволения, синьор. – Она направилась к дереву.
Он преградил ей дорогу.
– Он ведь не нужен вам прямо сейчас? – промурлыкал Лоренцо. – И вы не по погоде тепло оделись, я вижу капельки пота на вашей белоснежной коже. Позвольте помочь вам…
Он заключил щеки Ванды в ладони, потом пальцы его опустились к ее подбородку и развязали ленты головного убора.
– Вы ослепляете меня золотым сиянием, – выдохнул он и привлек Ванду к себе.
– Мой господин, – задохнувшись, прошептала она, как подобает добропорядочной женщине, – что вы делаете? Не забывайтесь! – Ванда оказывала лишь легкое сопротивление его силе. Тело Лоренцо было мощным и гибким. Его горячее дыхание, колкие усы и борода привели Ванду в смятение. Он знал, как целовать женщину.
– Нет, – слабо запротестовала она, когда его губы коснулись шеи. – Это нехорошо, это смертный грех. Отпустите меня, умоляю!
– Это правильно, это естественно, это судьба – моя и ваша. Валбурга, о Валбурга! Ваша красота вознесла меня к вратам рая. Не свергайте меня в ад с небесных высей!
– Но я, я скоро должна уехать…
– А я буду лелеять воспоминания во время долгого Крестового похода и до тех пор, пока я живу на этой земле. Не отвергайте Купидона здесь, в его обители!
«Как часто он произносил эти слова? Он весьма искушен. Но всерьез ли это? В какой-то степени, наверно. А мне, мне придется держать его на крючке до прибытия Эверарда. Любой ценой продержаться. Я думала, что пятнадцать минут – срок вполне безопасный, а тут, ну просто лесной пожар, ей-богу».
Спустя какое-то время – хотя времени она уже не замечала – Ванда перестала умолять, чтобы Лоренцо отпустил ее, и лишь пыталась удержать его руки от излишней проворности. Это тоже продолжалось недолго. Неожиданно для себя Ванда обнаружила, что лежит на собственной накидке, а Лоренцо поднимает ее юбки выше колен.
«Ну что ж, если так, то ради дела я готова и на большие жертвы», – успела подумать она.
Воздух с треском разорвался.
– Берегись, грешник! – прогремел Эверард. – Ад давно поджидает тебя!
Лоренцо скатился с Ванды и вскочил на ноги. Первой безотчетной мыслью Ванды было: «О черт!» Она села, потому что от волнения и частых ударов сердца не могла сразу подняться с земли.
Эверард, приземлив темпороллер, спустился с аппарата и встал, возвышаясь над ними. Белые одежды скрывали его крепкую фигуру. Огромные крылья переливались радугой за его плечами. Вокруг головы сиял нимб. Лицо его, правда, выглядело для ангела слишком уж по-человечески, подумала Ванда, но, может быть, именно это и придавало убедительности иллюзии, созданной с помощью фотонного генератора Патруля.
В правой руке Эверард держал распятие внушительных размеров. Внутри его, знала Ванда, был вмонтирован парализатор. Он говорил, что оружие может и не понадобиться. Должен сработать розыгрыш. Эверард и Кит Денисон проделали подобный трюк в Древнем Иране и благодаря ему исправили нарушение в истории локального характера.
– Лоренцо де Конти, велики твои грехи на земле! – произнес Эверард. – Как ты посмел посягнуть на честь твоей гостьи накануне женитьбы на непорочной и праведной девице? Знай, своим поступком ты осквернил не только собственное ничтожное существо!
Рыцарь в ужасе отшатнулся.
– Я не хотел ничего дурного! – закричал он. – Женщина ввела меня в искушение!
Ванда решила, что разочарование – это не самая подходящая сейчас реакция.
Лоренцо заставил себя посмотреть в лицо Эверарда. Он никогда прежде не видел его, хотя агент Патруля прекрасно знал итальянца с той поры, когда прервалась линия времени. Лоренцо сжал кулаки, расправил плечи и судорожно втянул в себя воздух.
– Нет! – сказал он. – Я солгал. Она ни в чем не виновата. Я увлек ее сюда с греховной целью. Пусть наказание падет на меня одного.
Слезы затуманили глаза Ванды.
«Я вдвойне рада, что мы оставляем его в живых», – подумала она.
– Достойные слова, – с бесстрастным видом провозгласил Эверард. – Их припомнят в Судный день.
Лоренцо облизнул губы.
– Но почему наказание настигло нас, вернее, меня? – проворчал он. – Подобное происходит тысячи раз каждый день по всему миру. Почему Небеса столь озабочены мною? Она… уж не святая ли она?
– Это определит Бог, – ответил Эверард. – Ты, Лоренцо, совершил серьезный грех, потому что Всевышний предназначал тебя для великих деяний. Святой землей овладевают язычники, над ней нависла угроза утраты ее для христиан, потому что те, кто по воле Божьей владел ею, забыли о праведности до такой степени, что своим присутствием оскорбляют святыни. Как может грешник искупить их вину?
Рыцарь пошатнулся:
– Я должен…
– Тебя призывают в Крестовый поход. Ты мог повременить, готовя душу в мире семейной жизни, пока германский король не выступит в поход. Теперь на тебя налагается епитимья – ты отрекаешься от женитьбы и немедленно отправляешься в войско короля.
– О нет…
«Ужасный скандал, особенно если он осмелится раскрыть причину только своему духовнику. Бедная отверженная Илария. Несчастный старик-отец. Как бы мне хотелось сделать все иначе», – думала Ванда.
Она предлагала Эверарду перенести Лоренцо в прошлое, чтобы он с самого начала отказался от предложенной партии. Эверард тогда возразил:
– Неужели ты до сих пор не осознала, сколь неустойчиво равновесие событий? Ты уговорила меня на авантюру, которая едва укладывается у меня в сознании.
Сейчас, обращаясь к Лоренцо, он произнес:
– Ты получил приказ, солдат! Подчинись и благодари Бога за Его милость!
Лоренцо продолжал неподвижно стоять на месте. Холодок пробежал по телу Ванды. Да, он – порождение своей эпохи, но он умен, крепок и отнюдь не наивен, когда дело касается отношений между людьми.
– На колени! – твердо произнесла она и сама приняла молитвенную позу, сложив перед собой руки.
– Да-да! – Лоренцо шатко двинулся к силуэту ангела. – Господь указал мне верный путь. Спаситель укрепил мою волю и вложил силу в руку, держащую меч.
Он стал на колени перед Эверардом, обнял ноги патрульного и склонил голову на его сияющие одежды.
– Достаточно! – смущенно произнес Эверард. – Ступай и больше не греши!
Лоренцо отпустил Эверарда, воздел руки вверх, словно в молитве, затем неуловимым движением подал левую руку вниз и резко ударил по правой руке Эверарда. Распятие выпало из разжавшихся пальцев. Лоренцо проворно выпрямился и отскочил назад. Его меч со свистом вылетел из ножен. Солнце вспыхнуло на стальном клинке.
– Ты ангел?! – выкрикнул он. – Или демон?
– Какого черта?! – Эверард сделал шаг, чтобы поднять парализатор.
Лоренцо прыжком преградил ему путь.
– Стой там, где стоишь, иначе зарублю! – громко распорядился рыцарь.
– Назови, кто ты истинно есть, и отправляйся восвояси!
Эверард овладел собой.
– Ты отказываешься повиноваться посланнику Небес?
– Нет. Но если ты и в самом деле посланник Небес. Помоги мне Господь, я должен это узнать!
У Ванды голова пошла кругом.
«Он не поверил. Почему? Да, Мэнс рассказывал, что здесь в ходу истории о дьяволах, набросивших личину, чтобы завлечь людей в свои лапы, а некоторые даже принимают облик Иисуса. Если у Лоренцо возникли подозрения…»
– Смотри на меня! – сказал Эверард.
– Я даже ощупал тебя! – отрезал Лоренцо.
«О-хо-хо! – догадалась Ванда. – Ангелам не положено иметь гениталии. Да, мы столкнулись с необычайно проницательным и бесстрашным человеком. Неудивительно, что будущее целиком зависит от него».
Ванда двинулась вперед на четвереньках. Распятие лежало метрах в трех от нее. Если Эверарду удастся удержать внимание Лоренцо, пока она не подползет к оружию, быть может, им удастся закончить операцию.
– Чего ради Сатана станет отправлять тебя в Крестовый поход? – возразил агент Патруля.
– Чтобы убрать меня отсюда. На случай, если Рожер, этот волк, решит украсть у нас не только Сицилию. – Лоренцо воздел очи к небу. – Господи, – взмолился он, – не заблуждаюсь ли я? Даруй мне знамение!
«Вряд ли Мэнс сумеет взмахнуть крыльями», – успела подумать Ванда.
Эверард метнулся к темпороллеру. На нем он сможет держать ситуацию под контролем. Лоренцо с криком бросился на него и взмахнул мечом. Эверард едва увернулся. Кровь проступила сквозь порванную одежду, толчками выливаясь из глубокой раны на правом плече и стекая на грудь.
– Вот оно, мое знамение! – завопил Лоренцо. – Ты не демон и не ангел! Умри, колдун!
Он сбросил Эверарда с темпороллера, не дав ему и секунды, чтобы воспользоваться коммуникатором. Ванда подползла к распятию. Схватив его, она вскочила на ноги и тут поняла, что не знает, как пользоваться замаскированным оружием.
– Ты тоже?! – простонал Лоренцо. – Ведьма!
Он двинулся на Ванду. Меч сверкнул над его головой. Неистовая ярость до неузнаваемости исказила лицо Лоренцо.
Эверард бросился в атаку. Правая рука висела плетью, и, чтобы остановить меч, он что было сил ударил Лоренцо сжатой в кулак левой. Удар пришелся сбоку, под челюсть. Треснула кость.
Меч описал дугу и выпал из руки Лоренцо, блеснув, как струя водопада. Рыцарь пошатнулся, обмяк и рухнул на землю.
– Ванда, как ты там? – прохрипел Эверард.
– Нормально. Я не ранена. Что с ним?
Они подошли к Лоренцо. Рыцарь, скрючившись, лежал на земле, недвижимый, с широко открытыми глазами, обращенными к небу. Рот зиял ужасающей впадиной, язык вывалился на выбитую скулу. Голова была неестественно вывернута.
Эверард присел на корточки, осмотрел Лоренцо, выпрямился.
– Мертв, – медленно сказал он. – Перелом шеи. Я не хотел. Но он убил бы тебя.
– И тебя! О Мэнс! – Ванда прижалась головой к его окровавленной груди. Он обнял ее левой рукой.
– Мне нужно вернуться на базу, чтобы меня подлатали, пока я не потерял сознание, – сказал он, немного помолчав.
– Ты можешь… взять его с собой?
– Оживить и вылечить? Нет. Слишком опасно во всех отношениях. Пережитое нами не должно было случиться. Согласись, это настолько невероятно… Но поток времени… словно нес его, стремясь сохранить извращенное будущее. Будем надеяться, что мы наконец-то сокрушили источник всех наших зол.
Эверард нетвердой походкой направился к темпороллеру. Слова его падали отрывисто. Губы стали бледными.
– Если тебе это поможет, Ванда… Я не предупредил тебя, но… в мире Фридриха… отправившись в Крестовый поход, Лоренцо умер от инфекционной болезни. Полагаю, это случилось бы и здесь… Жар, рвота, понос, беспомощность. Достойная ли это смерть для рыцаря? По-моему, нет.
Эверард с помощью Ванды забрался на аппарат. Голос его немного окреп.
– Тебе придется доиграть до конца. Беги к слугам, кричи. Скажи, что на вас напали грабители. Кровь… Он ранил одного-двух воров. Поскольку ты сбежала, разбойники решили, что им тоже лучше скрыться. Люди в Ананьи воздадут должное его памяти. Лоренцо умер как рыцарь, защищая даму.
– М-да.
«А Бартоломео добьется своего и вскоре женится на опечаленной невесте героя».
– Подожди минутку! – Она подобрала с земли меч, подошла к Эверарду и приложила клинок плашмя к его забрызганной кровью одежде. – Кровь бандитов.
Эверард слабо улыбнулся.
– Умница!.. – прошептал он. – Торопись!
– Давай, трогай!
Она поспешно поцеловала его и пошла прочь. Роллер и человек исчезли.
Ванда осталась одна с мечом в руке над трупом Лоренцо.
«Я тоже запятнана кровью», – подумала она отстраненно.
Стиснув зубы, Ванда сделала два надреза на ребрах с левой стороны. Никто не станет пристально обследовать ее раны и задавать вопросы. Криминалистика принадлежит далекому будущему, ее завтрашнему дню, если он существует. В доме де Конти печаль вытеснит мысли, пока гордость не облечет ее в стойкое смирение.
Ванда, склонившись над телом, вложила эфес меча в пальцы Лоренцо и хотела закрыть ему глаза, но передумала.
– Прощай! – прошептала она. – Если Бог есть, надеюсь, Он воздаст тебе.
Поднявшись на ноги, она пошла к поляне, навстречу делам, которые еще ждали завершения.
1990 год от Рождества Христова
Он позвонил ей в родительский дом, где Ванда проводила очередной отпуск. Она не хотела, чтобы Эверард заезжал к ней. У нее уже не осталось сил лгать родным. Встреча состоялась на следующее утро в деловой части города в роскошно-старомодном вестибюле отеля «Святой Франциск». Некоторое время они стояли молча, не разнимая рук и глядя друг на друга.
– Тебе, наверно, хочется уйти отсюда, – наконец вымолвил Эверард.
– Да, – согласилась Ванда. – Не могли бы мы побыть где-нибудь на воздухе?
– Хорошая идея. – Он улыбнулся. – Вижу, ты тепло оделась и захватила жакет. Я тоже.
Его машина стояла в гараже на Юнион-сквер. Они почти не разговаривали, пока двигались в плотном потоке автомобилей и пересекали мост Золотые Ворота.
– Ты совсем поправился? – решилась спросить Ванда.
– Да-да, – заверил он. – Давно уже. Несколько недель ушло на всякие организационные дела, прежде чем меня отпустили отдохнуть.
– История вернулась на круги своя? Везде и во всех временах?
– Так мне сказали, и пока все виденное мною подтверждает нормальное течение событий. – Эверард взглянул на нее, на мгновение отвлекшись от руля. – Ты заметила что-то необычное?
– Нет, ничего. Хотя я и приехала сюда… с неспокойным сердцем, в страхе.
– Полагая, что вдруг, например, твой отец – алкоголик, а сестра вообще не появилась на свет? Тебе не стоило волноваться. Континууму не требуется много времени для восстановления структуры вплоть до мельчайших деталей.
Слова эти, произнесенные по-английски, теряли смысл, но по молчаливому согласию они избегали темпорального языка.
– И первооснова случившегося, всех тех событий, которые мы предотвратили, лежит в прошлом, восемь веков назад.
– Да.
– Не слышу радости в твоем голосе.
– Я… я рада и признательна за то, что ты появился на моей временной линии так скоро.
– Ты ведь сообщила дату приезда. Я решил, что дня два тебе нужно побыть с семьей, отвлечься от служебных забот. Похоже, у тебя это плохо получилось.
– Могли бы мы поговорить позже? – Ванда включила радио. Салон заполнила мелодия Моцарта.
Была середина недели в начале января, промозглого и облачного. Когда они добрались до скоростного шоссе номер один, их машина оказалась почти единственной, мчавшейся на север. В Олеме они купили на ленч бутерброды и пиво. У станции Пойнт-Рейес Эверард свернул к океану. За Инвернессом начинался огромный пляж, в этот сезон безлюдный. Он оставил машину у воды, и они побрели вдоль берега. Ванда взяла Эверарда за руку.
– Что не дает тебе покоя? – спросил он, нарушив молчание.
– Ты сам знаешь, Мэнс, – отозвалась она. – Ведь ты видишь гораздо больше и глубже, чем показываешь.
Ветер унес ее слова, произнесенные тихим голосом. Он пронзительно выл и гудел над недовольным ропотом прибоя, студил лица холодными брызгами, присыпал губы солью, развевал волосы. Чайки кружили высоко в небе, роняя перышки. Прилив только начал накатывать на берег, и они шли по твердому и темному от воды песку. Изредка под ногами хрустели ракушки или лопались пузырчатые бурые водоросли. Справа, впереди и позади них, на сколько хватало глаз, тянулись дюны. Слева из бескрайней дали накатывали гривы волн. Вдали от берега виднелся одинокий корабль. Весь мир окрасился в белый и серебристо-серый цвет.
– Нет, я просто старый бесчувственный чурбан, – сказал Эверард. – А чувства – это твой удел. – Немного помолчав, он спросил: – Тебя беспокоит Лоренцо? Первая насильственная смерть; может, вообще первая смерть человека, которую ты видела своими глазами?
Она кивнула. Тяжесть в душе не уходила.
– Я так и думал, – продолжил он. – Это всегда страшно. И особенно отвратительно, когда дело касается насилия, заполняющего экраны в наши дни. Люди упиваются этими зрелищами, подобно римлянам на боях гладиаторов. Но зрители забывают реальный смысл. Быть может, продюсеры слишком глупы или у них совсем нет воображения. Похоже, они просто не осознают, что такое смерть. Ведь каждый раз это жизнь, интеллект, целый мир ощущений, уничтоженные навсегда и безвозвратно.
Ванда содрогнулась.
– Тем не менее, – продолжал Эверард, – мне приходилось убивать раньше и, видимо, придется и впредь. Боже, как бы я хотел, чтобы все происходило иначе, но события развиваются по-своему, и порой я просто не могу позволить себе отвлеченные размышления. Как и ты. Уверен, ты привязалась к Лоренцо. Я тоже. Мы хотели пощадить его, верили, что сумеем. Но события вышли из-под контроля. И нашей первой задачей было выполнить долг перед теми, кого мы по-настоящему любим. Да, тебе пришлось пережить ужасные события, но ты вела себя с честью, и ты достаточно сильна духом, чтобы оставить теперь тот день позади.
Она уставилась в бесконечное пустынное пространство, уходящее к горизонту.
– Я знаю, – ответила она. – Я стараюсь забыть.
– Но?..
– Но мы не просто убили человека – или стали причиной его гибели, или оказались причастны к его смерти. Сколько сотен миллиардов жизней мы уничтожили?
– А сколько вернули к жизни? Ванда, те миры, которые мы видели, никогда не существовали. Мы и кое-кто еще из Патруля храним воспоминания о них, у кого-то остались шрамы на память, кто-то потерял там жизнь. Но как бы там ни было, того, что мы помним, никогда не существовало. Мы не уничтожили те варианты будущего. Это неверная фраза. Мы всего лишь предотвратили их появление.
Ванда крепче сжала руку Эверарда.
– Вот это-то меня и страшит, – тихо произнесла она. – Поначалу это была теория, которую преподают в Академии среди прочих предметов – как правило, более понятных. Но теперь я почувствовала все это на себе. Если все случайно и беспричинно, если не существует твердой реальности и есть только математический театр теней, где все меняется, меняется, меняется до бесконечности, сметая нас самих, словно сны…
Ветер бил в лицо. Ванда умолкла, глотнула воздуха и, наклонив голову, двинулась дальше.
Эверард прикусил губу.
– Это нелегко, – согласился он. – Тебе придется смириться с тем, что знаем мы мало и мало в чем можно быть уверенным.
Они вдруг остановились. Откуда взялся этот незнакомец? Они должны были сразу заметить его, он тоже брел вдоль берега медленным шагом со скрещенными на груди руками, глядя то на море, то на крохотные следы жизни, выброшенные на песок.
– Добрый день, – произнес незнакомец.
Приветствие прозвучало мягко и мелодично, в английском сквозил акцент, происхождение которого они не могли определить. Приглядевшись к незнакомцу, они даже усомнились, мужчина ли перед ними. Одежда, напоминающая облачение христианского монаха, но блекло-желтого цвета, как у буддистов, скрывала фигуру средних размеров. Лицо не то чтобы невыразительное, нет – четкие линии, полные губы, легкая печать времени, – но оно могло принадлежать и мужчине, и женщине, так же как и голос. Определить расу тоже было невозможно. Он – если это существо мужского пола, – казалось, гармонично соединил в себе черты сразу всех рас.
Эверард глубоко вздохнул и отпустил руку Ванды. Пальцы его на мгновение сжались в кулаки. Он словно подтянулся и ответил ровным голосом:
– Добрый день.
Но может быть, неизвестный обращался к Ванде, а не к нему?
– Простите великодушно. – Какой мягкой была улыбка! – Я невольно услышал ваш разговор. Позвольте поделиться некоторыми мыслями.
– Вы из Патруля… – прошептала Ванда. – Иначе вы бы не услышали и не поняли смысла наших слов.
Незнакомец едва заметно пожал плечами и спокойно произнес:
– В эти времена, как и во многие другие, нравственный релятивизм – это грех, терзающий людей доброй воли. Они должны осознать, что… пользуясь примерами сегодняшнего дня… что смерти, увечья и разрушения, вызванные Второй мировой войной, – это зло. Как и новые тирании, посеянные ею. Однако разгром Гитлера и его союзников был необходим. Поскольку люди таковы, каковы они есть, в мире всегда больше зла, нежели добра, больше печали, нежели радости, а потому тем более важно защищать и лелеять все, что придает ценность нашей жизни.
Некоторые эволюции в сопоставлении лучше других. Это непреложный факт, как и тот, что одни звезды светят ярче других. Вы видели западную цивилизацию, в которой церковь поглотила государство, и другую, где государство подменило собой церковь. Спасенное вами – это тот плодотворный баланс сил церкви и государства, из которого, вопреки раздорам, просчетам, коррупции, цинизму и трагедиям, впервые произросло настоящее понимание Вселенной и родились первые прочные идеалы свободы. За содеянное вами не чувствуйте ни гордости, ни вины. Будьте просто счастливы.
Ветер завывал, океан с грохотом подступал ближе.
Ванда никогда не видела Эверарда настолько потрясенным. И ей показалось, что он выбрал очень верное слово.
– Учитель… То, что мы пережили… это действительно случайность, дефект в потоке времени, который мы, именно мы должны были устранить?
– Да. Комозино точно объяснила вам положение вещей – в той степени, в какой вы и она могли его постичь. – И – обращаясь в основном к Ванде: – Подумайте, если угодно, о дифракции, волнах, усиливающихся здесь и гасящих друг друга там, чтобы образовать круги. Это непрерывный процесс, но для человека он обычно незаметен. Когда случилось так, что усиление сошлось на Лоренцо де Конти, его жизнь приобрела характер рока. Однако пусть вас не гнетет и не будоражит то, что ваша воля одолела саму судьбу, рок.
Ванда, дитя конца двадцатого века, взмолилась, не понимая еще, кто стоит перед нею:
– Но скажите же, учитель… это и есть самое главное?
В ответ – мягкая улыбка, за которой… то ли блеск стали, то ли отсвет молнии.
– Да. Реальность всегда предрасположена к хаосу, а Патруль – тот стабилизирующий элемент, который удерживает время в определенном русле. Может быть, это не самое лучшее русло, но мы не боги, чтобы навязывать нечто иное, зная, что в конце концов оно все-таки приведет нас в будущее, недоступное нашему воображению сейчас. Однако события, если их пустить на самотек, неизбежно станут развиваться в худшем направлении. Вселенная только со спонтанными изменениями сама по себе не имеет ни смысла, ни цели, и в конечном счете ее ждет саморазрушение. В такой Вселенной нет места свободе.
И не для того ли Вселенная создала разум, чтобы защитить себя и придать смысл своему существованию?.. Впрочем, ответа на этот вопрос нет.
Но пусть вас это не беспокоит. Реальность существует. И вы среди тех, кто ее охраняет.
Рука поднялась вверх.
– Благословляю вас!
Эверард и Ванда остались на берегу одни. Не осознавая, кто у кого ищет защиты, они обнялись и долго стояли на соленом ветру, согревая друг друга своим теплом. Наконец она спросила:
– Это он?
– Да, конечно, – ответил Эверард. – Данеллианин. Я только раз видел одного из них, да и то всего минуту. Тебя удостоили большой чести. Помни об этом.
– Запомню. У меня снова есть моя жизнь и то, ради чего стоит жить.
Они разомкнули руки и снова застыли в молчании на берегу океана. Затем Ванда, встряхнув головой, громко рассмеялась и задорно крикнула:
– Эй, ну-ка хватит размышлять о судьбах Вселенной! Мы ведь просто люди. Так что давай наслаждаться жизнью!
Его радость, чуть настороженная, слилась с ее восторгом.
– Да, ты права. Я проголодался как медведь. – И сразу же застенчиво: – А что ты собираешься делать после обеда?
Совершенно спокойно она ответила:
– Позвонить домой и сказать, что уезжаю на несколько дней. Купить зубные щетки и все необходимое. Этот берег чудесен в любую пору, Мэнс. Вот увидишь!