Глава седьмая
Симфония Фа Минор цветовой тональности 4,750 МЮ

Пластины прозрачной пластмассы служили стенами широкой веранды, обращенной на юг, к морю. Бледный матовый свет с потолка не спорил с яркой луной, а дополнял ее, смягчая грубую черноту теней. На веранде собрался почти весь состав морской экспедиции. Только самые юные ее работники затеяли игру в залитом луной море. Пришел со своей прекрасной моделью художник Карт Сан. Начальник экспедиции Фрит Дон, встряхивая длинными золотистыми волосами, рассказал об исследовании найденного Миико коня. Определение материала статуи для выяснения подъемного веса привело к неожиданным результатам. Под поверхностным слоем какого-то сплава оказалось чистое золото. Если конь был литым, то вес изваяния, даже с вычетом вытесненной им воды, достигал четырехсот тонн. Для подъема такого чудовища вызывались большие суда с особыми приспособлениями.

На вопросы, как объяснить нелепейшее употребление ценного металла, один из старших сотрудников экспедиции вспомнил встреченную в исторических архивах легенду об исчезновении золотого запаса целой страны: тогда золото служило эквивалентом стоимости труда. Преступные правители, виновные в тирании и разорении народа, перед тем как исчезнуть, убежав в другую страну – тогда были препятствия к сообщению разных народов между собою, называвшиеся границами, – собрали весь запас золота и отлили из него статую, которую поставили на самой людной площади главного города государства. Никто не смог найти золото. Историк высказал догадку, что никто тогда не догадался, какой металл скрывается под слоем недорогого сплава.

Рассказ вызвал оживление. Находка колоссального количества золота была великолепным подарком человечеству. Хотя тяжелый желтый металл давно уже не служил символом ценностей, он оставался очень нужным для электрических приборов, медицинских препаратов и особенно для изготовления анамезона.

В углу с наружной стороны веранды собрались в тесный кружок Веда Конг, Дар Ветер, художник, Чара Нанди и Эвда Наль. Рядом застенчиво уселся Рен Боз. Не было только Мвена Маса.

– Вы были правы, утверждая, что художник – вернее, искусство вообще – всегда и неизбежно отстает от стремительного роста знаний и техники, – говорил Дар Ветер.

– Вы меня не поняли, – возражал Карт Сан. – Искусство уже исправило свои ошибки и поняло свой долг перед человечеством. Оно перестало создавать угнетающие монументальные формы, изображать блеск и величие, реально не существующие, ибо это внешнее. Развивать эмоциональную сторону человека стало важнейшим долгом искусства. Только оно владеет силой настройки человеческой психики, ее подготовки к восприятию самых сложных впечатлений. Кто не знает волшебной легкости понимания, дающейся предварительной настройкой – музыкой, красками, формой?.. И как замыкается человеческая душа, если ломиться в нее грубо и принудительно. Вам, историкам, лучше, чем кому другому, известно, сколько бед вытерпело человечество в борьбе за развитие и воспитание эмоциональной стороны психики.

– В далеком прошлом было время, когда искусство стремилось к отвлеченным формам, – заметила Веда Конг.

– Искусство стремилось к абстракции в подражание разуму, получившему явный примат над всем остальным. Но быть выраженным отвлеченно искусство не может, кроме музыки, занимающей особое место и также по-своему вполне конкретной. Это был ложный путь.

– Какой же путь вы считаете настоящим?

– Искусство, по-моему, – отражение борьбы и тревог мира в чувствах людей, иногда иллюстрация жизни, но под контролем общей целесообразности. Эта целесообразность и есть красота, без которой я не вижу счастья и смысла жизни. Иначе искусство легко вырождается в прихотливые выдумки, особенно при недостаточном знании жизни и истории…

– Мне всегда хотелось, чтобы путь искусства был в преодолении и изменении мира, а не только его ощущением, – вставил Дар Ветер.

– Согласен! – воскликнул Карт Сан. – Но с той оговоркой, что не только внешнего мира, но и, главное, внутреннего мира эмоций человека. Его воспитания… с пониманием всех противоречий.

Эвда Наль положила на руку Дар Ветра свою, крепкую и теплую.

– От какой мечты вы отказались сегодня?

– От очень большой…

– Каждый из нас, кто смотрел, – продолжал свою речь художник, – произведения массового искусства древности – кинофильмы, записи театральных постановок, выставок живописи, – тот знает, какими чудесно отточенными, изящными, очищенными от всего лишнего кажутся наши современные зрелища, танцы, картины… Я уже не говорю об эпохах упадка.

– Он умен, но многословен, – шепнула Веда Конг.

– Художнику трудно выражать словами или формулами те сложнейшие явления, которые он видит и отбирает из окружающего, – вступилась Чара Нанди, и Эвда Наль одобрительно кивнула.

– А мне хочется, – продолжал Карт Сан, – идти так: собрать и соединить чистые зерна прекрасной подлинности чувств, форм, красок, разбросанных в отдельных людях, в одном образе. Восстановить древние образы в высшем выражении красоты каждой из рас давнего прошлого, смешение которых образовало современное человечество. Так, «Дочь Гондваны» – единение с природой, подсознательное знание связи вещей и явлений, насквозь еще пронизанный инстинктами комплекс чувств, ощущений.

«Дочь Тетиса» – Средиземного моря – сильно развитые чувства, бесстрашно широкие и бесконечно разнообразные, – тут уже другая ступень слияния с природой – через эмоции, а не через инстинкты. Сила Эроса, открыто и чисто подчиненная возвышению человека. Древние культуры Средиземноморья – критяне, этруски, эллины, протоиндийцы, в их среде возник образ человека, который мог создать эту эмоциональную культуру. Как повезло мне найти Чару: случайно в ней соединились черты античных греко-критян и более поздних народов Центральной Индии.

Веда улыбнулась правоте своей догадки, а Дар Ветер прошептал ей, что трудно было бы найти лучшую модель.

– Если мне удастся «Дочь Средиземного моря», то неизбежно выполнение третьей части замысла – золотоволосая или светло-русая северная женщина со спокойными и прозрачными глазами, высокая, чуть медлительная, пристально вглядывающаяся в мир, похожая на древних женщин русского, скандинавского или английского народов. Только после этого я смогу приступить к синтезу – созданию образа современной женщины, в котором соединю лучшее от всех трех этих пращуров.

– Почему только «дочери», а не «сыновья»? – улыбнулась Веда.

– Надо ли пояснять, что прекрасное всегда более законченно в женщине и отточено сильнее по законам физиологии… – нахмурился художник.

– Когда будете писать свою третью картину, приглядитесь к Веде Конг, – начала Эвда Наль. – Вряд ли…

Художник быстро встал.

– Вы думаете, я не вижу! Но борюсь с собой, чтобы в меня не вошел этот образ сейчас, когда я полон другим. Но Веда…

– Мечтает о музыке, – слегка покраснела та. – Жаль, что здесь солнечный рояль, немой ночью!

– Системы, работающей на полупроводниках от солнечного света? – спросил Рен Боз, перегибаясь через ручку кресла. – Тогда я мог бы переключить его на токи от приемника.

– Долго это? – обрадовалась Веда.

– Час придется поработать.

– Не надо. Через час начнется передача новостей по мировой сети. Мы увлеклись работой, и два вечера никто не включал приемника.

– Тогда спойте, Веда, – попросил Дар Ветер. – У Карта Сана есть вечный инструмент со струнами времен Темных веков феодального общества.

– Гитара, – подсказала Чара Нанди.

– Кто будет играть?.. Попробую – может быть, справлюсь сама.

– Я играю! – Чара вызвалась сбегать за гитарой в студию.

– Побежим вместе, – предложил Фрит Дон.

Чара задорно взметнула черную массу своих волос. Шерлис повернул рычаг и сдвинул боковую стену веранды, открыв вид вдоль берега на восточный угол залива. Фрит Дон понесся огромными прыжками. Чара бежала, откинув назад голову. Девушка сперва отстала, но к студии оба подбежали одновременно, нырнули в черный, неосвещенный вход и через секунду снова неслись вдоль моря под луной, упрямые и быстроногие. Фрит Дон первым достиг веранды, но Чара прыгнула через открытую боковую створку и оказалась внутри комнаты.

Веда восхищенно всплеснула руками.

– Ведь Фрит Дон – победитель весенних десятиборий!

– А Чара Нанди окончила высшую школу танцев: обе ступени – древних и современных, – в тон Веде отозвался Карт Сан.

– Мы с Ведой учились тоже, но только в низшей, – вздохнула Эвда Наль.

– Низшую теперь проходят все, – поддразнил художник.

Чара медленно перебирала струны гитары, подняв свой маленький твердый подбородок. Высокий голос молодой женщины зазвенел тоской и призывом. Она пела новую, только что пришедшую из южной зоны песню о несбывшейся мечте. В мелодию вступил низкий голос Веды и стал тем лучом стремления, вокруг которого вилось и замирало пение Чары. Дуэт получился великолепным – так противоположны были обе певицы и так они дополняли друг друга. Дар Ветер переводил взгляд с одной на другую и не мог решить, кому больше идет пение – Веде, стоявшей, облокотясь на пульт приемника, опустив голову под тяжестью светлых кос, серебрившихся в свете луны, или Чаре, склонившейся вперед, с гитарой на круглых голых коленях, с лицом, таким темным от загара, что на нем резко белели зубы и чистые синеватые белки глаз.

Песня умолкла. Чара нерешительно перебирала струны. И Дар Ветер стиснул зубы. Это была та самая песня, когда-то отдалившая его от Веды, – теперь мучительная и для нее.

Раскаты струн следовали порывами, аккорд догонял другой и бессильно замирал, не достигнув слияния. Мелодия шла отрывисто, точно всплески волн падали на берег, разливались на миг по отмелям и скатывались один за другим в черное бездонное море. Чара ничего не знала – ее звонкий голос оживил слова о любви, летящей в ледяных безднах пространства, от звезды к звезде, пытаясь найти, понять, ощутить, где он… Тот, ушедший в космос на подвиг искания, он уже не вернется – пусть! Но хоть на единственный миг узнать, что с ним, помочь мольбой, ласковой мыслью, приветом! Веда молчала. Чара, почувствовав неладное, оборвала песнь, вскочила, бросила гитару художнику и подошла к неподвижно стоявшей светловолосой женщине, виновато склонив голову.

Веда улыбнулась.

– Станцуйте мне, Чара!

Та покорно кивнула, соглашаясь, но тут вмешался Фрит Дон:

– С танцами подождем – сейчас передача!

На крыше дома выдвинулась телескопическая труба, высоко поднявшая две перекрещенные металлические плоскости с восемью полушариями на венчавшем сооружение металлическом круге. Комнату наполнили могучие звуки.

Передача началась с показа одного из новых спиральных городов северного жилого пояса. Среди градостроителей господствовали два направления архитектуры: город пирамидальный и спирально-винтовой. Они строились в особо удобных для жизни местах, где сосредоточивалось обслуживание автоматических заводов, пояса которых, чередуясь с кольцами рощ и лугов, окружали город, обязательно выходивший на море или большое озеро.

Города строились на возвышенностях, потому что здания шли уступами, так, что не было ни одного, фасад которого не был бы открыт полностью солнцу, ветрам, небу и звездам. С внутренней стороны зданий находились помещения машин, складов, распределителей, мастерских и кухонь, иногда уходившие глубоко в землю. Сторонники пирамидальных городов считали преимуществом их сравнительно небольшую высоту при значительной вместимости, в то время как строители спиральных поднимали свои творения на высоту более километра. Перед участниками морской экспедиции предстала крутая спираль, светившаяся на солнце миллионами опалесцировавших стен из пластмассы, фарфоровыми ребрами каркасов из плавленого камня, креплениями из полированного металла. Каждый ее виток постепенно поднимался от периферии к центру. Массивы зданий разделялись глубокими вертикальными нишами. На головокружительной высоте висели легкие мосты, балконы и выступы садов. Искрящиеся вертикальные полосы контрфорсами уширялись к основанию, обнимая между тысячами аркад громадные лестницы. Они вели к ступенчатым паркам, лучами расходящимся к первому поясу густых рощ. Улицы тоже изгибались по спирали – висячие по периметру города или внутренние, под хрустальными перекрытиями. На них не было никаких экипажей – непрерывные цепи транспортеров скрывались в продольных нишах.

Люди, оживленные, смеющиеся, серьезные, быстро шли по улицам или прогуливались под аркадами, уединялись в тысячах укромных мест: среди колоннад, на переходах лестниц, в висячих садах на крышах уступов…

Зрелище могучего города продолжалось недолго: началась речевая передача.

– Продолжается обсуждение проекта, внесенного Академией Направленных Излучений, – заговорил появившийся на экране человек, – о замене линейного алфавита электронной записью. Проект не встречает всеобщей поддержки. Главное противоречие – сложность аппаратов чтения. Книга перестанет быть другом, повсюду сопутствующим человеку. Несмотря на всю внешнюю выгодность, проект будет отклонен.

– Долго обсуждали! – заметил Рен Боз.

– Крупное противоречие, – откликнулся Дар Ветер. – С одной стороны – заманчивая простота записи, с другой – трудность чтения.

Человек на экране продолжал:

– Подтверждается вчерашнее сообщение – тридцать седьмая звездная заговорила. Они возвращаются…

Дар Ветер замер, ошеломленный силой противоречивых чувств. Боковым зрением он увидел медленно встававшую Веду Конг со все шире раскрывающимися глазами. Обострившийся слух Дар Ветра уловил ее прерывистое дыхание.

– …со стороны квадрата четыреста один, и корабль только что вышел из минус-поля в одной сотой парсека от орбиты Нептуна. Задержка экспедиции произошла вследствие встречи с черным солнцем. Потерь людей нет! Скорость корабля, – закончил диктор, – около пяти шестых абсолютной единицы. Экспедиция ожидается на станции Тритон через одиннадцать дней. Ждите сообщения о замечательных открытиях!

Передача продолжалась. Следовали другие новости, но их уже никто не слушал. Все окружили Веду, поздравляли.

Она улыбалась с горящими щеками и тревогой, спрятанной в глубине глаз. Приблизился и Дар Ветер. Веда почувствовала твердое пожатие его руки, ставшей нужной и близкой, встретила прямой взгляд. Давно он не смотрел так. Она знала грустную удаль, сквозившую в его прежнем отношении к ней. И знала, что сейчас он читает в ее лице не только радость…

Дар Ветер тихо опустил ее руку, улыбнулся по-своему, неповторимо ясно, – и отошел. Товарищи из экспедиции оживленно обсуждали сообщение, Веда осталась в кольце людей, искоса наблюдая за Дар Ветром. Она видела, как к нему подошла Эвда Наль, спустя минуту присоединился Рен Боз.

– Надо найти Мвена Маса, он еще ничего не знает! – как бы спохватившись, воскликнул Дар Ветер. – Пойдем со мной, Эвда. И вы, Рен?

– И я, – подошла Чара Нанди. – Можно?

Они вышли к тихому плеску волн. Дар Ветер остановился, подставляя лицо прохладному дуновению, и глубоко вздохнул. Повернувшись, он встретил взгляд Эвды Наль.

– Я уеду, не возвращаясь в дом, – ответил он на безмолвный вопрос.

Эвда взяла его под руку. Некоторое время все шли в молчании.

– Я думала, надо ли так? – прошептала Эвда. – Наверное, надо, и вы правы. Если бы Веда…

Эвда умолкла, но Дар Ветер понимающе сжал ее ладонь и приложил к своей щеке. Рен Боз шел за ними по пятам, осторожно отодвигаясь от Чары, а та, скрывая насмешку, искоса поглядывая огромными глазами, широко шагала рядом. Эвда едва слышно рассмеялась и вдруг подала физику свободную руку. Рен Боз схватил ее хищным движением, показавшимся комичным у этого застенчивого человека.

– Где же искать вашего друга? – Чара остановилась у самой воды.

Дар Ветер всмотрелся и в ярком свете луны увидел отчетливые отпечатки ног на полосе мокрого песка. Следы шли через совершенно одинаковые промежутки, с симметрично развернутыми носками с такой геометрической правильностью, что казались отпечатанными машиной.

– Он шел туда. – Дар Ветер показал в сторону больших камней.

– Да, это его следы, – подтвердила Эвда.

– Почему вы так уверены? – усомнилась Чара.

– Посмотрите на правильность шагов – так ходили первобытные охотники или те, кто унаследовал их черты. А мне кажется, что Мвен, несмотря на свою ученость, ближе любого из нас к природе… Не знаю, как вы, Чара? – Эвда обернулась к задумавшейся девушке.

– Я? О нет! – И, показывая вперед, она воскликнула: – Вот он!

На ближайшем камне появилась громадная фигура африканца, блестевшая под луной, как полированный черный мрамор. Мвен Мас энергично потрясал руками, точно угрожая кому-то. Грозные мышцы могучего тела вздувались и перекатывались буграми под блестящей кожей.

– Он как дух ночи из детских сказок! – взволнованно шепнула Чара.

Мвен Мас заметил приближающихся, спрыгнул со скалы и появился одетый. В немногих словах Дар Ветер рассказал о случившемся, и Мвен Мас выразил желание немедленно повидать Веду Конг.

– Идите туда с Чарой, – сказала Эвда, – а мы тут побудем немного…

Дар Ветер сделал прощальный жест, и на лице африканца отразилось понимание. Какой-то полудетский порыв заставил его прошептать давно забытые слова прощания. Дар Ветер был тронут и в задумчивости пошел прочь, сопровождаемый молчаливой Эвдой. Рен Боз в замешательстве потоптался на месте и повернул следом за Мвеном Масом и Чарой Нанди.

Дар Ветер и Эвда дошли до мыса, отгораживающего залив от открытого моря. Огоньки, окаймлявшие огромные диски плотов морской экспедиции, стали отчетливо видны.

Дар Ветер столкнул прозрачную лодку с песка и стал у воды перед Эвдой, еще более массивный и могучий, чем Мвен Мас. Эвда поднялась на носки и поцеловала уходящего друга.

– Ветер, я буду с Ведой, – ответила она на его мысли. – Мы вернемся вместе в нашу зону и там дождемся прибытия. Дайте знать, когда устроитесь, – я всегда буду счастлива помочь вам…

Эвда долго провожала глазами лодку на серебряной воде…

Дар Ветер подплыл ко второму плоту, где еще работали механики, спеша закончить установку аккумуляторов. По просьбе Дар Ветра они зажгли три зеленых огня треугольником.

Через полтора часа первый же пролетавший спиролет повис над плотом. Дар Ветер сел в опущенный подъемник, на секунду показался под освещенным днищем корабля и скрылся в люке. К утру он входил в свое постоянное жилище, неподалеку от обсерватории Совета, которое не успел еще переменить. Дар Ветер открыл продувочные краны в обеих своих комнатах. Спустя несколько минут вся накопившаяся пыль исчезла. Дар Ветер выдвинул из стены постель и, настроив комнату на запах и плеск моря, к которому он привык за последнее время, крепко заснул.

Он проснулся с ощущением утраченной прелести мира. Веда далеко и будет далеко теперь, пока… Но ведь он должен ей помочь, а не запутывать положение! Крутящийся столб наэлектризованной прохладной воды обрушился на него в ванной. Дар Ветер стоял под ним так долго, что озяб. Освеженный, он подошел к аппарату ТВФ, раскрыл его зеркальные дверцы и вызвал ближайшую станцию распределения работ. На экране возникло молодое лицо. Юноша узнал Дар Ветра и приветствовал его с едва уловимым оттенком почтения, что считалось признаком тонкой вежливости.

– Мне хотелось бы получить трудную и продолжительную работу, – начал Дар Ветер, – связанную с физическим трудом: например, антарктические рудники.

– Там все занято, – в тоне говорившего сквозило огорчение, – занято и на месторождениях Венеры, Марса, даже Меркурия. Вы знаете, что туда, где труднее, охотнее стремится молодежь.

– Да, но я уже не могу себя причислить к этой хорошей категории… Но что есть сейчас? Мне нужно немедленно.

– Есть на разработку алмазов в Средней Сибири, – медленно начал тот, глядя на невидимую Дар Ветру таблицу, – если вы стремитесь на горные работы. Кроме этого, есть места на океанских плотах – заводах пищи, на солнечную насосную станцию в Тибет, – но это уже легкое. Другие места – тоже ничего особенно трудного.

Дар Ветер поблагодарил информатора и попросил дать время додумать, а пока не отдавать алмазных разработок.

Он выключил станцию распределения и соединился с Домом Сибири – обширным центром географической информации по этой стране. Его ТВФ включили в памятную машину новейших записей, и перед Дар Ветром медленно поплыли обширные леса. Заболоченная и разреженная лиственничная тайга на вечномерзлой почве, когда-то распространенная здесь, исчезла, уступив место величественным лесным великанам – сибирским кедрам и американским секвойям, некогда почти вымершим. Исполинские красные стволы поднимались великолепной оградой вокруг холмов, накрытых бетонными шапками. Стальные трубы десятиметрового диаметра выползали из-под них и перегибались через водоразделы ближайшим рекам, вбирая их целиком в разверстые пасти воронок. Глухо гудели чудовищные насосы. Сотни тысяч кубометров воды устремлялись в ими же промытые глубины алмазоносных вулканических труб, с ревом крутились, размывая породу, и вновь изливались наружу, оставляя в решетках промывочных камер десятки тонн алмазов. В длинных, залитых светом помещениях люди сидели за движущимися циферблатами разборочных машин. Блестящие камни потоком мелких зерен сыпались в калиброванные отверстия приемных ящиков. Операторы насосных станций беспрерывно следили за указателями расчетных машин, вычислявших непрерывно меняющееся сопротивление породы, давление и расход воды, углубление забоя и выброс твердых частиц. Дар Ветер подумал, что радостная картина залитых Солнцем лесов сейчас не для его настроения, и выключил Дом Сибири. Мгновенно раздался вызывной сигнал, и на экране возник информатор станции распределения.

– Я хотел уточнить ваши размышления. Только что получено требование – освободилось место в подводных титановых рудниках на западном побережье Южной Америки. Это самое трудное из имеющегося сегодня… Но туда надо прибыть срочно!

Дар Ветер встревожился:

– Я не успею пройти психофизического испытания на ближайшей станции АПТ – Академии Психофизиологии Труда.

– По сумме ежегодных испытаний, обязательных в вашей прежней работе, вам эта проба не требуется.

– Пошлите сообщение и дайте координаты! – немедля отозвался Дар Ветер.

– Западная ветвь Спиральной Дороги, семнадцатое южное ответвление, станция 6Л, точка КМ-40. Посылаю предупреждение.

Серьезное лицо на экране исчезло. Дар Ветер собрал все мелкие вещи, принадлежавшие ему лично, уложил в шкатулку пленки с изображениями и голосами близких и важнейшими записями собственных мыслей. Со стены он снял хроморефлексную репродукцию древней русской картины, со стола – бронзовую статуэтку артистки Белло Галь, похожей на Веду Конг. Все это, с небольшим количеством одежды, поместилось в алюминиевый ящик с кругами выпуклых цифр и линейных знаков на крышке. Дар Ветер набрал сообщенные ему координаты, открыл люк в стене и толкнул туда ящик. Он исчез, подхваченный бесконечной лентой. Потом Дар Ветер проверил свои комнаты. Уже много веков на планете отсутствовали какие-либо специальные уборщики помещений. Их функции выполнялись каждым обитателем, что было возможно только при абсолютной аккуратности и дисциплинированности каждого человека, а также при тщательно продуманной системе устройства жилья и общественных зданий с их автоматами очистки и продува.

Окончив осмотр, он повернул рычаг перед дверью вниз, давая сигнал на станцию распределения помещений, что занимавшиеся им комнаты освободились, и вышел. Наружная галерея, застекленная пластинами молочного цвета, нагрелась от Солнца, но на плоской крыше морской ветерок, как всегда, был прохладен. Легкие пешеходные мостики, переброшенные на высоте между решетчатыми зданиями, казалось, парили в воздухе и манили к неторопливой прогулке, но Дар Ветер снова не принадлежал себе. По трубе автоматического спуска он попал в подземную магнитоэлектрическую почту, и маленький вагончик понес его к станции Спиральной Дороги. Дар Ветер не поехал на Север, к Берингову проливу, где пролегала соединительная дуга Западной ветви. Этот путь до Южной Америки, особенно так далеко на юг, как до семнадцатого ответвления, занимал около четырех суток. По широтам жилых зон Севера и Юга шли линии тяжелых грузовых спиролетов, опоясывавшие планету поперек океанов и соединявшие кратчайшим путем ветви Спиральной Дороги. Дар Ветер поехал по Центральной ветви до южной жилой зоны и рассчитывал убедить заведующего авиаперевозками счесть его срочным грузом. Помимо того что путь сокращался до тридцати часов, Дар Ветер мог повидаться с сыном Грома Орма – председателя Совета Звездоплавания; Гром Орм избрал его наставником-ментором своего сына.

Мальчик вырос и с будущего года приступал к свершению двенадцати подвигов Геркулеса, а пока работал в Дозорной службе в болотах Западной Африки.

Кто из юношей не рвется в Дозорную службу – следить за появлением акул в океане, вредоносных насекомых, вампиров и гадов в тропических болотах, болезнетворных микробов в жилых зонах, эпизоотий или лесных пожаров в степной и лесной зонах, выявляя и уничтожая вредную нечисть прошлого Земли, таинственным образом вновь и вновь появлявшуюся из глухих уголков планеты? Борьба с вредоносными формами жизни никогда не прекращалась. На новые средства истребления микроорганизмы, насекомые и грибки отвечали появлением новых, стойких к самым сильным химикалиям форм и штаммов. Только в ЭВМ – Эру Мирового Воссоединения – обучались правильно пользоваться сильными антибиотиками, не порождая опасных последствий.

«Если Дис Кен назначен в болотные дозоры, – думал Дар Ветер, – он уже в юные годы становится серьезным работником».

Сын Грома Орма, как и все дети Эры Кольца, был воспитан в школе на берегу моря в северной зоне. Там же он прошел первые испытания на психологической станции АПТ.

Молодежи всегда поручалась работа с учетом психологических особенностей юности с ее порывами вдаль, повышенным чувством ответственности и эгоцентризмом.

Громадный вагон несся бесшумно и плавно. Дар Ветер поднялся в верхний этаж с прозрачной крышей. Далеко внизу и по сторонам Дороги проносились строения, каналы, леса и горные вершины. Узкий пояс автоматических заводов на границе между земледельческой и лесной зонами ослепительно засверкал на солнце куполами из «лунного» стекла. Суровые формы колоссальных машин смутно виднелись сквозь стены хрустальных зданий.

Мелькнул памятник Жинну Каду, разработавшему способ дешевого изготовления искусственного сахара, и аркада Дороги начала рассекать леса тропической земледельческой зоны. В необозримую даль тянулись полосы и чащи с разными оттенками листвы, коры, разной формой и высотой деревьев. По узким гладким дорогам, разделявшим отдельные массивы, медленно ползли уборочные, опылительные и учетные машины, паутиной блестели бесчисленные провода. Когда-то символом изобилия было золотящееся от спелости хлебное поле. Но уже в ЭМВ – Эру Мирового Воссоединения – поняли экономическую невыгодность однолетних культур, а с перенесением земледелия исключительно в тропическую зону отпало трудоемкое ежегодное выращивание травянистых и кустарниковых растений. Деревья, долголетние, слабее истощающие почву, устойчивые к климатическим невзгодам, стали основными сельскохозяйственными растениями еще за сотни лет до Эры Кольца.

Деревья хлебные, ягодные, ореховые, с тысячами сортов богатых белками плодов, дающие по центнеру питательной массы на корень. Колоссальные массивы плодоносных рощ двумя поясами в сотни миллионов гектаров охватывали планету, настоящий пояс Цереры – мифической богини плодородия. Между ними находилась лесная экваториальная зона – океан тропических влажных лесов, снабжавший планету древесиной – белой, черной, фиолетовой, розовой, золотистой, серой с шелковыми переливами, твердой, как кость, и мягкой, как яблоко, тонущей в воде камнем и легкой, будто пробка. Десятки сортов смол, более дешевых, чем синтетические, и в то же время с драгоценными техническими или лечебными свойствами, добывались здесь.

Вершины лесных гигантов поднимались на уровень полотна Дороги – теперь по обе стороны шелестело зеленое море. В его темных глубинах, посреди уютных полян, скрывались дома на высоких металлических сваях и чудовищные паукообразные машины, которым под силу было превращать эти заросли из восьмидесятиметровых стволов в покорные штабеля бревен и досок.

Слева показались купола знаменитых гор экватора. На одной из них – Кении – находилась установка связи Великого Кольца. Море лесов отошло влево, уступая место каменистому плоскогорью. По сторонам поднялись кубические голубые постройки.

Поезд остановился, и Дар Ветер вышел на широкую площадь, вымощенную зеленым стеклом, – станцию Экватор. Около пешеходного моста, перекинутого над сизыми плоскими кронами атласских кедров, возвышалась пирамида из белого фарфоровидного аплита с реки Луалабы. На ее усеченной верхушке стояло изваяние человека в рабочем комбинезоне Эры Разобщенного Мира. В правой руке он держал молоток, левой высоко поднимал вверх, в бледное экваториальное небо, сверкающий шар с четырьмя отростками передающих антенн. Это был памятник создателям первых искусственных спутников Земли, совершившим этот подвиг труда, изобретательности, отваги. Все тело человека, откинувшегося назад и как бы выталкивающего шар в небо, выражало вдохновенное усилие. Это усилие передавалось ему от фигур людей в странных костюмах, окружавших пьедестал у ног изваяния.

Дар Ветер всегда с волнением всматривался в лица скульптур этого памятника. Он знал, что люди, построившие самые первые искусственные спутники и вышедшие на порог космоса, были русскими, то есть тем самым удивительным народом, от которого вел свою родословную Дар Ветер. Народом, сделавшим первые шаги и в строительстве нового общества, и в завоевании космоса…

И сейчас, как всегда, Дар Ветер направился к памятнику, чтобы еще раз, глядя на образы древних героев, искать в них сходство с современными людьми и отличие от них. Из-под серебряных пушистых ветвей южноафриканских лейкодендронов, окаймлявших слепящую отраженным солнцем пирамиду памятника, показались две стройные фигуры, остановились. Один из юношей стремительно бросился к Дар Ветру. Обхватив рукой массивное плечо, он украдкой осмотрел знакомые ему черты твердого лица: крупный нос, широкий подбородок, неожиданно веселый изгиб губ, не вяжущийся с хмуроватым выражением стальных глаз под сросшимися бровями.

Дар Ветер с одобрением взглянул на сына знаменитого человека, строителя базы на планетной системе Центавра и главы Совета Звездоплавания пятое трехлетие подряд. Грому Орму не могло быть меньше ста тридцати лет, он был втрое старше Дар Ветра.

Дис Кен подозвал товарища – темноволосого юношу.

– Мой лучший друг Тор Ан, сын Зига Зора, композитора. Мы вместе работаем в болотах, – продолжал Дис, – вместе хотим совершить наши подвиги и дальше тоже работать вместе.

– Ты по-прежнему увлекаешься кибернетикой наследственности? – спросил Дар Ветер.

– О да! Тор меня увлек еще больше – он музыкант, как его отец. Он и его подруга… они мечтают работать в области, где музыка облегчает понимание развития живого организма, то есть над изучением симфонии его построения.

– Ты говоришь как-то неопределенно, – нахмурился Дар Ветер.

– Я еще не могу, – смутился Дис. – Может быть, Тор скажет лучше.

Другой юноша покраснел, но выдержал испытующий взгляд.

– Дис хотел сказать о ритмах механизма наследственности, живой организм при развитии из материнской клетки надстраивается аккордами из молекул. Первичная парная спираль развертывается в плане, аналогичном развитию музыкальной симфонии. Иными словами, программа, по которой идет постройка организма из живых клеток, – музыкальна!

– Так?.. – преувеличенно удивился Дар Ветер. – Но тогда и всю эволюцию живой и неживой материи вы сведете к какой-то гигантской симфонии?

– План и ритмика этой симфонии определены основными физическими законами. Надо лишь понять, как построена программа и откуда берется информация этого музыкально-кибернетического механизма, – с непобедимой уверенностью юности подтвердил Тор Ан.

– Это чье же?

– Моего отца, Зига Зора. Он недавно обнародовал космическую тринадцатую симфонию фа минор в цветовой тональности 4,750 мю.

– Обязательно послушаю ее! Я люблю синий цвет… Но ближайшие ваши планы – подвиги Геркулеса. Вы знаете, что вам назначено?

– Только первые шесть.

– Ну конечно, другие шесть назначаются после выполнения первой половины, – вспомнил Дар Ветер.

– Расчистить и сделать удобным для посещения нижний ярус пещеры Кон-и-Гут в Средней Азии, – начал Тор Ан.

– Провести дорогу к озеру Ментал сквозь острый гребень хребта, – подхватил Дис Кен, – возобновить рощу старых хлебных деревьев в Аргентине, выяснить причины появления больших осьминогов в области недавнего поднятия у Тринидада…

– И истребить их!

– Это пять, что же шестое?

Оба юноши слегка замялись.

– У нас обоих определены способности к музыке, – краснея, сказал Дис Кен. – И нам поручено собрать материалы по древним танцам острова Бали, восстановить их – музыкально и хореографически.

– То есть подобрать исполнительниц и создать ансамбль? – рассмеялся Дар Ветер.

– Да, – потупился Тор Ан.

– Интересное поручение! Но это групповое дело, так же как и озерная дорога.

– О, у нас хорошая группа! Только они тоже хотят просить вас быть ментором. Это было бы так хорошо!

Дар Ветер выразил сомнение в своих возможностях относительно шестого дела. Но мальчики, просиявшие и подпрыгивающие от радости, заверили, что «сам» Зиг Зор обещал руководить шестым.

– Через год и четыре месяца я найду себе дело в Средней Азии, – проговорил Дар Ветер, с удовольствием вглядываясь в радостные юные лица.

– Как хорошо, что вы перестали заведовать станциями! – воскликнул Дис Кен. – Я и не думал, что буду работать с таким ментором! – Внезапно юноша покраснел так, что лоб его покрылся мелкими бисеринками пота, а Тор даже отодвинулся от него, преисполнившись укоризны.

Дар Ветер поспешил прийти на помощь сыну Грома Орма в его промахе.

– Много ли у вас времени?

– О нет! Нас отпустили на три часа – мы привезли сюда больного лихорадкой с нашей болотной станции.

– Вот как, лихорадка еще появляется! Я думал…

– Очень редко и только в болотах, – торопливо вставил Дис. – Для того и мы!

– Еще два часа в нашем распоряжении. Пойдемте в город, вам, наверное, хочется посмотреть Дом нового?

– О нет! Мы хотели бы… чтобы вы ответили на наши вопросы – мы подготовились, и это так важно для выбора пути…

Дар Ветер согласился, и все трое направились в одну из прохладных комнат Зала Гостей, овеваемых искусственным морским ветром.

Два часа спустя другой вагон уносил Дар Ветра, утомленно дремавшего на диване. Он проснулся на остановке в городке химиков. Гигантская постройка в виде звезды с десятью стеклянными лучами возвышалась над большим угольным месторождением. Добывавшийся здесь уголь перерабатывался в лекарства, витамины, гормоны, искусственные шелка и меха. Отходы шли на изготовление сахара. В одном из лучей здания из угля добывались редкие металлы – германий и ванадий. Чего только не было в драгоценном черном минерале!

Старый товарищ Дар Ветра, работавший здесь химиком, пришел на станцию. Когда-то были три веселых молодых механика на индонезийской станции плодоуборочных машин в тропическом поясе… Теперь один из них – химик, ведающий большой лабораторией крупного завода, второй так и остался садоводом, создавшим новый способ опыления, а третий – третий он, Дар Ветер, теперь снова возвращающийся к лону Земли, даже еще глубже – в ее недра. Друзья успели повидаться не больше десяти минут, но и такое свидание было гораздо приятнее встреч на экранах ТВФ.

Дальнейший путь оказался недолгим. Заведующий широтной воздушной линией внял убеждениям, проявив общую благожелательность людей эпохи Кольца. Дар Ветер перелетел океан и оказался на Западной ветви Дороги, южнее семнадцатого ответвления, в тупике которого на берегу океана он пересел на глиссер.

Высокие горы подходили к берегу вплотную. На отлогой подошве склонов шли террасы белого камня, задерживавшие насыпанную почву с рядами южных сосен и виддрингтоний, чередовавшие в параллельных аллеях свою бронзовую и голубовато-зеленую хвою. Выше голые скалы зияли темными ущельями, в глубине которых дробились в водяную пыль водопады. На террасах редкой цепью протянулись домики с синевато-серыми крышами, выкрашенные в оранжевый и ослепительно желтый цвет.

Далеко в море выдавалась искусственная мель, заканчивавшаяся обмытой ударами волн башней. Она стояла у кромки материкового склона, круто спадавшего в океан на глубину километра. Под башней вниз шла отвесно огромная шахта в виде толстейшей цементной трубы, противостоявшей давлению глубоководья. На дне труба погружалась в вершину подводной горы, состоявшей из почти чистого рутила – окиси титана. Все процессы переработки руды производились внизу, под водой и горами. На поверхность поднимались лишь крупные слитки чистого титана и муть минеральных отходов, расходившаяся далеко вокруг. Эти желтые мутные волны закачали глиссер перед пристанью с южной стороны башни. Дар Ветер улучил момент и выскочил на мокрую от брызг площадку. Он поднялся на огороженную галерею, где собрались, чтобы встретить нового товарища, несколько человек, свободных от дежурства. Работники этого представлявшегося Дар Ветру таким уединенным рудника не казались хмурыми анахоретами, каких он под влиянием собственного настроения чаял здесь встретить. Его приветствовали веселые лица, немного усталые от суровой работы. Пять мужчин, три женщины – здесь работали и женщины…

Прошло десять дней, и Дар Ветер освоился с новой деятельностью.

Здесь было собственное силовое хозяйство – в глубине старых выработок на материке запрятались установки ядерной энергии типа Э, или, как он назывался в старину, второго типа, не дававшего жестких остаточных излучений, а потому удобного для местных установок.

Сложнейший комплекс машин перемещался в каменном чреве подводной горы, погружаясь в хрупкий красно-бурый минерал. Самой трудной была работа в нижнем этаже агрегата, где происходила автоматизированная выемка и дробление породы. В машину поступали сигналы из находившегося наверху центрального поста, где обобщались наблюдения за ходом режущих и дробящих устройств, меняющейся твердостью и вязкостью ископаемого и сведения стволов мокрого обогащения. В зависимости от меняющегося содержания металла увеличивалась или уменьшалась скорость выемочно-дробильного агрегата. Всю проверочно-наблюдательную деятельность механиков нельзя было передать кибернетическим машинам-роботам из-за ограниченности защищенного от моря места.

Дар Ветер стал механиком по проверке и настройке нижнего агрегата. Потянулись ежедневные дежурства в полутемных, набитых циферблатами камерах, где насос кондиционера едва справлялся с удручающей жарой, усугубленной повышенным давлением из-за неизбежного просачивания сжатого воздуха.

Дар Ветер и его молодой помощник выбирались наверх, долго стояли на балюстраде, вдыхая свежий воздух, потом шли купаться, ели и расходились по своим комнатам в одном из верхних домиков. Дар Ветер пытался возобновить свои занятия новым, кохлеарным разделом математики. Ему казалось, что он забыл свое прежнее общение с космосом. Как все работники титанового рудника, он с удовлетворением провожал очередной плот с аккуратно выложенными брусками титана. После сокращения полярных фронтов бури на планете сильно ослабели, и многие морские грузоперевозки производились на буксируемых или самоходных плотах. Когда людской состав рудника менялся, Дар Ветер продлил свое пребывание вместе с двумя другими энтузиастами горных работ.

Ничто не продолжается вечно в этом изменчивом мире, и рудник остановился для очередного ремонта выемочно-дробильного агрегата. Впервые Дар Ветер проник в забой перед щитом, где только специальный скафандр спасал от жары и повышенного давления, а также от внезапных струй ядовитого газа, вырывавшихся из трещин. Под ослепительным освещением бурые рутиловые стены сверкали своим собственным алмазным блеском и отливали красными огнями, будто взглядами яростных глаз, спрятавшихся в минерале. В забое стояла необыкновенная тишина. Искровое электрогидравлическое долото и огромные диски – излучатели ультракоротких волн – впервые за многие месяцы неподвижно застыли. Под ними копошились только что прибывшие геофизики, расставляя приборы, чтобы, воспользовавшись случаем, проверить контуры залежи.

Наверху стояли тихие и жаркие дни южной осени. Дар Ветер ушел в горы и необыкновенно остро почувствовал величие каменных масс, тысячелетиями недвижно вздымавшихся здесь перед морем и небом. Шелестели сухие травы, снизу едва доносился плеск прибоя. Усталое тело просило покоя, но мозг жадно схватывал впечатления мира, обновленные после долгой и трудной работы в подземелье.

И бывший заведующий внешними станциями, вдыхая запах нагретых скал и пустынных трав, поверил, что впереди предстоит еще много хорошего – тем больше, чем лучше и сильнее он будет сам.

пришло на ум древнее изречение. Да, самая великая борьба человека – это борьба с эгоизмом! Не сентиментальными правилами и красивой, но беспомощной моралью, а диалектическим пониманием, что эгоизм – это не порождение каких-то сил зла, а естественный инстинкт первобытного человека, игравший очень большую роль в дикой жизни и направленный к самосохранению. Вот почему у ярких, сильных индивидуальностей нередко силен и эгоизм и его труднее победить. Но такая победа – необходимость, пожалуй, важнейшая в современном обществе. Поэтому так много сил и времени уделяется воспитанию, так тщательно изучается структура наследственности каждого. В великом смешении рас и народов, создавшем единую семью планеты, внезапно откуда-то из глубин наследственности проявляются самые неожиданные черты характера далеких предков. Случаются поразительные уклонения психики, полученные еще во времена великих бедствий Эры Разобщенного Мира, когда люди не соблюдали осторожности в опытах и использовании ядерной энергии и нанесли повреждения наследственности множества людей…

У Дар Ветра тоже прежде была длинная родословная, теперь уже ненужная. Изучение предков заменено прямым анализом строения наследственного механизма, анализом, еще более важным теперь, при долгой жизни.

С Эры Общего Труда мы стали жить до ста семидесяти лет, а теперь выясняется, что и триста – не предел…

Шорох камней заставил Дар Ветра очнуться от сложных и неясных размышлений. Сверху по долине спускались двое: оператор секции электроплавки – застенчивая и молчаливая женщина – и маленький, живой инженер наружной службы. Оба, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, приветствовали Дар Ветра и хотели пройти мимо, но тот остановил их.

– Я давно собираюсь просить вас, – обратился он к оператору, – исполнить для меня тринадцатую космическую фа минор синий. Вы много играли нам, но ее ни разу.

– Вы подразумеваете космическую Зига Зора? – переспросила женщина и на утвердительный жест Дар Ветра рассмеялась.

– Мало людей на планете, которые могли бы исполнить эту вещь… Солнечный рояль с тройной клавиатурой беден, а переложения пока нет… и вряд ли будет. Но почему бы вам не вызвать ее из Дома Высшей Музыки – проиграть запись? Наш приемник универсален и достаточно мощен.

– Я не знаю, как это делается, – пробормотал Дар Ветер. – Я раньше не…

– Я вызову ее вечером! – обещала музыкантша Дар Ветру и, протянув руку спутнику, продолжила спуск.

Остаток дня Дар Ветер не мог отделаться от чувства, что произойдет нечто важное. Со странным нетерпением он ждал одиннадцати часов – времени, назначенного Домом Высшей Музыки для передачи симфонии.

Оператор электроплавки взяла на себя роль распорядителя, усадив Дар Ветра и других любителей в фокусе полусферического экрана музыкального зала, напротив серебряной решетки звучателя. Она погасила свет, объяснив, что иначе будет трудно следить за цветовой частью симфонии, могущей исполняться лишь в специально оборудованном зале и здесь поневоле ограниченной внутренним пространством экрана.

Во мраке лишь слабо мерцал экран и чуть слышался снаружи постоянный шум моря. Где-то в невероятной дали возник низкий, такой густой, что казался ощутимой силой, звук. Он усиливался, сотрясая комнату и сердца слушателей, и вдруг упал, повышаясь в тоне, раздробился и рассыпался на миллионы хрустальных осколков. В темном воздухе замелькали крохотные оранжевые искорки. Это было как удар той первобытной молнии, разряд которой миллионы веков назад на Земле впервые связал простые углеродные соединения в более сложные молекулы, ставшие основой органической материи и жизни.

Нахлынул вал тревожных и нестройных звуков, тысячеголосый хор боли, тоски и отчаяния, дополняя которые метались и гасли вспышки мутных оттенков пурпура и багрянца.

В движениях коротких и резких вибрирующих нот наметился круговой порядок, и в высоте завертелась расплывчатая спираль серого огня. Внезапно крутящийся хор прорезали длинные ноты – гордые и звонкие. Они были полны стремительной силы.

Нерезкие огненные контуры пространства пронизали четкие линии синих огненных стрел, летевших в бездонный мрак за краем спирали и тонувших во тьме ужаса и безмолвия.

Темнота и молчание – так закончилась первая часть симфонии.

Слушатели, слегка ошеломленные, не успели произнести ни слова, как музыка возобновилась. Широкие каскады могучих звуков в сопровождении разноцветных ослепительных переливов света падали вниз, понижаясь и ослабевая, и меркли в меланхолическом ритме сияющие огни. Вновь что-то узкое и порывистое забилось в падающих каскадах, и опять синие огни начали ритмическое танцующее восхождение.

Потрясенный Дар Ветер уловил в синих звуках стремление к усложняющимся ритмам и формам и подумал, что нельзя лучше было отразить первобытную борьбу жизни с энтропией… Ступени, плотики, фильтры, задерживающие каскады спадающей на низкие уровни энергии. «Так, так, так! Вот они, эти первые всплески сложнейшей организации материи!»

Синие стрелы сомкнулись хороводом геометрических фигур, кристаллических форм и решеток, усложнявшихся соответственно сочетаниям минорных созвучий, рассыпавшихся и вновь соединявшихся, и внезапно растворились в сером сумраке.

Третья часть симфонии началась мерной поступью басовых нот, в такт которым загорались и гасли уходившие в бездну бесконечности и времени синие фонари. Прилив грозно ступающих басов усиливался, и ритм их учащался, переходя в отрывистую и зловещую мелодию. Синие огни казались цветами, гнувшимися на тонких огненных стебельках. Печально никли они под наплывом низких, гремящих и трубящих нот, угасая вдали. Но ряды огоньков или фонарей становились все чаще, их стебельки – толще. Вот две огненные полосы очертили идущую в безмерную черноту дорогу, и поплыли в необъятность Вселенной золотистые звонкие голоса жизни, согревая прекрасным теплом угрюмое равнодушие двигавшейся материи. Темная дорога становилась рекой, гигантским потоком синего пламени, в котором все усложнявшимся узором мелькали просверки разноцветных огней.

Высшие сочетания округлых плавных линий, сферических поверхностей отзывались такой же красотой, как и напряженные многоступенчатые аккорды, в смене которых стремительно нарастала сложность звонкой мелодии, разворачивавшейся все сильнее и сильнее…

У Дар Ветра закружилась голова, и он уже не смог следить за всеми оттенками музыки и света, улавливая лишь общие контуры исполинского замысла. Океан высоких кристально чистых нот плескался сияющим, необычайно могучим, радостным синим цветом. Тон звуков все повышался, и сама мелодия стала неистово крутящейся, восходящей спиралью, пока не оборвалась на взлете, в ослепительной вспышке огня.

Симфония кончилась, и Дар Ветер понял, чего недоставало ему все эти долгие месяцы. Необходима работа, более близкая к космосу, к неутомимо разворачивающейся спирали человеческого устремления в будущее. Прямо из музыкального зала он направился в переговорную комнату и вызвал центральную станцию распределения работы северной жилой зоны. Молодой информатор, направлявший Дар Ветра сюда, на рудник, узнал его и обрадовался.

– Сегодня утром вас вызывали из Совета Звездоплавания, но я не мог связаться. Сейчас соединю вас.

Экран померк и снова вспыхнул, на нем возник Мир Ом – старший из четырех секретарей Совета. Он выглядел очень серьезным и, как показалось Дар Ветру, грустным.

– Большое несчастье! Погиб спутник пятьдесят семь. Совет зовет вас для выполнения труднейшей работы. Я посылаю за вами ионный планетолет. Будьте готовы!

Дар Ветер застыл в изумлении перед погасшим экраном.