Глава двенадцатая

Конференц-зал, куда Фазиль привел Хоури, ничем не походил на те, в которых ей доводилось бывать раньше. Он явно был слишком велик для надувных палаток вообще и уж никак не мог помещаться внутри этой. И хотя Хоури неоднократно приходилось встречаться с различной моделирующей аппаратурой, она еще никогда не имела дела с такой, которая была бы способна показать то, чему она была свидетелем сейчас. Она занимала почти всю площадь пола — примерно 20 метров диаметром — и была окружена со всех сторон дорожкой с металлическими перилами.

Это была карта всей Галактики.

То, что делало изображение с точки зрения существующей и известной Хоури аппаратуры невозможным, заключалось в одном-единственном факте: глядя на карту, она получала — то есть каким-то образом усваивала — информацию о каждой звезде в Галактике, от самых холодных, еле теплящихся красных карликов, до самых ярких бело-голубых суперзвезд. И дело было не только в том, что здесь присутствовали все звезды Галактики, которые можно увидеть, когда на них совершенно случайно падает взгляд. Нет, их было несравненно больше. Просто, всю Галактику здесь можно было понять с одного взгляда. Хоури так и восприняла ее как единое целое.

Она могла запросто сосчитать точное количество звезд в ней!

Их было 466311922811. Пока она считала, один из супергигантов превратился в сверхновую, так что ей пришлось изменить итог.

— Это фокус, — сообщил ей Фазиль — Кодификация. В галактике звезд больше, чем клеток в человеческом мозгу если их запоминать, это заняло бы нежелательно большую часть ассоциативной памяти. Хотя это не значит, что ощущение всеведения не поддается имитации.

Картина Галактики была столь детальна, что назвать ее картой просто язык не поворачивался. Все звезды были изображены согласно своим качествам: цвет, светимость, размеры, бинарность, положение, вращение. И все это отражалось с абсолютной точностью, причем были отмечены еще и области формирования звезд — прозрачные, мягко светящиеся облака конденсированных газов, в которых мерцали угольки эмбрионов будущих светил. Были там и совсем недавно сформированные звезды, окруженные дисками протопланетного материала, а если того хотела Хоури, то открывался вид и на планетные системы, вращающиеся вокруг своих центральных солнц на невероятных скоростях, подобно микроскопическим моделям. Были там и совсем старые звезды, уже сбросившие скорлупу своих фотосфер, обогатив ими нищее межзвездное пространство и превратив его в основной протоплазменный резервуар, из которого когда-нибудь родятся будущие поколения звезд, миров и цивилизаций. Были там и останки сверхновых — регулярных и случайных, расширявшихся по мере охлаждения и излучавших свою энергию в мировое пространство. Иногда в гуще процессов звездной гибели Хоури могла наблюдать появление молодого пульсара, выбрасывающего пучки радиоволн на точных и почти не меняющихся диапазонах, работающего словно часы, брошенные в каком-нибудь всеми забытом императорском дворце, давным-давно заведенные в последний раз и обреченные тикать, пока их не остановит ледяная вечность. А еще видела она черные дыры. Одна из них (ныне еще спящая) находилась в центре Галактики, окруженная сопутствующими роями обреченных звезд, которые в один прекрасный день по крутым спиралям рухнут в недра дыры и дадут пищу для апокалиптического взрыва рентгеновского излучения в тот момент, когда их начнут рвать и перемалывать.

Но в этой галактической трагедии была заложена не только простейшая астрофизика. Хоури познала здесь гораздо большее, как будто каждый новый слой воспоминаний перекрывал прежние слои. Она узнала, например, что Галактика кишит жизнью, что миллионы культур разбросаны в квазибеспорядке по ее гигантскому медленно вращающемуся диску.

И все, что она видела, было прошлое. Далекое, далекое прошлое.

— На самом деле, — произнес Фазиль, — все это показывает состояние Галактики примерно миллиард лет назад. Если считать, что начало вселенной было положено за 15 миллиардов лет до этого, то миллиард — здоровенный кусок времени, даже считая по галактической шкале.

Они стояли рядом, нагнувшись над перилами, украшавшими дорожку, — совсем как парочка зевак, остановившихся на минуту, дабы полюбоваться своим отражением в темной воде пруда с утками.

— Чтобы дать тебе более четкое представление, скажу, что миллиард лет назад человечество еще не существовало, — продолжал Фазиль. — Больше того, еще и динозавров не было! Они появились где-то миллионов 200 лет назад, то есть примерно за одну пятую того времени, с которым мы тут имеем дело. Сейчас у нас тут примерно докембрий. Жизнь на Земле уже есть, но не многоклеточная. Если очень повезет, можно встретить что-нибудь вроде губки, — Фазиль снова поглядел на модель Галактики. — А вот в других местах дела обстояли иначе.

Около миллиона различных цивилизаций (Хоури не была уверена в точности этой цифры, но ей показалось, что точность в этом случае отдавала бы детской педантичностью — вроде как определять возраст взрослого человека с точностью до месяца), возникших в разное время, а следовательно, и имевших разный возраст, существовали тогда в Галактике. Если верить Фазилю (хотя Хоури лишь частично улавливала ход его рассуждений), Галактика только четыре миллиарда лет назад достигла такого состояния, чтобы в ней могли появиться разумные существа и цивилизации. Но когда эта точка минимальной галактической зрелости была достигнута, возникновение и развитие цивилизаций пошло далеко не в унисон. В процессе развития разума некоторые культуры возникли в мирах, где по тем или иным причинам ход эволюции замедлился и отстал от нормы, или возникшая жизнь подверглась воздействию природных катастроф.

Так или иначе, через два-три миллиарда лет после возникновения жизни на тех или иных мирах некоторые из Цивилизаций уже вошли в эру космических перелетов. По достижении этой точки развития многие из них расползлись по всей Галактике, хотя, разумеется, были и такие домоседы, которые предпочитали колонизировать лишь собственные солнечные системы, а некоторые даже ограничивались лишь спутниками своей планеты. Обычно же, однако, темп продвижения по Галактике был достаточно быстрым: средняя скорость распространения составляла от одной десятой до одной сотой скорости света. Это может показаться медленным, но на самом деле скорость была потрясающая, учитывая, что разумной жизни было всего миллиард лет, а диаметр Галактики равнялся ста тысячам световых лет. Если бы не всякого рода препятствия, то любой народ, обладавший космическими кораблями, мог стать доминирующим в Галактике за сравнительно короткое время — каких-нибудь несколько миллионов лет. И возможно, что если бы такое на самом деле случилось, то есть установилось бы политическое господство одной цивилизации, то дела пошли бы совсем иначе.

Произошло же так, что первая космическая цивилизация имела очень малую скорость экспансии, и столкнулась с экспансионистской волной второй — более юной — цивилизации. Вторая цивилизация, хотя была моложе, не уступала первой по технологическому уровню и вполне была способна при необходимости быть агрессивной. За неимением лучшего термина их отношения можно было назвать галактической войной. Там, где обе расширяющиеся империи сталкивались, возникали неожиданные трения, и они со скрипом крушили друг друга, как огромные жернова. А вскоре возникла третья, а там и четвертая силы, которые тоже были вовлечены в конфликт. Неизбежно, что в свалку в конце концов оказались втянуты, в той или иной степени, несколько тысяч космических цивилизаций. Называли эту войну по-разному на нескольких тысячах языков ее участников. Некоторые ее определения с трудом могут быть адекватно переведены на современные человеческие языки. Но несколько участников свалки назвали ее почти одинаково: со скидкой на трудности перевода и взаимопонимания — чем-то вроде Войны Утренних Зорь.

Война охватила всю нашу галактику и еще две сателлитных, вращавшихся вокруг Млечного Пути. В нее втянулись не только отдельные планеты, но и целые солнечные системы, созвездия и спиральные рукава. Хоури поняла, что следы этих сражений видны еще и сегодня, надо лишь знать, где их искать. Последствия войны обнаруживаются в виде аномальных концентраций погасших звезд в некоторых районах Галактики, или в появлении странных сочетаний еще горящих, расположенных, например, в виде строгих цепочек. На многие десятки световых лет тянутся полосы обломков от гигантских систем вооружений. Есть громадные объемы пустоты, где должны быть звезды, а по законам динамики формирования солнечных систем, и планеты, но там нет ничего, кроме холодных обломков и прочего звездного мусора. Война Утренних Зорь длилась долго — дольше, чем эволюционные процессы самых горячих звезд. Впрочем, если сравнивать с жизнью вселенной, то война не так уж и долга — так, слегка трансформировавший Галактику спазм.

Могло случиться, что ни одна цивилизация не вышла бы из нее без потерь, что никто из вступивших в Войну Утренних Зорь игроков не стал бы ни победителем, ни побежденным. Хотя по масштабам вселенной война была не такой уж долгой, но в масштабах представлений разумных существ она длилась бесконечно. Сотни их видов за это время появились и успели исчезнуть, погибнув или изменившись внешне до неузнаваемости при ассимиляции их другими. Некоторые из них стали подобием машин. Другие совершили, так сказать, круг в обратном направлении, то есть из машин превратились в органические субстанции. Третьи сублимировались и полностью сгинули с полей сражений. Еще кое-кто превратил свое тело и дух в информационные матрицы и нашел вечное убежище в тщательно оберегаемых компьютерах. Были и такие, которые приносили самих себя в жертву.

И все же одна цивилизация в конечном счете вышла из горнила войны более сильной, нежели другие. Возможно, ей повезло, и она оказалась среди самых мелких участников войны, а пострадав меньше других, превратилась в мощную силу, восседающую на окружающих ее развалинах. А может быть, эта цивилизация явилась результатом коалиции нескольких, по горло сытых войной, видов. Все это, впрочем, значения не имеет, так как они сами, надо думать, о своем происхождении ничего не знали. Были они — во всяком случае, тогда — гибридом машин и химерийцев, с примесью каких-то местных позвоночных. Они даже не побеспокоились дать себе постоянное имя.

— Правда, — сказал Фазиль, — они его обрели, нравится оно им или нет.

Хоури поглядела на мужа. Пока он излагал ей историю Войны Утренних Зорь, она умудрилась узнать что-то о том, где она сейчас находится и о нереальности всего происходящего. То, что Фазиль сказал о Мадемуазель, наконец-то уединилось с какими-то обрывками памяти самой Хоури о истинном настоящем. Теперь она почти ясно представляла себе Оружейную, знала, что место, где сейчас находится — этот обрывок ее переделанного прошлого — всего лишь интерлюдия. А мужчина — вовсе не Фазиль. Это просто реконструкция из ее памяти. Правда, в то же время он в какой-то степени Фазиль, каким она его помнила.

— И как же их назвали? — спросила она.

Он помолчал, прежде чем дать ответ, а когда ответил, то обставил это какой-то театральной серьезностью.

— Подавляющие. И тому была причина, которая вскоре стала очевидной.

И он объяснил ей, объяснил просто, чтобы она хорошенько поняла. Знание обрушило их огромные и спокойные как глетчеры дома, и они этого никогда не смогли забыть. И Хоури поняла кое-что еще — то, что, как она решила, являлось главным содержанием всего урока. Она поняла, почему Силвест должен умереть.

И почему, если необходимо погубить планету, чтобы убить Силвеста, такая цена не так уж непомерна.

Охрана явилась как раз тогда, когда Силвест погрузился в сон без сновидений. Он был измотан последней операцией.

— Собирайся, соня, — сказал тот, что был повыше — здоровенный мужик с висячими седыми усами.

— Зачем вы пришли?

— Так мы и станем портить тебе сюрприз, — сказал второй, похожий на хорька, поигрывая автоматом.

Его повели какой-то нарочно запутанной дорогой: слишком уж много было поворотов, чтобы их принять за случайность. Сектор, куда его доставили, показался Силвесту незнакомым. Это была или старая часть Мантеля, перестроенная и переоборудованная людьми Слуки, или совсем новая группа туннелей, прорытых уже после захвата города. Какое-то время Силвест думал, не переводят ли его в новую камеру, но это казалось маловероятным: стражи оставили его одежду в покинутой камере, и там только недавно сменили белье. Фолкэндер говорил о возможности изменения статуса Силвеста в связи с какими-то визитерами, о которых он упомянул вскользь. Так что планы Слуки могли и измениться.

Однако, как он вскоре убедился, изменения планов не произошло.

Комната, в которой он оказался, была такой же спартанской, как и его собственная. Двойник последней, начиная от одинаково голых стен и до противного запаха пищи.

И тут и там — сходное сокрушающее надежду ощущение, что стены невероятно толсты, а туннель уходит в самую глубь горы. Все так похоже, что на минуту ему померещилось будто чувства его обманули и охранники таскали его по круговому туннелю, в результате чего он оказался в своей прежней камере. От них и не такого можно ждать… Ладно, не все ли равно, будем считать это прогулкой или упражнением…

Но как только Силвест пригляделся внимательнее, ему стало ясно, что комната — другая. На постели сидела Паскаль, и когда она подняла глаза, он понял, что она удивлена ничуть не меньше его самого.

— У вас есть ровно час, — сказал усатый, хлопнув своего напарника по спине. Оба вышли и тут же заперли дверь.

Последний раз, когда Силвест видел Паскаль, она была в наряде новобрачной, волосы были зачесаны сверкающими пурпурными волнами, а ее самое окружала целая армия иллюзорных фей и волшебников. С равным успехом все это могло бы и присниться Силвесту. Теперь на ней был комбинезон — такой же грязный и не по размеру, как и на нем самом. Стрижка под горшок, под глазами то ли круги бессонницы, то ли синяки — может быть, и то и другое. Она казалась тоньше и меньше ростом, чем помнилось ему — наверное, потому что сутулилась. Ноги босые… а белая пустота комнаты кажется такой огромной.

Силвест не помнил, было ли время, когда Паскаль казалась такой хрупкой и такой прекрасной. И было ли время, когда бы ему было труднее поверить, что она — его жена? Он хорошо помнил ночь первого мятежа, когда она ждала его в раскопе со своими бесчисленными вопросами, вопросами, которые позже соткутся в главный — кто он такой на самом деле? Что он мог сделать и что сделал? Ему казался невероятным тот поток событий, который свел их вместе в этой самой одинокой из комнат.

— Они все время твердили мне, что ты жива, — шепнул Силвест. — А я боялся им поверить.

— А мне они сказали, что ты ранен, — ответила Паскаль. Ее голос был тих, будто она боялась стряхнуть дремоту, нарушив тишину. — Они не хотели сказать — как, а я боялась расспрашивать, допуская, что они могут сказать и правду.

— Они меня ослепили, — ответил ей Силвест, впервые после операции трогая кончиками пальцев твердую поверхность глаз. Вместо взрыва боли, как после взрыва сверхновой, к чему он уже привык, появился лишь туман дискомфорта, который исчез тут же, как только он убрал пальцы.

— Но сейчас ты видишь?

— Да. И если по правде, то ты — главное, ради чего стоит иметь зрение.

Она вскочила с кровати и бросилась к нему на шею. Он ощутил ее легкость и нежность — было страшно ответить ей объятием — казалось, он раздавит ее. И все же он крепко прижал Паскаль к себе, и она ответила тем же, хотя тоже, видимо, опасалась нанести ему какой-то вред, будто оба они были призраками, неуверенными в реальном существовании друг друга. Они обнимались так долго — им показалось — целые часы. Куда больше, чем им было отпущено. И вовсе не потому, что время тянулось медленно, а потому, что оно просто перестало иметь какое-либо значение. Теперь оно подчинялось им, его можно было укорачивать или удлинять усилием воли. Силвест жадно пил красоту ее лица, тогда как она искала нечто человеческое даже в пустоте его механических глаз. А ведь было время, когда она боялась даже мельком коснуться взглядом его лица. Теперь это время кануло в бездонную глубину. Силвесту же было вовсе не трудно проникнуть в глубину глаз Паскаль, поскольку она все равно не представляет себе, чего он ищет там с такой настойчивостью. А ему сейчас искренне хотелось, чтобы она поняла, как пристально вглядывается он в ее лицо, как страстно хочет, чтобы она получила радость от сознания, что он считает ее такой пленительной и пьянящей.

И вот они уже целуются, вот, спотыкаясь и не размыкая объятий, идут к постели. Через минуту сбрасывают свои мантельские комбинезоны, оставив их грязной грудой возле постели. Силвест подумал, что за ними, возможно, наблюдают. Это было не исключено, даже — вероятно. И оказалось — не имеет ни малейшего значения. Сейчас — и на тот час, который им дали, — он и Паскаль одни во всем мире. Стены комнаты, казалось, раздвинулись до бесконечности, она открывается отсюда прямо во вселенную. Они занимались любовью уже не впервые, хотя предыдущие встречи были очень редкими. Трудно было найти возможность побыть действительно наедине. Теперь же — и при этой мысли Силвест чуть не расхохотался — они были мужем и женой, и необходимость прятаться практически исчезла. И тем не менее им приходится урывать минуты для интимных ласк. Силвест вдруг даже ощутил за собой какую-то вину, и ему понадобилось время, чтобы понять причину этого. Наконец, когда он долго лежал, спрятав лицо на груди Паскаль, он понял, откуда это чувство. Дело в том, что между ними осталось недосказанное, им надо высказать друг другу так много, а они тратят драгоценное время для археологических изысканий в собственных телах. Но Силвест знал — так оно и должно быть.

— Я жалею, что все так быстро кончается, — сказал он, когда чувство времени вернулось к нему и стало обычным. Теперь он уже прикидывал, много ли осталось у них от подаренного часа.

— В последний раз, когда мы разговаривали с тобой, — сказала Паскаль, — ты мне сказал кое-что.

— Да, о Карине Лефевр. Я ведь должен был сказать тебе об этом, ты поняла? Это звучало чудовищно, но я ведь думал, что погибну. Мне обязательно надо было поделиться с тобой. Или даже с кем-нибудь другим. То, что я держал в себе долгие годы…

Бедро Паскаль казалось ледяным в сравнении с бедром Силвеста. Она провела ладонью по его груди, как будто исследуя ее.

— Что бы там ни случилось, ни я и никто иной не имеем права судить тебя.

— Но ведь я струсил!

— Нет, то была не трусость. Просто инстинкт самосохранения. Ты находился в самом страшном месте вселенной, Дэн, не забывай этого. Филипп Ласкаль отправился туда без трансформации мозга Трюкачами, и погляди, что с ним случилось. То, что ты вообще сохранил рассудок — уже доказывает твою смелость. Ведь безумие было для тебя куда более легким выходом.

— Но она же могла выжить! Черт побери, ведь даже оставив ее умирать, я мог бы хоть частично облегчить свою вину, если бы у меня хватило смелости рассказать потом всю правду! Это послужило бы своего рода искуплением, Бог свидетель, Карина заслуживала лучшего, а я убил ее, да еще и оболгал.

— Ты не убивал. Убила Завеса.

— Я даже этого не знаю.

— Чего?

Он повернулся на бок и замолк, пристально вглядываясь в лицо Паскаль. Когда-то его зрение было способно надолго сохранять прочные отпечатки увиденного. Теперь эта способность исчезла.

— Я хочу сказать, — сказал Силвест, — что даже не знаю, действительно ли она погибла там. Во всяком случае — не знал тогда. Ведь я-то выжил, а я ведь потерял способность, наложенную на мой мозг Трюкачами. А что, если она спаслась, как спасся я сам? Ее шансы были выше, чем у меня, хотя и ненамного. Что, если она выжила подобно мне? Что, если ей удалось спастись, но она просто не сумела дать мне знать об этом? Ее могло унести далеко от края Завесы, прежде чем я сам вырвался оттуда. Я же, когда починил суперсветовик, и не подумал искать ее. Мне и в голову не пришло, что она могла уцелеть.

— По очень весомой причине, — ответила ему Паскаль. — Она погибла. Ты можешь критиковать свои действия сейчас, но тогда интуиция подсказала тебе, что она мертва. Ведь если бы она не умерла, то наверняка нашла бы способ связаться с тобой.

— Этого я не знаю. Мне-то не удалось.

— Тогда перестань думать об этом. Иначе ты никогда не расстанешься с прошлым.

— Слушай, — воскликнул он, вспомнив слова Фолкэндера, — ты говорила тут с кем-нибудь, кроме тюремщиков? Например, со Слукой или еще с кем-нибудь?

— Со Слукой?

— С женщиной, которая держит нас тут? — Силвест с его острым чувством исследователя понял, что Паскаль тюремщики почти ничего не сказали. — У нас слишком мало времени, я могу объяснить тебе происходящее лишь в нескольких словах. Люди, которые убили твоего отца, принадлежат к Праведному Пути. Они Преобразователи, насколько я могу об этом судить, вернее, какая-то ветвь этого движения. А находимся мы в Мантеле.

— Я догадывалась, что нахожусь за пределами Кювье.

— Кстати, из того, что они мне говорили, получается, что Кювье был ими атакован, — Силвест не стал сообщать ей остальное, например, что город теперь с поверхности, видимо, необитаем. Ей это знать не обязательно, особенно сейчас, когда этот город — единственное место на планете, которое ей известно. — Я не знаю, кто там сейчас правит, возможно, это люди, лояльные твоему отцу, но может, и сторонники Праведного Пути. По словам Слуки, твой отец встретил ее отнюдь не с распростертыми объятиями, когда взял Кювье. У нее накопилось достаточно злобы, чтобы организовать его уничтожение.

— Долго же она копила эту злобу!

— Вот почему у нее, возможно, не самый взвешенный характер на этой планете. Я думаю, что наш захват вовсе не входил в ее планы, но она нас заполучила и теперь просто не знает, что с нами делать. Ясно, что наша потенциальная ценность не позволяет ей нас уничтожить, но пока… — Силвест помолчал. — Не важно. Что-то происходит. Что-то меняется. Человек, ремонтировавший мои глаза, сказал, что ходят слухи о гостях…

— Каких гостях?

— И мне тоже было интересно. Но он ничего больше не сказал.

— Очень соблазнительно пофантазировать, верно?

— Если только что-нибудь и способно изменить ситуацию на Ресургеме, так это только прилет Ультра.

— Для Ремильо время еще не пришло.

Силвест кивнул.

— Если корабль на подходе, то можно смело держать пари, что это не Ремильо. Но кто, кроме него, захочет торговать с нами?

— Эти люди могли прилететь не ради торговли.

Возможно, то был признак своего рода высокомерия, но Вольева терпеть не могла, чтобы кто-нибудь выполнял ее работу, как бы абсурдно ни выглядела альтернатива. Она была рада — если радость в данном случае уместный термин — разрешить Хоури сесть в кресло и попытаться одним залпом сбить с неба орудие из тайника. Она готова была даже признать, что воспользоваться помощью Хоури — единственный разумный выход из создавшейся ситуации. Но это вовсе не означало, что она сама будет тихонько сидеть, наблюдая за естественным ходом событий. Вольева знала свой характер, что ей было необходимо, чего она жаждала всем сердцем — то атаковать ту же проблему, но с другой отправной точки.

— Свинство, — сказала она по-русски, ибо как она ни старалась, но готовый ответ никак в голову не приходил, каждый раз как ей казалось, что решение, как пресечь дальнейшее продвижение орудия, найдено, другая часть ее мозга, забегая вперед, обнаруживала дефекты в логической цепи. Происходило что-то вроде проверки ее способности мыслить, где она выступала критиком тех самых решений, которые возникали у нее по ходу дела. И они отбрасывались еще до того, как ее сознание успевало их отчетливо сформулировать. И еще она чувствовала — отвратительное, кстати, ощущение, — что она этим сама подрывает шансы на успех.

Вот с чем сейчас ей предстояло бороться.

Вольева употребила слово «свинство», так как оно, во-первых, осуждало некомпетентность, а во-вторых, выражало отвращение, которое она испытывала, заставляя свой мозг снова и снова возвращаться к той же самой теме. Ведь решение-то в конечном счете зависело от того, что сейчас происходит в голове Хоури. А внутренний взор Хоури в данный момент был обращен к абстрактной мысленной схеме системы вооружений корабля. В эту схему входил и мозг Оружейной и даже мышление самой Вольевой, ибо Оружейная — дело ее рук. Сейчас она вела мониторинг всей ситуации, используя нейронные датчики своего браслета. В голове Хоури бушевала буря — в этом нет сомнения. И эта буря запускала свои трепещущие щупальца в управление всей системой вооружения.

Вольева понимала, что все это как-то взаимосвязано. Вся история Оружейной, начиная с самого начала — безумие Нагорного, Похититель Солнц, самоактивация орудия из Тайника и вот теперь эта буря в голове Хоури, предвещающая возникновение некоей новой аберрации, входит составляющей в одну общую проблему. Но знание, что решение есть или что по меньшей мере существует ответ, объясняющий всю картину, увы, практически ни к чему не вело.

А самым тревожным аспектом во всем этом было то, что даже в такой момент, как сейчас, часть сознания Вольевой работала над этой абстрактной проблемой, а не над тем, что было жизненно важно именно сию минуту. Вольевой казалось, что ее мозг — комната, битком набитая талантливыми учениками. Все они по отдельности блестящи, и если бы они слушали ее объяснения, то наверняка смогли бы выдать потрясающие результаты. Однако некоторые из этих ребятишек не желают объединяться, они лениво поглядывают в окна, игнорируя ее призывы сосредоточиться на важном, ибо находят собственные мысли куда более интересными, нежели скучный урок, на проведении которого настаивает она.

У нее мелькнула мысль, скорее даже воспоминание. Оно касалось серии защитных полей, которую она установила примерно сорок лет назад по корабельному времени. Она считала, что поля станут последней преградой, сдерживающей проникновение извне разрушительных вирусов. Ей даже в голову не пришло, что они и в самом деле могут понадобиться, и уж тем более в такой ситуации, как та, что сложилась сейчас.

И вот, надо же, почему-то она вспомнила о них.

— Это Вольева, — сказала она в браслет, чуть ли не задыхаясь и пытаясь вытащить из памяти все необходимые команды. — Надо проверить протоколы, касающиеся контрмер против инсургентов. Степень серьезности — лямбда плюс, максимальная согласованность боевых действий и мер обороны, полное автоматическое подавление отказов, уровень осторожности по девятой степени Армагеддона, красные альфа-пропуска, все привилегии Триумвиров сохраняются, все привилегии нетриумвиров отменены, — Вольева перевела дыхание. Она надеялась, что цепочка отданных распоряжений открыла ей все двери, ведущие к сердцу оперативной матрицы корабля. — А теперь, — продолжила она, — вызвать и запустить программу «Паралич», — про себя же она прошептала: «И побыстрее, черт побери!»

«Паралич» — программа, вызывающая активизацию всех защитных полей, которые она установила. Программу написала сама Вольева, но это было так давно, что она с трудом вспомнила, что конкретно делает программа и на какую часть корабля распространяется ее действие. Это была своего рода игра — Вольева хотела парализовать объем корабля достаточный, чтобы обезвредить орудие из Тайника, но в то же время не настолько большой, чтобы помешать своим собственным попыткам остановить это орудие.

— Свинство, свинство, свинство…

По дисплею ее браслета бежали сообщения, свидетельствующие о сбоях в программе. Вольеву извещали, что различные системы, которых должен был бы коснуться «Паралич» и прекратить их функционирование, в настоящее время под его контролем не находятся. Они не доступны вмешательству этой программы. Большая их часть относится к глубинным корабельным системам. Если бы «Паралич» сработал, это имело бы для корабля такие последствия, какие имел бы для человека сильный удар по голове: внезапное прекращение работы всех менее важных систем и общий коллапс — впадение в состояние временной неподвижности. Имел бы место определенный ущерб, но на поверхностном уровне, то есть того сорта, который Вольева могла бы устранить, скрыть или объяснить каким-нибудь враньем. Но «Паралич» сработал по-другому. Как если бы у человека отказали только поверхностные слои, да и то частично. Все это совершенно не отвечало интересам Вольевой. Однако она поняла, что парализованными оказались бы и те автономные орудия защиты корпуса, которые не являются полностью зависимыми от Оружейной и которые только что уничтожили шаттл. Сейчас она может попытаться разыграть тот же самый гамбит еще раз. Конечно, орудие из Тайника успеет уйти еще дальше, и теперь речь пойдет не просто о том, чтобы помешать ему. Однако если она сможет получить в свое распоряжение еще один шаттл и сумеет вывести его в космос, то перед ней возникнет ряд новых возможностей.

Еще несколько секунд, и весь ее оптимизм разлетелся осколками отчаяния. Возможно, «Паралич» и должен был бы сработать так, как она рассчитывала, но за истекшие сорок лет различные корабельные системы переплелись и сомкнулись таким образом, что «Паралич» коснулся тех областей, которые Вольева вовсе не собиралась трогать. Во всяком случае, шаттлами теперь управлять было нельзя, они оказались защищены от воздействия Вольевой. Она испробовала некоторые обходные команды Триумвиров, но ни одна из них не сработала. Вряд ли удивительно — «Паралич» создал разрывы в командной сети, разрывы, которые никакими программными средствами заштопать было нельзя. Чтобы добраться до шаттлов, Вольевой нужно было, так сказать, физически соорудить мосты, а для этого ей были необходимы схемы, составленные сорок лет назад при разработке программы. Это требовало нескольких дней упорной работы.

А у нее всего лишь считанные минуты.

Ее засасывало. Не в шахту отчаянного уныния, а скорее в бездонный колодец свинцовой гравитации. Она рухнула в глотку этой бездны, потекли драгоценные минуты, и тут вдруг она вспомнила еще кое-что. Нечто такое очевидное, о чем должна была вспомнить давным-давно.

Она вскочила и опрометью бросилась бежать.

Хоури вломилась в Оружейную.

Быстрый взгляд на часы реального времени подтвердил, что Фазиль не обманул ее — ни одна минута реального времени не была потеряна. Просто какой-то фокус: ей ведь казалось, что в надувной палатке она провела по меньшей мере час, а вышло, что на все ее приключения ушла ничтожная часть секунды. Все необходимое время осталось в ее распоряжении, хотя понять это было просто невозможно. И все же расслабляться нельзя — события, которые происходили задолго до того, как были запущены ее воспоминания, были страшны и жестоки. Ситуация и сейчас не потеряла своей остроты.

Орудие из тайника уже наверняка находится на грани взрыва. Его гравитационные излучения не улавливаются кораблем, подобно свистку, который вдруг перешел на ультразвук. Возможно, оно в эту самую секунду уже готово открыть огонь. Кто его сдерживает? Может быть, Мадемуазель? Почему ей так важно, чтобы Хоури была на ее стороне? Если орудие не сработает, возможно, Хоури опять окажется единственным средством Мадемуазель для достижения ее цели?

— Одумайся, — произнесла Мадемуазель. — Одумайся, Хоури. Ты уже должна была понять, что Похититель Солнц — нечто совершенно чуждое людям. А ты ему помогаешь!

Умственное усилие, которое понадобилось для того, чтобы улавливать слова, звучащие в мозгу, почти истощило Хоури.

— Ладно, я почти готова поверить тебе, что он чужой, вопрос в другом: а кто такая ты сама?

— Хоури, у нас нет времени для выяснения отношений.

— Сожалею, но мне кажется, что данная минута ничуть не хуже любой другой, чтобы внести полную ясность, — формулируя мысли, Хоури продолжала удерживать свое прежнее место в борьбе, хотя часть ее — та часть, которая была потрясена увиденным в воспоминаниях, уговаривала сдаться и передать Мадемуазель полный контроль над орудием из Тайника. — Ты хочешь убедить меня, что Похититель Солнц был привезен Силвестом из-за Завесы?

— Нет, не хочу. Ты сама видела факты и сама сделала из них логический вывод.

— Черта с два! — Хоури снова набирала силу, хотя ее все еще было недостаточно, чтобы перетянуть чашу весов. — Ты все время из сил выбиваешься, чтобы стравить меня с Похитителем Солнц. Теперь, справедливо или нет, уверяешь, что он подонок и олицетворение зла, но ведь он имеет право на защиту. Откуда ты все знаешь? Разве что ты сама инопланетянка…

— Хорошо, давай на минуту согласимся, что дело обстоит именно так.

Что-то новое привлекло внимание Хоури. Даже с учетом серьезности сражения, в котором она принимала участие, это новое явление было достойно того, чтобы отвлечься и уделить небольшую частичку внимания изменившейся ситуации.

В свалку включился еще один участник!

Он находился вне действия мозга системы вооружений. Это было не виртуальное существо, а вполне материальное, такое, которое только что отсутствовало или было незаметно, а теперь вдруг объявилось на поле боя. В момент, когда Хоури его обнаружила, оно находилось вблизи корабля. По ее мнению — в очень опасной близости, фактически так близко, что было частью корабля или… его паразитом.

Размером он был с очень маленький космический корабль, его центральная массивная часть имела не больше десятка метров от носа до кормы. Больше всего он напоминал толстую ребристую торпеду, из которой торчали восемь суставчатых ног. И шагал он ими прямо по поверхности корабля. Самое странное, что оборонительная артиллерия корабля по нему не стреляла, хотя еще недавно она без всяких колебаний расстреляла шаттл.

— Илиа! — выдохнула Хоури. — Илиа, уж не думаешь, ли ты… — и тут же: — Черт, ты же именно это и думаешь!

— Какое идиотство, — вторила ей Мадемуазель.

Паучник отделился от корпуса корабля; каждая из его восьми ног одновременно отцепила свои клешни от брони. Поскольку корабль уже значительно сбросил скорость, могло показаться, что Паучник продолжает падать вперед, причем со значительным ускорением. Обычно, говорила в свое время Вольева, в таком положении Паучник должен был бы воспользоваться своими тормозными ракетами, чтобы восстановить контакт с кораблем. Сейчас она этого, видимо, не сделала, так как Паучник продолжал падать, а ракеты все не включались. Хоури наблюдала за происходящим как бы с разных точек зрения и в таких ракурсах, которые были просто невозможны для человека без имплантатов Оружейной, имеющих выход на камеры, расположенные на корпусе корабля. Поэтому Хоури ясно увидела, как выбросили бело-фиолетовое пламя ракеты, расположенные в средней части Паучника — там, где похожее на торпеду тело крепилось к треножнику с бесполезными сейчас ногами. Сияние выхлопов высветило эти ноги, показывая их поочередно, быстрыми вспышками, когда Паучник преодолевал свое падение. Сейчас Паучник вполне мог бы уцепиться и занять прежнее место на корпусе. Но Вольева использовала ракеты не для того, чтобы снова приблизиться к кораблю и ухватиться за него. Через несколько секунд Паучник уже летел, но теперь в направлении орудия из Тайника.

— Илиа… Я не думала…

— Доверься мне… — донесся до нее голос Триумвира, вошедший в мозг системы вооружений таким слабым, будто Вольева находилась в другой половине вселенной, а не в нескольких километрах от Хоури. — У меня есть нечто, что из снисходительности можно было бы назвать планом. Или, скажем, шансом на продолжение драки.

— Не могу сказать, что мне все это по душе…

— Мне тоже, если тебя это интересует, — Вольева помолчала. — Между прочим, Хоури, когда все это кончится, и если мы с тобой обе будем живы, что сейчас, кажется, трудно гарантировать… нам придется выискать время поболтать…

Может, она болтает просто так, чтобы заглушить чувство страха?

— Поболтать?

— Ну да, обо всех этих делишках. О проблемах с Оружейной. Для тебя это будет шанс избавиться… от тех крошечных секретов, которые так тебя тяготят и которыми тебе следовало бы поделиться со мной гораздо раньше.

— Вроде чего?

— Ну, для начала, насчет того, кто ты такая на самом деле.

Паучник быстро преодолевал расстояние, отделявшее его от орудия из Тайника, используя ракеты для торможения, но он все еще оставался в относительной близости от корабля, поскольку их скорости пока еще совпадали. Даже с растопыренными лапами Паучник составлял менее трети от величины орудия. Сейчас он куда меньше походил на паука, скорее уж на несчастную каракатицу, готовую исчезнуть в пасти медленно плывущего кита.

— Тогда это будет весьма долгий разговор, — ответила Хоури, чувствуя, и, насколько она могла понять, вполне обоснованно, что скрывать ей от Вольевой почти нечего.

— Ладно. А теперь извини, я тут собираюсь попробовать одну штуку где-то на грани рискованного и невозможного.

— То есть самоубийственного, — заметила Мадемуазель.

— Кажется, тебе это все доставлят удовольствие?

— И огромное, тем более что от меня здесь ничего не зависит.

Вольева установила Паучник вблизи выдвинутого вперед «рыла» орудия. Хотя она и подошла близко, но все-таки недостаточно, чтобы растопыренные шевелящиеся ноги Паучника могли ухватиться за гладкую поверхность монстра. Во всяком случае, орудие начало медленно и неритмично поворачиваться, покачиваясь из стороны в сторону с помощью собственных ракетных двигателей. Оно явно старалось избежать столкновения с Вольевой, хотя его попытки были ограничены инерцией движения. Похоже было, что страшный монстр, вылезший из ада, испугался крохотного паучка. Хоури услышала четыре близких выстрела, следовавших один за другим. Возможно, стрелявшее болванками орудие опустошило обойму.

Хоури наблюдала, как из тела Паучника вылезли четыре абордажных крюка и бесшумно опустились на поверхность орудия. Эти крюки обладали способностью мгновенно пробуривать металл на глубину нескольких десятков сантиметров, а затем внутри распускаться, как цветок, так что жертва отцепиться уже не могла. Тросы, которые заканчивались крюками, натянулись и засверкали в свете ракетных выхлопов. Теперь они стали сокращаться, и Паучник постепенно подтягивался к орудию, которое все еще продолжало выполнять свои маневры, пытаясь избежать столкновения с ним.

— Роскошно! — воскликнула Хоури. — А я уж готовилась уничтожить эту погань. Что мне делать теперь?

— Будет необходимость — стреляй! — ответила Вольева. — Если тебе удастся прицелиться так, чтобы не задеть меня, то я попытаюсь уцелеть. Броня этой кабины крепче, чем кажется, — последовала пауза, после которой донеслись слова Вольевой: — А! Отлично. Вот я и поймала тебя, кусок летучего дерьма!

Теперь лапы Паучника уже обхватили выступ орудия, по-видимому, оно отказалось от намерения сбросить Паучника и, надо думать, для этого были веские основания. Хоури показалось, что Вольева добилась не слишком многого, несмотря на свой смелый маневр. Орудие вроде бы не было сильно сковано присутствием Паучника.

Между тем борьба за контроль над корабельной артиллерией обрела весьма серьезные масштабы. Несколько раз Хоури казалось, что эти орудия перешли под ее команду, что системы, подчиненные Мадемуазель, слабеют и теряют позиции, но эти небольшие победы все же не давали Хоури возможности взять точный прицел и открыть огонь. Если Похититель Солнц и помогал ей, то сейчас она этого не ощущала. Хотя, возможно, отсутствие этого ощущения следовало отнести за счет его особого коварства. Кто знает, может быть, не будь тут Похитителя Солнц, Хоури уже давно бы проиграла бой, и освобожденная Мадемуазель спустила бы с цепи то, что содержалось в орудии из Тайника. Правда, сейчас все это уже не казалось столь важным. Хоури наконец-то поняла намерения Вольевой. Тормозные ракеты Паучника работали изо всех сил, сводя на нет все усилия более массивного и неуклюжего орудия. Вольева тянула орудие вниз, в направлении бело-голубого сияния, вырывавшегося из ближайшей пасти конджойнеровского двигателя. Она явно собиралась уничтожить эту штуковину в смертельных выхлопах.

— Илиа, — спросила Хоури, — ты хорошо все… обдумала?

— Обдумала? — на этот раз никакого сомнения не было в том, что раздалось женское хихиканье, хотя оно явно было показным. — Никогда в жизни я еще не делала ничего настолько необдуманного, Хоури. Но в данный момент я альтернатив не вижу. Разве что ты немедленно овладеешь теми проклятущими орудиями.

— Я… Я стараюсь…

— Тогда старайся дальше и не мешай мне. На всякий случай, если у тебя не получится, у меня есть над чем сейчас пораскинуть мозгами.

— И тогда вся ее жизнь прошла у нее перед глазами? Я правильно поняла?

— Это опять ты? — Хоури старалась сделать вид, что Мадемуазель ее не интересует. К этому времени она поняла, что все появления Мадемуазель преследуют лишь одну цель — отвлечь Хоури от главного. А это, разумеется, могло изменить ход сражения. Так что Мадемуазель вовсе не была тем легкомысленным незаинтересованным наблюдателем, которым она пыталась прикинуться.

Теперь Вольевой осталось преодолеть лишь метров пятьсот, чтобы орудие оказалось под пламенем выхлопов двигателей. Орудие продолжало сопротивляться, его ракеты работали вовсю, но тяга у него была меньше, чем у Паучника. Оно и понятно, подумала Хоури. Проектировщики вспомогательной системы, которая должна была обеспечить движение и посадку орудия, вряд ли подумали о том, что ему придется еще и защищать себя «в рукопашном бою», а если и подумали, то с усмешкой.

— Хоури! — крикнула Вольева. — Секунд через тридцать я эту свинью отпущу. Если арифметика меня не подвела, никакие корректирующие тормозящие удары не смогут остановить дрейф орудия к лучу.

— Здорово, правда?

— Ну вроде бы… Но должна тебя предупредить, — голос Вольевой почему-то затих и даже почти исчез — видимо, прием был нарушен всплесками энергии вблизи от выхлопов двигателя корабля, к которому Вольева подошла на расстояние вряд ли полезное для органических веществ. — Мне подумалось, что если и удастся разрушить орудие из Тайника… то часть силы взрыва… возможно, неизвестной субстанции… может обратить вспять луч, обеспечивающий тягу кораблю… — последующая пауза была явно отлично рассчитана. — Если такое произойдет, то результаты могут быть далеко… не оптимальны.

— Что ж, спасибо, — ответила Хоури. — Благодарю за моральную поддержку.

— Черт! — отозвалась Вольева спокойно и тихо. — В моем плане обнаружился недочет. Полагаю, орудие воздействовало на Паучник каким-нибудь защитным излучением типа электромагнитных волн. Или так, или это радиация тяги, но что-то воздействовало на аппаратуру управления… — раздался звук — возможно, то была еще одна попытка задействовать стальные старинные переключатели на консоли. — Я хочу сказать, что мне, кажется, от него не оторваться. Я приклеилась к этому дерьму.

— Тогда отключи тягу. Это-то ты можешь сделать?

— Конечно, иначе как бы я могла убить Нагорного? — в голосе Вольевой явно ощущалась нехватка оптимизма. — Нет, тяга мне тоже не подчиняется, она, надо думать, была заблокирована, когда я ввела в действие программу «Паралич», — Вольева начала заикаться. — Хоури, положение кажется мне отчаянным… Если ты овладела корабельным вооружением…

Снова вмешалась Мадемуазель, чей голос звучал в мозгу Хоури очень серьезно.

— Она погибла, Хоури. И при том угле, под которым тебе пришлось бы стрелять, половина орудий не сработает, чтобы не нанести ущерба самому кораблю. Да и тебе самой, считай, повезет, если удастся остаться в живых, сокрушив корпус орудия из Тайника.

Она была права. Хоури и не заметила, как целые блоки потенциально пригодного вооружения отключились, так как она потребовала от них взять цель, расположенную в опасной близости от некоторых частей корабля. Остались лишь малые калибры, неспособные нанести противнику серьезный ущерб.

Может быть, именно поэтому что-то сдвинулось.

Неожиданно вооружение корабля оказалось скорее под контролем Хоури, нежели ее противников. И, как она поняла, тот факт, что оставшиеся системы были слабоваты в отношении залпового огня, оказал ей определенную услугу. Ее планы внезапно изменились. Теперь ей требовалась хирургическая точность, а не грубая сила.

В те мгновения, пока Мадемуазель еще не успела захватить обратно власть над бортовыми вооружениями, Хоури изменила систему их наведения и ввела команды, обеспечивающие их перевод на новые цели. Ее приказы были точны до предела и требовали безукоризненного и немедленного выполнения. Орудия, которые только что двигались как в тумане, сейчас мгновенно развернулись на цели, выданные им Хоури. Но этой целью был вовсе не монстр из Тайника, а нечто совершенно иное.

— Хоури, — начала было Мадемуазель, — я уверена, что тебе следует все хорошенько обдумать, с учетом…

Но Хоури уже открыла огонь.

Жгуты плазмы рванулись к орудию из Тайника, но не непосредственно к нему, а к тем тяжам, которые соединяли его с Паучником. Они аккуратно срезали все восемь ног, а затем и четыре тяжа, к которым крепились «кошки». Паучник метнулся в сторону от смертельно опасного луча тяги, его ноги были обрублены до колен.

Что же до орудия из Тайника, то оно влетело в луч, подобно бабочке, коснувшейся раскаленной лампы накаливания.

Дальнейшее заняло всего лишь несколько мгновений, продолжительность которых вряд ли могли бы определить человеческие органы чувств. Хоури и потом не могла припомнить ни их последовательности, ни их сути. Материальная оболочка орудия исчезла в одну миллисекунду, вскипев клубами пара, состоявшего исключительно из атомов разнообразных металлов. Было совершенно невозможно утверждать, что виной этого кипения и всего последующего было прикосновение к лучу. Возможно, уже к моменту начала разрушения орудие начало выворачиваться наизнанку.

В любом случае события наверняка разворачивались не так, как могли бы предположить проектировщики орудия.

Одновременно — или почти одновременно — то, что осталось от орудия под его улетучившейся оболочкой, вырвалось наружу в виде извержения гравитации, изрыгнувшего раскаленное пространство-время. Что-то жуткое происходило с материей в непосредственной близости от орудия из Тайника, причем явно не то, что должно было произойти. Радуга изогнувшихся звездных лучей приобрела почти шаровую форму, обволакивая корчащуюся массу плазмы-энергии. Какое-то мгновение сферичная радуга была устойчива, но тут же она стала пухнуть, осциллируя точно мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть. А затем, в какую-то ничтожно малую частичку времени, сфера рухнула и с растущей по экспоненте скоростью исчезла.

И тут же исчезло все остальное, не оставив даже обломков, даже пыли — просто усеянный звездами кусок космоса.

Потом появился слабый отблеск, смахивавший на ультрафиолет. Сияние стало расти, превращаясь в яркую зловещую сферу. Волна вспухающей плазмы ударила по кораблю, сотрясая его с дикой силой. Хоури почувствовала этот удар, даже сидя в своей Оружейной в кресле на растяжках. На дисплеях помчалась информация — хотя Хоури в этот момент меньше всего мечтала о знаниях, — что взрыв лишь слегка повредил некоторые корабельные системы и что имел место короткий пик подъема радиации, который теперь миновал, и радиационный фон близок к норме. Гравитационные показатели тоже в норме.

Пространство-время было пробито на квантовом уровне, благодаря чему наблюдался ничтожный выброс энергии Планка. Ничтожный, разумеется, в сравнении с обычными потоками энергии, присутствующими в пене пространства-времени, но за пределами оболочки корабля этот ничтожный выброс был как взрыв атомной бомбы в соседней комнате. Пространство-время мгновенно залечило раны, залатав разрывы до того, как могли возникнуть вредные последствия, оставив лишь несколько лишних монополей Дирака, квантовый мусор черных дыр малой массы и других аномальных и экзотических частиц как свидетельство, что произошло нечто необычное.

Орудие из Тайника сработало неудовлетворительно.

— Ну и ладно, — сказала Мадемуазель, причем ее голос звучал скорее разочарованно, чем как-то иначе. — Надо думать, ты гордишься сделанным.

Но в ту минуту внимание Хоури было занято другим: через виртуальное пространство Оружейной к ней рвалась пустота. Она попыталась отодвинуться, разорвать связь…

И не успела.