Арарат, год 2675-й
Схема внутренних помещений «Ностальгии по бесконечности» представляла собой длинный свиток мятой пожелтевшей бумаги, с одной стороны прижатый ножом Крови, с другой – тяжелым серебристым шлемом, найденным Пэлфри в мусоре. Свиток был покрыт густой сеткой карандашных и чернильных линий. Кое-где линии убирали и рисовали; в этих местах бумага протерлась почти до дыр.
– Поточнее схемы нет? – спросил Кровь.
– Уж какая есть, – ответила Антуанетта. – Всяко лучше, чем ничего.
За последнюю неделю свинья это слышал, пожалуй, сто раз.
– Ладно. И о чем это нам говорит?
– О проблеме. Вы расспрашивали Пэлфри?
– Нет, им занимается Скорп.
Антуанетта дотронулась до оттягивавшей ее мочку грозди украшений.
– Я тоже с ним потолковала. Хотела понять обстановку. Практически все в насосной бригаде убеждены, что капитан является все чаще и обставляет это все оригинальней.
– И что с того?
– У нас тут отмечены места последних явлений капитана. Их добрая дюжина, и я склоняюсь к мысли, что рабочие не врут.
Свинья прищурился; в скупом освещении конференц-зала его глаза плохо различали карандашные пометки. Он не любил карты и схемы еще с тех времен, когда под началом Скорпиона орудовал в Городе Бездны. Там такие вещи были, в общем-то, не нужны. «Если тебе в наших краях вдруг понадобилась карта, – часто говаривал Кровь, – значит ты здорово влип».
Но эта схема была важной. Она изображала «Ностальгию по бесконечности», тот самый шпиль над морем, внутри которого они с Антуанеттой Бакс сейчас находились. На ней корабль представлялся конусом, хитроумно сплетенным из горизонтальных и вертикальных линий: настоящий обелиск, покрытый наползающими друг на друга иероглифами. Линии отмечали уровни, сообщающиеся шахты и основные перегородки. Огромным трюмам соответствовали пустоты без каких-либо обозначений.
Высота корабля составляла четыре километра, и поэтому на схеме не было места даже для крупных, с точки зрения человека, деталей. Отдельные помещения сопровождались надписями лишь в тех случаях, если играли исключительно важную роль. Да и сам процесс составления схемы, в сущности, был пустой тратой времени. Медленная перестройка корабельного нутра – полностью вне контроля человеческого экипажа – за последние десятилетия свела на нет все подобные попытки.
Хватало и других сложностей. Верхние уровни корабля были нанесены на схему более или менее точно. Ими часто пользовалась команда, и казалось, из-за постоянного присутствия там людей корабль почти не меняет свое устройство в этой части. Но на нижние уровни, в особенности под урез окружающей воды, ремонтные бригады спускались неохотно. Поскольку тамошние помещения оказывались нисколько не похожими на то, что техники ожидали увидеть. Эти нижние уровни непрестанно видоизменялись согласно каким-то тошнотворным биологическим архетипам, что делало их картирование бессмысленным. Кровь побывал внизу, в тех помещениях над уровнем моря, которые подверглись наибольшим изменениям, и эта экспедиция была сродни путешествию по опасному лабиринту карстовых пещер.
Но не только внутренности корабля представляли собой загадку. Готовясь сойти с орбиты, «Ностальгия по бесконечности» изменилась в корме, сделав свой торец плоским. В сопровождавшей посадку суматохе толком проследить за этими изменениями не удалось. Поскольку нижние километры корабля, включающие пару гондол с сочленительскими двигателями, ушли под воду, узнать в ближайшее время, как теперь выглядит корма, не представлялось возможным. Подводники погружались на несколько сот метров, но их отчеты добавили мало нового к уже известному. Сенсорное исследование позволило продвинуться глубже, но полученные в результате расплывчатые очертания свидетельствовали только о том, что подводная часть корабля более или менее цела. На важнейший вопрос, смогут ли двигатели вновь заработать, ответа пока не было. Благодаря своей нервной системе, сросшейся с бортовой техникой, капитан, конечно же, знал о полетной готовности корабля. Но Бренниген молчал.
Молчал до последнего времени.
Красный карандаш Антуанетты отметил звездочками все места последних появлений Джона Бреннигена, в которых она была уверена. Кровь читал даты и другие пометки – имена свидетеля или свидетелей, характер явлений. Он то задумчиво постукивал по схеме рукояткой ножа, то легонько водил по ней лезвием, чертя круги и дуги вокруг карандашных записей.
– Капитан поднимается в направлении носа, – заметил он.
Антуанетта кивнула, завиток волос выбился и упал ей на глаза.
– Я тоже заметила. И поняла, что Пэлфри и его приятели не врут.
– А что с датами? Тут есть какая-то закономерность?
– Только одна – все началось с месяц назад.
– И о чем это говорит?
– Делайте выводы сами, – ответила она. – Мне кажется, на схеме все хорошо видно. Капитан внезапно забеспокоился. Характер его явлений изменился, их зона расширилась. Он ведет себя демонстративно, его встречают в тех частях корабля, где он не бывал раньше. Если отметить тут места явлений, которые не кажутся мне вполне достоверными, то получится, что Бреннигена видели везде, вплоть до административных ярусов.
– Но ты в это не веришь?
Антуанетта сдула с лица прядку.
– Пока не верю. Точнее, не знаю. Но неделю назад я бы не поверила и в половину других явлений. Все, что мне теперь нужно, – это один хороший свидетель явления выше шестисотого уровня.
– И что тогда?
– Тогда нам придется поверить. Поверить, что капитан проснулся.
Кровь подумал, что это не очевидно только слепому.
– Если бы капитан активизировался сейчас, я бы решил, что здесь есть связь с прилетом Хоури. Но он проснулся месяц назад, когда ее и в помине не было.
– Месяц назад ее корабль прибыл в нашу систему, – возразила Антуанетта. – Война с ингибиторами уже добралась сюда, и никто не знает, насколько чувствительны системы капитана. Он – это весь корабль. А «Ностальгия» воспринимает происходящее в нескольких световых часах от планеты. То, что корабль стоит на Арарате, ничего не меняет.
– Мы не знаем наверняка, что Хоури говорит правду, – сказал Кровь.
Антуанетта снова взяла красный карандаш и отметила звездочкой место встречи капитана с Пэлфри.
– Думаю, теперь не может быть сомнений в ее правдивости, – ответила она.
– Хорошо. Еще вопрос. Если капитан проснулся…
Антуанетта подняла голову, ожидая конца фразы:
– Ну?
– Значит, он чего-то хочет от нас, правильно?
Антуанетта взяла со стола шлем, отчего схема корабля с шелестом свернулась.
– Думаю, кто-то из нас должен его об этом спросить, – ответила она.
За два часа до рассвета подал голос Васко:
– Я вижу, сэр. Прямо по курсу айсберг, как на карте.
С полминуты Эртон вглядывалась в сумеречный горизонт, потом буркнула:
– А я ничего не вижу.
– Я тоже вижу. Малинин прав, – подтвердил Жакоте с другой лодки и достал бинокль.
Широкие линзы, направленные в сторону цели, не двигались, хотя лодка качалась на волнах.
– Что там? – спросил Клавэйн.
– Пока я вижу только ледяную гору, расстояние слишком велико. На корабль совершенно не похоже.
– Молодчина, – похвалил старик Малинина. – Может, нам звать тебя Соколиным Глазом?
По приказу Скорпиона лодки сбавили скорость наполовину, потом развернулись, чтобы обойти айсберг по широкой дуге. Было решено осмотреть льдину со всех сторон, насколько это возможно в неверном свете близкой зари.
За час они по спиральной траектории приблизились к айсбергу – невысокому, с покатой вершиной. По мнению Васко, он выглядел очень странно. Ледяная гора казалась вросшей в море – во все стороны от нее отходила белая бахрома, раза в два длиннее диаметра «ядра». В совокупности это напоминало остров с небольшим вулканическим конусом в центре и пологими ребристыми склонами.
Васко видел айсберги, они доплывали до широт Первого Лагеря, но этот не имел с ними ни малейшего сходства.
Лодка сделала очередной круг и подплыла ближе. Время от времени Васко слышал, как Скорпион переговаривается с Кровью через браслет. На западе небо обрело багровость свежего синяка, но еще было видно несколько звезд. Восток был нежно-розовым. Бледная ледяная гора отбрасывала в обе стороны лучи приблизительно соответствующих оттенков.
– Мы обошли айсберг два раза, – доложила Эртон.
– Так держать, – сказал Клавэйн. – Сокращаем расстояние вдвое и скорость сбрасываем тоже наполовину. Может, Скади еще не заметила нас, и я не хочу вспугнуть ее раньше времени.
– С айсбергом что-то не так, сэр, – подал голос Васко.
– Разберемся. – Клавэйн повернулся к Хоури. – Ты уже чувствуешь?
– Вы про Скади? – спросила Хоури.
– В первую очередь про твою дочь. Подумал, может, уже заработала связь между вашими имплантатами.
– Мы еще слишком далеко от Ауры.
– Ясно, но, как только ты что-нибудь уловишь, дай знать. От моих имплантатов вряд ли будет толк, – по крайней мере, пока мы не подойдем вплотную. И вообще, ты ее мать. Уверен, ты услышишь ее первая, если ничего не случилось с протоколами.
– Не нужно напоминать мне, что я ее мать, – отрезала Хоури.
– Конечно. Просто я…
– Клавэйн, я жду и слушаю. С того самого момента, как меня достали из капсулы. И когда у нас с Аурой наладится связь, вы об этом узнаете первым.
Полчаса спустя они уже подошли достаточно близко, чтобы рассмотреть детали. Теперь всем было ясно, что это не обычный айсберг, даже если не принимать во внимание ледяную кашу вокруг горы. В сущности, это был вовсе не айсберг.
Хотя льда здесь хватало.
Кристаллические склоны плавающего массива выглядели очень странно. Склоны состояли не из наслоений льда, а из огромных друз толстых заостренных кристаллов. Сталактиты и сталагмиты торчали вверх и вниз как ледяные зубы. Вертикальные выросты блестели, словно клинки шпаг, и на конце каждого распустились удивительные цветы из меньших спиц, которые торчали во все стороны, пронизывая соседние поросли и смешиваясь с ними. Ледяные кристаллы были несхожи и формой, и размерами, и в этом различии не усматривалось никакой системы. Некоторые «стволы» и «ветви» шириной не уступали лодке. Другие были тоньше и уменьшались настолько, что образовывали радужное блестящее кружево в воздухе, и казалось, самый легкий ветерок способен расколоть эту мишуру на миллионы сверкающих осколков.
Издали айсберг казался единым целым, а вблизи походил не то на стог насыпанных как попало игл разного размера, не то на блестящий густой куст, в котором столько же пустоты, сколько льда.
Ничего более поразительного и жуткого Васко в жизни не видел.
Они сделали новый виток и подошли еще ближе.
Только Клавэйн оставался совершенно равнодушен к поразительной картине, представшей перед экспедицией. Может, и был удивлен, но не подавал виду.
– Эти автоматические карты довольно точные, – заметил он. – Насколько я помню размеры льдины, внутри легко поместится корвет класса «Мурена».
Васко решился задать вопрос:
– Сэр, вы все еще считаете, что внутри айсберга корабль?
– А ты как думаешь, сынок? Неужели мать-природа способна создать нечто подобное?
– Но для чего Скади понадобилось окружать свой корабль таким необычным льдом? – не отставал Васко. – На броню это не похоже, к тому же корабль становится заметнее на картах.
– А почему ты решил, сынок, что у нее был выбор?
– Я не понимаю вас, сэр.
– Клавэйн говорит о том, – объяснил Скорпион, – что корабль Скади может быть неисправен. Я правильно понял?
– Скажем, это моя рабочая гипотеза, – ответил Клавэйн.
– Но что находится… – Васко не закончил вопрос, боясь зайти слишком далеко.
– Что бы ни находилось внутри, – ответил Клавэйн, – нужно туда пробраться. У нас нет бурильной установки или взрывчатки, но, если мы хорошенько поищем, нам не придется пробиваться через толстый лед при помощи грубой силы. Нужно отыскать проход в центр горы.
– А если Скади заметит нас, сэр? – спросил Васко.
– Надеюсь, что заметит. Последнее, чего мне хочется, так это стучаться в ее парадную дверь. А теперь подойдем ближе. Медленно и осторожно.
Встало Яркое Солнце. В первые минуты рассвета айсберг полностью изменился. На фоне бледно-фиолетового неба вся структура приобрела волшебный вид, лед стал похож на некую изысканную аристократическую сласть. Ледяные шпаги и кружева светились золотом, лазурью и всеми другими красками, что рождаются в ослепительном блеске бриллиантовых граней. Образовались роскошные гало, во все стороны брызнули окрашенные лучи; Васко отродясь не видел таких ярких и чистых цветов радуги. Вместо теней внутри айсберга царили бирюзовые и опаловые краски, сияние проникало к поверхности по извилистым ледяным коридорам и каньонам. Но в глубине этого сверкающего великолепия угадывалась темная сердцевина – словно черная личинка, окруженная бледным коконом.
Пятьдесят метров отделяло лодки от кромки ледяной каши. Пока они шли по морю, волны не было, но здесь, в непосредственной близости от айсберга, море зашевелилось с апатичностью огромного животного, получившего в бок ампулу снотворного; казалось, каждое движение стоило воде огромного усилия. Замерзающая поверхность моря походила на шкуру морского зверя – гладкую, сине-зеленую. Васко опустил руку за борт и сразу отдернул руку. Даже здесь, довольно далеко от кромки льда, вода была гораздо холоднее, чем в месте высадки из шаттла.
– Взгляните-ка. – Скорпион развернул перед собой умную карту.
Хоури хмуро смотрела на то место, куда указывало копыто свиньи.
Клавэйн открыл свою карту:
– Что там, Скорп?
– От Крови только что пришло обновление. Посмотри на айсберг: он вырос.
Клавэйн ввел координаты айсберга, и тот увеличился рывком. Васко смотрел через плечо старика, искал на карте пару лодок. Но их не было. Он понял, что обновление сделано вчера, до заката.
– Ты прав, – заметил Клавэйн. – Примерно… процентов на тридцать – сорок в объеме.
– Не меньше, – подтвердил Скорпион. – И это не в реальном времени. Если скорость роста не менялась, сейчас он еще на десять – двадцать процентов больше.
Клавэйн сложил карту: он увидел достаточно.
– Айсберг охлаждает окружающую воду. Очень скоро место, где мы сейчас стоим, тоже замерзнет. Наше счастье, что мы прибыли так быстро. Через несколько дней не было бы ни единого шанса проникнуть в гору льда.
– Сэр, – обратился к Клавэйну Васко, – я не понимаю, почему айсберг растет. Он должен уменьшаться. В этих широтах льды тают быстро.
– Вроде ты говорил, что слабо разбираешься в айсбергах, – заметил Клавэйн.
– Я сказал, сэр, что в нашей бухте видел лишь несколько штук.
Старик посмотрел на него в упор:
– Это не айсберг и никогда им не было. Это корка льда вокруг корабля Скади. И она растет, потому что корабль охлаждает окружающую среду. Помнишь, что сказала Хоури? Они научились остужать корпус корабля до температуры фоновых космических микроволн.
– Но вы предположили, что Скади не управляет этим процессом.
– Да, я не уверен.
– Сэр…
Клавэйн перебил его:
– Мне думается, что-то случилось с криоарифметическими двигателями корабля, это они охлаждают корпус. В чем конкретно причина неисправности, могу только гадать. Возможно, Скади сама расскажет, когда мы найдем ее.
До вчерашнего дня Васко никогда не слышал о криоарифметических двигателях. Название упоминалось в стенограмме опроса Хоури – это была одна из технологий, которую Аура помогла усовершенствовать Ремонтуару и его товарищам, пока те мчались прочь от руин Дельты Павлина.
В течение следующих часов Васко задал уйму вопросов, стремясь заполнить постыдный пробел в своих знаниях. Не на все его вопросы нашелся ответ даже у Хоури. Например, Клавэйн рассказал, что криоарифметический двигатель совсем не новинка, основы этой технологии были разработаны сочленителями незадолго до окончания войны с демархистами. В то время криоарифметический двигатель был громоздким устройством, величиной с загородный дом, и годился для установки только на тяжелых межзвездных судах. Попытки создать аналоги малых размеров заканчивались авариями. Но Аура объяснила, как сделать криодвигатель величиной с яблоко.
Однако даже после этого такие устройства оставались опасными.
Принцип криоарифметического движения базировался на контролируемом нарушении законов термодинамики. Разработать его удалось путем квантового вычисления, с применением целого класса алгоритмов, которые сочленитель по фамилии Кафзех открыл в первые годы демархистской войны. Алгоритмы Кафзеха, будучи правильно применены квантовым компьютером с определенной архитектурой, приводили к удельной потере тепла в окружающем пространстве. По сути, криоарифметический двигатель был всего лишь компьютером, производящим вычисления по замкнутому циклу. От обычных компьютеров он отличался тем, что при повышении скорости работы не разогревался, а, напротив, охлаждался. Сложнее всего было сдерживать ускорение работы компьютера по мере его охлаждения, стабилизировать процесс, норовящий по спирали скатиться к полной неуправляемости. Чем меньше был двигатель, тем более подвержен нестабильности.
Возможно, именно это случилось с кораблем Скади. В космосе двигатель выкачивал энергию из корпуса, охлаждая его почти до абсолютного нуля, благодаря чему корабль был невидим на фоне космических излучений. Но, очевидно, корвет получил повреждения, и при этом пострадала сложная система управления криоарифметическими двигателями. К моменту падения в океан Арарата он уже был сгустком межзвездной стужи. Вокруг него замерзала вода, диковинные формы ледяных кристаллов свидетельствовали о грубом попрании законов физики.
Могло ли внутри этой оболочки остаться что-то живое?
И тут Васко услышал. Возможно, опять раньше всех. Это был тончайший писк, на самом пределе слышимости, нечто близкое к ультразвуку, и улавливалось оно, пожалуй, благодаря осязанию, а не слуху. Может, это поток данных, поступающий к Васко по сенсорному каналу, о существовании которого он никогда раньше не подозревал?
А еще это походило на песню. И на кружение миллиона пальцев по влажным ободкам миллиона винных бокалов.
Васко едва улавливал этот писк – и притом боялся, что от звуковых колебаний у него треснет череп.
– Сэр, – обратился он к старику, – я кое-что слышу. Чем бы ни был на самом деле этот айсберг, у него есть голос.
– Это из-за солнца, – через секунду ответил Клавэйн. – Оно греет, в различных местах покрова возникают напряжения, лед скрипит и хрустит.
– Вы тоже слышите, сэр?
Клавэйн взглянул на него со странным выражением:
– Нет, сынок. С годами все больше того, чего я не слышу. Но я сужу по твоим словам.
– Подойдем, – предложил Скорпион.
Антуанетта Бакс шла по темным и сырым коридорам гигантского затонувшего корабля. В одной руке она держала фонарь, в другой, подцепив за кромку шейного разъема, серебристый шлем. Перед ней с азартом охотничьей собаки скакал кружок золотистого света, выхватывал из мрака жутковатые скульптурные образования на стенах. Вот арка, как будто сделанная из позвонка огромного животного, вот груда скрученных и переплетенных, точно кишки, труб. Ползучие тени создавали иллюзию, будто эти трубы корчатся, извиваются, как спаривающиеся змеи.
С нижних уровней дул ровный влажный ветерок, откуда-то издалека доносился натужный лязг механизма – может быть, то трудился принесенный колонистами насос, а может, агрегат из системы корабельного ремонта. Звуки распространялись по кораблю совершенно непостижимыми маршрутами, и этот шум мог возникать как за ближайшей переборкой, так и в километре выше или ниже.
Антуанетта подняла воротник куртки. Жаль, что нельзя было взять кого-нибудь в сопровождение, – вдвоем не так страшно. Всякий раз, получая от капитана весточку, нечто похожее на осмысленное сообщение, она приходила одна. Возможно, Бренниген, изредка давая о себе знать, выказывал тем самым намерение открыть ей правду о себе. И пусть эта правда будет сколь угодно мала, нет сомнений, что у Антуанетты куда больше шансов наладить контакт с капитаном, чем у ее коллег. Причина, скорее всего, крылась в ее прошлом. Когда-то у нее тоже был корабль, конечно во много раз меньше «Ностальгии по бесконечности», но тоже не без привидений на борту.
«Поговорите со мной, капитан, – просила Антуанетта в предыдущие свои посещения. – Поговорите, ведь мне вы можете доверять. Я же мало-мальски понимаю, что с вами произошло».
Капитан никогда не давал ясного ответа, но, если вспомнить ответы неясные, даже начисто лишенные смысла, покажется, будто Бренниген испытывает желание что-то сделать в присутствии Антуанетты. Каждое явление в отдельности ни о чем не говорило, но в совокупности они, возможно, свидетельствовали о том, что капитан выходит из состояния, близкого к летаргическому сну.
– Капитан, – позвала она, поднимая шлем, – вы оставили свою визитную карточку! Я пришла вернуть ее вам. Ну же, отзовитесь.
Молчание.
– Буду откровенна, – сказала Антуанетта, – тут, внизу, мне неуютно. Да что говорить, я боюсь до смерти. Мне больше по нраву корабли маленькие и уютные, которые можно обставить и украсить по своему вкусу.
Она поводила фонарем в разные стороны, осветив шаровидный сгусток, который свисал с потолка и загораживал полкоридора. Шагая, Антуанетта сгибалась под застывшими пузырями, ведя по ним пальцами и ощущая удивительную теплоту и мягкость.
– Да, мне страшно. Это ваши владения, я здесь чужая. Я это вот к чему: вы ведь понимаете, что заставило меня сюда спуститься. Капитан, я надеюсь вернуться не с пустыми руками.
Молчание. Но Антуанетта и не ждала скорого ответа.
– Джон, – снова заговорила она, решившись на фамильярность, – похоже, в нашей системе что-то происходит. Надеюсь, вы тоже в курсе и знаете подробности. Я расскажу, какие у нас соображения на этот счет, а дальше думайте сами.
Ветерок потеплел, стал неровным, словно чье-то затрудненное дыхание.
– Хоури вернулась, – продолжила Антуанетта. – Пару дней назад упала с неба. Вы же помните ее, надеюсь. Она много времени провела на борту «Ностальгии», вряд ли вы могли ее забыть. По словам Хоури, близ Арарата идут боевые действия, да такого масштаба, что война сочленителей с демархистами покажется детской забавой. Если верить ей, там наверху сцепились две враждующие группировки и чертова уйма машин-ингибиторов. Вы же помните волков? Илиа при вас стреляла по ним из пушек класса «Ад», и результаты были неплохие.
Вот опять ветерок сменил направление, словно кто-то огромный делал вдох.
По прикидкам Антуанетты, это уже тянуло на явление первого рода.
– Вы здесь, капитан? Слышите меня?
Ветерок снова изменился: дует ей в лицо, да так сильно, что воет в ушах, разлетаются волосы, слезятся глаза.
Она услышала, как ветер шепнул на ухо: «Илиа».
– Поняла, капитан: вы отлично помните триумвира. Я тоже помню. Я недолго была знакома с Вольевой, но успела убедиться: эта женщина не из тех, кого быстро забывают.
Ветерок стих, остались только раздражающие звуки откачки.
Слабый голос здравомыслия заставил Антуанетту остановиться. Она добилась результатов: первый род, с этим никто не поспорит, и почти наверняка (если только голос ей не почудился) второй род. Не достаточно ли для одного дня? Капитан нынче проявил удивительный темперамент. Согласно корабельным записям, много раз Илиа Вольевой приходилось вводить Бреннигена в кататоническое состояние, чтобы добиться от него ответа хотя бы на единственный вопрос. Часто на эту процедуру уходила неделя или две.
Но для налаживания отношений с капитаном в распоряжении триумвира были и годы. Антуанетте же не стоило рассчитывать на такую роскошь.
– Капитан, – заговорила она, – я выложила карты на стол. Руководство нашей колонии встревожено. Скорпион перевез Клавэйна с острова, а это не шутки. Они отнеслись к словам Хоури очень серьезно и отправились вызволять ее дочь. Если Хоури говорит правду, посреди океана плавает подбитый волками сочленительский корабль. Ингибиторы уже здесь. Настало время действовать, капитан. Либо мы будем сидеть и ждать, пока все само собой не утрясется, либо встанем и сделаем шаг. Уверена, вы меня слышите и понимаете.
Внезапно, словно кто-то закрыл заслонку вентилятора, движение воздуха по кораблю прекратилось. Ни сквозняка, ни звука; в коридоре только Антуанетта и ясное пятно от фонаря.
– Твою мать!.. – прошептала она.
Но тут впереди возникла полоска света. Заскрипел металл, и часть стены повернулась на петлях, словно дверь. В лицо дохнул новый ветерок, с новой смесью биомеханических запахов.
Через образовавшийся проем она увидела новый коридор, резко уходящий к нижним уровням. Бледное, как у светлячка, сияние шло из этой глубины.
– Похоже, насчет визитной карточки я была права, – сказала Антуанетта.
