1

Просыпаться или не просыпаться? А если просыпаться, то что будет потом? Чем закончится эта история? Или она закончится ничем, прервется на полуслове, как и многие другие? Будет ли она лучше, оттого что я проснусь, или хуже? Лучше ли явь сна? Хуже ли я своего героя из сновидения? Что будет с ним и со мной, когда мы проснемся? – такие вопросы мучили Мурада на пороге сна и яви своей изощренной каверзностью. «Что будет, если я проснусь, и будет ли вообще что-то? – вопрошал он себя. – Есть ли вообще хоть какой-нибудь смысл в реальности, в жизни, в сновидениях?»

Зурной скрипнула дверь. Затем включились электробритва, или пылесос, или кофемолка, или кран горячей воды, или такси зашумело у подъезда. Мурад еще не привык и не научился различать звуки большого чужого города и большого чужого дома. К тому же он не хотел просыпаться.

– Следи за меддахом, – ответил ему голос, неожиданно появившийся с той стороны границы сна и яви, – внимательно следи за меддахом.

– За меддахом?

– Да, за меддахом. За своим меддахом.

– За своим меддахом?

– Да, у каждого из нас есть свой меддах.

– Но где он, мой меддах?

– Вот, – сильно хлопнула дверь, – твой меддах уже здесь.

Вскочив с постели, Мурад подбежал к окну, на тусклый свет уличного фонаря. Он еще плохо ориентировался в доме, в котором ночевал первую ночь, а когда наконец выглянул во двор, на засыпанную снегом дорожку, то увидел только удаляющуюся широкую спину дяди и закутанные в шаль плечи его юной жены, которую до этого не видел, – она жила в другой половине дома. Да еще дворника, что уже размел половину тропинки. Дворник стоял спиной и к нему, и к дяде.

– Ну вот, – вздохнул Мурад, нет, не вздохнул, а зевнул, забираясь в постель. – Я не успел попрощаться-поздороваться со своим дядей. Теперь он решит, что я законченный соня и лентяй.

2

Но только он подумал, что упустил своего сказителя, – ведь дядя должен был стать его проводником в этом городе, – как меддах всплыл перед ним.

Он стоял спиной к нему и к слушателям в белой холщовой рубахе навыпуск и, похоже, колдовал, согнувшись над столиком кухонного гарнитура.

Мурад интуитивно ощущал, что в комнате есть кто-то еще, кроме него и меддаха. Есть еще слушатели, и, усевшись полукругом, они замерли, следя за движениями сказителя.

Кто они? Неужели ангелы?

Они внимательно, как и Мурад, следили за человеком, на которого указал ему перст во сне, и черты лица которого Мураду пока еще не удавалось разглядеть, потому что меддах суетился над чашками, и пряди черных волос спадали на его белое лицо.

«У моего сказителя, – подумал Мурад в следующую секунду, когда меддах откинул черную прядь с лица и повернулся к слушателям вполоборота, – не тюркская, а цыганская внешность. И он колдует не над своим фарфоровым лицом с тонкими чертами и лихо загнутым, красивым, как ручка чашки, хрящом уха, а над точно такой же чашкой.

Что он готовит? Кофе себе или историю для нас?

Нет, догадался Мурад, он готовит кофе, отмеряя, как аптекарь для благовоний или снадобий, пропорции зерен и сахара. А потому он не собирается в ближайшее время поворачиваться лицом к собравшимся полукругом и напряженно застывшим слушателям. Слушателям, что наблюдают за ним, прикрывая глаза пушистыми крыльями, как Мурад в эти минуты прикрывал глаза пушистыми ресницами и пуховым одеялом.

– Когда же начнется ваш рассказ? – хотел было уже Мурад оглушить меддаха неожиданным вопросом. – Когда, меддах, вы начнете рассказывать мне мою историю?

Но тут самого Мурада оглушил голос муэдзина, призывающий с минарета правоверных мусульман на утреннюю молитву:

– Аллаху акбар, Аллаху акбар… – И Мурад понял, что пора просыпаться. Время последней отсрочки, в которое, он так на это надеялся, меддах заговорит, упущено. Время снов и развлечений прошло. Настало время молиться. Последнее, что видел Мурад перед тем, как распахнуть глаза и выкарабкаться из-под век, как черные, словно кофе, и влажные, словно их уже успели смочить кипятком, волосы меддаха откидываются тонкими пальцами так, будто их берут за ручку, с фарфорового лба. И Мурад понял – история этого дня уже началась. Так садитесь и слушайте.

3

Хотя, может быть, она началась позднее, когда Мурад, на ощупь найдя тапочки и выключатель, пошел в ванную исполнить очищающий ритуал. И он протер водой глаза, руки и ноги, прополоскал рот и нос, намочил мочки ушей и, зачерпнув ладонями воду, поднес ее к пульсирующему темечку, оросил, как то велит шариат, свои волосы водой и, закинув их на лоб, сказал сам себе, глядясь в зеркало: «Доброе утро, Мурадик». Впрочем, в мечети его снова поманили пальцем духи снов, пока он, скрестив по-турецки ноги, ждал, когда придет имам. А тот все не шел и не шел.

И Мурад даже позавидовал дервишу, что спал сбоку под одной из мавританских колонн, укрывшись верблюжьим одеялом, только обросшая голова выступала из-под него, как неуклюже свалившийся набок взлохмаченный горб.

– Прав тот имам, что не отгоняет сны, – заговорила голова, глядя на Мурада сквозь припухшие, как у пьяницы, веки. – Ибо время пророчеств сменило время снов.

«Вот счастливчик! – подумал Мурад. – У него есть возможность дожидаться имама под одеялом». А сам переспросил:

– Какое время наступило?

– Я не знаю, время какой молитвы сейчас. Утреней или вечерней. Здесь, в этом мрачном городе, в сумерках мрачного свода этого дома Всевышнего, все времена едины на вкус и запах. И цвет нитки моего одеяла, и цвет волоса на моей седой, но крашеной голове не позволяют это определить. Я лишь уверен, что настала пора копить, – продолжал дервиш, – копить в своей голове сны, как верблюд копит в своем горбу живительную влагу и силу. Ибо сказал Аллах, что Мухаммад – печать всех пророков и что верблюдица родила белого верблюжонка.

Мурад с интересом слушал взлохмаченную голову, пока как назло не появился имам. И в тот же момент голова дервиша подобно взъерошенному сурку скрылась в норке одеяла, что полна припасов золотистых зерен и сладких пшеничных снов.

Встав справа от имама для совершения двух обязательных ракатов-поклонов, Мурад увидел в оконце михраба, указывающего направление молитвы, вовсе не Мекку, а дом своего дяди. Мечеть находилась напротив этого высоченного строения. Дом дядя купил себе специально рядом с редкой для Петербурга мечетью – на Петроградской стороне. И лишь после того, как он совершил эту грандиозную покупку (полдома для себя, а полдома для чересчур юной жены), у него появилась возможность пригласить к себе готовых его вечно осуждать родственников – и первым, кто откликнулся на приглашение дяди, был Мурад. Во-первых, он никогда не был в большом городе, а во-вторых, был любимым и еще не научившимся осуждать своего дядю племянником.

– Поклоняйся только своему меддаху, – услышал Мурад шепот головы за спиной, когда делал второй ракат, – только ему одному.

Мурад совершал намаз к голове спиной, а к Мекке лицом, из чего можно было сделать вывод, что говорящий дервиш под свисающим вниз головой деревом люстры не его меддах.

4

Вернувшись домой, Мурад первым делом стал искать телефон, что звонил не переставая минут десять, пока он его искал. А еще перед этим он искал ключи в кармане брюк.

– Ты почему не берешь трубку? – спросил сердитый голос дяди, настолько сердитый и хриплый, что Мурад даже подумал: это не его дядя, а выразительный меддах, изображающий своим голосом большой гнев, отчего Мурад оторопел.

– Я читал намаз, – сказал он, справившись со своими сомнениями.

– А я стараюсь, звоню во все колокола. Думаю, как бы ты не проспал намаз.

– А я не проспал! – улыбнулся в трубку Мурад.

– Хорошо. А что ты уже сделал? Ну ладно, ладно, я не буду возмущаться, что ты так бездарно тратишь драгоценные минуты пребывания в столь прекраснейшем, божественном с архитектурной точки зрения месте. Чай на столе, творог в холодильнике, харчо в большой кастрюле. Позавтракай и займи себя чем-нибудь. Можешь почитать, а можешь посмотреть телевизор. Там тоже показывают много интересного. А когда я вернусь, мы с тобой устроим из твоего приезда фейерверк, сходим куда-нибудь, бриллиант моей души, где-нибудь послоняемся.

– Куда? – с интересом переспросил Мурад.

– Не знаю. Может быть, сходим поужинать в ресторан к моему другу. Но сначала мы с тобой пойдем искать дух Петербурга.

– Дух Петербурга? – удивился Мурад.

– Да, дух Петербурга, – оживился дядя. – Я сам давно собирался его поискать. А если нам не удастся его отыскать, то тупо залезем на крышу и посмотрим на город глазами ангела с Александрийского столпа.

– Какого осла? – не понял Мурад.

– Сам ты осел! – разозлился дядя и бросил трубку.

5

А возможно, эта история началась позднее. Когда дядя позвонил еще раз и сказал, что ему надо срочно уехать в другой город. В Москву. Это займет пару дней. Это очень важная встреча, и она связана с безопасностью его бизнеса.

– Возьми меня с собой, – попросил Мурад, скорее по инерции. О Москве, как и о Петербурге, он слышал много интересного из телевизора, которым уже успел пресытиться, ожидая дядю. Уж лучше один раз побывать, чем сто раз увидеть. А еще ему очень не хотелось оставаться одному в большом и пустынном городе. И в доме.

– Не могу. Я буду встречаться с очень важными, большими людьми.

– Я в машине посижу. – Мураду очень хотелось подольше покататься на дядином «Мерседесе».

– Даже в машину не могу, Мурадик. Со мной поедут люди из службы безопасности. – Из какой безопасности, из своей личной или федеральной, дядя не сказал. – Мы будем решать важные вопросы. К тому же я всего на день. Одна нога там а другая уже завтра здесь. А когда я вернусь, мы с тобой устроим божественное мероприятие из твоего пребывания, ну просто фисташковый фейерверк.

– А что мне пока делать, дядя?

– Займи себя сам чем-нибудь. Что ты, маленький, что ли, Мурад? Ведешь себя, как не мужчина. – И, секунду помолчав, добавил: – Можешь попробовать поискать дух Петербурга сам.

– А где?

– Чаще всего он находится под пролетом мостика Зимней Канавки, что рядом с Эрмитажем, чуть правее, если стоять на берегу Невы лицом к двум ростральным колоннам, а к Эрмитажу спиной.

– Что такое Эрмитаж? – спросил Мурад.

– Это приют странников, гостей, пилигримов, одним словом, тех, кто ищет дух Петербурга, – полушутя пояснил дядя, – непутевых бродяг, лентяев и сонь, как и ты, – усмехнулся он, – что хотят общаться не с хлебом, а с духами. Хотя и не всегда их находят.

– Приют, – повторил про себя Мурад. – Приют, – повторил он для себя и про себя.

– Ладно, мне надо ехать. За тобой присмотрит моя жена. Слушайся ее, как маму. Я позвоню вам из Москвы вечером.

– Хорошо.

– Постой, постой, постой! У тебя деньги-то есть?

– Есть, – гордо ответил Мурад, вспомнив, что матушка снабдила его аж двумястами рублями.

– Если вдруг понадобятся, возьми в верхнем ящике моего стола в кабинете. Или в тумбочке в спальне.

– Есть! – то ли огрызнулся, то ли отдал честь старшему по возрасту Мурад.

6

Позавтракав, Мурад вышел на улицу. И опять его поразили совершенная красота и нереальность окружающих зданий. Но еще более поразили красота и нереальность самого воздуха. Самого ощущения сумрачного утра и света. Дымка над Невой. Облака над головой. И сизый лед под ногами.

Окутанный и опоясанный красотой города, Мурад решил идти пешком, несмотря на промозглый ветер. Точнее, не идти, а плыть. Легкая ветровка с капюшоном надувалась и пузырилась, как парусина на мачте его тонкого костлявого тела. Порой он никак не мог понять, где находится: на мосту или на набережной канала?

Когда же он, наконец, с помощью подсказок гидов, что зазывали его на кораблики, шхуны и суденышки различных мастей на каждом шагу, все-таки дошел до мостика у Эрмитажа и встал под него, его хрупкое подростковое тело сотрясало от леденящего душу восторга. Зачем садиться на лодочки и ботики, если ты и так плывешь и твоя голова расплавляется в обжигающих потоках холода? И соединяется с металлической гладью воды и неба, образуя тот особый сплав, в котором ты теряешь себя самого. И все выглядит слишком нереально, словно чудо-дворец мираж-эрмитаж в расплавленном воздухе пустынных одиноких зданий, таких же грандиозных, как вершины в его, Мурада, стране гор.

Очарованный Мурад пошел дальше вдоль каналов и шел до тех пор, пока то ли в клубах пара изо рта, то ли в дымке над молочно-пепельной водой серого гранитного блюдца очередного канала перед ним не возник его меддах. Возник и не думал исчезать, несмотря на то, что Мурад несколько раз зажмуривал глаза. Сказитель стоял на мосту, перегнувшись через перила, и кормил хлебом уток, кидая крошки в каменную чашу с дрожащей от ветра водой. Едва намечающаяся белая корка-пенка льда напоминала Мураду сливки. И, словно в подтверждение тому, рядом со сказителем собралась стая кошек, хищно изогнувших спины и раскрывших пасти, словно хотели дотянуться зубами то ли до молока в граненой емкости, то ли до подплывших вплотную уток.

7

Эти создания выглядели очень странно и мордами напоминали скорее молодых львов, а вытянутыми туловищами – горных козлов; змеиными хвостами они словно отбивались от своих искаженных водой отражений.

– Ну же! – подтолкнул Мурад. – Где твоя чудо-юдо история?

– Это химеры, – сказал меддах, не поворачивая лица к Мураду. – Ты чувствуешь, как они опустошают город жарким пламенем своего дыхания? Как они разрежают и переплавляют воздух?

– Да, – выдавил из себя Мурад.

– Однажды, – прошептал меддах, – один мальчик не по своей воле отправился в дальнюю страну и попал в город смерти. В город, из разломов и болот которого выходят странные одурманивающие пары. Стоило этому мальчику выйти погулять к сфинксам и пирамидам, как его оглушили эти газы почти до потери рассудка. И тогда он узнал, точнее, ощутил кожей, что такое дух Петербурга. Узнал, вдохнув его привкус смерти и сумасшествия.

– Как его звали? – спросил Мурад чуть слышно.

– Его звали Юсуф! – ответил меддах. – Потому что он и был Юсуфом. Потому что я хочу тебе рассказать о Юсуфе, судьба которого, впрочем, схожа с судьбой Юсуфа Прекраснейшего, историю которого наш Пророк советовал записывать и пересказывать другим, потому что это самая поучительная и самая прекрасная история, какая только была на земле, как сказано в Коране… А наш Юсуф не угодил своим братьям потому, что родился не красивым и стройным, а, наоборот, слишком тщедушным и никчемным. И был брошен ими в колодец этого города, чтобы уже никогда из гадкого утенка не превратиться в прекрасного лебедя. И только здесь, в колодце, на дне, близко к болотам и земным разломам, он уловил дух этого города. Дух сырости, нищеты, одиночества, болезни и смерти… – Ты хочешь слушать эту историю? – помолчав, спросил меддах.

– Да.

– Тогда вступай на этот мостик и следуй за мной в этой истории. Но сначала я открою тебе всю химерическую сущность этого города.

8

Дальше Мурад только слушал, зажмурив глаза и затаив дыхание. Он почти ничего не говорил, стараясь не упустить ни слова из сказанного меддахом, речь которого ветер то доносил до слуха, то заглушал своим порывом.

Он слушал историю о городе. О его величии и убожестве. О дворцах из серого мрамора и гранита, граничащих с хибарами бедняков, с трущобами-хрущобами из серых панелей и блоков. Они, словно северный балтийский флот, проплывали мимо Мурада из Питера к острову Цусима: Юсуповский дворец, что на Мойке, форт голландской слободы за ним дворец Великого Князя Алексея Александровича Цусимского, с гостиными в стиле Тюдор и коллекцией китайского и японского фарфора.

Мурад слушал историю о городе, где разом ощущаешь как свое величие, так и свое ничтожество. О его колодцах, точно таких же беспросветных и глубоких, как тот, в который был брошен Юсуф и где он чуть было не сгинул. О каждом здании и памятнике этого города в отдельности. Слушал, пока не окоченел настолько, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, и стал, будто застывшая фарфоровая емкость для историй. Такая хрупкая и незащищенная, готовуая зазвенеть и треснуть под порывами ветра и рассыпаться на осколки. Слушал, пока не ощутил себя, словно на дне ледяного колодца с замершей водой. Пока сам не превратился в каменный памятник, не застыл, как львы на портиках дворцов с беспомощно отвисшими лапами и губами и с шапками табачного снега на носу – как еще можно поиздеваться над беспомощными тварями?

9

– Впрочем, не все сразу, – осекся меддах, понимая, что в первый раз перегружает Мурада. – Продолжим позже. Пока же следуй за мной в нашей истории.

– Куда? – спросил Мурад.

– В припортовое кафе, – ответил меддах. – Я вижу, ты совсем продрог.

Поймав за хвост возникшую паузу, Мурад двинулся с места, чтобы хоть как-то согреться. Он шел за меддахом, который все еще говорил, выступая странным экскурсоводом. И этот его шепот то порывом ветра, то прибоем Финского залива, то перекатами волн Невы раздавался в ушах Мурада. Так бывает. Такой шум, словно вода не только под ногами, но уже попала и в уши.

И хотя у него были деньги, половины их хватило только на то, чтобы заказать молочный коктейль в портовой забегаловке и соломинку. Которую, как выяснилось, не едят, а пьют, точнее, из нее пьют. Это Мурад понял, попробовав ее пожевать. Такую сухую и пластмассовую на вкус.

А потом вспомнил, как кошки на мосту канала держали в зубах такие же длинные соломинки, протянутые под пролеты. И начал цедить через трубочку коктейль. Он ожидал почувствовать знакомый с детства вкус горячего молока. Но оказалось, что, пока Мурад приноравливался, коктейль порядком остыл.

Каково же было его удивление, когда на дне стакана он увидел подтаявшие кусочки льда! Никогда раньше ему не наливали молоко со льдом.

Химерный город, где коктейль оказывается ледяной смесью из канала…

10

В кафе толстой официантке, которая, если бы пожелала, могла бы наполнить настоящим теплым грудным молоком не один стакан, Мурад казался жалким. Щупленький, тщедушный, в полуботиночках на тонкой подошве и легкой куртке-ветровке, он никак не мог согреться уже вторым пузатым стаканом кофе со взбитыми сливками.

Мурад, и правда, был похож на одного из питерских чудиков. Впрочем, официантка уже давно привыкла к подобным посетителям, и вид Мурада не вызывал в ней ничего, кроме жалости. Его губы тряслись от холода, а колотили его внутренний жар и жаркий, несмотря на холод, рассказ меддаха.

Глядя на то, как мальчик странно жестикулировал и постоянно переминал ошпаренные холодом губы, словно разговаривал с кем-то, официантка решила, что это очередной сумасшедший засел у нее в кафе.

Сказитель же сидел напротив, смотрел на него спокойными, рассудительными глазами, пил кофе чашку за чашкой и ел один экзотический рыбный салат за другим. С длинными зачесанными волосами, в длинном черном пальто и длинном красном шарфе, он ласково смотрел на Мурада и между глотками продолжал свой рассказ об этом городе-химере.