1

Признайся, тебе иногда приходит странная мысль о том, что ты не владеешь собственной жизнью. О том, что все решается за тебя и без тебя. Признайся, тебе часто кажется, что ты лишь кукла, игрушка в чужих руках. Что тобой кто-то руководит, управляет, дергает закулисно за нитки и веревки. Что руки и ноги и даже свесившаяся, склоненная в метро голова, которая вроде бы должна руководить всем телом, – вот она сама безвольно болтается на лямке-шее. А ты, закусив эти нитки и веревки, как удила, тащишь за собой груз прожитых впечатлений и ощущений, которые тоже управляют тобой. Особенно остро ты ощущаешь это в моменты, когда тебя охватывают слабость или апатия. В моменты подавленности и болезни.

А еще тебе иногда чудится, что рядом кто-то есть и что этот кто-то сейчас за тобой пристально наблюдает. Особенно, когда ты сделаешь что-нибудь некрасивое, нехорошее. И возникает чувство, что все это не осталось незамеченным. И не останется безнаказанным. Что на тебя смотрят – то ли вечно живые ангелы, то ли уже давно мертвые люди: твои друзья, коллеги-сослуживцы и родственники. И они смеются над твоими потугами спрятать следы преступлений и осуждают, осуждают, осуждают – мол, какого монстра мы вырастили и воспитали в своей среде.

И только в такие минуты ты чувствуешь себя некомфортно. Только тогда к тебе приходит чувство стыда. А если бы ты полностью был уверен, что твои плохие деяния останутся на веки вечные скрыты от чужого порицания, ты бы так не мучился. Все было бы чин чинарем, «о’кей», как любят говорить успешные люди. Чиз, улыбнитесь.

Совесть – как чей-то глаз внутри тебя. Как чье-то око. Глаз, следящий за тобой. Он установлен внутри тебя, как жучок, и он неусыпно за тобой следит-наблюдает.

2

Особенно тебе кажется, что за тобой следят, когда ты сам пытаешься за кем-то следить. Вот взять хотя бы меня, я иду за этим пареньком из квартиры, иду в мечеть, на утреннюю молитву, затем веду его в прогулке по городу. Выгуливаю, словно собачку на длинном поводке, держу постоянно вроде бы на расстоянии, а вроде бы и под контролем.

Веду по улицам, проспектам, бульварам, которые, если посмотреть сверху, охватили этот город паутиной. И ты, вроде как паук, следуешь за своей жертвой, что все более запутывается в паутине улиц, в паутине электропроводов, телефонных кабелей и канализационных стоков, охвативших этот город сверху и снизу. Вроде ты паук, что сейчас от злости на мир забился в щель под арку, в подворотню, и оттуда, как из закоулка своей души, наблюдает за жертвой. А потом в нужный момент неожиданно появляется, сползает сверху или поднимается снизу, нацелив все свои чувства и хелицеры на несчастного. Но в то же время ты чувствуешь себя частью всего угодившего в сети человечества.

Ведь совестливо, стыдно и позорно – разные вещи. Совестно, когда тебе самому немножко дискомфортно. Но совсем немножечко, всего чуть-чуть. Стыдно, когда узнает кто-то. А позорно, когда многие или все.

Вот и мне было чуть-чуть совестно, что я все еще, бедный студент, наблюдаю за своим подопечным издалека. И это с моими-то способностями! С моим умением влиять на людей! Подчинять их своей воле одним разговором.

Совестно, потому что я, со своими способностями, иду по улице голодный, захожу за этим пареньком в гипермаркет, и вдруг мне в голову приходит мысль что-нибудь украсть. Но от одной только мысли что-то украсть начинает мучить совесть. А потом ты поднимаешь глаза и видишь глазок камеры. И тогда тебя пришибает пот от осознания, что вот бы ты украл, а это засняли. А потом в тайной комнате маркета с тобой бы разговаривали на повышенных тонах. Повесили бы твой портрет на всеобщее обозрение – какой позор! Сразу вспомнилось, как за тобой через зеркало заднего вида исподтишка наблюдал шофер. У камер ведь тоже есть зеркальный отражатель. Как же я не люблю, когда кто-то имеет право разговаривать со мной свысока! С детства не переношу, когда на меня повышают голос.

3

И только тут я понимаю, что, возможно, вовсе не я веду этого паренька, а он тащит меня за собой на поводке. Вот он выходит из продуктового отдела и поднимается на эскалаторе на второй этаж. А я все так же, погруженный в свои мысли, встаю на ступеньку эскалатора и автоматически поднимаюсь вверх. Я как зачарованный следую за ним. «Нас уже двоих, – думаю я, – тащит на своей спине в свою нору огромный паук потребительства. Паук, у которого здесь повсюду расставлены камеры-рецепторы. Теперь мы вдвоем его равноправные жертвы».

Паренек заходит в отдел спортивной одежды и инвентаря и начинает прицениваться, а я захожу в отдел напротив, в огромный салон с кучей диванов. Мебельный центр: три кита, три черепахи или три слона-толстяка. Я уже не на спине паука, а на спине кита.

Залы разделены большими стеклянными перегородками. С левой стороны от меня зал с домашней утварью. При взгляде на домохозяек, роющихся в посуде, у меня возникает такое чувство, будто я опять заглядываю в окно чужого дома.

Уставший, я углубляюсь в отдел и плюхаюсь на диван с обивкой, раскрашенной под панцирь черепахи. «Неужели на этих китах – диванах – и стоит мир обывателя, – приходит мне в голову, – будь то хоть три черепахи-кровати или три слона-буфета?» Потому что обывателей в мире большинство. Стоит заглянуть в любое окно, и ты увидишь «толстого мужика у примуса и бабу у фикуса», и неважно, что вместо примуса сейчас компьютер, а вместо фикуса – все что угодно.

Справа от меня за стеклянной перегородкой салон дорогих автомобилей. Новенькие, блестящие, пахнущие свежей резиной, они стоят на подиумах-подставках, как наряженные в металл и тюнинг манекены. «Как их только сюда подняли? – думаю я. – А может, это летающие машины-призраки? За особую плату сейчас могут, наверное, предложить и такую комплектацию».

4

Мебель, как и куртки, тоже очень дорогая. Из дерева грецкого ореха и японской сливы. Я чувствую себя пауком, притаившимся на подобном дорогом дереве. И, хотя мои глаза неотступно наблюдают за жертвой, меня в любой момент могут заметить и согнать как неплатежеспособного бродягу. Слишком долго сидеть на продающемся диване нельзя. Это неправда, что мир стоит на спинах китов или слонов. Здешний мир богатеев стоит на спине паука, пьющего кровь из бедняков и стерегущего свою безопасность.

Все здесь только и делают, что друг за другом наблюдают. Мне кажется, что и надо мной непрерывное око, раз уж все, что бы я ни делал, происходит по некоему року. Все предначертано, и все взаимосвязано – так мне кажется.

Я специально сел в самом углу на диван, еще закутанный в полиэтилен, за сваленным в кучу картоном от новой партии мебели из Италии. Глядя на все это безобразие и на прошедших мимо рабочих в чистых синих спецовках, я вспомнил, как когда-то сам устроился работать с картоном на фармацевтическую фабрику. В фармацевтической конторе санкнижка оказалась не нужна.

И я, довольный, какое-то время гнул картон ногами, собирал эти короба с надеждой, что я определился, что теперь я упакован. А потом, возвращаясь однажды в короб одной обычной многоэтажки, в свою снятую клетушку на лестничной клетке, я увидел на улице бомжа, живущего в коробке, которую, может, я сам и склепал когда-то.

Я и не думал, что, сгибая картон, я делаю дома для бомжей. И тут до меня дошло, что на этом конвейере я сам себя продал и даже сам себя упаковал в эти коробки, – я живу в жилище чуть больше этого короба, стены которого чуть толще картона. И что мной распоряжаются, как хотят, мои работодатели. И что все мы пауки, насекомые в коробках.

5

Всю ночь я пролежал в раздумьях, под аккомпанемент тараканов, что шуршали, копошились в ящике с луком у меня под кроватью. На следующий день я пошел и плюнул в рожу своему хозяину. Собрал побольше желчи, чтоб моя слюна показалась ему с горчинкой, с луковой гнильцой.

Это мое самое любимое дело. С каким смаком я посылаю их в пешее эротическое путешествие, а сам ухожу жить на чердак или в подвал! И они смотрят мне в спину, не в силах ничего понять.

В рабочие дни, чувствуя наше ничтожество, они, начальники, мнят себя царями, а нас рабами. Но на самом деле все наоборот. И в решающий день я показываю им, что я – царь Соломон, а они рабы своей серой жизни. Я плюю на них, и они бесятся, понимая, что бессильны что-либо сделать, бессильны совладать с моей жаждой свободы.

Я вспоминаю, что испытываю сам, когда бросаю свою очередную работу. Первые три дня я получаю несоизмеримое удовольствие. Потом на меня начинает наваливаться депрессия. Потому что свобода – это большая ответственность. Выбрав свободу, ты должен отвечать за ее последствия, за все тяготы и лишения. А вот ответственности мне не хватает. Я по-прежнему порой считаю, что кто-то мне что-то должен. Но на самом деле – что значит «должен»? Это что – такой космический закон? Никто ничего мне не должен.

За «должен» скрывается мое «я хочу». Я эгоист, как и все люди, меня окружающие. Страшный эгоист. В чем, в чем, а в этом своем «я хочу» я не прав…

6

Вот, например, желая посидеть, я нарочно выбрал такое мягкое местечко, чтобы меня не увидели и не согнали продавцы-консультанты. Не так-то просто полдня шататься за этим придурком, спускаться с ним к воде и стоять под мостиками. Ноги в этом сыром городе отекают быстро, хочется под хлестким, сшибающим с ног ветром свалиться в мякоть дивана. Но не проходит и пяти минут, как ко мне подходит белокурая красотка с услужливой улыбкой: – Чем вам помочь? Вам что-то понравилось? Вы что-то уже приглядели?

– Как вам сказать? – смутился я, пытаясь скорее встать с дивана, хотя вставать совсем не хотелось. Еще бы не приглядел! Такие ножки, такое декольте! Вот бы завалиться с тобой на диванчик!

– Сидите, сидите! – присаживается она рядом со мной. – Вы можете посидеть и, как наш клиент, своим телом почувствовать все удобства этого дивана, – смотрит она на меня игриво-лукавыми пристальными глазами.

И от этого кокетливо-призывного открытого взгляда становится совсем плохо. И опять такое чувство, что глазок внутри меня уже существует. Что будто там кто-то живет и наблюдает. Может быть, и этот паренек, за которым я иду. Иначе отчего мне так не по себе? И отчего она ведет со мной эту глупую кокетливую игру, а я ведусь? Ведь я здесь, чтобы их обмануть. Я сам режиссер своей жизни. И не только своей.

Мне стыдно от взглядов дорогих, красивых продавщиц дорогой жизни, стыдно, что я все еще не могу купить себе кровать из тика португальской фирмы с продавщицами в придачу. Я зашел в отдел дорогой мебели по другой причине, и я не собираюсь с ними спать, пусть не строят мне предназначенные для слежки глазки.

И вообще спать с такими куклами я не собираюсь. Тупые бабы – им невдомек, что пуще всего я люблю свободу. Я бы мог их соблазнить в два счета, но эти курицы мне не нужны и задаром. Мне лень тратить на них силы. Мне важно другое, у меня грандиозные планы покорить целый мир.

Хотя конкретно сейчас, признаюсь я себе, я был бы не прочь поболтать и пофлиртовать с ней. Но я должен спешно покинуть павильон и направиться за пареньком, который уже вышел. Потому что с какого-то момента он начал вести меня, а не я его.

Побыстрее бы уже закончить эту параноидальную слежку-несвободу и передать клиента Дженгу. Думаю, у вечно ведомого, со слабо развитым личностным началом, Дженга не будет таких дискомфортных ощущений. Тем более ему следить будет сподручней, потому что Дженг действует, как запрограммированный автомат, однонацеленный робот. Мне надо проследить за парнем до двенадцати, до выстрела петропавловской пушки. А после меня сменит Дженг.

7

Дженг – самый маленький в нашей группе, но не по возрасту, а по росту, как мизинец. Его родное имя Шихаб – «метеор», и оно ему очень сильно подходило. Как никто другой, с невероятной скоростью Шихаб мог найти способ наврать и выкрутиться, когда его прижимали, казалось бы, к стене. По степени увертливости, быстроты и сообразительности, он, и правда, походил на метеор. Но, поскольку мы для конспирации со временем дали друг другу вторые имена, Шихаб взял себе имя-кличку Дженг – «бой, сражение».

Это имя Шихабу совсем не подходит. Потому что Шихаб весь какой-то нескладный, пришибленный и безликий субъект. Маленький, щупленький, кривоногий. И жизнь его как-то не складывается. Внешне издали он выглядит как невзрачный ребенок или серая мышь, хотя уже отслужил в армии и даже побывал в горячей точке в роли минера. Он пробовал торговать на рынке тапочками, но прогорел. Пробовал еще чем-то заниматься, но не смог. Учиться – тоже не его.

Сейчас он работает вместе с поварами в гостинице посудомоем. Потому что так надо. В армии его, видимо, сильно били, потому что вернулся Дженг подавленным, затаившим сильную обиду. Я бы даже сказал, он вернулся зазомбированным.

После армии он поступил в какой-то вуз, но не смог там выучиться. Скорее вуз ему нужен был, как старт-площадка, чтобы зацепиться за нормальную жизнь. Пробовал Дженг во время учебы работать сторожем, но спалил склад. Хатим устроил Дженга в крупную корпорацию, торговавшую бытовыми приборами, но и оттуда его уволили.

8

А еще он псих. Если его завести, он становится неконтролируемым. Иррациональная сила «нетерпения», как желания быстрейшего достижения искомых целей, переполняет его.

В армии он часто ходил в наряд по кухне, мыл посуду и стал так же ее мыть, устроившись в один ресторан. Потом, переведясь из вуза в техникум, выучился там на кулинара и стал в одной забегаловке старшим поваром. Вообще Шихаб напоминает мне шакала Табаки. Он говорит, что из-за его телосложения его били во дворе, а поскольку ему было тяжело работать, над ним смеялись даже его родственники. Теперь он – смерть. Он умер, когда был публично осмеян своим авторитетом – отцом. Он хочет из унижающегося превратиться в мстителя Дженга и погибнуть на поле боя.

В отличие от бесстрашного Баталя он человек боязливый и неудачливый. И Дженг это осознает сам, потому что у него очень низкая самооценка. С другой стороны, он тип идеального исполнителя смертоносных заданий, предельно внушаем и страшно работоспособен. Вон он как гипнотически подчиняется Хатиму, стоит последнему открыть рот.

Дженг мне наименее симпатичен из группы. Почему-то от него всегда ожидаешь подлости. Вернувшись из армии, он связался с братками и стал смотрящим за группой подростков в районе, в котором жил. Среди подростков проще удерживать свой авторитет. Но даже среди детей ему не удалось толком стать лидером, хотя какой-то опыт появился. В нашу группу мы привлекли его работой с беспризорными и бомжами.

Теперь он понимает, что так больше продолжаться не может. Он на перепутье. Он мечется. Наша группа – это его шанс заработать уважение у взрослых на родине и получить доступ к большим деньгам. Для него главное – не оказаться сто восьмым у великой кормушки мирового пирога.

Вообще Шихаб родом из Узбекистана. Это он нам рассказал, что у них в Ташкенте бомжей называют сто восьмыми – по статье за бродяжничество. Так и говорят: «Вон сто восьмой пошел» или: «Спроси у сто восьмого».

9

Передав Дженгу пост, я иду на работу через порт. Я люблю ходить в порт смотреть на бесконечный горизонт и вдыхать морской воздух свободы. К тому же в порту есть дешевая столовая, где иногда можно недорого съесть контрабандную рыбку или салат из фруктов, которыми некоторые фрахтовые компании и перевозчики расплачиваются с долгами. У меня еще есть время отобедать, потому что сегодня я дежурю в конторе, начиная со второй половины рабочего дня.

Да, больше всего мне нравится ходить в порт. Я смотрю на мужиков-грузчиков, что идут навстречу. На воспаленные от угольной пыли, загруженные по самое «не хочу» проблемами глаза. Смурной портовый люд, ему не до танго. Каталы, крючники, носаки. Они, как и сотню лет назад, таскают на своем горбу и перевозят в тележках грузы.

Почему бы им не уйти со своей тяжелой работы и не стать каталами-шулерами, крючниками-щипачами и носаками-домушниками? Ведь здесь, как ни в каком другом месте, так дурманит воздух свободы. И многие из них уже сейчас потихонечку несут из порта прикарманенный груз.

Что им мешает вырваться из капкана и бросить свою рабскую работу? Семья? Ответственность перед собой и своими близкими?

«А почему я ценю свободу выше ответственности, ведь абсолютной свободы все равно не бывает?» – думаю я, еще больше раздражаясь на мир. Моя раздражительность, неумение совладать с собой идут от ощущения, что тот-то мне должен. Весь мир мне должен. Эта раздражительность – результат депрессии и нелюбви к себе. Такая депрессия наваливается на меня сегодня, потому что через три дня мне опять придется уйти с работы. Конечно, раздражением проблем не решить. Они только прибавляются от неумения владеть собой. Поэтому нужно взять себя в руки, и я достаю еще одну сигарету.

Сейчас-то я в порту, и у меня есть шанс сытно и вкусно покушать и подышать воздухом грядущей свободы. И хотя есть поговорка «перед смертью не надышишься», за столом, уставленным морскими салатами и кофе, я решил заняться своим любимым занятием – свободой мечтаний. Я представляю, как мы захватим заложников и как потом за нами прилетит ангел-самолет и нас всех вывезет из этого мира.

Чтобы быть свободным и успокоиться, нужно взять на себя чуть-чуть ответственности. Теперь, когда я сам сыт, можно позаботиться о ком-то еще. На мостике я достаю из кармана пакет с недоеденными кусками засохшего хлеба из портовой столовой…

Я склоняюсь над перилами мостика и кидаю в воду колючие, как стекло, крошки хлеба. Ослабевшие зимой утки собираются вокруг моего отражения, словно вокруг беспомощного больного. Такая картина кажется мне символичной. Покурив-поулыбавшись, я иду к трамвайной остановке.

10

Я еду на работу, в свое экскурсионно-туристическое бюро, на трамвае, что на проводах и на рельсах. Трамвай вроде едет по колее, а вроде ведом проводами, к которым он подвешен за рога. Получается такое странное двойное ведение, изнутри – с помощью двигателя – и снаружи. Так думаю я, пересекая парк ЦПКО, где все карусели на лямках, карусельные лошадки на кронштейнах, американские горки на рельсах и даже роботы, катающие детишек, запрограммированы на определенный маршрут.

Поздоровавшись с коллегами, которые, кажется, тоже давно уже запрограммированы, я прохожу на свое рабочее место, но тут меня вызывает к себе шеф – Аскольд Пафнутьевич.

– Привет, Ирек. Ты знаешь, что тебе завтра рано утром проводить экскурсию с делегатами бойскаутского слета?

Еще бы не знать! Да знал бы сам шеф, что его фирма получила этот заказ благодаря связям Хатима и моим друзьям Азаму и Халиду, работающим в гостинице!

Но на всякий случай я недовольно морщусь:

– Что, опять вставать рано да еще возиться с этими тупыми малолетками, половина из которых из детских стран дикарей?

– Давай, давай не куксись, – хлопает шеф меня по плечу. – Работа есть работа. Ничего, потерпи, скоро этот конгресс закончится.

Это он, мой шеф, придумал хитрую уловку: создать при бюро клуб членов бюро – постоянных туристов.

Многие ведь так живут, копят целый год в банке деньги, чтобы в свой отпуск отправиться на моря. Так почему бы им не перечислять деньги сразу на карточку члена клуба? Это членство дает скидки в конце года, в то время как шеф размещает собранные деньги под высокие проценты на депозитах да еще играет на валютной бирже.

Каждый месяц мы высылаем клиентам несколько картинок красивой жизни на экзотических курортах, чтобы они могли уже сейчас, зимой, почувствовать о себе заботу теплого персонала и солнца будущего места отдыха.

Настоящий лохотрон. А разместилась наша головная контора в ЦПКО, чтобы заманивать пришедших отдыхать потенциальных туристов. Заманивать всевозможными уловками и розыгрышами призов. Все устроено так, что люди думают, будто они действительно выиграли в лотерею большой шанс. Будто они сами управляют своей судьбой в свое свободное время.

11

А что же я? Выиграл ли я свой шанс? Обо мне разговор особый. Потому что вечно со мной происходят какие-нибудь странные истории, будто я любимец богов. Или, наоборот, проклят ими. Представьте, не успел я прийти на работу, не успел пообщаться с шефом и расположиться в своем офисном кресле, как – бах! – помощница Алина вводит и препровождает к моему столу этого паренька в клубах пара и кляре. Уже тепленького, уже готового согласиться со всем и подписать любой контракт.

И я беру его, тепленького, своими жадными руками. Иногда бывает так стыдно, что хочется опрокинуться лицом, да хотя бы и в помойное ведро. И там найти недотлевший бычок и курить его, курить, будто втягивая спасительные затяжки внутрь, но на самом деле в рефлексии вытаскивать из себя душу, наматывать ее, словно пряжу, на веретено сигареты. Зачем я уподобляюсь своему шефу, зачем играю по его правилам и обманываю таких же, как я, несчастных? Ведь мне под силу не вытягивать из них деньги, а вдувать в них вдохновение простым разговором. Не втягивать в себя, а выдувать, просто дуть в трубу, лишая людей хоть на мгновение боли, как Стенли Гетц.

А вместо этого я строю из своего лица непроницаемую стену и играю по заданным правилам, чтобы заработать лишний рубль.

– У меня сейчас нет таких денег! – говорит Мурад, так, оказалось, зовут паренька. Он приехал отдохнуть к своим дяде и тете на каникулы. Потому что каникулы бывают в феврале, когда в горах самый снегопад, и существует опасность схода лавин.

– Не беда, – ухватываюсь я за возможность, – внесите пока все, что у вас есть, и мы сможем съездить за дополнительными деньгами к вам домой…

12

И опять такое чувство – то ли я ведом, то ли меня ведет провидение. А может, этот паренек меня преследует по пятам, иначе как он опять оказался возле меня? Ведь вот мы уже едем на трамвае, что болтается, привязанный к проводам, из стороны в сторону. А воспаленные глаза Мурада тоже ходят кругами – болтаются, как привязанные нитками шары. Они, охваченные пожаром болезни, сигнализируют: SOS – «Спасите наши души», «Все на пожар». И, поддаваясь этому призыву у Мурада дома, я укладываю больного мальчишку на диван.

Наконец-то я по-настоящему проник в эту квартиру и теперь могу спокойно пройти по большущей зале, в центре которой укрывает пол огромный персидский ковер, заглянуть на кухню, в ванную и туалет. Да, умеют люди жить на широкую ногу.

Я нахожу кабинет хозяина и включаю компьютер. Процессор начинает жужжать и извергать из себя брызги сопротивления, как муха, угодившая в сети паука. Я втыкаю в USB-порт свою флэшку, словно паук хелицеры. Нажав на несколько клавиш лапами-контактами, запускаю процесс сворачивания информации в нужный архив и процесс перекачки архива в нужное русло. Я смотрю, как файлы, словно кровь, переливаются из одной системы в другую.

Все, дело сделано. Теперь можно на несколько секунд расслабиться. Я сижу и смотрю на диаграмму, на которой высвечиваются скорость и степень наполняемости еще минуту назад пустого чрева флэшки. А потом быстро завернуть флэшку в носовой платок и унести ноги к себе в темный угол.