Глава 3
Невил Клавейн находился в глубине шлюза. Со своего наблюдательного пункта он мог видеть, как на корпусе «Ночной птицы» словно раскрывается огромный глаз. Бронированные роботы, похожие на вшей-альбиносов — эту разновидность Конджойнеры называли «скарабеями» — беспорядочно вываливались наружу. Под подвижно сочлененными щитками прятались многочисленные манипуляторы, сенсоры и оружие. «Скарабеи» быстро пересекали пустоту, которая отделяла «Ночную тень» от вражеского корабля, похожего на раскрытую клешню, и присоски на их лапках надежно прилипали к обшивке. Те, что уже достигли цели, сновали в районе повреждений в поисках отверстия, через которое можно было забраться внутрь. Они хорошо знали слабые места кораблей.
«Скарабеи» двигались хаотично и действительно напоминали жуков. Они могли без особого труда прогрызть обшивку, но тогда возникал риск погубить уцелевших — кто-то мог спрятаться в отсеках, где давление еще сохранилось. Поэтому Клавейн настоял на том, чтобы роботы пользовались только воздушными шлюзами, даже если это потребует больше времени.
Но долго ждать не пришлось. Как только первый «скарабей» оказался внутри, стало ясно, что вооруженного сопротивления не будет. В корабле царили тьма, холод и безмолвие. Клавейн почти чувствовал запах смерти. Роботы разбрелись по палубам. Один из них поймал в «прицел» видеосенсора лица людей, погибших на посту. Подобные сообщения приходили то от одного, то от другого «скарабея», которые обследовали судно.
Клавейн отозвал почти всех «скарабеев» и послал на корабль небольшую группу Объединившихся по маршрутам, проверенным роботами. Глазами одного из «скарабеев» Клавейн время от времени видел свою команду — компанию решительно настроенных призраков, похожих на белые луковицы.
Группа прочесывала звездолет, пробираясь по узким коридорам, дополняя данные наблюдений, которые пришли от «скарабеев»: никакие технические ухищрения не заменят человеческой наблюдательности. Они обследовали оружие в тайниках, затем вскрыли люки заслонки, надеясь обнаружить выживших. Но никого не удалось найти. Мертвых осторожно обследовали, но ни один из них не подавал признаков жизни. Тела начали остывать, и тепловая картина их лиц указывала на то, что смерть уже наступила, хотя и недавно. И никаких признаков насилия или ранений.
Клавейн сформулировал послание и направил его Скейд и Ремонтуа, которые все еще находились на мостике «Ночной Тени».
«Я собираюсь внутрь. Никаких „если“, никаких „но“. Я там не задержусь и постараюсь не рисковать без особой надобности».
(Нет, Клавейн).
«Извини, Скейд, но ты не можешь мне запретить. Я не вхожу в твою маленькую теплую компанию. И это значит, черт подери, что я буду делать то, что считаю нужным. И тебе придется с этим смириться, нравится это или нет… считай это частью сделки».
(Ты для нас очень важен, Клавейн.)
«Я буду осторожен. Обещаю».
Он почувствовал, что его твердость заставляет Скейд буквально истекать желчью. Что касается Ремонтуа, то он не слишком волновался.
Это было немыслимо — чтобы кто-то из Закрытого Совета рисковал собой, поднимаясь на борт захваченного вражеского корабля. Достаточно того, что они вообще покинули Материнское Гнездо. Многие из Конджойнеров, включая Скейд, хотели, чтобы Клавейн стал членом Закрытого Совета: так его мудрость приносила бы больше пользы, и в то же время он оставался бы в безопасности. Пользуясь своим влиянием, Скейд могла сделать жизнь Невила невыносимой, если он будет продолжать оставаться в стороне, направляя его на малозначительные задания или в какие-нибудь бездействующие резервные формирования. Нашлись бы и другие виды «наказаний», и ни одно из них ему бы не понравилось. Время от времени он даже подумывал, не вступить ли ему, в конце концов, в Закрытый Совет. По крайней мере, у него появится возможность найти ответы на некоторые вопросы и, скорее всего, оказывать влияние на врагов.
Но пока Клавейн не поддался соблазну и оставался всего лишь солдатом. Никаких ограничений к нему не применялось, и, черт возьми, он не собирался поступать вопреки своим желаниям.
Клавейн готовился надеть скафандр. В свое время, двести-триста лет назад, этот процесс требовал гораздо меньше сил и времени. Просто надеваешь маску и кое-какие устройства связи, потом шагаешь в нечто вроде дверного проема, затянутого тонкой мембраной. За «дверью» вакуумная камера, поэтому мембрана облепляет тебя, как вторая кожа — и вот ты уже в скафандре. По возвращении ты проходишь через ту же дверь, и скафандр просто стечет с тебя, как слой слизи. В общем, выйти в космос — все равно что на пляж — достаточно надеть солнечные очки. Понятно, что в условиях боевых действий это не имело смысла: тонкие скафандры не защищали во время атаки. После эпидемии они вообще вышли из употребления — тогда могли применяться только самые примитивные формы нанотехнологии.
Клавейн подозревал, что подобные сверхусилия вызовут у него сильнейшее раздражение. Но по каким-то причинам он обнаружил, что этот процесс — неторопливое пристегивание защитных армированных щитков, тщательная проверка субсистем, закрепление оружия и сенсоров — странным образом успокаивает его. Может быть, он напоминал долгий и продуманный ритуал, призванный защитить от злого рока. Или он вызывал в памяти какие-то вещи, которые он делал в детстве.
Клавейн прошел через воздушный шлюз и поплыл в сторону вражеского корабля. Его корпус на фоне темной стороны газового гиганта, точно сияющая клешня. Звездолет определенно получил повреждения. Но обезгаживания оболочки, которая указывает на нарушение целостности корпуса и потерю герметичности, не было. Значит, у выживших оставался шанс. Инфракрасные сканеры по-прежнему ничего не обнаруживали, но лазерные детекторы зарегистрировали какое-то движение внутри, взад и вперед. Этому можно было найти множество объяснений, но самым очевидным казалось одно: на корабле кто-то уцелел и теперь перемещается по внутренним помещениям, стуча по переборкам. Но «скарабеям» не удалось никого найти, как и поисковой группе.
Неожиданно внимание Клавейна привлекла изломанная бледно-зеленая молния над темным лимбом газового гиганта. С тех пор как корабль Демархистов снова вышел из атмосферы, он почти не думал о грузовом звездолете. Антуанетте Бакс не выбраться. По всей вероятности, она уже мертва — можно назвать тысячу вариантов того, как можно погибнуть в атмосфере газового гиганта. Трудно себе представить, что там понадобилось этой девице. Клавейн подозревал, что ее цели и действия не заслуживали одобрения. Но она была совершенно одна на своем корабле — или он что-то путает? И на тех, кто хочет умереть в космосе, она мало похожа. Он вспомнил, как девчонка отреагировала на предупреждение Демархистов. Черт возьми, он почти восхищается ее поступком! Кем бы ни была эта Антуанетта Бакс, в храбрости ей не откажешь.
В этот момент Клавейн врезался в корпус вражеского корабля, спружинил, слегка согнув колени, и выпрямился. Подошвы тут же прилипли к обшивке. Подняв ладонь козырьком — щиток гермошлема не защищал от ярких солнечных лучей — Клавейн повернулся к «Ночной Тени», пользуясь редкой возможностью полюбоваться своим кораблем со стороны. Корпус звездолета был настолько темным, что в первый момент Клавейн потерял его из виду. Затем его имплантаты окружили корабль пульсирующим зеленым сиянием, сверху поползли алые столбики справочной информации — цифры и символы. Субсветовик, пригодный к межзвездным перелетам. Плавные обводы корпуса сходились к игловидному носу — корабль был рассчитан на скорость, максимально приближенную к световой. Изящные очертания корабля были данью законам газодинамики, а не эстетики. В самой широкой точке, где корпус скруглялся к тупой плоской корме, можно было разглядеть нечто вроде пояса — к нему крепились два двигателя. Изящные стойки не давали им соприкасаться с корпусом. Знаменитые двигатели Конджойнеров. Объединившиеся веками держали монополию на выпуск и продажу силовых установок подобного типа, позволяя Демархистам, Ультра и другим фракциям лишь использовать свои технологии. Однако физические процессы, которые лежали в основе работы двигателя, так и оставались тайной. Покупатели получали двигатели в полностью собранном виде и с защитой от вскрытия.
Сто лет назад ситуация изменилась. Ни с того ни с сего Объединившиеся полностью свернули производство двигателей. Ни объяснений, ни обещаний когда-либо возобновить выпуск не последовало.
С этого момента двигатели Конджойнеров резко повысились в цене. Время от времени кто-нибудь организовывал отчаянные налеты в попытке заполучить хоть один экземпляр. Одна из таких попыток и послужила поводом к началу войны.
До Клавейна доходили слухи, что Объединившиеся продолжают выпуск двигателей для собственных нужд. Но он совершенно точно знал, что это просто выдумки. Указ о немедленном свертывании производства распространялся на всех без исключения. Более того, было введено жесткое ограничение на использование уже существующих экземпляров, причем даже внутри фракции. Но зачем? Клавейн терялся в догадках. Он предполагал, что инициатива исходила от Закрытого Совета, но не понимал, почему эти меры сочли необходимыми.
При этом «Ночную Тень» построили именно по распоряжению Закрытого Совета. Клавейну поручили провести испытания прототипа, но открыли ему только несколько секретов корабля. Ремонтуа и Скейд явно знали больше, и он готов был поспорить, что Скейд обладает еще более полной информацией, чем Ремонтуа. Чуть ли не весь рейс она находилась непонятно где — возможно, занималась каким-то сверхсекретным военным оборудованием. Все попытки выяснить, что она там делала, провалились.
А зачем Закрытый Совет санкционировал постройку нового корабля? Война близится к концу, враг почти разбит — какой был смысл это затевать? Клавейн снова подумал о том, чтобы войти в Совет. Возможно, это не обеспечит ему ответов на все вопросы — для этого ему, пожалуй, придется стать членом Внутреннего Кабинета. Но он сможет узнать намного больше, чем сейчас.
Соблазнительная перспектива.
С какой легкостью Скейд и остальные Объединившиеся крутят им! Клавейн с отвращением отвернулся от «Ночной Тени». Зеленое сияние угасало — по мере того, как он осторожно приближался к ближайшему входу.
Вскоре Клавейн уже находился внутри и пробирался вдоль трубопроводов разной толщины, которые уже не могли нормально держать воздух. Он запросил данные по схеме корабля и ощутил что-то вроде легкой щекотки, когда информацию подгрузили ему в сознание. Это был миг необъяснимого узнавания, похожего на приступ дежа вю. Впереди был очередной воздушный шлюз. Протиснуться в тамбур в этом неуклюжем бронированном скафандре оказалось непросто. Клавейн захлопнул за собой люк, и воздух с ревом ворвался в тамбур. Затем на противоположной стене распахнулся люк, пропуская его в помещение, где еще сохранились остатки атмосферы. Тьма буквально обрушилась на Клавейна — ошеломляющее чувство, которое длилось несколько секунд. Сенсоры шлема заработали в режиме повышенной чувствительности, заменив обычное визуальное восприятие инфракрасным излучением и сонарные лучи поверх нормального визуального поля.
(Клавейн?)
Его вызывала одна из Объединившихся, входивших в разведгруппу. Клавейн обернулся, чтобы «осветить» ее лицо, и налетел на переборку.
«Что вы обнаружили?»
(Ничего хорошего. Все мертвы.)
«Точно все?»
Мысли женщины, четкие и меткие, влетали в его голову, словно пули.
(Да, причем смерть наступила недавно. Никаких повреждений. Все выглядит очень продуманно.)
«И никаких признаков уцелевших? Мы думали, что хотя бы один из них жив».
(Никого, Клавейн.)
Она открыла ему свою память. Клавейн принял предложение и заранее приготовился к тому, что предстояло увидеть.
Очень скверно, как и ожидалось. Больше всего это походило на сцену заранее спланированного массового самоубийства. Никаких признаков борьбы или принуждения. Эти люди даже не колебались. Они умерли на своих постах, словно кому-то поручили выдать им ядовитые пилюли. Был еще более отвратительный вариант: к экипажу обратились с какого-то центрального пункта и убедили в необходимости добровольно уйти из жизни, после чего они вернулись на свои посты. Возможно, они продолжали выполнять свои обязанностями до того момента, пока капитан не отдал приказ совершить самоубийство.
В невесомости у покойников не болтаются головы и не открываются рты. Трупы остаются в более или менее естественных позах. Так было и сейчас. Одни висели на месте, опутанные какими-то тесемками, другие просто плавали от переборки к переборке. Подобные сцены являлись одним из самых первых и наиболее пугающих уроков космической войны: в невесомости трудно отличить живого от мертвого.
Все члены экипажа были тощими, если не истощенными — казалось, последние несколько месяцев их держали на полуголодном пайке. У некоторых оказались ссадины и кровоподтеки — старые и не зажившие до конца. Кое-кто, похоже, умер раньше остальных. Таких просто вышвыривали из корабля, чтобы сэкономить топливо за счет массы их тел, или изолировали неподалеку от топливных цистерн. Головы мертвецов, под шапками и шлемофонами, покрывал лишь сероватый пушок — когда-то люди были обриты наголо. Все носили униформу, но знаки отличия указывали скорее на техническую специализацию, чем на воинское звание. В тусклом свете аварийного освещения кожа приобрела серо-зеленый оттенок.
Потом Клавейн собственными глазами увидел, как один из мертвецов двигается.
Казалось, труп чуть заметно отталкивается от воздуха руками, приоткрыв рот и уставившись непонятно на что в нескольких метрах перед собой. Потом он врезался в переборку, и сонар уловил слабое эхо.
Клавейн послал мысленное сообщение женщине из своей команды.
«Подержи этого, хорошо?»
Женщина ничего не ответила, но повиновалась. Клавейн приказал всей разведгруппе застыть и не двигаться. Больше ни один из трупов не двигался. Внутри корабля вообще не осталось ни одного движущегося объекта.
Клавейн выждал время, чтобы «Ночная Тень» могла обновить данные. С корабля по-прежнему поступали импульсы датчиков движения.
В первый момент Клавейн не поверил.
Это было невозможно. Но в недрах вражеского судна что-то по-прежнему двигалось.
— Маленькая Мисс?
Эти нотки в голосе Тваря Антуанетта узнавала мгновенно — они не предвещали ничего хорошего. Упав обратно на противоперегрузочную кушетку, она пробормотала фразу, смысл которой понял бы только сам Тварь:
— Опять что-то, да?
— К сожалению, Маленькая Мисс. Нельзя быть полностью уверенным, но, похоже, какие-то проблемы в центральной зоне синтеза.
Тварь вывел на главный иллюминатор мостика схему термоядерной установки, превратив его в подобие дисплея, на который можно было смотреть, не меняя положения головы. За стеклом проплывали пласты облаков — «Штормовая Птица» поднималась в космос. Некоторые элементы термоядерного двигателя были выделены зловещим пульсирующим пурпуром.
— Вот дерьмо, господи! Токамак?
— Похоже, именно он, Маленькая Мисс.
— Мать твою! Помнится, мы его заменили, когда проходили капремонт.
— Именно «проходили», Маленькая Мисс. И… извините за напоминание… что сделано, то сделано.
Антуанетта запустила несколько систем диагностики, но результаты были однозначно неутешительными.
— Это все Ксавьер, — буркнула она.
— Ксавьер, Маленькая Мисс? И в чем провинился господин Лю?
— Ксав клялся, что эта хрень выдержит как минимум три полета!
— Возможно, Маленькая Мисс. Но прежде чем обвинять господина Лю, вы, может быть, вспомните, как полиция остановила нас, когда мы отходили от Ржавого Обода? Тогда пришлось срочно глушить главный двигатель. А быстрая остановка токамаку пользы не приносит. Потом, при входе в атмосферу, имела место сильная вибрация, которая могла усилить повреждение.
Антуанетта нахмурилась. Иногда приходилось только догадываться, на чьей стороне в действительности выступает Тварь.
— Хорошо, Ксава пока не трогаем. Но от этого не легче, правда?
— Катастрофа возможна, Маленькая Мисс, но не гарантирована.
Антуанетта снова проверила показания.
— Нам нужно разогнаться до десяти кликов в секунду, чтобы выйти на орбиту. Что скажешь, Тварь?
— Будет сделано все возможное, Маленькая Мисс.
Антуанетта кивнула. Большего она не может требовать. Облака над кораблем уже редели, небо потемнело до глубокого синего цвета, словно ночью. Казалось, до открытого космоса рукой подать.
Но путь будет очень долгим.
Клавейн наблюдал, как удаляют последние слои маскировки, скрывавшей тайник, где прятался уцелевший. Один из солдат поднял горелку и осветил мрачную камеру. Беглец, закутанный, как в кокон, в грязное серое термоодеяло, завозился в углу. Клавейн вздохнул с облегчением. Одной маленькой проблемой меньше. Теперь можно спокойно уничтожить неприятельский корабль, и «Ночная Тень» вернется в Материнское Гнездо.
Обнаружить уцелевшего оказалось намного проще, чем ожидал Клавейн. В течение каких-то тридцати минут акустические и бисенсорные сканеры локализовали зону поиска. Куда больше времени ушло на то, чтобы вырезать переборки и аппаратуру, чтобы добраться до тайника — крошечной ниши, куда могли поместиться разве что два посудных шкафа, составленные вместе. Убежище находилось в той части судна, куда команда лишний раз старалась не заглядывать — поблизости от термоядерных установок, испускающих смертоносное излучение.
Почти сразу Клавейн сообразил, что перед ним наспех сооруженная тюремная камера. Очевидно, что на этом корабле никогда не перевозили заключенных. Скорее всего, арестанта поместили в нишу и забаррикадировали ее оборудованием и панелями, скрепленными между собой, оставив лишь крошечное отверстие, через которое просовывали воду и пищу. Камера напоминала загаженное логово. Взяв пробу воздуха, Клавейн случайно потянул носом, и его едва не стошнило от вони. Впрочем, экскременты были явно человеческими. Любопытно, как давно команда измывалась над пленником? С начала полета? Или, когда «Ночная Тень» начала преследовать Демархистов, им стало не до арестанта?
Впрочем, его содержали неплохо. Стены ниши были обиты двумя слоями мягкого материала — на случай боевых маневров. В одной из стен обнаружился встроенный интерком — правда, он работал в одностороннем режиме: арестант мог обратиться к команде, но не слышал ответа. Одеяла, остатки пищи… Клавейну доводилось посетить места заключения, которые выглядели куда хуже. А в некоторых — даже ненадолго задержаться.
Он послал мысль солдату с горелкой.
«Сними одеяло с него, хорошо? Я хочу посмотреть, кого мы нашли».
Солдат полез в нишу. Интересно, кто это может быть? Клавейн быстро пересчитал в голове возможные варианты. Кто-то из Объединившихся? Вряд ли: в последнее время никто из них не попадал в плен. К тому же Демархисты вряд ли сохранили бы пленнику жизнь: лишняя головная боль им не нужна. Значит, кто-то из своих — дезертир или предатель.
Солдат подошел к пленнику, который забился в угол, и сорвал с него одеяло.
Тот немедленно свернулся клубком, точно зародыш, и часто заморгал темными глазами: он явно отвык от света.
Клавейн с любопытством разглядывал заключенного. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы отбросить все прошлые догадки. В первый момент его можно было принять за молодого мужчину — вернее, подростка, судя по росту и пропорциям. Он лежал на полу, обхватив себя руками — совершенно голый. Бледно-розовая кожа тоже выглядела вполне человеческой. Одно предплечье, которое было хорошо видно, покрывали жуткие следы ожогов — яркие пятна молодой кожицы и мертвенно бледные шрамы.
Гиперсвин, или человек-свинья — генетическая химера свиньи и человека.
— Привет, — произнес Клавейн. Он говорил вслух, и его голос, усиленный динамиком скафандра, бил по ушам.
Гиперсвин зашевелился. Следующее движение было резким и совершенно неожиданным. Он выбросил вперед руку, сжимая в кулаке какой-то длинный металлический предмет. Блестящее лезвие рассекло воздух с певучим звуком, какой издает камертон, и с силой ударило Клавейна в грудь. Острие чиркнуло по броне, оставив узкую блестящую бороздку, скользнуло наискось к плечу, где щитки наползали друг на друга, и вошло в щель. В шлеме назойливо запищал сигнал тревоги. Клавейн отскочил прежде, чем лезвие пробило внутренний слой скафандра и коснулось тела. Клинок, выскочив из щели, с сухим треском ударил в переборку, вылетел из руки гиперсвина и завертелся на полу, словно звездолет, у которого вышли из строя система гироскопов. Это был пьезо-нож; нечто подобное лежало у Клавейна в пояснике. Похоже, человек-свинья ограбил кого-то из Демархистов.
Клавейн перевел дух.
— Ну что, начнем сначала?
Конджойнеры уже повалили гиперсвина на пол. Клавейн обследовал свой скафандр, вызвав схему повреждений. Небольшой разрыв герметической оболочки в районе плечевого сгиба. Смерть от удушья пока не грозит, но на борту неприятельского корабля вполне можно подхватить какую-нибудь неизвестную заразу. Почти не задумываясь, Клавейн вынул из поясника баллончик-спрей, подобрал диаметр носика и принялся замазывать эпоксидным уплотнителем поврежденный участок. Клей застыл почти мгновенно, образовав на месте разрыва серый пузырек наподобие цисты.
Задолго до начала эры Демархистов — на рубеже двадцать первого и двадцать второго века, то есть вскоре после рождения Клавейна — ученые провели эксперимент над домашними свиньями. Часть генов у этих животных заменили человеческими. Ткани свиней уже давно пересаживали людям, и предполагалось, что это расширит возможности трансплантации. В итоге у свиней действительно появились органы, идентичные человеческим, которые вполне годились для пересадки. Со временем появились более эффективные способы восстановления поврежденных тканей, но разрешение на эксперименты со свиньями оставалось в силе. Генетические изменения становились все более значительными, и наконец дело зашло слишком далеко. Результат оказался совершенно неожиданным: подопытные свиньи начали проявлять несомненные признаки разума.
Никто, и в первую очередь сами свиньи, так и не узнал, что произошло на самом деле. Скорее всего, ученые не ставили себе цели поднять интеллект животных до человеческого уровня. Но появление способности к связной речи не было случайностью. Не все свиньи оказались в равной степени «одаренными». Среди них выделялись группы с разным уровнем умственных и лингвистических способностей. Но умение говорить не появилось само по себе — его формировали и развивали целенаправленно. Это было не так просто — научить свиней правильно строить грамматические конструкции. Кроме того, легкие, гортань и ротовая полость гиперсвинов также были адаптированы под человеческую речь.
Клавейн нагнулся, чтобы побеседовать с заключенным.
— Ты понимаешь, что я говорю? — он обратился к гиперсвину сначала на норте, а потом перешел на каназиан — основной язык Демархистов. — Меня зовут Невил Клавейн. Ты под защитой Объединившихся.
Свин ответил. Перестроенная анатомия гортани и рта позволяла ему формировать вполне членораздельные звуки.
— Меня совершенно не волнует, кто кого защищает. Отвали и сдохни.
— Извини, но у меня на сегодня другие планы.
Гиперсвин осторожно приоткрыл один глаз с красновато-розовым белком.
— Кто вы такие, мать вашу? И где все эти уроды?
— Команда корабля? Боюсь, мертвы.
— Вы их перебили? — непохоже, что пленник был бы рад это услышать.
— Нет. Когда мы проникли на борт, они уже были мертвы.
— А вы кто?
— Как я уже сказал, Объединившиеся.
— А, «пауки», — гиперсвин презрительно скривил рот — гримаса получилась очень человеческой. — Знаешь, что я делаю с пауками? Скидываю в сортир и мочусь на них.
— Очень мило.
Похоже, разговоры ни к чему не приведут, подумал Клавейн. Он мысленно приказал солдатам ввести пленнику снотворное и переправить на «Ночную Тень». Он понятия не имел, что представляет собой этот гиперсвин, откуда он взялся и как его втянуло в круговорот войны. Ничего, когда этого поросенка протралят, многое тайное станет явным. А некоторые медикаменты Конджойнеров сами по себе творят чудеса.
Клавейн оставался на борту вражеского корабля, пока разведгруппа продолжала поиски. Однако Демархисты не оставили никакой ценной информации. Все банки данных были девственно чисты. Группы, проводившие разведку параллельно, не нашли ни технологий, которые не были бы известны Объединившимся, ни оружия, которое стоило бы взять с собой. Таким образом, все сводилось к стандартной процедуре уничтожения судна, чтобы оно не попало обратно в руки врага.
(Клавейн?)
«Что такое?»
(Мы поймали сигнал бедствия от грузовоза.)
«Антуанетта Бакс? Я думал, она уже мертва!»
(Пока нет. Но это только вопрос времени. У ее корабля проблемы с двигателем — кажется, токамак вышел из строя. Она не может разогнаться, соответственно, ей не выйти на орбиту.)
Клавейн кивнул — скорее самому себе, чем Ремонтуа. Он представил параболическую траекторию «Штормовой Птицы». Возможно, корабль еще не достиг пика параболы. Но рано или поздно Антуанетта Бакс начнет падать в обратно, к облакам. Можно представить ее отчаяние, если она решилась подать сигнал бедствия, зная, что в радиусе досягаемости — только корабль Конджойнеров. Клавейн убедился на собственном опыте, что большинство пилотов предпочитали умереть, чем попасть в плен к «паукам».
(Клавейн… ты понимаешь, что мы не можем подтвердить запрос.)
«Понимаю».
(Мы создадим прецедент. Это все равно что поощрять нарушение закона. В крайнем случае, придется ее завербовать — у нас просто не останется другого выбора.)
Клавейн снова кивнул. Сколько раз он видел пленников, которые вопили и бились в истерике, когда их вели на процедуру Присоединения. Операция сводилась к тому, что их мозги нашпиговывали нейромашинерией Объединившихся. Их страхи были совершенно необоснованны. Клавейн знал это лучше, чем кто-либо другой. Он помнил, как отчаянно сопротивлялся… но понимал, что чувствуют те, кто оказался на его месте.
Интересно, подумал он. Хочу ли я, чтобы Антуанетта Бакс прошла через этот ад? Или нет?
Некоторое время спустя Клавейн увидел ярко-голубую вспышку — корабль Демархистов вошел в атмосферу газового гиганта. Никто не производил расчет времени, но получилось так, что это произошло на ночной стороне планеты. Пурпурные отблески еще долго озаряли нагромождение облаков. Картина поражала своей красотой. Клавейн внезапно вспомнил о Галиане. Это огненное шоу привело бы ее в восторг — она вообще любила подобные зрелища. А еще она бы одобрила способ, которым он уничтожил вражеское судно — не потратив ни одной ракеты, ни одного фугаса. Все, что ему понадобилось — это три ракеты-тягача с «Ночной Тени». Маленькие «шершни», таща за собой тросы, прикрепились к корпусу корабля Демархистов, как рыбы-прилипалы. Потом тягачи повлекли судно к атмосфере газового гиганта и отцепились за минуту до того, как оно вошло в верхние слои — почти отвесно. Гибель вражеского звездолета выглядела впечатляюще.
Сейчас буксиры летели обратно, набирая скорость, чтобы догнать «Ночную Тень», которая уже взяла курс на Материнское Гнездо. Когда ракеты-тягачи вернутся, можно считать, что операция завершена. Останется только разобраться с пленником. Впрочем, с этим можно не торопиться. Но эта Антуанетта Бакс… Какими бы мотивами она ни руководствовалась, Клавейн не мог не восхищаться ее отвагой. Дело было даже не в том, что она умудрилась проникнуть вглубь зоны военных действий. Скорее его восхитила наглость, с которой Антуанетта проигнорировала предупреждение Демархистов. Потом ей хватило духу обратиться к Объединившимся… Ей должно быть известно, что она напрасно сотрясает эфир. Она нелегально проникла в зону конфликта и потому не имела никакого права на содействие, тем более со стороны военного корабля. Какой им резон тратить горючее и время и вытаскивать ее грузовоз из атмосферы? Кроме того, даже если Объединившиеся сохранят ей жизнь, ценой за это будет вступление в их ряды — а такая участь, как утверждала Демархистская пропаганда, была хуже смерти.
Нет. Если она в своем уме, то не рассчитывает на спасение. И все-таки сколько нужно смелости, чтобы просить о помощи!
Клавейн вздохнул, балансируя на грани отвращения к самому себе… И отдал мысленный приказ экипажу «Ночной Тени»: направить «плотный луч» в сторону терпящего бедствие грузового судна.
Как только связь установилась, Клавейн заговорил вслух:
— Антуанетта Бакс?.. это Невил Клавейн. Я говорю с борта корабля Объединившихся. Как слышите?
Последовала пауза, потом пришел ответный сигнал — на редкость плохо сфокусированный. Голос Антуанетты звучал так, словно пришел с самого отдаленного квазара.
— С какой стати ты вдруг решил мне ответить, родной? Как я понимаю, чтобы я умерла спокойно?
— Мне просто любопытно, вот и все.
Он затаил дыхание, наполовину уверенный, что Антуанетта не ответит.
— Что именно?
— Что заставило вас просить о помощи Объединившихся. Или вас не пугает то, что мы с вами сделаем?
— Почему это должно меня пугать?
Ее безразличие не обмануло Клавейна.
— Как правило, мы придерживаемся одной политики в отношении пленных, Бакс. Они должны стать такими, как мы. И, как правило, становятся. После того, как вы окажетесь у нас на борту, мы вживим в ваш мозг свои имплантаты. Это вас не волнует?
— Знаете, мать вашу, что меня куда больше волнует? То, что я вот-вот впишусь, ко всем чертям, в эту сраную планету!
— Весьма разумная точка зрения, — улыбнулся Клавейн. — Я в восторге.
— Вот и славно. А сейчас… будьте так любезны, отвалите и дайте умереть с миром.
— Слушайте меня внимательно, Антуанетта. Вам кое-что надо сделать, и желательно побыстрее.
Похоже, она заметила, что его тон изменился, но в ее голосе по-прежнему звучало недоверие.
— И что именно?
— Прикажите вашему кораблю выслать мне свои чертежи. Мне нужны сводные данные по всем параметрам прочности несущих конструкций. Усиленные точки… и все такое. Если вы убедите его изменить окраску так, чтобы я увидел контуры максимального напряжения — еще лучше. Я хочу понять, где можно приложить нагрузку, не опасаясь, что ваш звездолет сложится в гармошку.
— Простите, но мне уже ничем не поможешь. Вы слишком далеко. Даже если развернетесь прямо сейчас… все равно не успеете.
— Поверьте, еще не все потеряно. А сейчас передайте данные, пожалуйста… или я дам волю своим инстинктам, и это будет не лучшее, что можно сделать.
Некоторое время она молчала. Клавейн ждал, нервно почесывая бороду — и наконец вздохнул с облегчением: «Ночная Тень» подтвердила получение данных. Очистив сообщение от нейровирусов, Клавейн впустил информацию в свое сознание. Все, что нужно было знать о грузовозе, расцвело у него в голове, вписанное в кратковременной памяти.
— Большое спасибо, Антуанетта. Все будет просто чудно.
Он послал команду одной из ракет-тягачей, и та, резко развернувшись, помчалась обратно к Мандариновой Грезе — любого пассажира, который находился внутри, во время такого маневра просто размазало бы по стенкам. Клавейн отменил все внутренние ограничения, связанные с безопасным режимом. Он оставил лишь одно условие: сохранить запас горючего для возвращения на «Ночную Тень».
— Что вы делаете? — спросила Антуанетта Бакс.
— Развернул тягач. «Шершень» прикрепится к корпусу вашего корабля и вытащит его в открытый космос, из поля притяжения Мандариновой Грезы. Потом он слегка подтолкнет вас направлении Йеллоустоуна, но после этого, боюсь, вы будете предоставлены самой себе. Надеюсь, вы сможете привести в порядок свой токамак, иначе будете очень долго добираться до дома.
Казалось, смысл его слов доходил до нее целую вечность.
— И вы не собираетесь брать меня в плен?
— Не сегодня ночью, Антуанетта. Но если вы еще раз мне попадетесь… честное слово, я вас убью.
Клавейн произнес это без малейшего удовольствия — просто надеялся, что угроза вернет ей чувство реальности. Он прервал связь прежде, чем она успела ответить.
