В назначенное время мы с Портулак ждали на посадочной площадке восемнадцатого уровня. Геспера привезли в заднем отсеке флайера, принадлежащего Линии Горечавки. Порывистый западный ветер трепал флаги на мостах и переходах между башнями. Пыль царапала щеки, резала глаза. В такую погоду имирийцы если и поднимались в воздух, то исключительно на летательных аппаратах. Я радовался, что больше не наблюдаю за допросами, только под ложечкой сильно сосало.

— Вот он! — Портулак показала на кораблик-букашку, который несся к нам, неистово трепеща бледными крылышками.

Кораблик замер в потоке яркого света, и я приложил ладонь ко лбу, чтобы заслониться от солнца. На миг показалось, что букашка развернется и улетит.

— Кто это?

— Представитель научного совета. Подробнее Джиндабин не объяснила.

Наконец пилот решился пойти на снижение. Корабль коснулся площадки, и из овальной кабины вышел имириец. Спускался он спиной к нам, крепко держась за поручни, и уже на площадке обернулся. На нем был объемный черный наряд с меховым воротником и манжетами, а еще с карманами, ремешками и клапанами. Толстый рифленый воздуховод тянулся по нижнему краю наряда и поднимался к дыхательной маске, которая висела под подбородком. Глаза имирийца защищали очки; к нам он шел быстро, чуть вразвалочку.

— Я Портулак, — представилась моя спутница. — Это Лихнис, он тоже шаттерлинг Горечавки. Спасибо, что согласились нам помочь.

— Согласился? Меня никто не спрашивал — обязали помочь вам, и все.

Как и у магистрата Джиндабин, у прилетевшего была шерстка медового цвета, но испещренная белыми пятнами — признаками стресса, возраста или просто нарушения пигментации.

— Так вы против? — спросил я.

— Разумеется. Будь моя воля, я бы даже на орбиту Невмы вас не пустил.

— Сурово, — заметил я.

— Шаттерлинг, я изучаю Фантом Воздуха всю сознательную жизнь. Пока ваши корабли не появились у нашей планеты, он так не нервничал. Вы Фантому не нравитесь, он мечтает вас спровадить. Если честно, я тоже.

— Приятно, когда тебе рады, — съязвил я.

— Ничего личного, шаттерлинг.

— Конечно-конечно. Простите, как мне к вам обращаться?

— Зовите меня мистер Джинкс.

— Мистер Джинкс, простите, что создали вам столько проблем, — начала Портулак. — Мы должны помочь раненому другу. Он хотел встретиться с Фантомом. Это последнее, что он сообщил, пока еще мог подавать сигналы. Вы ведь понимаете, почему мы стараемся ради него?

Единственным выражением сочувствия, если мистер Джинкс его испытывал, стало сухое «кхм-кхм». С другой стороны, он мог и горло прочищать, потому что давился раздражением.

— Мы уже опаздываем, — проговорил он, начисто игнорируя то, что мы с Портулак пришли в условленное время. — Я бы сейчас не рискнул приближаться к смотровой башне. Что ж, непунктуальность у вас в крови. Готовы следовать за мной?

— Раненый друг с нами, — кивнул я на задний отсек флайера. — Не взглянете на него?

— Мое мнение ничего не изменит.

— Я лишь подумал…

— Шансы на успех у вас ничтожны, а получить ранение или погибнуть, напротив, — очень велики. — Мистер Джинкс развернулся, заковылял к своему кораблику и через плечо скомандовал: — Летите за мной на безопасном расстоянии и ни в коем случае не отклоняйтесь от моей траектории.

Мы вернулись на флайер.

— Не абориген, а само обаяние. Радует, что он за нас горой.

— На его месте я бы тоже расстроилась, — сказала Портулак, усаживаясь в свое кресло. — Получить указание сверху исполнять наши прихоти! Неудивительно, что он немного зол.

— Ага, немного.

Мистер Джинкс мгновенно набрал высоту, развернулся и рванул прочь, лавируя между башнями Имира. Портулак пустила наш розовый флайер следом, и ускорение прижимало нас к креслам, пока не сработал амортизатор. У кабины не было фонаря, лишь два козырька у передних сидений. Секунду-другую нас хлестал ветер, потом машина окружила себя аэродинамическим полем. Тряска тотчас прекратилась, и стало тихо, как внутри дирижабля.

— Может, затея впрямь безумная, — проговорила Портулак. — Все равно что бросить сломанные часы в воронку урагана и ждать, что они починятся.

— Только ни один ураган прежде не был живым существом, а Фантом Воздуха был, и не просто живым, а разумным. — Я обернулся проверить, как там Геспер. — А у нас тут куда больше, чем сломанные часы. Мы стараемся не потому, что хотим отремонтировать вещь, которую случайно испортили, а потому, что Геспер — наш друг и пожертвовал собой ради нас.

— Это дает нам право хвататься за безумные идеи?

— Идея не безумная, просто шансов на успех маловато. Разве прежде Фантом не вмешивался, когда возникали подобные ситуации?

— Людей-машин он ни разу не спасал.

— Потому что их здесь не было.

— Это неспроста. Либо роботы слишком благоразумны, либо их не пускают имирийцы.

— Либо роботов что-то страшит, — предположил я. — Механизированный интеллект, который древнее их. Роботы считают, что мы примитивны и бесхитростны, как игра в крестики-нолики. Может, они и впрямь видят нас насквозь. Но как насчет чего-то воистину сложного и непостижимого? Думаю, встреча с Фантомом прельщает их не больше, чем нас ночь в старом замке, логове нечистой силы. — Я улыбнулся. — Почему мне вдруг понадобилось тебя убеждать? Насколько я помню, идея принадлежит тебе.

— Порой я передумываю.

— Не надо. Мы все делаем правильно, что бы ни говорили Джиндабин и Джинкс.

Флайер Горечавок заведомо быстрее орнитоптера, поэтому даже с тяжелым грузом мы быстро нагнали мистера Джинкса. Портулак могла запросто поравняться с его корабликом, но она держалась позади, как ей и велели. Минут через десять черные башни Имира начали таять на западном горизонте, а еще через двадцать виднелись лишь верхушки самых высоких строений. Под нами простирались затененные белые дюны, извилистые и переплетенные, как человеческий мозжечок.

Смотровую башню мы уже видели из кабинета магистрата, но ее истинное величие я осознал лишь сейчас. Из дюн поднимался стебель цвета слоновой кости, увенчанный плоской круглой платформой, которая крепилась к нему тонкими подпорами. Мистер Джинкс поднялся еще выше, увлекая нас за собой, пока оба кораблика не поравнялись с площадкой. Метров двухсот в диаметре в ее центре стоял домик с наклонными стенами и без окон. Рядом с ним сел сперва кораблик мистера Джинкса, потом наш флайер. Когда мы с Портулак спустились на платформу, мистер Джинкс выбирался из орнитоптера.

— Вытаскивайте своего дружка. Видите пятно на горизонте, слева от солнца?

— Похожее не то на грозовую тучу, не то на стаю скворцов? — уточнила Портулак.

— Это Фантом Воздуха. Он ближе, чем я ожидал, — верно, с последнего мониторинга перемещался на диво быстро. Времени лучше не терять, — думаю, Фантом уже в курсе, что мы здесь.

Казалось, пятно еще далеко, как гроза, о которой можно не беспокоиться до завтра.

— Фантом приближается? — спросила Портулак.

— Он может подойти, может не подойти. Но раз он в пределах видимости, значит решил приблизиться.

Мы заранее прикрепили Геспера к транспортерам. Я взялся за U-образную ручку ближнего ко мне и начал выгружать искореженного робота из флайера, испытывая неудобства, скорее от его инертности, чем от тяжести. Тянул я его боком — до тех пор, пока не вытащил.

— Куда его лучше положить?

— Подальше от укрытия, — ответил мистер Джинкс. — У западного края платформы есть небольшой постамент. Иногда мы оставляем там тестеры.

На подлете к платформе постамент я не заметил только потому, что он располагался за домиком. Я не спеша двинулся в ту сторону, одной рукой толкая перед собой Геспера. Постамент оказался небольшим возвышением с утрамбованной поверхностью. Когда Геспер замер над ним, я стал опускать леватор, который держал в руке, пока не услышал треск, — массивное золотое тело заняло предложенное место.

— Уберите леваторы, — велел мистер Джинкс. — Раз принесли подношение, не должно оставаться ничего лишнего.

— Вообще-то, это не подношение, — возразила Портулак.

— Это решать Фантому, а не вам.

Я кивнул, отсоединил транспортеры и составил их вместе, чтобы двигать как одну большую тележку:

— Так устроит?

Я отступил на шаг, чтобы приглядеться к «подношению». С этой стороны открывался вид не на расплавившуюся массу, а на непострадавшую часть гуманоидного тела — прекрасное безмятежное лицо, торс, правую руку и ногу. За стеклянной панелью над ухом до сих пор слабо мигали огоньки, но они совсем потускнели и кружились словно нехотя.

— По-моему, он приближается, — проговорила Портулак, всматриваясь в странную тучу.

— Верно, — кивнул мистер Джинкс. — Если захочет, Фантом будет здесь минут через тридцать. — Он торопливо зашагал к своему кораблику. — Улетайте! Все, что нужно, вы сделали.

— Мы лучше останемся, — сказала Портулак и глянула на меня. — По крайней мере, я останусь.

— Не думаю, что это разумно.

— Если улетим, Фантом, как вы сказали, примет Геспера за подношение. Только Геспер не раскормленный телец, которого мы привезли, чтобы вымолить дождь. Мы хотим, чтобы его вылечили. Фантом должен понять, что этот робот нам дорог.

— Оставшись, вы не поможете достижению желаемого.

— Другого варианта просто нет, — уперлась Портулак. — Мистер Джинкс, я все обдумала. Если рискну собой, Фантом поймет, что Геспер не кусок металла, на который нам наплевать. Для нас он человек, друг.

— Вы переоцениваете способности Фантома к рациональному мышлению.

— Я готова рискнуть.

— И я тоже, — поддержал я.

— Лихнис, ты не обязан оставаться.

— Ты тоже.

Если честно, я не разделял оптимизма Портулак, очень нервничал — странная туча на горизонте пугала, но не бросать же ее одну!

— Мы сами вернемся в Имир, — заверила моя подруга.

— Без флайера не вернетесь.

— У нас есть флайер.

— Его нельзя здесь оставлять — Фантом уничтожит, когда появится. Другие машины он не жалует, даже простейшие. Когда он удалится, призовете флайер обратно, если понадобится.

— А леваторы? — спросил я.

— Их пока тоже отошлите. Лучше от всех устройств избавиться.

— У меня в голову устройства имплантированы, — сказала Портулак. — Через них я общаюсь со своим кораблем.

— Что же вы молчали?

— Да вот только вспомнила.

— Сейчас уже ничего не поделаешь. Остается надеяться, что Фантом не обратит на них внимания. — Мистер Джинкс с опаской посмотрел на горизонт — темное пятно беспокойно пульсировало. — Если ваши устройства будут работать тихо, все обойдется.

Портулак на миг закрыла глаза, а потом сказала:

— Ну вот, велела «Крыльям» пока не выходить на связь.

Я перенес транспортеры в задний отсек флайера, дотянулся до консоли пилота и отдал команду улететь, а утром вернуться. Это означало ночевку в укрытии, только в тот момент она пугала меньше всего.

Мистер Джинкс уже взялся за поручни, чтобы подняться в свой кораблик, но в последнюю секунду замер:

— Вы не передумали? Еще не поздно отступиться. А то сейчас я улечу, и вы останетесь одни. Отсюда не выбраться, если, конечно, не решите прыгнуть с башни. Боюсь, ваш флайер вовремя не среагирует.

— Мы готовы рискнуть, — отозвалась Портулак.

— Мне даже любопытно, чем все кончится. Есть желание остаться здесь и понаблюдать.

— Так вы понаблюдаете?

— Издали. Встречу с Фантомом пока не выдержало ни одно записывающее устройство. На платформу нацелены телескопы, но в присутствии Фантома они не слишком эффективны.

— Оставайтесь, — предложил я.

— Нет, мое здравомыслие сильнее любопытства.

Нежданно-негаданно поднялся ветер и хлестнул меня по щеке. Мистера Джинкса позабавило мое изумление.

— Что, шаттерлинг, почувствовал? Воздушные массы перемещаются, значит Фантом меняет погоду на свой лад. Все, мне пора.

— Летите, — кивнул я. — За нас не беспокойтесь. Утром мы расскажем, как все было.

У мистера Джинкса заметно изменилось настроение. Может, он поверил, что мы хотим только спасти друга?

— Желаю удачи! Вы в плену иллюзий, однако в храбрости вам не откажешь.

Мистер Джинкс поднялся в свой кораблик, который тотчас рванул прочь, трепеща механическими крыльями. Следом понесся флайер, чтобы переждать ночь в городе, а на заре вернуться. Мы с Портулак смотрели, как корабли превращаются в точки и тают вдали.

Ветер усилился и, словно бритвой, резал глаза. Пришлось закрыть лицо ладонью и глядеть сквозь растопыренные пальцы. Солнце, опускавшееся к западному горизонту, заслонила дымная туча пурпурно-черного цвета. Состоящая из тысяч мельчайших частиц, она роилась, вздымалась, извивалась. Размер я определить затруднялся, потому что не знал, с чем сравнить. Хотя основная масса Фантома — темный пульсирующий сгусток сердца с наибольшей концентрацией воздушных механизмов — в диаметре была по меньшей мере такой же, как смотровая платформа. Трепет я испытывал и прежде — благоговейный, который вызывали великие деяния, отчаянно храбрые, порой рискованные, например шедевр живописи или штурм горной вершины, сейчас же трепетал от животного страха. Всепоглощающий ужас велел бежать, прятаться и кислотой разъедал мою решимость.

Я вспомнил все, что узнал из космотеки и от имирийцев. В дремучие века Золотого Часа Фантом Воздуха был мужчиной по имени Абрахам Вальмик. Богач и долгожитель, Вальмик хотел получить от Вселенной много больше, чем отдавал. К тому времени Абигейл и другие основатели Линий уже избрали свой путь к бессмертию — раздробились на шаттерлингов и, гонимые жаждой к знаниям, принялись осваивать галактику. Наверное, в то же время кто-то пошел другой дорогой и начал превращаться в кураторов Вигильности. Вальмика не устраивало ни дробление, ни сжатие времени, ни биотрансформация. Он пожелал стать машиной, чтобы его сознание переселилось в максимально прочную оболочку. Нейрон за нейроном, его мозг заменили механическими составляющими. Замену производили постепенно — так порой реконструируют городские районы, вместо того чтобы снести старые дома и построить новые, — и Вальмик разницу не чувствовал. Зато ее ощутили другие: гудящая паутина искусственных нейронов сделала Вальмика совершенно непохожим на людей.

Едва процесс завершился, Вальмик отказался от человеческого тела, в котором больше не нуждался. При необходимости он использовал органическую нервную систему, однако требовалось это крайне редко. Абстрактные миры симулированного опыта стали ему милее общения с людьми во внешнем мире. Люди теперь докучали ему — они же патологически предсказуемы, мысли как под копирку. Вальмик чувствовал себя иным — рыбой, которая выпрыгнула на берег и поняла, что способна дышать. Остальные же так и гнили в океане. Что общего могло быть у него с ними?

Веками искусственный разум Вальмика не менял ни место существования, ни конфигурацию. Копии, разосланные по Золотому Часу и за пределы системы, подлежали активации лишь в случае гибели прототипа. Вальмик методично усложнял его строение, добавляя искусственные нейроны до тех пор, пока они не превысили число функциональных живых клеток на многие сотни. Он настолько возвысился над людьми, что по-настоящему контактировал лишь с другими носителями усовершенствованного разума. Поначалу те выдерживали темп оптимизации, потом стали отставать. Чересчур осторожные, они не желали окончательно отказываться от человеческой конфигурации мозга. Они цеплялись за его древнее строение, за многовековой уклад сенсорных и когнитивных модулей. Человеческий мозг развивался под воздействием внешних факторов, благоприятных или неблагоприятных, причем новое нарастало поверх старого. Совсем как в доме, где я родился: коридоры и лестницы вели никуда, заброшенные комнаты и галереи, зажатые другими, не подлежали расширению; невероятно и неоправданно сложная конструкция водопровода объяснялась необходимостью прокладывать новые трубы вокруг паутины заржавевших. Словом, другим носителям не хватало пороху снести беспорядочно громоздкий памятник старины. Вальмику хватило. Он был смелее, решительнее и не боялся потерять себя.

Вальмик поклялся перестроить свой разум целиком и полностью, от самых основ. Он собирался проверить каждую часть, распутать каждый узел. Все это время сознание оставалось активным. В период самых бурных преобразований оно ослабело, но полностью не отключилось. План был продуман досконально. Подобно хирургу, одурманенному собственной анестезией, он не сумел бы оперативно отреагировать на возможный сбой, поэтому учел каждую мелочь.

Обошлось без сбоев. Вальмик стал крупнее, быстрее и необычнее, чем прежде. Древний особняк превратился в сверкающее, рационально спроектированное здание — ничего лишнего, все максимально эффективно. Такой разум порождал невероятно четкие, ясные мысли. Оценивая проделанное, Вальмик видел, что старался не зря. Еще он понимал, что оставил своих товарищей далеко позади. Он неустанно перестраивал и оптимизировал себя. А другие… даже если бы затеяли принципиальные изменения и решили подражать Вальмику, ничего бы у них не вышло. Вальмик стал уникумом, какого не существовало со времен Предтеч.

На этом перемены не закончились. Вальмик, даже в усовершенствованном виде, был привязан к процессорному модулю одного устройства. С учетом источника питания, внешних слоев и бронезащиты устройство было размером с небольшой астероид. В ту пору, до открытия тайн пространства-времени, кинетического момента и инерции, перемещаться было непросто. Вальмик охлаждался, превращая кометы в пар. В закрытом мире своего разума он стал богом, но унизительная зависимость от других устройств и людей сохранилась. Иссякни поток комет, Вальмик выкипел бы от своего блеска. Устройство, в котором он жил, мог разрушить один прицельный выстрел мощного орудия.

Это следовало исправить.

Очередная перемена еще больше отдаляла его от человеческой ипостаси, хотя ипостась та превратилась в тающий на горизонте берег, по которому Вальмик тосковать не собирался. Теперь каждый из десятков тысяч нейронов его разума мог функционировать автономно. В то дремучее время Вальмику требовалось сырье и топливо — улавливать и использовать скрытую энергию вакуума он еще не научился, — однако механизмам-составляющим хватало ума и сноровки находить себе ресурсы. Их связывал свет, и Вальмик превратился в облачный разум, заняв куда больше места, чем прежде. Облако способно раздуваться до бесконечности. При желании Вальмик мог без труда объять целую планету. Единственным минусом оказалось замедление мыслительного процесса: на обмен информацией между составляющими теперь уходили не миллионные, а десятые доли секунды. Однако Вальмик не желал разговаривать ни с кем, кроме себя, поэтому не слишком тревожился. Зато он мог раскинуться по всей Солнечной системе и еще дальше.

Спустя много времени после того, как Золотой Час остался лишь в истории, а шаттерлинги устроили третий сбор — первые три цикла растянулись на семь тысяч лет, ибо Абигейл решила, что осваивать еще не заселенную галактику бессмысленно, — Вальмик добрался до облака Оорта, семейства спящих комет, от которых до Солнца от тысячи до ста тысяч раз дальше, чем от Старого Места. Теперь простейшая мысль занимала месяцы планетарного времени. Солнечная система шумела внутри Вальмика, как часы с перекрученной пружиной.

Огромный, с множеством составляющих, Вальмик стал практически незаметным. В жизни человечества он не участвовал, и люди постепенно о нем забыли. Поговаривали, что облако Оорта пронизывают непонятные сигналы, но такие разговоры считали очередной байкой. Путешественники, встретив элемент Вальмика, принимали его за космический мусор времен покорения галактики. Вальмик легко жертвовал своими составляющими. Люди не могли ни навредить ему, ни даже создать неудобства. Не тревожил Вальмика и растущий авторитет Линий.

Тревожило его Солнце. На главной последовательности светилу оставалось несколько тысяч субъективных лет — совсем немного по меркам медленно работающего разума Вальмика. Это решительно никуда не годилось. В далеком будущем Линии или другие человеческие цивилизации могли научиться продлять жизнь звезд, но полагаться на это Вальмик не мог. Принимать меры следовало немедленно, пока хватало времени для маневров.

В итоге облачный разум вышел в межзвездное пространство. Вместо того чтобы устремиться к другой звезде как единое целое — этакой флотилией с несметным числом кораблей, — Вальмик рассредоточился — разослал свои элементы во всех направлениях. Минули десятки тысячелетий, прежде чем первый из механизмов-составляющих достиг новой звезды, ведь элементы Вальмика летали куда медленнее кораблей Линий. В рассредоточенном состоянии мыслительные процессы замедлились на несколько порядков. Облачный разум охватывал сотню звезд, простейшие мысли занимали десятилетия по планетарному времени, зато Вальмик больше не зависел от одной системы.

На этом этапе данные космотек стали несистематичными, а то и противоречивыми. Что случилось с Вальмиком за следующий миллион лет, не совсем понятно. По одной версии, он растянулся на большой отрезок галактического пространства — проглотил сотни тысяч систем общей протяженностью в тысячи световых лет. В зависимости от точки отсчета Линии провели седьмой, восьмой или девятый сбор. Золотой Час стал всего лишь ярким пятном в истории, светящейся точкой, чьи черты уже не разглядеть сквозь прошедшие эпохи. Вальмик обнимал целые империи, не подозревавшие о его существовании. Ценой такого расширения стало практически застывшее сознание — ныне на простейшую мысль уходили миллионы лет.

По другой версии, больше чем на десятки световых лет Вальмик не рассредоточивался. Он достиг размеров туманности, провел в таком состоянии несколько сот тысячелетий, а потом решил, что с него хватит. Вальмик снова потянулся — пусть даже лишь по собственным меркам — к людям, хоть это и требовало сжатия до размера планеты. Сжатие его не пугало. В период расширения он научился осторожности. Во внешних источниках энергии он больше не нуждался. Он наблюдал за первыми галактическими войнами протолюдей и видел, на что способно их оружие. Если сохранить маневренность и не слишком рисковать, Вальмик мог снова стать неуязвимым.

Сходились космотеки в одном: так или иначе, Фантом Воздуха, он же фракто-коагуляция, — то, что осталось от Абрахама Вальмика еще через пять с половиной миллионов лет. Большую часть этого периода он провел на Невме, поскольку в исторических документах планеты упоминается постоянно. Временами Фантом превращался в неуловимое, почти сказочное существо, раз в сто лет показывающееся обескураженным очевидцам, рассказам которых не всегда верили. Временами он присутствовал в атмосфере чуть ли не постоянно, словно метастабильная буря в газовом гиганте. Одних цивилизаций Фантом избегал, другие уничтожал, третьим благоволил. После неудачи хранителей он сберег воздух Невмы пригодным для дыхания. Такая милость не стоила ему ничего — все равно что человеку на муравья не наступить.

Так утверждали теории. Верил я далеко не каждой, хотя в целом считал рассказы о Вальмике вполне правдоподобными. Раз Фантом изначально не робот — очевидно, что машинный интеллект не мог появиться раньше машинного народа, — значит некогда он был человеком или группой людей. Абигейл Джентиан и другие основатели Линий совершили отчаянно смелый поступок. Даже в те времена их критиковали, осуждали, называли осквернителями человеческой природы. Абигейл никого не слушала, благодаря чему я существую. Слишком самонадеянно утверждать, что другим людям не хватило дальновидности и непоколебимой решимости выйти за рамки человеческой ипостаси.

Фантом приблизился, занял полнеба, и я разглядел, что его элементы различны по размеру и форме. В большинстве они были не крупнее насекомого, хотя попадались и размером с птицу или летучую мышь, но отчетливо механическую: крылья-лезвия крепились сложными петлями к округлым телам, на безглазых головах то играли нежные переливы цветов, то вспыхивали яркие огоньки. Я не без труда вспомнил, что передо мной не робот усовершенствованной модели, не чудной представитель машинного народа, а существо, родившееся человеком и превратившееся за миллионы лет поступательных изменений в подобие гигантского облака.

Фантом танцевал, извивался, менял форму, как гигантский трехмерный калейдоскоп. Каждое движение сопровождалось порывами ветра и безумным гулом с разительно меняющейся громкостью — то он не слышался, а скорее ощущался, то перерастал в рев, от которого раскалывалась голова. Портулак стиснула мне руку, и я понял, что давно так не боялся и не чувствовал себя таким беспомощным. Внезапно надежда спасти Геспера, передав его Фантому, показалась по-детски нелепой — речь о жизни друга, а мы в сказку поверили. Однако пути назад не было, с площадки нас мог увезти только флайер, который прилетит еще не скоро.

Фантом собрался над платформой — облако размером с полнеба превратилось в грозу, бурлящую прямо над нами. Под ним и вокруг него осталась прослойка чистого воздуха. В ревущем сердце грозы я различал лишь черноту — слой механизмов был столь плотным, что не пропускал дневной свет. Мрак разбавляло только мерцание огоньков — так общались бесчисленные устройства. Полил дождь, хотя до появления Фантома даже влажно не было.

Фантом начал снижаться. Захотелось пригнуться, но я понимал, что это бесполезно, и остался стоять, только взглянул на укрытие. Портулак, наверное, думала о том же и покачала головой. Верно, мы прилетели сюда ради Геспера, а не прятаться за стенами, которые все равно не защитят.

Моя подруга ткнула пальцем в постамент и сквозь рев Фантома прокричала:

— Туда! Покажем, зачем мы здесь.

Я понимал, что она снова права. Держась за руки, мы зашагали через платформу туда, где оставили Геспера. Казалось, он за нами наблюдает, но, судя по тусклому взгляду, не узнаёт. Огоньки за стеклянными панелями на миг заплясали быстрее, но потом снова замедлились и поблекли. Они как будто потемнели с момента нашего прилета сюда.

Фантом опустился еще ниже и заслонил все небо. Стало сумрачно, словно уже смеркалось. Рев казался невыносимым, черное облако застыло над нами жадно раскрытым ртом. От его пурпурной каймы отделился поток похожих на мусор механизмов и зазмеился вниз, будто на разведку. Завихрившись смерчем, он сузился и превратился в зонд, который повис над Геспером, не задевая его, хотя несколько раз тянулся к нему и отстранялся. Вопреки неоспоримой силе Фантома Воздуха явственно чувствовалось его опасение. Думаю, за все время своего существования таких, как Геспер, он не встречал. Наверное, Фантому впервые попалось существо, по сложности не уступающее ему самому, хотя принципиально иного вида и происхождения.

Зонд снова потянулся к Гесперу, и я наивно решил, что цель достигнута — наше подношение принято и расценено верно. Но если кишащий механизмами зонд и коснулся золотой кожи Геспера, то лишь на миг, а потом отстранился с удручающей быстротой и исчез в черной туче. Словно рука отдернулась после ожога, удара током или контакта с едким веществом. Туча почернела еще сильнее, а вой, и без того невыносимо громкий, стал оглушительным. Опять полил дождь — неистово роящиеся механизмы выжимали влагу из воздуха.

Эпицентр облака, опускавшегося на постамент, сместился на нас. Фантом потерял интерес к Гесперу.

— Что-то пошло не так.

— Ничего не поделаешь, — отозвалась Портулак, словно я искал утешения.

Крылатые механизмы слетелись осмотреть нас. Соприкасаясь, их крылья клацали, словно ножницы, однако ни одного поврежденного я не заметил. Они едва не пикировали на меня, завораживая интенсивным миганием огоньков, которые, очевидно, были и сенсорами, и коммуникаторами. Изредка я ощущал холодок металла и вздрагивал, хотя запретил себе шевелиться. После очередного прикосновения я поднес ладонь к щеке, а опустив, увидел кровь, хотя боли не было, а ранка скоро подсохла. Портулак царапнули шею и тыльную сторону ладони, но она будто не почувствовала. Вряд ли Фантом хотел нас поранить, просто его частицы действовали недостаточно слаженно.

Потом случилось нечто, о чем мистер Джинкс не предупреждал. Механизмов стало больше, они роем окружили меня, практически скрыв Портулак из виду. Внезапно я поднялся над платформой и, поддерживаемый механизмами, повис в воздухе. Я позвал возлюбленную, но за ревом Фантома она не услышала. В роящемся мраке казалось, что я перемещаюсь, но было ли так на самом деле? Я отклонился назад и тут же потерял ориентацию. Механизмы так интенсивно гасили мои движения, что я чувствовал себя во власти медленно прогрессирующего паралича, хотя продолжал беспомощно барахтаться.

Раз! — и под ногами остался лишь серебристый песок — меня вынесло за край платформы. Прежде я не боялся высоты благодаря защитным устройствам — помощникам-роботам, которые меня сопровождали, — специальной одежде или самой среде. Зато теперь страх овладел мной, словно наверстывая упущенное. Сейчас мне на выручку не мог прийти «Лентяй», а Портулак — «Серебряные крылья». На мне была самая простая одежда, не способная даже выделить лекарство, если я упаду и поранюсь.

Нет, упав с такой высоты, ранением не отделаешься. «Так и гибнут шаттерлинги, — подумал я. — Идешь на неоправданный риск, уверенный, что стал неуязвим, раз прежде столько раз проносило. А ведь дело в банальном везении, которое кончилось здесь и сейчас».

Едва я об этом подумал, как механизмы меня бросили.

Падение длилось не больше секунды, но она показалась мне длиной в жизнь. Я успел обдумать многое, даже печальные обстоятельства своей скорой и неминуемой гибели. Прежде я твердо верил, что не оставлю после себя тело, а кровавое искореженное месиво и подавно. С такой высоты на дюны падать все равно что на камни. Портулак тоже сбросили с платформы? Увидим ли мы друг друга прежде, чем упадем? Или Фантом пощадил ее? Если пощадил, то меня почему губит?

Вдруг я перестал падать — меня остановили механизмы. Вокруг снова сгустилась темная масса, и с замиранием сердца я почувствовал, что резко набираю высоту. Раз! — и меня опять отпустили, я оказался в чистом воздухе за сотни метров от платформы, к которой стремительно приближался.

Механизмы снова меня спасли.

Я понял, что со мной играют, как кошка с раненой птицей. То же самое наверняка вытворяли с Портулак, только я не решался даже глянуть в ее сторону. Нельзя сказать, что я покорился судьбе. Раз моя гибель откладывалась, я немного успокоился, мысли потекли более-менее нормально.

Не знаю, как долго со мной играли — может, секунд десять, может, несколько минут. В черном аду роя следить за временем было не проще, чем ориентироваться или двигаться.

Но вот игра закончилась, и меня бесцеремонно швырнули обратно на платформу. От падения дыхание сбилось, но кости я точно не переломал. Распластанный на белой поверхности, я ловил воздух ртом, словно рыба на отмели. О том, чтобы встать, я подумал как минимум через минуту, а когда попробовал, сердце бешено стучало, а грудь тяжело вздымалась. Воздух по-прежнему кишел механизмами, но до самых ближних было несколько метров.

— Портулак, — негромко позвал я, потом собрался с силами и проорал: — Портулак!

— Лихнис, я здесь! — отозвалась она.

Портулак стояла шагах в десяти от меня, но я видел ее урывками, только когда редел рой механизмов. Я побрел к ней, чувствуя, как болит колено, ушибленное при падении. Возлюбленная двинулась мне навстречу, вытянув руки перед собой, как сомнамбула. Мы обнялись и внимательно осмотрели друг друга: нет ли ран. Ничего серьезного не обнаружилось, мы отделались царапинами, ссадинами и скрытыми под одеждой синяками.

— Эта мерзкая тварь… — начал я, но Портулак поднесла палец к губам:

— Фантом до сих пор рядом и наверняка знает транс. Лучше его не обижать.

Я покорно кивнул, хотя внутри все кипело от ярости. Мы попали в лапы не злой силы, а извращенного ума, примерно как у непослушного шалуна, только хуже и опаснее.

— Я думал, мне конец, — признался я.

— Я тоже. Хотя чему удивляться? Нас предупреждали, что Фантом бывает в игривом настроении. Теперь ясно, почему мистер Джинкс так торопился унести ноги.

— Если это игривое настроение, то не хотелось бы застать агрессивное.

— Он разорвал бы нас на куски и бросил бы в дюны. Лихнис, там что-то происходит.

Портулак глядела мне через плечо. Я боязливо обернулся. Туча поднялась выше, позволив нам хоть частично осмотреть постамент.

— Фантом забирает Геспера, — проговорила Портулак с благоговейным страхом.

Фантом Воздуха отбросил прежние сомнения и прикасался к роботу. Рой покрыл нашего друга почти целиком, но не осматривал его, а разбирал на части и поглощал. Черной волной механизмы катились от оплавленной стороны золотого тела, то есть от края постамента, к непострадавшей — к голове, к глазам, которые еще недавно за нами наблюдали. Когда волна прошла, на постаменте не осталось ничего. К небу потянулась кружащаяся черная воронка, сквозь бреши в ней сверкало золото.

— Надеюсь, мы поступили правильно, — сказал я, наблюдая за происходящим не то с ужасом, не то с ликованием. — Фантом убивает Геспера или уносит с собой, чтобы вылечить?

— Он может прирастить тело Геспера к себе, поглотить его воспоминания и личностные качества. — Портулак сжала мою ладонь. — По-другому мы спасти его не могли. Геспер уже погиб. Это был его последний и единственный шанс.

О чем тут еще говорить? У нас на глазах рой слизнул Геспера с постамента, засосал в воронку, а воронка подтянулась к ревущему черному рту. Фантом повисел над нами еще несколько минут, оживленно мерцая огоньками, словно активно размышлял о том, что делать дальше. Потом разом стихли и ветер и дождь, Фантом рассредоточился настолько, что в брешах показалось темнеющее небо. Наконец туча собралась, пару минут потанцевала над платформой и унеслась навстречу закату.

Мы с Портулак смотрели вслед, пока он не превратился в роящуюся кляксу, потом вошли в укрытие и стали ждать утра.