Эпилог

Я долго стоял и смотрел в окно.

Думаю, женщине, которая сидела у меня в кабинете, показалось, что я забыл о ее присутствии. В высоком окне — от пола до потолка — отражалось ее лицо. Она вопросительно смотрела на меня, ожидая ответа на свой вопрос. Я не забыл ни о ней, ни о вопросе, который она задала. Просто любопытно: каким образом все то, что когда-то казалось бесконечно чужим, теперь выглядит таким привычным.

Город не слишком изменился с тех пор, как я прибыл сюда.

Что ж, так и должно быть.

Дождь, падающий с Москитной Сетки, хлестал по стеклам тугими косыми струями. Говорят, в Городе Бездны дождь не прекращается. Вполне возможно, если не обращать внимания на нюансы. Бывает, он сыплется прозрачной нежной моросью, которая больше похожа на туман — холодный, чистый, как в высокогорье. А в другое время, когда вокруг Бездны открываются паровые дамбы, вызывая изменения давления по всему городу, он хлещет кислотными плетьми, точно дефолиант.

— Господин Мирабель… — произнесла женщина.

Я отвернулся от окна.

— Извините. Захватывающий вид… На чем мы остановились?

— Вы рассказали мне о том, как Небесному Хаусманну удалось…

К этому времени она успела прослушать основную часть моей истории, которой мне хотелось поделиться со всеми и каждым. Я верил, что Небесный покинул свое убежище и начал новую жизнь под именем Кагуэллы. Наверное, это странно — то, что я рассказываю об этих вещах. Тем более странно, что я рассказываю об этом человеку, который пришел устраиваться ко мне на службу. Но, во-первых, она мне понравилась, а во-вторых, выказала редкое желание выслушать меня. Мы прикончили несколько порций писко — она тоже была родом с Окраины Неба. Словом, время пролетело незаметно.

— Ладно, — перебил я ее. — Насколько вы готовы мне поверить?

— Не знаю, господин Мирабель. Можно спросить: каким образом вам удалось все это выяснить?

— Я встретил Гитту. И то, что она мне рассказала, подтверждало слова Констанцы.

— Вы считаете, Гитта поняла раньше всех, кем был Кагуэлла?

— Да. Вполне вероятно, что она наткнулась на «завещание» Констанцы и вышла на Кагуэллу. Хотя с тех пор, как Небесного якобы казнили, прошло не менее двухсот лет.

— Она нашла его. А что было дальше?

— Она ожидала встретить чудовище, но получила нечто иное. Он был не тем человеком, которого знала Констанца. Наверное, Гитта пыталась возненавидеть его, но не смогла.

— Как вы думаете, как ей удалось его найти?

— Думаю, из-за его имени. Он взял его из легенды о «Калеуче». Кагуэлла — это дельфин, спутник корабля-призрака. Это имя связывало Небесного с прошлым.

— Что ж, весьма любопытная гипотеза.

Я пожал плечами.

— Возможно. Но не более того. Поживете здесь подольше — услышите и не такое.

Она прибыла на Йеллоустоун недавно. Она была солдатом, как я — но попала сюда не ради выполнения миссии, а из-за ошибки чиновников.

— Как давно вы здесь, господин Мирабель?

— Шесть лет.

Я снова посмотрел в окно. Действительно, Город не слишком изменился, с тех пор как я покинул Убежище. Заросли Кэнопи напоминали поперечный срез легкого — или моток спутанной черной пряжи на фоне буроватой Москитной Сетки. Ходят разговоры, что в следующем году это место расчистят.

— Шесть лет — большой срок.

— Только не для меня.

Эти слова заставили меня вспомнить, как я пришел в себя в Убежище. Тогда я сам не заметил, как соскользнул за порог сознания — рана, которую нанес мне Таннер, вызвала большую потерю крови. Моя одежда была распорота, на рану нанесен слой бирюзовой целебной мази. Я лежал на кушетке, и за мной ухаживал один из тощих роботов-слуг.

Я был весь в синяках, и каждый вздох отзывался болью. Мой рот почему-то казался мне чужим.

— Таннер?

Это был голос Амелии. Она сидела рядом и сейчас склонилась надо мной. Я видел ее ангельское лицо — все как в тот день, когда меня оживили в обители Нищенствующих.

— Это не мое имя, — сказал я и вздрогнул: мой голос звучал абсолютно нормально, разве что был чуть хриплым от усталости. Мне казалось, что мои губы не приспособлены для столь тонких действий, как человеческая речь.

— Я знаю, — сказала Амелия. — Но это единственное имя, которое я знаю. Так что пока оставим как есть.

Я был слишком слаб, чтобы спорить, и даже не уверен, что мне этого хотелось.

— Вы спасли меня, — сказал я. — И я вам многим обязан.

— Если не ошибаюсь, вы сами себя спасли, — возразила она.

Комната, где мы находились, была гораздо меньше того зала, в котором погиб Рейвич.

Но ее освещал тот же золотисто-осенний свет, на стенах были такие же барельефы в виде математических формул — впрочем, как и повсюду в Убежище. Свет играл на кулоне в форме снежинки на шее Амелии.

— Что с вами случилось, Таннер? Что превратило вас в человека, способного на столь жестокое убийство?

Это могло показаться упреком — если бы упрек звучал в ее голосе. Но я понял, что она не винит меня. Кажется, Амелия признала: вовсе не обязательно я должен нести ответственность за ужасы из моего прошлого. В той же мере человек виновен в злодеяниях, которые совершил во сне.

— Я играл роль человека, который любил охоту, — сказал я.

— Тот, о ком вы говорили? Кагуэлла?

Я кивнул.

— Помимо всего прочего, ему модифицировали сетчатку глаза, использовав гены змеи. Он хотел охотиться в темноте, при этом быть на равных с добычей. Я думал, что этим все ограничилось. Но я ошибался.

— Но вы этого не знали?

— До определенного момента — не знал. В отличие от Рейвича. Ему было известно про ядовитые железы Кагуэллы и способ, которым можно было доставить яд по назначению. Наверно, ему об этом сказали ультра.

— И он пытался дать вам подсказку?

Я качнул головой, не отрывая ее от подушки.

— Может быть, ему хотелось, чтобы один из нас пережил другого. Надеюсь, он сделал правильный выбор.

— А ты сомневаешься? — спросила Зебра.

Я с трудом оглянулся — и увидел, что она стоит по другую сторону постели.

— Значит, Рейвич сказал правду, — пробормотал я. — Когда стрелял. Вас просто усыпили.

— Он был не самым скверным человеком, — сказала Зебра. — Не хотел, чтобы кому-то причинили боль — кроме человека, который лишил его семьи.

— Но я все еще жив. Значит, он проиграл?

Зебра медленно покачала головой. Она вся сияла в потоках золотистого света. И я понял, что мучительно желаю ее, хотя мы не раз предавали друг друга в прошлом — и еще неизвестно, что ждет нас в будущем.

— Думаю, он получил то, что хотел. Во всяком случае, почти все.

Похоже, она чего-то не договаривала.

— О чем ты?

— Кажется, тебе не успели об этом сказать, — ответила Зебра. — Но Рейвич солгал нам.

— Солгал?

— То, что он говорил о своем скане, — она поглядела на потолок, и на ее лице заплясали золотистые зайчики. Я заметил остатки прежней «раскраски» — уже совсем бледные.

— Сканирование прошло неудачно. Они слишком поторопились. Сканер не успел сделать запись.

Я старательно изобразил скептическую гримасу, но понимал, что Зебра говорит правду.

— Скан не мог быть неудачным. Я же говорил с ним — это было явно после сканирования.

— Тебе только казалось, что ты говорил с ним. Думаю, это была бета-копия — пародия на Рейвича. Она копировала его привычки, поэтому ты и подумал, что скан был успешным.

— Но зачем? Зачем весь этот спектакль?

— Думаю, ради Таннера, — сказала она. — Рейвич хотел внушить Таннеру мысль о том, что все его усилия бесполезны. Что, даже уничтожив его физически, он ничего не добьется.

— Оказывается, это было не совсем так, — сказал я.

— Как сказать. Конечно, Рейвич умер бы в любом случае — чуть раньше или чуть позже. Правда, убил его все-таки Таннер.

— И Рейвич знал об этом? Все это время, пока мы были с ним, он знал, что умрет, что сканирование не удалось.

— Получается, он выиграл? — произнесла Зебра. — Или наоборот, потерял все?

Я взял ее за руку и пожал ее.

— Теперь все это не имеет значения. Таннер, Кагуэлла, Рейвич — все они мертвы.

— Все до одного?

— Все, кто действительно что-то значил.

После этого я целую вечность всматривался в золотистый свет, который исходил непонятно откуда — пока Зебра и Амелия не оставили меня одного. Я устал. Это была беспредельная усталость, которая не проходит, даже если выспишься. Но я все-таки уснул. И снова увидел сны. Не знаю, что я надеялся увидеть — но мне снова снилась камера с белыми стенами. И меня вновь охватил первобытный ужас от происходящего. От того, что происходило в этом месте, со мной, и от наказания, которому я подверг сам себя.

Позже — гораздо позже — я вернулся в Город Бездны. Это было долгое путешествие. По дороге нам пришлось сделать остановку в обители Нищенствующих, где сестра Амелия возвратилась к своим обязанностям. Она с удивительной стойкостью перенесла испытания, но, когда я предложил ей помощь — правда, не представляю, чем мог ей помочь, — Амелия отказалась и лишь попросила по возможности сделать ордену пожертвования.

Я пообещал, что так и сделаю. Позже я выполнил это обещание.

По прибытии в Кэнопи мы — Квирренбах, Зебра и я — договорились о встрече с человеком, который прыгал в Бездну.

— Дело касается Игры, — сказал я ему. — Мы предлагаем внести в нее значительные изменения.

Воронофф зевнул.

— С чего вы решили, что меня это заинтересует?

— Просто выслушайте нас, — сказал Квирренбах и приступил к изложению общей идеи.

План был разработан нашей тройкой во время пребывания в Убежище. Он был довольно запутанным, и мы не сразу сумели донести его до собеседника. Однако постепенно Воронофф начал проявлять признаки любопытства.

Он выслушал все до конца.

И сказал, что идея ему понравилась. И что ее даже можно осуществить на практике.

Мы предложили новую форму Игры под условным названием Театр Теней. В основе лежала все та же Игра, которая появилась в Городе после Эпидемии. Но ее правила коренным образом менялись. Главное, отныне она должна была проводиться на законных основаниях. Мы вывели Игру из подполья, установили правило спонсорства и обеспечили гарантированное внимание средств массовой информации любому, кто пожелал бы пережить захватывающие ощущения во время охоты на человека. Отныне игроками будут не только богатые молокососы, которые ищут острых ощущений на одну ночь. Наши клиенты будут прекрасно вышколенными экспертами, охотниками-убийцами. Мы сделаем их настоящими профессионалами и создадим им имидж экстраординарных личностей. Это будет своего рода культ, находящий выражение в Игре, которая будет возведена в ранг высокого искусства. Разумеется, первые кандидаты будут набраны из числа нынешних игроков. Шантерель Саммартини уже предложила свои услуги в качестве тренера, и я не сомневался в том, что она идеально подходит на эту роль.

Но изменения касались не только охотников.

Никаких жертв. Роль добычи будут исполнять добровольцы. Звучит дико — но Воронофф пришел в восторг.

Отныне наградой для уцелевших будет их собственная жизнь. Но не только — вместе с выигрышем придет высочайший престиж. Мы наберем столько добровольцев, сколько понадобится — в Кэнопи, где множество богатых послесмертных изнывают от скуки. В обновленной форме Игра обеспечит им возможность привнести в свою жизнь элемент подконтрольного риска. Вступая в Игру, каждый подписывает с нами контракт, где подробно оговариваются условия состязания: продолжительность, разрешенная площадь территории, типы оружия, которым может пользоваться убийца. От добровольца требуется лишь одно — остаться в живых до истечения срока контракта. Они прославятся, им будут завидовать. За ними последуют другие, жаждущие еще больших успехов — увеличивая сроки контрактов, выбирая более жесткие условия.

Разумеется, мы не собирались отказываться от имплантатов. Но это будут совсем иные устройства — непохожие на то, которое вживил мне Уэверли, а затем любезно удалила Доминика. Охотнику и добыче предоставят парный комплект имплантатов, которые смогут получать и принимать сигналы только в пределах определенной зоны — опять же, оговоренной условиями контракта. Обе стороны будут знать, когда это случится — зуммер в черепе или что-нибудь подобное. И только в последний час погони — не раньше — репортеры смогут появиться неподалеку, чтобы стать свидетелями развязки — какой бы она ни оказалась.

Понятно, что Воронофф принял участие в этом проекте — в качестве первого клиента…

Мы назвали нашу компанию «Пункт Омега». Вскоре появились и другие — мы были только рады конкуренции. За какой-то год нам удалось стереть воспоминания о старой охоте. Впрочем, она не была той частью городской истории, которую кто-либо мечтал увековечить. Так что все произошло закономерно.

Вначале мы намеренно позволяли уцелеть большинству клиентов — разумеется, насколько позволял контракт. Убийцы теряли след в самый неподходящий момент, или оружие, в котором по условию был лишь один заряд, давало осечку. В итоге список желающих постоянно пополнялся, и наша компания приобретала известность.

Позже послабления прекратились. Теперь игра стала более реалистичной, и добыче приходилось по-настоящему сражаться, чтобы продержаться до конца срока.

Большинству это удавалось. Шансы быть убитым во время «Театра Теней» составляют около тридцати процентов — этого достаточно, чтобы не отпугивать потенциальных участников и в то же время обеспечить привлекательный уровень риска.

«Пункт Омега» процветал. Прошло лишь два года с тех пор, как я прибыл в Город Бездны, но уже входил в сотню самых богатых людей системы Йеллоустоуна. Но я так и не забыл о клятве, которую дал во время долгого пути в Убежище.

Тогда я поклялся, что изменю здесь все.

«Театр Теней» уже положил начало этому процессу, но этого было недостаточно. Я должен был изменить этот Город полностью. Я должен был уничтожить систему, существование которой обеспечило мне процветание. Я должен был разрушить отношения между Малчем и Кэнопи, которые считались естественными, как воздух.

Для начала я стал набирать охотников из Малча. Я ничем не рисковал: обитатели Малча ничуть не хуже подходили для этого, чем жители Кэнопи — и ничуть не хуже воспринимали методы обучения, которые я использовал.

Игра принесла мне богатство — и не только мне. Я позволил своим лучшим игрокам получить такое состояние, о каком они даже не мечтали. Но проследил, чтобы часть этих средств просочилась обратно в Малч.

Это только первый шаг. Понадобятся годы, а может, и десятилетия, прежде чем в иерархии Города Бездны произойдут заметные изменения. Но я знал, что это случится. Я дал себе слово и не собирался его нарушать. Я слишком часто делал это в прошлом.

Через некоторое время я снова начал звать себя Таннером. Я знал, что это обман. Я не имел права на это имя, я украл воспоминания, а затем и жизнь у человека, который на самом деле был Таннером Мирабелем.

Но разве теперь это имело значение? Я могу считать себя хранителем его памяти, всего, чем он был. Он не был хорошим человеком — в обычном понимании. Он был жестким и жестоким, он подходил и к научной проблеме, и к убийству с холодноватым любопытством геометра. Однако он не был негодяем. И даже в тот момент, который перечеркнул всю его жизнь — когда он выстрелил в Гитту, — он пытался сделать доброе дело.

То, что случилось с ним впоследствии, то, что превратило его в чудовище — уже не имеет значения. Эти события не могут очернить то, чем Таннер был прежде.

Пожалуй, это имя не хуже любого другого. И не думаю, что когда-нибудь оно покажется мне чужим.

Так что я не буду с этим бороться.

Кажется, я опять отвлекся. У меня в кабинете сидит женщина, которая все еще ждет моего решения.

— Так вы принимаете меня или нет?

Да, возможно, она получит работу, но для начала я хочу увидеть других соискателей. Поднявшись с кресла, я пожал ее маленькую, смертельно опасную руку.

— Несомненно, вы в числе основных кандидатов. Даже если это место вам не достанется, я вижу смысл не упускать вас из виду.

— Почему?

Я подумал о Гедеоне. Все эти годы он оставался пленником. Я обещал, что снова спущусь в Бездну — хотя бы чтобы убить его, — но так и не нашел времени. Он еще жив, поскольку Горючее Грез по-прежнему поступает в Город — правда, в ничтожных количествах, что постоянно создает дефицит. И по-прежнему остаются извращенцы, которые покупают страдания Гедеона, очищенные и переработанные, превращенные в нечто доступное их восприятию. Думаю, ему осталось недолго, так что мое обещание скоро потеряет смысл.

— Я задумал небольшую экспедицию.

— И когда это будет?

— Примерно через месяц. Может быть, месяца через три-четыре.

Она улыбнулась.

— Я профессионал, господин Мирабель. Смотрите, чтобы меня за это время не переманили.

Я пожал плечами.

— Все может быть.

Мы снова обменялись рукопожатием, и она направилась к двери. Я поглядел в окно. Уже смеркалось, в Кэнопи загорались огни. Фуникулеры, похожие на крошечных светляков, плыли в вековом коричневом полумраке. Далеко внизу, точно долина, усеянная кострами палаточных лагерей, расстилался Малч. Пламя очагов в домах и ночных лавочках отбрасывало мрачные багровые блики на полог Москитной Сетки. Я подумал о миллионах людей, которые научились считать этот Город своим домом даже после того, как Эпидемия изменила его до неузнаваемости. С тех пор прошло целых тринадцать лет. За это время там, внизу, выросло новое поколение. Они почти не помнят, каким некогда было это место.

— Господин Мирабель? — окликнула женщина, задержавшись на пороге. — Можно один вопрос?

Я вежливо улыбнулся.

— Да?

— Вы пробыли здесь дольше меня. Был ли хоть один миг, когда этот Город вам нравился?

— Не знаю, — я пожал плечами. — Но одно я могу сказать точно.

— Что именно?

— Жизнь — это то, чем мы сами ее делаем.