Глава 41
Убежище оказалось почерневшим «веретеном» длиной около километра. Его поверхность не оживляла ни одна искорка — оно было пятном темноты на фоне звезд и серебристого гребня Млечного Пути. Здесь редко появлялись корабли, а те немногие, что попались нам на глаза, сами напоминали Убежище — такие же темные, без опознавательных знаков. Когда мы приблизились, ближайший конец веретена раскрылся четырьмя треугольными сегментами, словно пасть безглазого морского хищника, созданная веками эволюции. Безликий, как планктон, наш корабль проплыл внутрь.
Причальный шлюз был достаточно велик, чтобы вместить корабль размером с наш. Стыковочные скобы разомкнулись, потом транспортные туннели, похожие на внутренности концертины, открылись за ними, присоединяясь к шлюзам, расположенных по «экватору» главной сферы нашего судна.
Таннер здесь. Думаю, с того момента, как мы переступили порог Убежища, он решил убить меня и любого, кто примет слишком активное участие в нашей маленькой вендетте. Это была не та угроза, которой можно пренебречь.
Первыми на наш корабль прибыла армада «шершней». Блестящие черные сфероиды, ощетинившиеся стволами и сенсорами, обследовали нас на предмет спрятанного оружия. Разумеется, мы явились сюда с голыми руками — и не потому, что служба безопасности Йеллоустоуна проявила бдительность. Я надеялся, что Таннер тоже не вооружен, хотя не слишком рассчитывал на подобное.
От Таннера можно ожидать чего угодно.
Внешний вид роботов говорил о высочайшем уровне технологий — ни с чем подобным я не сталкивался с тех пор, как меня оживили. Исключение составляла разве что меблировка в квартире Зебры. Возможно, перевозка обычных людей не считалась сопряженной с серьезным риском, но нас могли остановить, обнаружив у кого-нибудь из нас имплантат, предположительно зараженный спорами чумы. Едва роботы закончили первый этап проверки, за нас взялись люди.
Правда, это были просто служащие, и их оружие — не слишком угрожающего вида — даже вызывало у них некоторую неловкость. Они держались с подозрительной учтивостью, и вскоре я понял почему.
Никто не попадает сюда без приглашения.
Нас встречали как почетных гостей. Впрочем, разве мы не были почетными гостями?
— Вы понимаете, что я уведомил их заранее, — сказал Квирренбах. Мы стояли в воздушном шлюзе и ждали окончания проверки документов. — Рейвич знает, что мы здесь.
— Надеюсь, вы предупредили его насчет Таннера.
— Я сделал все, что мог.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что Таннер здесь — это несомненно. И Рейвич вряд ли вышвырнет его вон.
Приятная новость, нечего сказать. Я и без того был как на иголках — мои фальшивые документы могли быть недостаточным основанием для того, чтобы меня пустили в Убежище. Теперь мне показалось, что капли пота у меня на лбу заледенели.
— Что за игру он ведет, черт побери?
— Рейвич должен понимать, что у них с Таннером есть общие интересы. Поэтому и пригласил его сюда.
— Он сумасшедший. Таннеру ничего не стоит его прикончить, хотя его главная цель — я. Не забывайте: моя главная задача — выполнить миссию. То есть выследить Рейвича и убить его. Чье это желание — Таннера или Кагуэллы, — я понятия не имею. Но мне не хотелось бы ставить на кон собственную жизнь.
— Говорите потише, — предупредил Квирренбах. — Здесь по два «жучка» на каждый квадратный ангстрем. Имейте в виду: вы здесь не для того, чтобы тихо пустить кое-кому кровь.
— Нет, мы здесь на экскурсии, — буркнул я.
Бронированная дверь вновь открылась, с петель посыпались чешуйки ржавчины.
В шлюз вошел какой-то третьестепенный чиновник — на этот раз без оружия и имитирующего мускулатуру бронежилета. Его лицо выражало мучительную борьбу чувств, но при этом он был нацелен на меня, точно боеголовка на источник тепла.
— Господин Хаусманн? Просите за беспокойство, но при рассмотрении вопроса о вашем допуске в Убежище возникли определенные проблемы.
— В самом деле? — отозвался я, изображая легкое удивление. Впрочем, какие могут быть претензии? Небесный Хаусманн вывел меня за пределы атмосферы Йеллоустоуна, а большего я от него не ожидал.
— Я уверен, что это недоразумение, — успокоил меня чиновник, каждой морщинкой на лице изображая искренность. — Мы нередко сталкиваемся с несовпадениями данных в наших досье и остальной системе. Что поделать, после недавних неприятностей это неизбежно.
Неприятности… Он имел в виду Эпидемию.
— Не сомневаюсь, все выяснится при ближайшем рассмотрении. Думаю, будет достаточно нескольких физиологических тестов. Ничего сложного…
— Что за тесты? — жестко оборвал я.
— Сканирование сетчатки… ну, и еще кое-что.
Чиновник щелкнул пальцами, подавая сигнал чему-то или кому-то невидимому. Через долю секунды в шлюзе появился еще один робот — серовато-сизая сфера, предупредительно безоружная, с эмблемой Миксмастеров.
— Я не давал разрешения на сканирование.
Нужно любой ценой избежать этой процедуры. Не нужно сканировать мои глаза, чтобы обнаружить в них нечто странное. Достаточно просто погасить свет.
Мой отказ произвел неожиданный эффект — чиновник резко побледнел, словно я дал ему пощечину.
— Но я уверен, что мы можем прийти к определенному соглашению…
— Нет, — отрезал я. — Боюсь, это маловероятно.
— Тогда нам придется…
Квирренбах протиснулся между нами.
— Позвольте, я улажу этот вопрос, — шепнул он и, повернувшись к чиновнику, звучно произнес: — Простите моего коллегу, он немного нервничает в присутствии представителя власти. Произошла досадная ошибка, это очевидно. Достаточно ли вам поручительства Арджента Рейвича?
Чиновник заволновался.
— Безусловно… будь у меня его гарантии, тем более личные…
А ему даже не потребовалось объяснять, кто такой Рейвич.
Квирренбах щелкнул пальцами в мою сторону.
— Подождите здесь, я переговорю с ним. Это займет не больше получаса.
— Вы хотите попросить Рейвича поручиться за меня?
— Ага, — совершенно серьезно ответил Квирренбах. — Какая ирония, не правда ли?
Долго ждать не пришлось.
Рейвич появился на экране в камере ожидания, где чиновники Убежища держали вновь прибывших, прежде чем принимали решение об их дальнейшей судьбе. Не могу сказать, что увидел нечто неожиданное — я уже видел это лицо. Воронофф действительно превратил себя в его точную копию. И все же в настоящем Рейвиче было нечто неповторимое — это не поддавалось описанию. Может быть, это разница между человеком, который делает что-то в ходе игры — пусть даже с полной отдачей, — и тем, чьи намерения дьявольски серьезны.
— Вот так дела, — произнес Рейвич.
Он был несколько бледен, но в этой бледности не было ничего болезненного. Стоячий воротник белоснежного мундира был единственной деталью одежды, которая попала в объектив. За спиной можно было разглядеть фреску — вязь алгебраических символов, если не ошибаюсь, часть формулы трансмиграции.
— Вы просили разрешение на вход. Я даю согласие.
— Как и Таннеру, — напомнил я. — Вы уверены, что это было разумное решение?
— Не уверен. Но результат должен получиться любопытным. С учетом того, что он тот, за кого вы его принимаете, а вы — тот, за кого он принимает вас.
— А вы не допускаете, что одному из нас придет в голову вас убить? А может быть, обоим сразу.
— Например, вам?
Восхитительно, прямо в точку. Отдавая ему должное, я сделал вид, что задумался.
— Нет, Арджент. Когда-то я действительно этого хотел. Но тогда я не знал, кем являюсь. Когда узнаешь о себе что-то новое, приоритеты иногда меняются.
— Допустим, вы Кагуэлла.
Голос у него был высокий, как у ребенка.
— Мои люди убили вашу жену. Вот еще один повод, чтобы пытаться убить меня, чего бы это ни стоило.
— Жену Кагуэллы убил Таннер. По сути, он пытался ее спасти, но это ничего не меняет.
— И все-таки, кто вы? Кагуэлла?
— Наверно, я когда-то был Кагуэллой. Теперь его не существует, — я мрачно посмотрел на экран. — И, честно говоря, сомневаюсь, что его кто-то оплакивает.
Рейвич брезгливо поджал губы.
— Кагуэлла лишил меня семьи, — сказал он. — Он продал оружие, которым были убиты все, кого я любил. За это я с радостью отправил бы его на пытку.
— Смерть Гитты причинила бы ему больше страданий, чем ножи и электроды.
— В самом деле? Он действительно так любил ее?
— Не знаю, — мне пришлось покопаться в памяти, прежде чем я смог ответить. — Этот человек был способен на многое. Я знаю лишь одно: Таннер любил ее не меньше, чем Кагуэлла.
— Итак, Гитту убили. И что почувствовал Кагуэлла?
— Ненависть.
Я снова видел камеру с белыми стенами — призрак, который постоянно маячил где-то на периферии сознания, словно кошмар, еще не рассеялся при пробуждении.
— Он возненавидел Таннера.
— Если не ошибаюсь, Таннер остался в живых?
— Только отчасти. Причем эта не та часть, которую мы считаем человеческой.
С минуту Рейвич молчал. Наш разговор явно производил на него угнетающее впечатление.
— Гитта… — проговорил он наконец. — Она единственная была ни в чем не виновата. Верно? Она единственная не заслужила того, что с ней случилось.
С этим было невозможно поспорить.
В Убежище было почти пусто и темно, как в городе, в котором устроили затемнение. Но в отличие от полумрака, царящего в Городе Бездны, этот сумрак был создан специально — к этому приложили руку группы, претендующие на статус постоянных арендаторов. У обитателей анклавов весьма своеобразные представления о том, какой должна быть среда обитания. Внутренняя часть убежища была негерметизирована, хотя здесь, возможно, сохранялись следы газов. Каждый квадратный дюйм стен занимали герметичные постройки без окон, соединенные трубопроводами, похожими на клубок внутренностей. Единственным источником освещения были тускло мерцающие трубы. Если бы не моя способность видеть в темноте, я вряд ли смог бы хоть что-то разобрать.
Однако энергия была повсюду — едва сдерживаемая, ее присутствие ощущалось на каком-то подкорковом уровне, отдаваясь вибрацией в каждой кости. Балкон, на который мы вышли, был накрыт воздухонепроницаемым стеклянным колпаком, но я не мог избавиться от чувства, что стою в огромном темном турбинном зале, где в полную мощность работают все генераторы.
Рейвич уполномочил службу безопасности Убежища впустить меня внутрь с одним условием: и меня, и моих спутников немедленно проведут к нему. У меня зародились некоторые подозрения — слишком многое вышло из-под контроля, — но выбора у нас не было. Итак, охота заканчивалась на территории Рейвича. Который, благодаря своей ловкости, уже не был добычей.
Кому теперь досталась эта роль? Таннеру?
Или мне?
Убежище было относительно невелико, так что прогулка не успела нас утомить. Псевдогравитация создавалась ленивым вращением обители. Нас провели в один из соединительных туннелей — трехметровую трубу из цельного дымчатого стекла. Диафрагмы, расположенные друг за другом по всей ее длине, расширялись, пропуская нас, и закрывались у нас за спиной, позволяя нам идти вперед… и внятно чувствовать себя то ли стадом, которое куда-то гонят, то ли комком пищи в пищеводе. Труба проходила вдоль главной оси веретена. По мере того, как мы приближались к его оконечности, сила тяжести возрастала, хотя так и не достигла привычного g. Неосвещенные постройки Убежища нависали над трубой, словно мы двигались по каньону глубокой ночью, и мысль о том, что в них кто-то обитал, казалась абсурдной. Но дело было в другом. Люди, которые приходили в Убежище, требовали одного — полной анонимности. Они скрывались даже друг от друга.
— С Рейвича уже сняли генетическую карту? — удивительно, почему столь очевидный вопрос не пришел мне в голову раньше? — Ведь он здесь именно для этого?
— Пока еще нет, — ответил Квирренбах. — Для оптимизации генетической картографии нужно пройти все виды физиологических тестов. Химия клеточной мембраны, нейротрансмиссионные характеристики, глиальные клеточные структуры, объем крови в мозгу… и так далее. Как вы понимаете, процесс не быстрый.
— Рейвич действительно решился на полное деструктивное сканирование?
— Почти, хотя и не совсем. Говорят, это оптимальный способ получить максимальное разрешение.
— Зато потом ему не придется беспокоиться о занозах вроде Таннера.
— Если только Таннер не последует его примеру.
Я рассмеялся и только потом понял, что Квирренбах не шутит.
— Как думаете, где сейчас Таннер? — спросила Зебра. Она приблизилась ко мне слева, щелкая каблуками по полу. Ее удлиненное отражение на стене напоминало пляшущие ножницы.
— Под присмотром Рейвича, — сказал я. — Надеюсь, Амелия там же.
— Ей действительно стоит доверять?
— По-моему, она единственная, кто никого не предал. По крайней мере, намеренно. Я уверен в одном: Таннер будет использовать ее до тех пор, пока это возможно. Когда она станет ему не нужна — боюсь, это случится очень скоро, — я не поручусь за ее жизнь.
— Вы прилетели сюда, чтобы ее спасти? — спросила Шантерель.
В какой-то момент мне захотелось ответить «да». Я мог собрать крохи самоуважения и сделать вид, что мной движут соображения гуманности, что я способен не только на жестокость. Возможно, это даже было бы правдой. Отчасти я действительно прибыл сюда ради Амелии. Но это была не самая главная причина. К тому же сейчас мне меньше всего хотелось лгать — и прежде всего самому себе.
— Я хочу завершить то, что начал Кагуэлла, — сказал я. — Не более того.
Туннель из дымчатого стекла, плавно заворачивая, вел наверх, где врастал в неосвещенную стену одной из герметичных построек, которая возвышалась в дальнем конце «веретена». Впереди путь преграждал очередной «зрачок» — на этот раз черный, блестящий и полностью непроницаемый.
Я подошел вплотную, прижался щекой к твердой металлической поверхности и прислушался.
— Рейвич? — окликнул я. — Мы пришли! Откройте!
Дверь-диафрагма открылась — еще более торжественно, чем предыдущие.
Холодный зеленый свет хлынул в разомкнувшиеся дуги и окутал нас с каким-то равнодушием. Неожиданно я осознал потрясающую вещь: ни у меня, ни у моих спутников не было оружия. Я мог умереть в любую секунду — и, думаю, никто из нас не представлял, когда именно это произойдет. Я позволил человеку, который имел все основания бояться меня, у которого не было малейшего повода мне доверять, пустить меня в свое логово. Кто из нас двоих в итоге больший глупец? Эта загадка была мне не по зубам. Сейчас мне хотелось только одного — как можно скорее покинуть Убежище.
Дверь открылась полностью, за ней была приемная с бронзовыми стенами. С потолка свисали ярко-зеленые светильники. По барельефам, обрамляющим стенные панели, золотой вязью бежали цепочки математических символов, складывающиеся в формулы, — один из них я заметил во время разговора с Рейвичем. Каждое из этих заклинаний могло разнести мозг на единицы и нули — безразмерное число.
Несомненно, он был здесь.
Дверь-диафрагма сомкнулась у нас за спиной, а впереди уже разворачивалась другая. Нашим глазам предстало еще более просторное помещение, похожее на зал кафедрального собора. Оно утопало в золотом сиянии, и его стены словно расступались, теряясь в дымке. Я заметил, что пол Убежища слегка выпуклый — узор из чередующихся бронзовых и серебряных ромбов усиливал это впечатление.
В воздухе плавал аромат благовоний.
Свет струился из высоко расположенного витражного окна, образуя на полу у дальней стены яркое пятно. А в центре этого пятна, в причудливом кресле с высокой спинкой, сидел человек. Он сидел к нам спиной, окутанный золотистым сиянием. Трое хрупких двуногих роботов-слуг замерли в нескольких метрах от кресла — очевидно, они ожидали распоряжений. Я присмотрелся к очертаниям его головы, почти превратившейся в силуэт, и понял, хотя не видел его лица: это был Рейвич.
Недавно я встретил его в Городе Бездны, возле аквариума с бессмертной рыбиной. Как быстро я среагировал! Я выхватил пистолет, обежал вокруг резервуара, чтобы встретить его лицом к лицу и убить. Уверен, мне бы это удалось, но Воронофф на секунду опередил меня.
Теперь мне не надо было спешить.
— Пожалуйста, поверните меня лицом к гостям.
Голос скрипел, как наждак по наждаку. Казалось, человеку стоило неимоверных усилий произнести эту фразу. Слова перемежались хрипом и были едва слышны.
Один из роботов шагнул вперед — бесшумно, как и полагается подобным созданиям — и развернул Рейвича лицом к нам.
Я ожидал увидеть что угодно.
Но не такое…
Рейвич был похож на мертвеца. Так мог выглядеть труп, который удалось ненадолго воскресить с помощью хитроумной аппаратуры. Это не могло называться живым существом. Оно не имело права разговаривать и кривить губы в подобие улыбки.
Это было нечто вроде Марко Ферриса, только в худшем состоянии. Все, кроме головы и кончиков пальцев, скрывалось под толстым стеганым одеялом, из-под которого тянулись медицинские фидеры. Извиваясь, они вползали в компактный модуль жизнеобеспечения, прикрепленный к подлокотнику кресла — миниатюрное подобие кирасы, с помощью которой я поддерживал жизнь в Гитте, когда вез ее в Дом Рептилий. Голова Рейвича напоминала череп, обтянутый кожей, синюшно-лиловой в огромных черных пятнах. Из пустых темных провалов, в которых должны были находиться глаза, к тому же модулю тянулись тонкие провода. На макушке чудом уцелело несколько жидких прядей — они казались упрямыми деревцами, которые каким-то чудом сопротивляются ураганным ветрам. Челюсть отвисала, во рту черным слизнем шевелился язык.
Рейвич поднял руку. Ее можно было принять за руку молодого человека, если бы не рыжеватые старческие пятна.
— Я вижу, вы взволнованы, — произнес Рейвич.
Я сообразил, что его голос исходит не из горла, а из модуля жизнеобеспечения, но звучит по-прежнему слабо. Возможно, Рейвичу действительно было слишком тяжело говорить.
— Вы это сделали, — пробормотал Квирренбах, шагнув к человеку, на которого он все еще работал. — Вы прошли скан.
— Либо это так, либо я не выспался прошлой ночью, — прошелестел ветерком голос Рейвича. — Я немного подумал и склоняюсь к первому.
— Что случилось? — вмешался я. — Какой-то сбой?
— Никаких сбоев.
— Но вы не должны были так выглядеть, — сказал Квирренбах. — Вы похожи на человека, который стоит на пороге смерти.
— Возможно, так оно и есть.
— Скан не удался? — спросила Зебра.
— Нет, Тарин. Скан полностью удался, как мне сказали. Моя нейронная структура была воспроизведена безупречно.
— Вы слишком поторопились, — предположил Квирренбах. — Я угадал? Вы не могли дождаться, пока будут сделаны все анализы. И в результате…
Рейвич вяло кивнул.
— У людей вроде нас с Таннером — и вас тоже, — он указал глазами на меня, — нет медишнов. На Окраине Неба не найдется никого, у кого они есть — может быть, у десятка человек… кому по карману обращаться к ультра. Их нет даже у тех, кто обеспечивает себе долгую жизнь каким-нибудь другим способом.
— У нас были другие заботы, — сказал я.
— Конечно. Потому-то мы и отказались от подобной роскоши. Беда в том, что медишны были мне нужны. Чтобы защитить клетки от последствий сканирования.
— По старинке? — подхватил я. — Жестко и быстро?
— Это лучший способ… если верить теоретикам. Все остальное — самообман. Истина проста: если вы хотите поместить в машину собственную душу, а не ее туманный оттиск — вы должны умереть. Или, как минимум, получить травму… несовместимую с жизнью.
— Так почему вы не защитились медишнами? — спросил Квирренбах.
— Не хватило времени. Медишны должны тщательно подгоняться и вводиться в тело постепенно. Иначе — тотальный токсический шок. Вы умрете прежде, чем медишны смогут вам помочь.
— Если вы пользовались оборудованием Силвеста, — осторожно произнес я, вспоминая рассказы об экспериментах этого ученого, — вы не успели бы даже вздохнуть.
— Это была усовершенствованная техника, разработанная на базе трудов Силвеста. Но вы правы. Несмотря на все технические ухищрения, я должен был умереть. Но получилось иначе. Мне ввели достаточно медишнов — разных медишнов, — чтобы я остался жив после сканирования — хотя бы на какое-то время… — он слабым жестом указал на модуль и роботов. — Все это предоставлено Убежищем. Они пытаются остановить распад клеток, ввести мне дополнительно более сложные типы медишнов. Но я подозреваю, что они просто исполняют свой долг.
— Вы уверены, что умрете? — спросил я.
— Я чувствую это всеми своими костями.
Что же ему пришлось пережить… Мучительная боль в момент нейронного захвата — когда ты тонешь в сиянии ярчайшей вспышки, которая проникает тебе под кожу, в кости, в мозг, превращая тебя — на один-единственный невыносимый миг — в скульптурную копию из дымчатого стекла.
Быстрые вдумчивые лучи скана, сфокусированные до клеточного разрешения, проходят сквозь тебя со скоростью, чуть опережающей скорость синаптических импульсов, обгоняя послания подкорки — вести о хаосе, который поглощает твой мозг. Лучи достигают ствола мозга — но он еще не получил информации о разрушении, которому подверглись слои, расположенные выше. Благодаря этому незначительному запаздыванию общий снимок мозга кажется совершенно нормальным — не считая легкой расплывчатости, вызванной конечным пространственно-временным разрешением процесса. Сканирование заканчивается раньше, чем ты почувствуешь его начало. Когда разум начинает терять равновесие и нервная система рушится в кому, это уже не имеет значения.
К этому времени он уже в плену.
Впрочем, дело даже не в полученных повреждениях. Медишны могут восстановить ткань из ничего — им достаточно следов, оставшихся на месте разрушенных клеток. Представьте себе здание, которое обстреливает артиллерия. Стены рушатся, во все стороны летят обломки — но команда фанатиков-строителей, засевшая внутри, успевает заделать пробоины прежде, чем взорвется следующий снаряд…
Рейвич не пошел этим путем.
Он предпочел умереть. Он предпочел перетерпеть мучения, чтобы подвергнуть атаке каждую клетку своего мозга и прилегающих тканей — потому что знал: чем бы это ни кончилось для его тела, он сохранит свою сущность. Она будет поглощена, чтобы обрести бессмертие, и в конце концов превращена в запись, которую не сможет уничтожить такое заурядное происшествие, как гибель на войне или выстрел из-за угла.
Отчасти он добился желаемого.
Но это была не та его частица, которую мы искали.
— Значит, вы пошли на смерть, — сказал я. — Вы знали, что это неминуемо. Вы должны были знать это еще до сканирования. Но почему вы прошли сканирование и остались живы?
— Я умер, — отозвался Рейвич. — Согласно множеству медицинских критериев, удовлетворяющих правовые инстанции в других системах, я мертв. Но я также знал, что машины Убежища смогут вернуть меня к жизни, хотя бы на время.
— Вы могли бы подождать, — снова подал голос Квирренбах. — Еще несколько дней — и медишны могли бы полностью справиться с этой задачей.
Костлявые плечи Рейвича дрогнули под стеганым одеялом.
— Но тогда мне пришлось бы отказаться от такого точного сканирования. Иначе у медишнов не было бы возможности действовать. Тогда это был бы не я…
— Полагаю, визит Таннера здесь ни при чем? — спросил я.
Кажется, Рейвича это позабавило. Он даже заставил себя на мгновение улыбнуться. Скоро нам предстоит увидеть на его лице более естественную улыбку — хотя тогда у него уже не будет губ. Долго ему не продержаться.
— Таннер весьма облегчил мне выбор, — сказал он. — Но что касается прочего… Тут мне нечего поставить ему в заслугу.
— Где он сейчас? — спросила Шантерель.
— Здесь, — произнесло иссохшее существо в кресле. — Он здесь, в Убежище, уже больше суток. Но мы еще не встречались.
Я был потрясен.
— Не встречались? В таком случае — что он затевает, черт возьми? А женщина, которая с ним прилетела?
— Таннер недооценил влияние, которое я здесь имею, — сказал Рейвич. — Не только здесь, в Убежище, но и в пределах Йеллоустоуна. Кажется, вы тоже?
— Я здесь ни при чем. Давайте поговорим о Таннере. Это куда интереснее.
Пальцы Рейвича ласкали кромку одеяла. Одна рука по-прежнему пряталась под ним — если только она вообще была. Я попытался сравнить этого живого мертвеца с молодым аристократом, за которым гнался все это время. Ничего общего. Машина отняла у Рейвича даже акцент Окраины Неба.
— Таннер прилетел в Убежище, чтобы убить меня, — сказал он. — Но у него есть более важная задача. Вытащить вас на свет.
— Думаете, мне это неизвестно?
— Ну… откровенно говоря, я был слегка удивлен, когда вы здесь появились.
— Нам с Таннером надо кое-что закончить.
— А именно?
— Я не могу допустить, чтобы он убил вас — даже случайно. Вы этого не заслужили. Вы хотели отомстить. Это глупый поступок — но не бесчестный.
Голова сидящего в кресле качнулась — на этот раз это был кивок. Рейвич признавал справедливость моих слов.
— Если бы Кагуэлла не попытался поймать мой отряд в ловушку, Гитта осталась бы жива. Он заслужил худшей судьбы, чем ему досталась.
Пустые глазницы уставились на меня, словно какие-то рефлексы заставляли его «смотреть» в направлении собеседника. Правда, я подозреваю, что в кресле была встроена какая-нибудь камера, которая передавала ему в мозг зрительные образы.
— Как я понимаю, я говорю сейчас с Кагуэллой, — проговорил Рейвич. — Или вы не тот, за кого себя выдаете?
— Я ни за кого себя не выдаю. Я просто не Кагуэлла. Уже не он. Кагуэлла умер в тот день, когда украл память Таннера. Остался… кто-то другой. Кто-то, кого раньше не было.
Одна из бровей над пустой глазницей чуть качнулась.
— Кто-то лучший?
— Помню, Гитта задала мне один вопрос. Как долго нужно прожить и сколько добра сделать, чтобы искупить одно злодеяние, совершенное в молодые годы? Тогда вопрос показался мне странным, но теперь я понимаю. Думаю, она знала. Она знала, кем был Кагуэлла и что он сделал. Что поделать, я даже сейчас не знаю, как ответить на этот вопрос. Но думаю, что когда-нибудь узнаю.
Мои слова не тронули Рейвича.
— Значит, дело в этом? Из-за этого вы ищете Таннера?
— Нет. С ним женщина — ее зовут Амелия. Она из ордена Нищенствующих, кем бы ни представлялась. Полагаю, что Таннер убьет ее, как только она будет ему не нужна.
— Вы прибыли, чтобы спасти ее, рискуя собой? Как благородно.
— Благородство здесь ни при чем. Это… просто человечность, — эти слова казались мне совершенно чуждыми, но я не постыдился их произнести. — Вам не кажется, что этому месту не хватает человечности?
— Вы убьете человека, чьими воспоминаниями завладели? Вам не кажется, что это похоже на самоубийство?
— Я буду решать этические проблемы, когда подотру кровь с пола.
— Ваше здравомыслие восхитительно, — сказал Рейвич. — Кажется, назревают весьма интересные события. Более любопытные, чем я ожидал.
Я насторожился.
— Что вы хотите сказать?
— Кажется, я сказал вам, что Таннер уже здесь? Прямо здесь — вот что я имел в виду. Я позволил ему развлекаться в свое удовольствие, пока вы не появитесь.
За спиной Рейвича в золотой дымке появился черный прямоугольник. Из него вышел человек, как две капли воды похожий на меня.
