56. Свет в ее голосовой почте

Все происходило без сознательных усилий, в идеальном для него режиме. Язык, развязанный превосходным виски, сам собой нашел ламинат на нёбе. Появилась незнакомая эмблема – туго свернутая спираль, какая-то этническая черная вышивка. Видимо, с намеком на круговое течение. Значит, мусорщики стали частью того нарратива, в который со временем превратится нынешняя кожа Даэдры.

На третьем гудке эмблема поглотила все. Недертон был в огромном терминале, сером и гранитном, под исчезающе высоким потолком.

– Будьте добры представиться, – произнес голос невидимой молодой англичанки.

– Уилф Недертон. Могу я поговорить с Даэдрой?

Он глянул на свой столик, на бар, на пустой стакан. Алюминиевый пол вокруг столика был теперь с ювелирной точностью вмонтирован в гранитный пол Даэдры: демаркатором служил вуалирующий механизм клуба. Теперь Недертон не видел ни бара, ни митикоид, а значит, не мог заказать еще порцию.

По длине уходящего вдаль зала, словно упражнение на линейную перспективу, стояли прямоугольные пилоны, а на них, на уровне глаз, – знакомые миниатюры ее хирургически содранных кож между двумя стеклами. Типичное бахвальство: на сегодня она вырастила всего шестнадцать экспонатов, и, значит, здесь стояли по большей части дубликаты. Бледный, будто зимний, свет пробивался через невидимые окна. Слышался звук, такой же неопределенный, как освещение, и настолько же неприятный. Намек ясен. Приемная для нежеланных гостей.

– Отлично, – сказал он и услышал, как слово эхом отразилось от гранитных стен.

– Недертон? – спросил голос, словно подозревая, что это какой-то незнакомый эвфемизм.

– Уилф Недертон.

– По какому вопросу вы хотели бы обратиться?

– Я до недавнего времени был ее агентом по связям с общественностью. Личный вопрос.

– Сожалею, мистер Недертон, но вас в нашем архиве нет.

– Куратор Анни Курреж из галереи Тейт-постмодерн, эксперт по неопримитивизму.

– Что-что?

– Спокойно, дорогуша, пусть система распознавания образов поработает.

– Уилф? – спросила Даэдра.

– Спасибо, – ответил он. – Никогда не любил Кафку.

– Кто это?

– Не важно.

– Что тебе надо?

– Незаконченное дело, – произнес он с тихим и совершенно безыскусным вздохом, который воспринял как знак, что вступил в игру.

– Насчет Аэлиты?

– С какой бы стати? – изумленно ответил он.

– Ты не слышал?

– Что?

– Она исчезла.

Недертон мысленно сосчитал до трех:

– Исчезла?!

– Она устраивала прием в мою честь, после истории с Мусорным пятном, в «Парадизе». Когда после этого включились охранные системы, Аэлиты не было.

– Куда она делась?

– Она не находится, Уилф. Нигде.

– А почему охрана была отключена?

– Протокол. Для приема. Это ты испортил мне молнию?

– Нет.

– Тебя огорчили мои татуировки.

– Не до такой степени, чтобы вмешиваться в твой творческий процесс.

– Кто-то вмешался, – сказала она. – Ты заставил меня согласиться. На тех скучных встречах.

– В таком случае хорошо, что я позвонил.

– А что? – спросила она после несколько затянувшейся паузы.

– Мне бы не хотелось, чтобы все закончилось так.

– Если ты воображаешь, будто все не закончилось, то сильно ошибаешься.

Недертон снова вздохнул. Тело работало за него. Вздох был короткий, дрожащий. Сожаления мужчины, полностью осознающего, чтó он потерял окончательно и бесповоротно.

– Ты неправильно поняла. Но я вижу, что позвонил не вовремя. Твоя сестра…

– Как ты мог не знать? Не верю.

– Я был полностью отключен от всех средств информации. Кстати, только недавно узнал, что меня уволили. Анализировал.

– Что анализировал?

– Мои чувства. С психотерапевтом. В Патни.

– Чувства?

– Совершенно новые для меня горькие сожаления, – сказал он. – Можно тебя увидеть?

– Увидеть меня?

– Твое лицо. Сейчас.

Молчание, затем Даэдра все-таки открыла трансляцию.

– Спасибо, – сказал он. – Наверное, ты самая поразительная творческая личность, какую я видел в жизни.

Ее брови чуть поднялись. Не столько одобрение, сколько признание, что изредка он все-таки способен верно судить о вещах.

– Анни Курреж, – продолжал Недертон. – Ее восприятие твоих работ. Помнишь, я рассказывал, в мобиле?

– Кто-то испортил молнию на моем комбинезоне. Его пришлось на мне разрезать.

– Ничего об этом не знаю. Я хотел просить, чтобы ты кое-что устроила.

– Что? – спросила она, не пытаясь скрыть всегдашнюю подозрительность.

– Анни с ее ви́дением твоего творчества. Чистая случайность, что она раскрыла его мне, и, разумеется, она не знала о наших отношениях. И теперь, когда мне открылась хотя бы часть ее ви́дения, притом как я знаю тебя, я чувствую, что обязан поделиться с тобой.

– Что она говорила?

– Бесполезно пересказывать своими словами. Теряется вся суть. Услышишь ее – поймешь.

– Ты у психотерапевта слов нахватался?

– Есть отчасти.

– Чего ты от меня хочешь, Уилф?

– Чтобы ты позволила мне представить тебе Анни. Еще раз. Чтобы я внес свой, пусть очень маленький, вклад в то, значимость чего, возможно, никогда полностью не осознавал.

Даэдра смотрела на него как на предмет снаряжения. Допустим, на параплан. Решая, оставить или купить новый.

– Говорят, ты что-то с нею сделал.

– С кем?

– С Аэлитой.

– Кто говорит? – Недертон подумал, что если сейчас махнуть пустым стаканом, то митикоида может принести ему полный. С другой стороны, Даэдра тоже это заметит.

– Слухи, – сказала она. – СМИ.

– А что они говорят про тебя и главного мусорщика? Едва ли хорошее.

– Погоня за сенсациями, – ответила Даэдра.

– Значит, мы оба жертвы.

– Ты не знаменитость, – сказала она. – В том, чтобы тебя обвинить, никакой сенсации нет.

– Я твой бывший пиарщик. Аэлита твоя сестра. – Он пожал плечами.

– Где ты? – Даэдра внезапно появилась перед ним целиком, не только лицо, между двумя миниатюрами на пилонах. На ней был знакомый изумрудный кардиган, длинный, руки и ноги – голые.

– Завуалированный столик, бар в Кенсингтоне «Синдром самозванца».

Между ее бровями возникла запятая подозрения.

– Почему ты в пери-клубе?

– Потому что Анни в отъезде. На мобиле по пути в Бразилию. Если ты согласишься ее принять, ей понадобится перифераль.

– Я занята. – Запятая стала глубже. – Может быть, в следующем месяце.

– Она летит в экспедицию. Намерена жить среди неопримитивистов. Они технофобы, так что ей пришлось удалить телефон. Если все пойдет хорошо, пробудет год или два. Увидеться надо поскорее.

– Я сказала тебе, что занята.

– Я тревожусь за Анни. Случись что, ее ви́дение будет утрачено вместе с нею. До публикации дело дойдет не скоро. Ты, по сути, труд ее жизни.

Даэдра сделала шаг к столику:

– Все настолько важно?

– Исключительно. Впрочем, она так благоговеет перед тобой, что не знаю, удалось ли бы ее вытащить, даже не будь ты занята. Встречу один на один ей точно не выдержать. Если бы вы смогли побеседовать как бы случайно на каком-нибудь людном приеме… Она, вообще-то, очень уверенно держится в обществе, но рядом с тобой в «Коннахте» словно язык проглотила. До сих пор не может себе простить. Подозреваю, она и к неопримитивистам-то поехала от отчаяния.

– У меня тут кое-что намечено… Не знаю, много ли у меня будет на нее времени.

– Зависит от того, насколько интересной ты ее найдешь. Может, я ошибаюсь.

– Может, ошибаешься, – сказала она. – Я подумаю.

И она исчезла вместе с изумрудным кардиганом и голыми ногами, и тут же исчез зябкий гранитный свет ее голосовой почты.

Недертон вновь смотрел на периферали в «Синдроме самозванца», на их суетливую аниматронную диораму, наблюдаемую в беззвучном режиме. Он махнул проходящей митикоиде. Время опрокинуть еще стаканчик.