Определение истины как совпадения или согласия мыслей со словами и реальностью базируется на некотором числе принятых допущений.

Одно из них состоит в том, что мы предполагаем существование реальности, независимой от сознания человека и того, что он думает. Другое — в том, что реальность имеет определенный характер. Если она была бы полностью неопределенной, никакое из высказываний не могло бы считаться ни истинным, ни ложным, а любые диаметрально противоположные предположения о ней могли бы стать и истинными, и ложными одновременно.

Принцип противоречия не может быть основным правилом мысли, которому мы будем следовать в наших усилиях по достижению правды. Мы можем одновременно думать, что определенное положение дел существовало или не существовало, и никакое из этих предположений не будет предпочтительным для наших размышлений.

Отвергая существование правды и лжи, радикальный скептик должен непременно отрицать либо наличие независимой реальности, либо то, что она имеет определенный характер, с которым может совпадать или не совпадать то, что мы думаем. Очевидно, дойдя до таких крайностей, скептик обязательно начнет противоречить самому себе. Если он утверждает истинность своего высказывания, что не существует независимой реальности или что она не носит определенного характера, его собственная позиция не имеет под собой основы. Если он утверждает истинность своего отрицания, то сделать это он может только на основе, которая обязательно предполагает существование определения истины.

В случае, когда крайнего скептика не пугает опасность самопротиворечия, у нас остается всего два варианта: первый — прекратить разговор как очевидно бесполезный; второй — подвергнуть его позицию проверке практикой.

Практическая теория истины, убедительно сформулированная и обоснованная американским философом Уильямом Джеймсом в начале XX века, часто неправильно истолковывалась как новое определение истины. Однако Джеймс, напротив, принял традиционную версию — так называемую теорию соответствия для истины и предлагал использовать полезные признаки или критерии для определения истинности или ложности данного выражения.

Практическая точка зрения, что мнение истинно, если оно функционирует, и ложно, если не работает, не говорит нам ничего о том, что можно назвать истиной, но только о том, является ли рассматриваемое мнение истинным или ложным. Человек в лодке, спускающийся вниз по реке, может считать, что до опасного порога более шести километров, в то время как до него остается всего полтора. Если он положится на это мнение и решит вздремнуть, то его путешествие закончится катастрофой. Ложность его представлений ярко проявляется в том, что оно работает так, как ожидается. Мнение проходит проверку практикой, если оно совпадает с истинным положением вещей, следовательно, оно работает так, как должно. Прежде всего это проверка истины, а не определение того, в чем она состоит. Радикальный скептик начнет предполагать, что он может отрицать теорию соответствия, но может ли он отрицать практическую проверку?

Апологеты Фридриха Ницше, наиболее радикального из философов-нигилистов, считают себя обязанными каждый раз замечать: несмотря на то что истину выбросили через парадные двери, ей было позволено войти через черный ход. Таким образом, они, хоть и с большим сопротивлением, но показывают, что принимают проверку практикой. Отрицание практического испытания в мире действий является настолько самоубийственным шагом, что это может поколебать даже крайний догматизм любого скептика. Проверка практикой истинности или ложности определенного мнения имеет для нас ценность, превосходящую его полезность для опровержения скептицизма. Один из способов определения истинности или ложности конкретного мнения довольно часто называют «предсказанием и верификацией».

Когда наше мнение заставляет нас ожидать определенного результата и он достигается, это означает, что оно успешно работает. Мнение проходит проверку практикой, и мы считаем его истинным.

Кажется, что не существует достойного возражения такому взгляду — вспомним, например, случай со смертельно опасным порогом и с путаницей с километрами. Но когда мы переходим к обобщениям — высказываниям, которые должны быть универсальной истиной, — предсказание и верификация не оказывают такого действия.

Любое высказывание, явно или неявно касающееся всех без исключения объектов, не может быть признано определенно истинным на основании конечного числа наблюдаемых случаев, которые подтверждают рассматриваемое мнение. Успешные подтверждения не верифицируют обобщение в том смысле, что они не доказывают окончательность и непогрешимость истины. Они верифицируют его только в том смысле, что показывают большую его вероятность; это увеличивает нашу степень уверенности в истинности обобщения.

Предсказание и верификация, или применение проверки практикой, выходят за пределы вероятностного подхода только в том случае, когда негативный исход опровергает обобщение. Так как оно должно выполняться универсально и без исключений, то единственное исключение, продемонстрированное единственным негативным исходом, точно его опровергает. После этого его ложность становится окончательной и не подлежащей сомнению.

Замечание о вероятности приводит нас к тому, что, как мне кажется, можно назвать самой сложной проблемой в сфере размышлений об идее истины. Вопрос может быть поставлен просто: все ли вероятности субъективны или в определенных областях реальности их можно назвать объективными? Позвольте мне объяснить этот вопрос.

Объективная вероятность означает неопределенность, присущую самой структуре реальности. Субъективная вероятность измеряет степень нашей неуверенности или сомнения в истинности суждения о реальности.

Утверждение о субъективности вероятностей эквивалентно тому, что ее степени всегда выражают меры уверенности в том, что определенное мнение истинное или ложное. Оно само по себе, по отношению к реальности, истинно или ложно, но мы не знаем с уверенностью, является ли оно правдой; обычно мы считаем его истинным с некоей долей уверенности, далеко не абсолютной. Когда мы говорим, что оно более или менее вероятно, мы не утверждаем, что оно истинно. В этом случае степень нашей уверенности в его истинности — больше нуля и меньше единицы.

Точка зрения, согласно которой все вероятности можно назвать субъективными, предполагает, что реальность полностью определена — что все является тем или другим, но не тем и другим одновременно. Принцип противоречия не только мысленный закон, который проявляется в наших попытках добраться до истины. Это также закон существования. Ничто не может быть и не быть в один момент времени; точно так же ничто не может одновременно обладать каким-либо свойством и не обладать им. Если область реального существования не совпадала бы без исключений с принципом противоречия, он не мог бы столь явно проявлять себя в наших попытках достичь истины.

Азартные игры скорее подтверждают, а не опровергают субъективность вероятности. Рассматривая следующий бросок монеты, мы понимаем, что, исходя из теории вероятности, шансы выпадения «орла» и «решки» равны. Это значит только то, что наша степень уверенности в ставке на выпадение «орла» или «решки» — пятьдесят на пятьдесят. Хотя два высказывания «выпадет орел» и «решка» субъективно равновероятны, только одно из них объективно истинно, а второе — ложно. Мы не знаем, какое из них верное, но понимаем, что вероятности их истинности одинаковы. Правдой будет только одно из этих утверждений.

Будущие события, которые невозможно предсказать, например, выпадет ли снег на Рождество в следующем году, нельзя назвать неопределенными. Предсказание о том, что будет идти снег, является истинным или ложным прямо сейчас, до события, но наше предположение, что оно случится, далеко от уверенности. Вероятность, которую мы приписываем истинности такого предсказания, выражает степень нашей уверенности в этом.

Это же относится и к статистическим законам природы, существование которых противоречит взгляду, согласно которому реальность полностью определена. Они представляют собой тот тип знания, которое мы имеем об определенных явлениях, но выраженные в причинно-следственных законах выводы. Когда такой закон считается истинным в свете доказательств, имеющихся на текущий момент, то предсказание того, к какому результату приведут определенные условия, может быть сделано с определенной уверенностью. Статистические законы природы позволяют нам предсказывать определенные физические состояния или события только со степенью вероятности, а не с полной уверенностью. Но в обоих случаях физические явления сами по себе в равной степени определенные.

До наступления XX века естественные науки не подвергали сомнению полную определенность реальности и субъективность вероятности. Появление квантовой механики привело в области субатомной физики к открытию Принципа неопределенности Гейзенберга, который называют еще принципом неуверенности.

Эксперимент, в процессе которого пытаются определить одновременно положение и скорость элементарной или субатомной частицы, не может быть успешным в определении обеих этих характеристик. Некий квант неопределенности, обозначаемый h, не может быть устранен из определения положения или скорости частицы. Это утверждение стало предметом острого спора, в котором с одной стороны находился Альберт Эйнштейн, с другой — Нильс Бор и Вернер Гейзенберг.

Эйнштейн считал, что неопределенность, появляющаяся в квантовой механике, должна быть истолкована как субъективная вероятность. Электрон занимает определенную позицию или, двигаясь с определенной скоростью, измеряет степень уверенности, с которой мы можем утверждать, что он находится в этой точке или обладает такой скоростью. На самом деле электрон либо находится в этом положении, либо нет; он либо обладает такой скоростью, либо нет.

Бор и Гейзенберг, ведущие представители Копенгагенской школы, защищали противоположную позицию и убедили большинство физиков в своей правоте. Хотя реальность и может быть определена, она является неопределенной в сфере субатомных явлений. Степень неуверенности в положении или скорости электрона не просто мера нашего незнания или недостатка полной уверенности в этом. Она выражает объективную вероятность — неуверенность или неопределенность, — присущую положению дел самому по себе.

Для преодоления неприятия, с которым наше сознание реагирует на такую неопределенность реальности, Копенгагенская школа представила то, что они назвали «принципом взаимодополняемости». С его помощью удалось объяснить нарушение принципа противоречия как закона, управляющего реальностью так же, как и сознанием.

Неопределенность положения электрона или фотона в определенный момент времени может привести нас к противоречию, когда нам придется сказать, что он здесь и одновременно не здесь. Но согласно принципу взаимодополняемости его пребывание одновременно здесь и не здесь может быть объяснено при помощи ссылки на различные способы рассмотрения одного и того же явления, которые взаимодополняют, а не противоречат друг другу.

Здесь мы сталкиваемся со сложным вопросом, на который каждый должен ответить самостоятельно. Можно назвать принцип взаимодополняемости, который Копенгагенская школа считает необходимым для объяснения объективной вероятности или реальной неопределенности в сфере субатомных явлений, неявным подтверждением принципа противоречия в качестве закона, который управляет реальностью без всяких исключений? Показывает ли он или скрывает признание того факта, что Эйнштейн был в конце концов прав?

Мой собственный ответ на все эти вопросы положительный, но я должен признать, что когда я нахожусь в компании ученых, то остаюсь в меньшинстве. С моей точки зрения, рассматриваемые явления сами по себе не неопределенные. Они становятся неопределяемыми в результате тех способов, которые мы используем для наблюдения за ними и измерения их. Действие, которое оказывают на них наши методы наблюдения, создает точность для измерения в классической физике, неприемлемой в сфере волновой и квантовой механики.

Есть еще одна точка неопределенности, которую нужно упомянуть. Она возникает в области не физики, а математики: в 1931 году Курт Гёдель опубликовал статью о формально недоказуемых предположениях в математике. Она показала, что в системе математической аксиоматики могут существовать верные предположения, истинность которых не может быть показана в этой системе.

Из всех областей человеческой деятельности, направленных на поиск истины, математика считается той, от которой мы ожидаем, что именно ее ученые достигнут полного единодушия. Это остается истинным даже в свете аргумента Гёделя.

Несогласие среди математиков по поводу истинности любого формально доказуемого утверждения было бы неслыханным. Именно поэтому в любой хорошо составленной математической системе существуют формально недоказуемые предположения, которые не должны менять наших ожиданий относительно согласия среди математиков.

Поворотным в нашем размышлении об идее блага можно назвать различие между действительными и кажущимися благами, а также разницу между естественными и приобретенными желаниями, то есть между потребностями и желаниями. Без этих двух различий нельзя отделить то, что объективно хорошо для человека, от того, что хорошо только субъективно.

Неудивительно, что этот поворотный пункт также стал центром противоречий, касающихся идеи блага. Вопрос заключается в следующем: в возможности ясного разделения между общечеловеческими потребностями и личными желаниями, поскольку потребности одного человека могут быть желаниями другого; определении влияния на потребности человека его воспитания и жизненных обстоятельств; возможности удовлетворения одинаковых потребностей посредством различного количества благ для разных людей.

Мнение, что определенные вещи могут быть настоящим благом для всех людей во всех обстоятельствах, неотделимо от вывода, что существуют объективно истинные ценностные суждения и директивы, указывающие, что человек должен делать и к чему стремиться. Если может быть найден ответ на спорные вопросы, касающиеся потребностей и желаний, если разница между ними будет выявлена и избавлена от сомнений в их природе, то границы значительно сместятся в сторону субъективизма, который придерживается мнения, что не существует объективной истины в сфере ценностных суждений. Что является благом для одного человека, согласно его желаниям или склонностям, может быть прямо противоположным для кого-либо еще. Не существует оснований для того, чтобы говорить, чего следует или не следует желать.

Как мы уже видели, объективность истины предполагает существование независимой реальности, которая определена в своей структуре и характеристиках. Объективность блага предполагает наличие реальности — человеческой природы, которая определена в своих видовых свойствах, среди которых и стремления, приводящие к специфическим человеческим потребностям. Индивидуальные члены человеческого вида, будучи все в одинаковой степени людьми, от природы наделены одними и теми же специфическими свойствами.

Принятие этих истин о человеческой природе и виде считается принятием универсальности человеческих нужд, одинаковых для всех людей, во все времена и при всех обстоятельствах. Эти истины в нашем веке подвергались сомнению со стороны социологов и психологов. Крайняя точка зрения состоит в том, что обстоятельства среды и воспитания первичные, если не единственные определяющие характеристики человека.

То, что называется человеческой природой, не более чем кусок пластилина, из которого при помощи образовательных, социальных и политических условий может быть получено множество разнообразных форм. Марксисты, например, доходят до крайней точки, утверждая, что настоящее коммунистическое общество приведет к появлению «нового человека», радикально отличающегося от человеческих существ, воспитанных в угнетающих и конкурентных условиях обществ прошлого.

Я полагаю, что постоянный и неизменный характер человеческой природы в силу генетической определенности как вида (так же как и в случае других органических видов) может быть защищен от сомнений и отрицаний, выдвигаемых против него. Но этого недостаточно для сохранения ясности различий между человеческими потребностями и индивидуальными желаниями. Все еще необходимо найти ответ на вопросы о влиянии воспитания и других внешних факторов на человеческие потребности и того, что нужно для их удовлетворения.

Сразу следует признать, что воспитание и другие внешние факторы воздействуют на характер человеческих потребностей и на то, что нужно для их удовлетворения. Только один факт о человеческих потребностях остается постоянным и неизменным. Количество человеческих потребностей всегда было неизменно и всегда будет неизменным, пока существует человек как вид.

Изменения условий, в которых воспитываются люди, не увеличивают и не уменьшают число их потребностей, не меняются и названия этих потребностей со временем при изменении окружающих обстоятельств.

Меняются только факторы, требуемые для удовлетворения неизменных человеческих потребностей. Несколько примеров помогут пролить свет на сделанное заявление.

Человек по своей природе желает знать; или, другими словами, человеческие существа, от рождения наделенные интеллектуальными возможностями, имеют естественную тягу к обретению знаний. Это настоящее благо, в котором нуждаются все люди. Как же удовлетворяется эта потребность? С помощью широкого спектра способов: личного любопытства, родительских наставлений, общеплеменных верований, школьного образования.

Нужно ли людям формальное образование, которое дает школьная система? Да, но только как один из способов удовлетворения базовой потребности в знании. Потребность в школьном обучении вторичная или производная, а не первичная или базовая. Знание всегда необходимо людям, а школьное образование — нет.

Полезным может быть еще один пример. Здоровье — настоящее благо, которое необходимо всем людям. Но то, что нужно для удовлетворения этой потребности, меняется в зависимости от времени и места. В условиях доиндустриальных экономик основная потребность в здоровье не порождала дополнительных потребностей в воздухе, воде, земле, защищенных от загрязнения ядовитыми промышленными отходами.

Обладают ли люди естественной потребностью в средствах передвижения? Нет, но в городских условиях, в противоположность сельским, требуется преодолевать большие расстояния, чтобы попасть на работу с целью получения экономических благ для удовлетворения основных человеческих потребностей, и средства передвижения могут иметь характер приобретенных потребностей. Непонимание разницы между основными человеческими потребностями и тем, что необходимо для их удовлетворения, приводит к ошибочному выводу о новых основных потребностях, которые появляются с развитием городской промышленной среды.

Средства передвижения, защита окружающей среды от загрязнений, школьная система образования — все это настоящие блага, но только в силу того, что богатство (или средства к существованию), здоровье, знание — настоящие блага, которые при определенных обстоятельствах требуют их для своего воплощения. Богатство, здоровье и знание всегда и везде оказываются настоящими благами, независимыми от обстоятельств человеческой жизни. Но средства передвижения, защита окружающей среды от загрязнения и школьная система таковыми не являются, представляя собой лишь инструменты, требуемые для удовлетворения основных человеческих потребностей.

Все человеческие существа нуждаются в пище и крыше над головой. Но количество еды и напитков, которые им нужны, или тип защиты от разрушительного действия окружающей среды будут меняться в зависимости от мягкости климата, в котором они живут, и влияния окружающей среды. Потребность в пище и жилье неизменна. То, что меняется под действием обстоятельств и среды, — это лишь качество или характер вещей, которые удовлетворяют эти неизменные потребности.

Утверждение естественных потребностей предшествует выводу о естественных правах. Все люди обладают одним и тем же множеством естественных прав, потому что все люди имеют врожденную потребность в определенном количестве естественных благ.

Имеют ли все люди естественные права на средства передвижения, защиту окружающей среды от загрязнения, школьное образование? Нет, потому что в определенных обстоятельствах эти блага нельзя назвать необходимыми для удовлетворения основных человеческих потребностей. Но когда в связи с изменениями обстоятельств эти блага становятся обязательными средствами, без которых не могут быть удовлетворены основные потребности, появляются новые производные естественные права. Не существует непостоянства основных естественных прав, такие изменения возможны только в отношении производных естественных прав, которые являются правами на основные настоящие блага.

К учению о естественных правах и потребностях необходимо сделать одно примечание. Нельзя отрицать, что наркоманы и алкоголики по-настоящему нуждаются в том яде, к которому они пристрастились. Наше признание того факта, что их потребности не являются для них настоящим благом, приводит к тому, что мы считаем их патологическими, а не естественными. Они существуют только для человека в определенных обстоятельствах, а не для всех людей в любых условиях.

Возможно, читатели, столкнувшись с противоречием о естественных потребностях и правах, решат отрицать учение, которое я пытался защитить. Есть ли у них альтернатива принятию точки зрения на добро и зло как полностью субъективные понятия, так же как и мнения, что оценочные суждения и предписания не могут быть истинными или ложными?

Существует одна альтернатива, к которой они могут обратиться, но, по моему мнению, ее нельзя считать удовлетворительной и она не полностью отражает объективность добра и зла.

Категорический императив Иммануила Канта дает критерий для проведения различий между правильным и неправильным в человеческом поведении. В то время как категорический императив стремления к тому, что действительно хорошо для человека, основан на врожденных потребностях человеческой природы, точка зрения Канта, обязывающая подчиняться моральным законам, основана на рациональной необходимости в таком законе, а не на человеческой природе.

Поступай с другими так, как бы ты хотел, чтобы поступили с тобой. Эта максима не говорит ничего о том, что мы должны хотеть, чтобы другие делали по отношению к нам. Мы не можем объективно и осмысленно ответить на этот вопрос, не зная, что по-настоящему хорошо для нас. Но, согласно Канту, единственная по-настоящему хорошая вещь в этом мире — это добрая воля, которая действует в соответствии с моральным законом, желая, чтобы каждый исполнял свой долг.

С моей точки зрения, позиция Канта неудовлетворительна, так как она утверждает преимущество права над благом. Это происходит за счет замены естественных желаний рационально сформулированными обязанностями в качестве источника нравственного закона и категорического императива. Это ведет к мнению о том, что лишь добрая воля — настоящее благо, что мне кажется прискорбно неадекватной формулировкой для идеи блага.

Говорят, нельзя оценивать вкусы. Это наиболее важный вопрос, который встает перед нами во время размышлений об идее красоты.

Утверждение можно назвать истинным относительно индивидуальных предпочтений в сфере чистых чувственных удовольствий. Различия в индивидуальных вкусах относительно еды, вина, климата или половых партнеров не могут быть оценены. Если мы обладали бы совершенным знанием о нраве индивидуума и всех факторах его развития, начиная с самого рождения, то разница во вкусах могла бы быть объяснена. Невозможность оценить ее возникает из-за того факта, что мы никогда не будем обладать таким знанием.

Когда мы переходим от различий во вкусе относительно чувственных удовольствий к обсуждению индивидуального восприятия красоты, приносящей удовлетворение, вопрос возможности оценки разницы вкусов может потребовать другого ответа. У нас есть основания считать, что эксперты в данной области объектов являются лучшими судьями восхитительной красоты по сравнению с индивидуумами, которые не обладают достаточными знаниями и квалификацией, необходимыми для вынесения экспертного суждения.

Специалисты не всегда могут соглашаться по вопросу градаций совершенной красоты. Их мнения о том, какой объект красивее другого, а какой самый красивый, могут различаться. Но они, скорее всего, согласятся в своих суждениях, какие объекты заслуживают восхищения своей совершенной красотой, а какие лишены этого совершенства.

Если, согласно суждению специалистов, некоторые объекты совершенны, а некоторые нет, то почему не все видят красоту, приносящую удовольствие, в объектах, отобранных таким образом? Дело обстоит следующим образом: многие люди скорее увидят красоту, приносящую удовольствие, в объектах, которые, по мнению экспертов, лишены ее. Точно так же, если эксперты соглашаются, что один объект прекрасен в большей степени по сравнению с другим, это не означает, что все обнаружат в нем больше красоты, приносящей удовольствие. Напротив, многие найдут больше такой красоты в менее совершенных объектах.

Согласиться с тем, что различия во вкусе не могут быть оценены, означает признать отсутствие связи между красотой, приносящей удовлетворение, и совершенной красотой, а также отсутствие всякой корреляции между тем, что эксперты находят более восхитительным, и тем, что остальные считают более приятным. Если мы могли бы оценить такие различия во вкусах, то смогли бы найти и средство для их устранения.

Наличие экспертов по двум видам красоты, приносящей удовольствие и совершенной, может дать нам зацепку для решения этой проблемы. Обычно специалисты и судьи, оценивающие прекрасное, обладают тонким и развитым вкусом, проявляющимся в том, что они видят красоту, приносящую удовлетворение, в совершенных объектах в силу своей внутренней безупречности.

Каков источник их тонкого и высокоразвитого вкуса? Как эксперты приобретают его? Ответ может быть найден в факторах, которые в процессе развития личности делают их профессионалами в определенной области. Эти факторы включают в себя богатые знания в области рассматриваемых объектов, терпеливое, внимательное и вдумчивое их изучение, понимание процесса создания таких объектов и даже некоторую квалификацию по их изготовлению.

Если я прав по поводу факторов, благодаря которым люди становятся специалистами в вопросах совершенной красоты, то мы также можем оценить их вкус в отношении красоты, приносящей удовлетворение.

Из этого мы делаем вывод, что неразвитый вкус может быть оценен таким же образом. Низкий вкус является результатом отсутствия в развитии некоторых людей тех же самых факторов, сыгравших свою роль в воспитании специалистов.

Люди с неразвитым вкусом в состоянии обнаружить в объектах красоту, доставляющую удовольствие, но в них нет совершенства. Наша способность оценить степень развитости вкуса дает возможность решить проблему. Это решение состоит в воспитании вкуса с помощью тех же самых факторов, которые объясняют обладание способности понимать совершенную красоту.

Понять, как решить больной вопрос, — это одно. Однако суметь применить решение эффективно и универсально — совсем другое. Мы знаем, например, что нравственный и благородный человек получает удовольствие от приобретения настоящих благ и от правильного выбора. Но мы также знаем, насколько тяжело, если вообще возможно, воспитать юношу, чтобы он стал высоконравственным и благородным человеком.

Мы остаемся в том же самом затруднительном положении, зная, что благородная или эстетически воспитанная личность — это та, которая умеет увидеть совершенную красоту. Мы должны также признать, что чрезвычайно сложной, если вообще возможной, является задача воспитания художественного вкуса, которое приведет к тому, что все или хотя бы большое количество людей приобретут тонкий вкус, каким обладают эксперты.

Таким образом, читатели сами для себя должны ответить на следующие вопросы. Может ли быть оценен вкус к красоте? Может ли хороший вкус быть развит, а плохой — исправлен? В какой степени эти цели могут быть достигнуты?

Положительные и оптимистичные ответы дадут нам надежду, что совершенство в сфере прекрасного должно вызывать наше восхищение и доставлять нам полное удовлетворение, и чем безупречнее объект, тем больше восхищения он будет вызывать.