Процесс прошел быстро и для подсудимого и для других участников судебного заседания — всего за два часа. Только что состав суда ушел в совещательную комнату, и огромный зал Городского суда, в котором-то и было всего полтора десятка человек, опустел. Люди, среди которых в основном были допрошенные судом свидетели, вышли кто покурить, кто пройтись по набережной Фонтанки, а кто и посудачить о деле и судьбе подсудимого. Выходили они тихо, говорили вполголоса, будто с похорон, явно сочувствуя подсудимому, который остался там, в зале суда в ожидании приговора.

Последними шли прокурор с адвокатом. Они перебрасывались какими-то незначащими словами, не имеющими к делу ни малейшего отношения, и делали это не из вежливости, а скорее от неловкости и досады. Вина подсудимого была полностью доказана, но они оба понимали, что все, что случилось, было для подсудимого лишь роковым стечением обстоятельств, которого могло бы и не быть.

Проходя мимо первой скамьи, адвокат ободряюще похлопал по плечу подсудимого, но тот никак на это не отреагировал. Вадим Алмазов, высокий тридцатилетний парень, талантливый инженер, быстро продвигался по службе и недавно был назначен начальником отдела в институте, который в народе называют «ящиком». Сейчас он сидел в зале суда, опершись локтями в колени и обхватив голову руками. Казалось, что Вадим был в состоянии полной прострации и совершенно не воспринимал окружающее… Совещание судей должно было кончиться не раньше чем через сорок минут. Из выступлений прокурора и адвоката Вадим понял, что самое страшное, чего он боялся, — тюрьма — наверное миновало его. Ему стало от этого легче, но не намного. Он понимал, что судимость ломала всю его, так успешно начатую научную и профессиональную карьеру. Увлекательная работа, причастность к созданию новейшей техники, совершенство которой напрямую зависело и от его интеллектуальных усилий, талантливый коллектив, в котором он работал, — все это теперь становилось прошлым. И впереди — неясное будущее. А жена и дочка?

Теперь в анкетах, которые приходится заполнять время от времени, Ирише надо будет указывать, что ее муж судим за государственное преступление. А лет через десять и Оленьке придется то же самое писать о своем отце.

Жена на суд не пошла, не смогла, а вернее не захотела быть свидетелем его позора и слабости. Ведь она привыкла видеть его совсем другим — удачливым, уверенным в себе и в будущем. А как она была нужна ему сейчас, чтобы дать ему надежду на то, что не все рухнуло, что не ослабла его главная опора в жизни — семья.

Вадим ждал решения судей. Адвокат, милый интеллигентный человек, как мог, внушал Вадиму надежду на мягкий исход, убеждал не отчаиваться и, видимо, был прав в отношении меры наказания. Все уже было позади, на все вопросы были получены ответы, но абсурдность событий, главным участником которых стал Вадим и которые привели его на скамью подсудимых, не давала покоя. Заставляли все время прокручивать и прокручивать в голове, уже вхолостую, воспоминания тех дней. Не задержался бы Вадим на работе на полчаса — и не было бы этих двух месяцев расследования, не было бы суда, не было бы приговора.

Это была пятница. День оказался тяжелым, но вовсе не потому, что была тяжела работа или ее оказалось неожиданно много. От работы Вадим никогда не уставал. Наоборот, она была настолько интересна и увлекательна, что держала Вадима, да и всех его сослуживцев, всегда в тонусе и напряжении. Каждое утро на работу хотелось бежать. Насыщенный до предела рабочий день зачастую кончался уже поздним вечером. Но эта пятница проходила тяжело, потому что Вадим спал накануне только два часа. Обычно преферанс у него был по субботам, но Лев Макарович, его сослуживец, собирался в отпуск, и решили организовать прощальную пульку в четверг. Думали сыграть одну, посидеть вечерок, а получилось три и закончили около пяти утра. Взбодрив себя двойной дозой кофе, Вадим чувствовал себя с утра неважно, но постепенно вошел в обычный стремительный ритм — звонки, совещания, обсуждение заданий, десятки контактов, эмоциональных диалогов, — все это отодвинуло усталость от бессонной ночи на задний план. Завтра суббота, поездка с семьей на дачу, два выходных — в любом случае будет время выспаться.

Около пяти вечера, когда все засобирались домой, к Вадиму заглянул руководитель группы Евгений Томский, Женя, лысоватый крепыш, ровесник Алмазова. Медлительный тугодум, долго вникавший в поставленные задачи, но, как правило, предлагающий неординарные, блестящие решения, — он вызывал уважение и у сотрудников и у начальства. Образец педантичного упорства, Томский был надежен именно тем, что для него качество всегда стояло на первом месте, сроки — только на втором.

— Ты домой? Может, сгоняем партию в теннис? — предложил Женя — Рабочий день кончился. Все уже ушли.

Вадим согласился не сразу. День прошел тяжело, недосып давал себя знать. Но и взбодриться было явно не лишним. Они составили два стола, вместо сетки соорудили заборчик из книг, и теннисный шарик застучал туда-сюда…

Неожиданно раздался телефонный звонок. Женя снял трубку: «Да, это десятый отдел… Руководитель группы Томский… Задержались немного, Павел Петрович.» Вадим насторожился — это звонил директор института — и вопросительно посмотрел на Женю. Тот недоуменно пожал плечами и продолжал в трубку: «В отделе никого, я да начальник отдела… Хорошо, передаю ему трубку, Павел Петрович». Зажав ладонью трубку, Томский сказал, что шеф мрачный какой-то и чего-то от Вадима хочет. У Алмазова не было настроения сейчас, когда рабочая неделя фактически кончилась, снова общаться с начальством. «Не мог сказать, что меня нет,» — проворчал он Томскому, но тот только махнул рукой, поздно, мол, не сообразил.

Директор поинтересовался, как Алмазов относится к командировке в Москву. Ездить по делам в Москву Вадиму приходилось часто, примерно раз в месяц. Он ответил, что относится к этому положительно, и спросил, надолго ли? И тут Петр Петрович сообщил, что ехать надо на один день и сегодня. Но это совсем не укладывалось в планы Алмазова, и он попытался возразить: мол, жена… семья… обстоятельства… Однако директор, жестко прервав разговор, пригласил его немедленно зайти к себе и прихватить с собой Томского.

Они подошли к приемной директора. Прошло уже полчаса, как закончился рабочий день, но, к их удивлению, в приемной на своем обычном месте сидела секретарь директора Алла Георгиевна и здесь же находилась Трушина — старший инспектор спецотдела. Алла Георгиевна попросила Алмазова и Томского немного подождать, Павел Петрович сейчас как раз говорит с Москвой. Через какое-то время директор пригласил их зайти. Алле Георгиевне он приказал ни с кем его не соединять, за исключением Главка. В кабинете он сел за поперечный стол напротив них, улыбнулся, предложил сигареты, устало взглянул на электронные часы, стоящие на телевизоре, и спросил, как дела. Не дожидаясь ответа, привстал, дотянулся до своего стола, взял узкую полоску бумаги и положил ее перед Алмазовым. Это была телеграмма: Саврасову. 19-го к 10 часам представить в Главк разработки по теме А-2713. Гордеев.

— Вот, получил час назад. Звонил туда, подтвердили. Надо везти, — сказал директор.

— Павел Петрович, а почему же вы не отправили спецсвязью, — еще произнося вопрос, Вадим уже понял его бессмысленность. — Да и почему так спешно?

— Вадим Александрович, ну, какая спецсвязь в шесть вечера, ты же понимаешь. Что же ты думаешь, я не возмутился? Звонил Гордееву, что мы не пожарная команда. Ну, и что же? Да ничего… Завтра, в субботу, совещание в Главке. Сбор экстренный, указание свыше. Что-то там у них стряслось. Да и не могу я вам сказать. Одним словом, — надо, так мне было приказано, так и я говорю вам — надо!

— Павел Петрович, — возразил Алмазов, — для всех ясно, что это за документация. Как же можно ее вот так, просто, переправлять? Где же гарантия безопасности, сохранности. Я на себя это взять не могу!

Саврасов встал, обошел вокруг стола, поднял одну телефонную трубку, другую, третью, взял пепельницу, хотя одна уже стояла около Вадима и Евгения, затем поправил календарь с ослепительно улыбающейся стюардессой, постучал ногтем по корпусу часов. Все это он делал как-то замедленно, автоматически, думал о своем, не глядя на подчиненных. Утопив кнопку селектора, отрывисто спросил: «Алла Георгиевна, как с билетами?» Секретарь сообщила, что с билетами все в порядке и что в приемной ждет Трушина, — что ей передать? С трудом сдержав раздражение, директор велел всем быть на месте и ждать, пока не будет отбоя.

— Вот что, ребята, — Саврасов снова сел напротив них, закурил и продолжил, — бывает так, что приходится действовать вопреки своим принципам, чем-то жертвовать. Разве у вас не бывало случаев, когда приходилось делать не то и не так, как положено? Я, конечно, исключаю криминал. Вынужденность поступков — явление распространенное, верно же? Вспомнил я сейчас одну историю, сам в ней участвовал.

В сорок пятом под Берлином я, двадцатидвухлетний капитан, командовал батальоном. Помню, все уже жили в предчувствии близкой победы, думая о мире, о возвращении домой, и в эти последние недели каждая новая смерть была особенно страшной и бессмысленной. Нам казалось, что дожать фашиста можно малой кровью, но не тут-то было, дрался он зверски, остервенело. Наш полк застрял на пересечении двух дорог: фаустники крепко засели в разрушенном каменном строении, пулеметным огнем и гранатометами остановили нашу колонну. Технику не развернуть, вокруг дорог открытая местность, густо пересеченная оврагами, а перед развалинами — как на биллиардном столе. Командир полка, подполковник Седов, собрал комбатов и приказал мне: «Капитан, полчаса тебе: эту огневую точку уничтожить.» Я попытался возразить и предложил подождать до темноты, когда взять фрицев будет несложно. Куда там!.. Седов как гаркнет: «Ты что, не понимаешь задачи?! К семнадцати ноль-ноль мы должны с соседними полками замкнуть линию охвата, перекрыть наше направление. Полчаса тебе, не больше! Иначе трибунал. Все! Любой ценой взять объект, понял?!»

Дорого нам обошлись эти полчаса. Четырех парней послал на пулеметы, на верную смерть. Помню каждого: Саша Вихров, Галимзян Бахтияров, Ваня Клецко, Сережа Мягков. Сережа был сразу же убит, а Саша, Галимзян и Ваня доползли, хотя двое из них уже были ранены. Забросали фанатами немцев. В живых остался только Вихров. Вот так. И тогда и сейчас понимаю, что без жертв не обойтись, но когда заведомо идешь на это, да к тому же не сам, а других посылаешь, — худо на душе становится.

— Так то было в военное время, — сказал Вадим, — разве можно сравнивать.

— Но ведь и я вас не под пулеметы посылаю.

— Не могу взять на себя ответственность за эти документы, — твердо заявил Вадим.

— Ты сколько времени начальник отдела? — зло спросил директор.

— Это удар ниже пояса, Павел Петрович. Вы же прекрасно знаете, что совсем недавно. Понимаю вашу угрозу.

— Вадим Александрович, угрожают малым детям, а взрослым людям надо знать реальность. Ты руководитель отдела, пусть молодой, но уровень задач у тебя другой и спрос с тебя особый. Мы не в детском саду в игрушки играем, а сам знаешь, чем занимаемся!

Раздался сигнал селектора. Саврасов резко схватил трубку и, не слушая, рявкнул:

— Я занят. Ни с кем не соединять! — он, не глядя, швырнул трубку на рычаг и продолжал:

— Тема — вашего отдела, ситуация экстремальная, тебе все ясно?! — полуутвердительно, полувопросительно закончил он.

— Да я сегодня не могу…

— А что такое?

— Ночь не спал совсем.

— Болен, что ли?

— Да нет…

— Вадим, поезд ночной, выспишься. Утром в Москве будешь в порядке. День — там, ночным — обратно. В воскресенье — дома. Даю отгулы в понедельник и вторник. Договорились?

Алмазов, понимая всю ответственность возлагаемого на него дела, все еще пытался найти лазейку, чтобы отказаться от этой командировки.

Он поинтересовался, как будет организована поездка: ведь на него могут напасть хулиганы, ему может стать плохо или еще что-то случится, никто же не застрахован от этого. Но оказалось, что директор уже все предусмотрел. Понимая, что всякое может случиться в жизни, он сказал, что Вадима будет сопровождать Томский. «Как, вы не против, Евгений?» — обратился он к Томскому. Томский кивнул в знак согласия. Он понимал, что возражать бесполезно, да и не нужно. Директор поставил их в такие же условия, в которых находился сам, — Саврасов не мог не выполнить указание Главка.

— Ну и отлично, — заключил директор, — лучшего спутника не найти. Теперь дальше. Из брони горисполкома для вас взяты билеты на «Стрелу» в спальном вагоне, купе на двоих, посторонних не будет. В Москве, у вокзала, как уже договорено с Главком, вас будет ждать в 8 часов 30 минут утра «Волга», номер 30–18 ММТ. Командировочные и билеты получите у моего секретаря. Пакет — у Трушиной. Что еще?… Да, чуть не забыл. Сейчас тебя, Вадим Александрович, отвезет домой мой шофер. Он же отвезет тебя с пакетом и на вокзал, к поезду. Вот теперь, пожалуй, действительно все, — закончил он и ободряюще улыбнулся.

Через десять минут Вадим ехал домой в директорской машине. В дипломате он вез большой голубой пакет с пятью тяжелыми сургучными печатями и с грифом «совершенно секретно». В половине двенадцатого, за двадцать пять минут до отхода поезда Вадим и Евгений встретились в своем купе, маленькой уютной вагонной клетке на двоих. Алмазов был все с тем же дипломатом и с непрозрачной полиэтиленовой сумкой, на которой была изображена реклама Дома Ленинградской торговли. Евгений с шумом опустил на столик толстый портфель и спросил: «А эта сумка тебе зачем? Или купить чего-нибудь в Москве хочешь?» Вадим сказал, что ему не до покупок, а в сумке у него те самые, секретные материалы. Томский был удивлен и заметил, что это все равно, что нести пакет на виду у всех.

— В этом-то весь смысл, — удовлетворенный произведенным эффектом, убежденно сказал Вадим и спросил: — Если у меня в руках дипломат и вот такой полиэтиленовый пакет, то, поставь себя на место преступника, что тебя привлечет прежде всего?

— Ну, ты молоток, старик, — засмеялся Томский, — конечно, дипломат. Кому нужны какие-то газеты и журналы, лежащие в пакете.

— Вот и я так думаю, — устало улыбнулся Вадим, — куда бы его положить?

Он осмотрел купе, закрыл и снова открыл дверь, постучал по стенам, опустил и вновь поднял раму окна и только после этого положил пакет под подушку застеленной на ночь полки.

Евгений в это время доставал из портфеля продукты, деловито расставляя их на столике: сыр, колбасу, помидоры, огурцы, бутылку лимонада. Вадим добавил бутерброды с ветчиной, открыл банку сайры. Не без колебаний Томский извлек из портфеля плоскую фляжку коньяка и, аккуратно водрузив ее среди аппетитной закуски, вопросительно взглянул на Вадима.

— Я не буду, а ты как хочешь, — решительно отказался Вадим.

— Неважно себя чувствуешь? — с участием спросил Томский.

— Дело не в этом.

— А в чем же тогда? — удивился Евгений. Он с хрустом открутил колпачок и плеснул из фляжки в две пластмассовые стопки. — По пять грамм, а? Взбодриться надо.

— Нет, Женя, ты выпей, если хочешь, только немного, а я не буду. Понимаешь, я ведь так и не поспал. Вечером дел хватало по хозяйству.

— Так от коньячку крепче спать будешь, — обрадовался Женя, найдя, по его мнению, убедительный довод для Вадима составить ему компанию.

— Именно поэтому-то и не буду, — возразил Вадим, — не забывай, какое у нас с тобой дело. Но отказываюсь я не только поэтому, а потому что как-то раз, давно, я провел бессонную ночь, потом чуть-чуть выпил, и в результате все это едва не закончилось трагедией.

И Вадим рассказал свою историю.

…Это было четырнадцать лет назад, когда он закончил девятый класс и наступили летние каникулы. Вадим напросился на рыбалку с родственником, дядей Федей, и прихватил с собой своего закадычного дружка Серегу. Рыбачить они ехали на Вуоксу. Собирались тщательно, готовились основательно и, кроме рыболовных снастей, соответствующей экипировки и запаса продуктов, взяли с собой, по инициативе Сереги, «маленькую». Железнодорожное депо, где работал дядя Федя, имело свою базу отдыха на живописном берегу Вуоксы, там была лодка с подвесным мотором. Лодка была неплохая, устойчивая на беспокойной волне, вместительная — на пять человек. Движок, правда, старенький, но для подстраховки имелись весла.

Вадим, Сережа и дядя Федя приехали на базу днем. Было жарко, июньское солнце палило нещадно. Искупавшись, они на лодке переправились на один из многочисленных островков — всего шагов в сотню размером, поросший смешанным лесом пятачок, усеянный замшелыми валунами самой разной величины и формы. Разбили палатку, приготовили все необходимое для костра — бересту, валежник, поставили треножник для варки будущей ухи.

Раскаленный воздух гудел, наполненный летними звуками: жужжанием шмелей, писком комаров, стрекотом кузнечиков, на реке плескалась рыба, шелестели крылышками стрекозы. У воды было жарко так же, как и на лесной поляне. Дно круто уходило вниз, а на узкой полоске мелководья, у самого берега, вода была так прозрачна, что отчетливо видны были стайки мальков с вибрирующими плавниками и какие-то букашки, рывками передвигавшиеся в воде.

К вечеру жара спала. Улов за день оказался небольшой, но уха получилась отменная. Ароматный дух вареной рыбы, сдобренной специями, смешивался с запахом сосен и речной воды. К ночи погода переменилась: небо затянуло крупными облаками, «белая ночь» стала «серой», подул северный ветер, стало прохладно, но у костра было тепло и хорошо. Спать не хотелось, и ребята то болтали о том, о сем, то играли в карты и дорожные шахматы. Лишь под утро Вадим и Сережа задремали, но через пару часов их разбудил мелкий моросящий дождик. Вчерашнего зноя как не бывало, и все трое со спиннингами поплыли на середину реки рыбачить. Клев был хороший, и день пролетел незаметно. К вечеру они вернулись на островок. Снова забурлила уха в котелке, и, несмотря на непогоду и бессонную ночь, настроение было бодрым. Хотелось бегать, кричать, петь, что ребята и делали, пока дядя Федя готовил ужин. Дождь прекратился, но наплывающие с севера тучи предвещали мощный ливень.

У костра было так же хорошо и уютно, как вчера. За ужином распили «маленькую». Дядя Федя выпил стакан, Вадим и Сережа — граммов по пятьдесят. Тотчас потянуло в сон, но через час их разбудил дядя Федя. Ребята не сразу сообразили, что к чему, настолько все вокруг стало другим. Было совершенно темно, над ними проносились косматые тучи, сильный ветер поднял беспорядочную, но довольно высокую, неровную волну. Дядя Федя велел быстро собираться, чтобы плыть на базу. Вот-вот должен был хлынуть ливень. Побросав свои рюкзаки, удочки, спиннинги в носовую часть лодки, Вадим и Сережа, прижавшись друг к другу, сели на среднюю скамейку, и дядя Федя запустил мотор. Плыть им было недалеко, около двух километров, но где-то минут через пять старенький двигатель заглох. Дядя Федя попробовал кожух рукою и отдернул ее — двигатель был горячий. Он велел ребятам взять весла и грести в сторону темного лесистого мыса, за которым находилась база, а сам стал налаживать мотор. В его голосе была слышна тревога, которая немедленно передалась притихшим пацанам. Лодку бросало из стороны в сторону. Волны били в борта со всех сторон, и брызги летели в лицо, за воротник, в рукава. Укрыться от них было некуда.

С трудом вставив тяжелые, скользкие весла в заржавевшие уключины, ребята начали грести, но в лихорадочных волнах весла то застревали, и казалось, что нет никаких сил вытянуть их из бурлящей массы, либо оказывались между вспухшими водяными буфами, и тогда пацаны больно ударялись локтями друг о друга. Нос лодки водило из стороны в сторону, и через полчаса мыс был так же далеко от них, как и в самом начале. «Весла на нос,» — крикнул дядя Федя. Ребята из последних сил налегли на весла всем телом и с грохотом уронили их на носовую скамью.

Двигатель ровно загудел, и они, несмотря на беспорядочную качку и летящие со всех сторон брызги речной воды, привалившись друг к другу спинами, почти сразу задремали. Минут через пять их снова растолкал дядя Федя. С трудом разлепив глаза, Вадим не сразу понял, где он, и лишь когда услышал команду браться за весла, вспомнил все и услышал, что двигатель опять заглох. Ребята начали вновь грести, в полузабытьи, засыпая и путая реальность со сном. В какой-то момент что-то произошло с сознанием Вадима, и ему стало казаться, что они находятся в Финском заливе, а дядя Федя — враг, использующий ночь и непогоду для перехода государственной границы морем и заодно собирающийся захватить с собой двух ничего не подозревающих парней. Эта фантастическая версия, возникшая в усталом мозгу Вадима, была для него в тот момент реальней любой реальности. Он видел впереди себя на мысу мерцающий огонек костра, но для него это были сигналы фонариков тех, кто на чужой территории ждал дядю Федю. Когда дядя Федя фонариком освещал заглохший двигатель, Вадим оценивал это как ответные сигналы тем, на мысу. Дядя Федя черпал рукой воду за бортом и поливал ею перегретый металл, а Вадим понимал, что дядя Федя что-то отвинчивает от мотора и потихоньку опускает за борт, чтобы мотор не заработал никогда.

Поскольку ветром и течением лодку медленно относило к мысу, Вадим решил, что надо что-то предпринять. Толкнув локтем уснувшего Сережу, он зашептал: «Там Финляндия, видишь сигнал?» Сережа ничего не ответил. «Ребята, беритесь за весла, — раздался усталый голос дяди Феди, — мотор скоро остынет и поплывем, а пока держите лодку носом против волны, а то перевернет». Вадим не поверил ни одному его слову. Как же мог заработать мотор, если его детали выброшены за борт? Он вытащил уключину и, сделав вид, что потерял равновесие, уронил ее в воду. Сытно булькнув, вода проглотила металл. «Что же ты наделал, Вадим… — закричал дядя Федя, но, не видя никакой реакции со стороны ребят, безнадежно махнул рукой. — Нельзя вставать, упадете за борт! Ты хоть, Сергей, будь внимательней, держи веслом положение лодки, чтобы волны не били с бортов, а то перевернемся.» Дядя Федя продолжал возиться с мотором, охлаждая его водой и, как казалось Вадиму, бросал в воду деталь за деталью. Вадим приложился к уху Сергея: «Нас несет на тот берег, видишь? Притормаживай! А я веслом ударю его по голове». Сергей опять ничего не ответил. Положив на борт весло, Вадим приготовился осуществить свой замысел, ожидая подходящего момента. Он разоблачил своего родного дядьку как иностранного лазутчика, преступные цели которого были ясны — побег за границу и захват двух молодых парней.

Что было дальше Вадим узнал потом, со слов дяди Феди и Сергея. Он положил весло в лодку и задремал. Через несколько минут он резко встал и шагнул за борт. Волна отбросила лодку метра на два, Вадим, вяло перебирая руками, держался на поверхности, глаза его были закрыты — он спал. Встречная волна швырнула лодку обратно, и дядя Федя схватил Вадима за воротник. Сергей бросился к ним. Лодка угрожающе накренилась, зачерпнув трехведерный пласт теплой воды. «Назад!» — заорал дядя Федя. Сергей метнулся к правому борту, и это их спасло, так как через мгновенье в борт ударила мощная волна, обдав Сергея с головы до ног. Изнемогая, дядя Федя втащил Вадима в лодку. Парень безмятежно спал…

Только через сутки после рыбалки, отоспавшись и отдохнув, Вадим с ужасом вспомнил подробности той ночи и понял что только чудом избежал гибели. Дядя Федя потом говорил, что Вадим тогда второй раз родился, что если бы не та, бог знает, откуда взявшаяся волна, ушел бы парень камнем на дно и ему, дяде Феде, не рассчитаться было бы за него перед родителями.

Томский внимательно слушал рассказ Алмазова.

— Я думаю, знаю, что с тобой такое было, — задумчиво сказал он, — ты, наверное, слышал, что я учился на юридическом и ушел с третьего курса, потому что понял, что это не для меня, — натура технаря пересилила. Но кое-что усвоил и запомнил. На лекциях по судебной психиатрии преподаватель приводил классический пример из тридцатых годов.

Один оперативник угрозыска сутки работал без отдыха. Утром сменился, пришел домой и, чтобы покрепче спать, выпил стопку водки, всего грамм сто. А через полчаса его вызвали в Управление. Людей не хватало, надо было сопровождать задержанных рецидивистов — человек пять. Часть фургона с уголовниками была отделена решеткой, а в другой части сидел оперативник и наблюдал за ними. Его одолела непреодолимая дремота. Рецидивисты занимались своими делами, о чем-то беседовали, то громко говорили, то умолкали. А ему показалось, что они о чем-то договариваются. Ну, о чем, конечно, о том, чтобы напасть на него! И вот ему уже кажется, что преступники начинают подзадоривать друг друга. Размыкая отяжелевшие веки, он видит, как они бросают на него, как бы невзначай, внимательные взгляды. В какой-то момент он перестал видеть решетку, и его больное воображение восприняло это как ее отсутствие. И тогда он выхватил пистолет и стал в них стрелять. При расследовании этого уголовного дела психиатрической экспертизой было установлено, что оперативник не мог понимать значение своих действий, и его признали невменяемым.

— Похож на твой случай, не правда ли? — спросил Евгений.

— Действительно, сходство есть, — согласился Вадим, — так что же, я был невменяем? Что я, псих? А какой же диагноз? И самое главное: раз у меня это было однажды, значит, все может повториться. Нерадостная перспектива: жить и все время думать об этом…

Вадим был подавлен. Пример из юридической практики озадачил его схожестью обстоятельств и поразил трагическим исходом. Тогда, в лодке, не шагни он за борт, могло бы произойти убийство… А Евгений продолжал объяснять, что здесь имело место патологическое опьянение, которое было спровоцировано сильным переутомлением и алкоголем, а следствием явилось сумеречное состояние сознания, которое возникает крайне редко и в котором человек не может себя контролировать и становится крайне опасным или для окружающих, или для самого себя.

— Ладно, Женя, закончим на этом, — Вадим решительно отодвинул от себя пластмассовую стопку, в которой был коньяк. — Я никогда не против посидеть с хорошим человеком и выпить рюмку другую, но сейчас не могу, боюсь. Прошлую ночь не спал, сегодня целый день на ногах, сам знаешь, все было на нервах. Да и задание у нас серьезное. Давай лучше спать ложиться.

— Ну, а я выпью, — Евгений улыбнулся, — за себя и за тебя, старик. Он, закрыв глаза, медленно, маленькими глотками осушил стопку, пососал ломтик лимона и принялся за закуску. Убрав со стола остатки еды, Вадим потянулся к окну, чтобы закрыть его. Томский удивился: в купе было жарко и душно. Но Вадим, не допускающим возражения тоном, объяснил, что, как ему рассказывали, бывают такие умельцы, которые с крыши вагона металлическими крючками через открытые окна вытаскивают чемоданы и другие вещи. С силой хлопнув рамой, он закрыл окно. В купе сразу стало тише, только отчетливо был слышен сдвоенный стук колес на стыках рельс. Вадим тщательно оправил постель, плотно прижал подушкой к стене пакет и улегся к нему лицом. Уже через пять минут он услышал ровное дыхание уснувшего спутника.

Лежа на мягкой постели, легко покачивавшейся от движения поезда, Алмазов подумал, что все его опасения и страхи излишни. Только теперь он ощутил, насколько же он устал, насколько напряжено его тело, требовавшее отдыха. Постепенно он успокоился и уже чувствовал, как на него наплывает мягкое забытье, еще мгновенье, и наступит долгожданный сон.

И вдруг в мозгу молнией вспыхнула мысль: дверь в купе не заперта! Какое-то время, еще во власти полусна, он лежал вспоминая, закрыта ли дверь. Открыл глаза. Темно. Что-то звякнуло на столике. Вадим вздрогнул от неожиданности и быстро протянул руку на звук. Нащупал оставленную им банку консервов и раскрытый перочинный ножик, который за секунду до этого соскользнул с ее края. Вадим сел, прижал ладони к лицу. Он где-то читал, что так можно снять нервное напряжение, но ощутил только липкую испарину. «Жарко», — подумал он.

Алмазов вскочил, дернул дверь, потрогал холодную никелированную ручку. Дверь была заперта. Сел на постель, пытаясь вспомнить, кто же ее закрыл, он или Женя, затем опомнился, что это не имеет значения, но продолжал сидеть. Он уперся правой рукой в подушку, рука соскользнула и задела… пустую стенку. Пакета не было… Лихорадочно стал шарить по подушке, по стенкам — пусто!.. Сердце сжало от ужаса. Вадим вскочил, щелкнул тумблером ночного освещения. Слабая ночная подсветка резанула привыкшие к темноте глаза. Он рванул на себя подушку — пакет был под ней. От сердца отлегло. Вадим поставил пакет к стене, выключил ночник и лег, положив под голову руки. Все в порядке, все в порядке, думал он. Дверь заперта, окно закрыто, рядом Женя, вот он, крепкий мускулистый парень, если что — сокрушит любого врага.

Вадиму надо было уснуть, но сон не шел. Он вспомнил, что для этого надо думать о чем-нибудь приятном. Так ему говорила жена. Он стал думать об Ирише, о дочке, о том, как у них в семье все хорошо, в чем немалая заслуга его жены. От этих приятных мыслей потеплело на сердце. Он вздохнул, сожалея о несостоявшейся поездке на дачу, и задремал.

В дверь два раза тихонько стукнули. Алмазов мгновенно напрягся, оторвал голову от подушки и стал с усилием прислушиваться.

Может, показалось, подумал он. Но нет… За дверью действительно слышалось какое-то, едва различимое, шебуршание. Быстро опустив ноги на пол, Вадим на цыпочках скользнул к двери и приник к ней ухом. Тишина. А что если за ней кто-то стоит и также прислушивается? Толчки сердца гулко отдавались в затылке, от напряжения звенело в ушах. За дверью было тихо. Разбудить Женю или нет, думал Вадим. А вдруг все это сон? Он решил проверить, но чтобы его не было видно в дверном проеме, не стал включать свет. Вадим повернул защелку и резко сдвинул дверь влево, она беззвучно ушла в паз. Никого! Присев, Вадим снизу осторожно выглянул в коридор. Ни души. Он представил себе, как все это выглядело со стороны, и оглянулся на Томского, но тот, тихо посапывая, продолжал спать.

Закрыв дверь, Вадим снова лег, но спать уже не мог. Он вспомнил, что когда они садились в вагон, его неприятно удивило то, что проводником у них оказался парень, тогда как в соседних вагонах симпатичные девушки. Да и парень какой-то мрачный, в низко надвинутой на глаза форменной фуражке. Бросив взгляд на их скудный багаж, он как-то по-особому пристально посмотрел на полиэтиленовый мешок Алмазова, в котором лежали документы. Его размышления прервал какой-то странный скрип. Через несколько секунд он повторился, затем еще раз и еще. Вадим в возбуждении включил свет и сразу увидел, что стоявший у полки Томского портфель от легкой качки сдвинулся и терся углом о дверь. Поставив портфель по-другому, Алмазов вернулся на постель.

Выпить, что ли, коньячку, подумал он, иначе не заснуть, но тут же отогнал от себя эту крамольную мысль. Беззлобно позавидовал Томскому, который так крепко и спокойно спал, не ведая о его тревогах. Сам себя довожу черт знает до чего, рассуждал он про себя. Успокоившись, посмотрел на часы — половина третьего. Хоть пять часов поспать… Вадим поправил подушку, прижал ею пакет… и… вздрогнул от неожиданности. Дробью пробежали по крыше чьи-то мелкие шажки. Быстро-быстро вперед, потом также — назад. Не успел Вадим сообразить, как в окно что-то хлестнуло. Тьфу ты, это же дождь!.. Крупные капли горстями бросало в окна и крышу вагона, пока поезд не вышел из полосы ливня. Снова стало тихо. В купе было душно, и Вадим опустил верхнюю часть запотевшего окна. В лицо ударил свежий, влажный воздух, в котором были перемешаны запахи травы, деревьев и дождя. Грохот поезда ворвался в купе. От внезапного шума проснулся Женя. Повернулся, открыл один глаз, посмотрел на Вадима, затем на часы. Алмазов успокоил его: «Все нормально, спи» — и выключил свет.

Через час или полтора Вадима разбудил скрежет железа откидной части площадки, щелчок замка и скрип открываемой двери вагона, приглушенные голоса. Поезд стоял. Станция Бологое — освещенное желтое здание вокзала, пустой перрон. Кто-то вышел, кто-то зашел в вагоны. Два-три человека, не больше. Купе было третьим от входного тамбура, и Вадим отчетливо слышал все звуки. Алмазов сосредоточенно пытался понять, чем занимается проводник. Вот он проводил пассажиров в конец вагона, причем чей-то чемодан тяжело стукнул в дверь купе. Возвратился к выходу, подмел площадку вагона и мусор собрал в железный совок — характерный шелест и шкрябанье длились полминуты. Затем поговорил с проводницей соседнего вагона. Ничего подозрительного. Поезд плавно тронулся. Алмазов облегченно вздохнул. И все же тревога и сомнение не покидали его. Он прекрасно понимал, какой важности документы доверили ему. Попади они в чужие руки, — ему лично не миновать тюрьмы. Он еще раз прикинул: сейчас, в закрытом купе, документы, как в сейфе. Самое тревожное ждет его впереди, когда нужно будет пройти от вагона до ожидающей их машины. А там уже — Главк, и на этом все. Он пойдет к своему московскому приятелю Стасу — вечером, перед отъездом, созвонился с ним, — и будет весь день спать. Удовлетворенный этой близкой перспективой, Алмазов забылся в глубоком сне…

…Дверь в купе открылась бесшумно и быстро. Забыл закрыть, не проверил, обреченно простонал Вадим, увидев в светлом прямоугольнике дверного проема знакомую фигуру проводника с надвинутой на глаза фуражкой. Узкий слепящий луч фонарика вонзился в глаза Вадима. Ужас сковал его. А-а-а, закричал он и не услышал своего голоса. Проводник медленно подошел к нему, сильная рука, как клешней, сдавила ему плечо, вторая потянулась к пакету.

— Вадим, что с тобой? — Томский тряс Вадима за плечо.

— Где он? — Алмазов рывком сел и оглядел купе.

— Кто? — Женя сочувственно смотрел на приятеля. — Вадик, ты переутомился, здесь никого не было.

— А… что было?

— Ты кричал.

— Где пакет? — Вадим боялся посмотреть назад. Томский заглянул через его плечо. Пакет был на месте. Алмазов откинулся на подушку и спросил, который час. Томский сказал, что времени только шесть утра и что еще можно по крайней мере часок поспать. Сочувствуя Вадиму, он сказал, что сам спать не будет, а посидит рядом, около него.

Томский достал из портфеля толстый журнал, но читать не смог, думал о Вадиме. Не без иронии он вспомнил, как его спутник закрывал окно, два раза проверил, закрыта ли дверь, лишил себя хорошего ужина, неоднократно ощупывал рукой пакет. Реакция Вадима на все, что происходило в купе, казалась Евгению не совсем адекватной. Светало. В боковом освещении от сереющего окна видно было, как осунулось лицо приятеля, как набрякли под глазами темные мешки. Томский корил себя за то, что завалился спать, как бирюк, а ведь рассказ Вадима о случае на Вуоксе должен был его насторожить, заставить с большим вниманием отнестись к страхам приятеля… Как не похож был этот растерянный, измученный человек на того уверенного в себе, умного и уравновешенного Вадима, которого Томский знал по работе. Он упрекнул себя в том, что еще вчера не нашел нужного, подходящего слова, чтобы снять напряжение, в котором, совершенно очевидно, находился Алмазов. Лучше бы этот злополучный пакет Томский взял себе. Да нет! Старик явно зациклился на нем и извел бы не только себя, но и меня заодно, подумал Евгений.

В дверь купе постучал проводник, предупредил, что скоро Москва. Надо было собираться. Вадим и Евгений оделись, побрились, стали укладывать свой нехитрый багаж. Алмазов несколько раз открывал и закрывал свой дипломат, забывая положить туда то бритвенный прибор, то полотенце, то тапочки, дважды перекладывал содержимое, тревожно поглядывая на часы. Томский давно сидел и ждал, чем закончатся сборы, но видя, что друг явно волнуется, решил развлечь его разговорами. Вадим читал книги по-французски в подлиннике, и Томский поинтересовался, зачем ему это нужно, ведь есть хорошие переводы, а для работы язык нужен только, если она связана с зарубежными командировками. Вадим отшутился, что читать книгу в переводе, все равно, что целовать девушку через стекло. Поезд замедлил движение, рядом поплыла серая полоса перрона.

На выходе из вагона стоял проводник без фуражки, с рыжими, раскудрявившимися во все стороны волосами, с золотистыми веснушками, освещенными косыми лучами еще низкого солнца. «Всего доброго, до свидания. Всего хорошего», — говорил он почти каждому и улыбался.

Вместе с говорливой, беспорядочной толпой Томский и Алмазов вышли на огромную площадь, переполненную людьми и транспортом, подошли к условленному месту справа от метро, но… встречающей машины нигде не было: ни черных «Волг», ни знакомого номера. Слева, взвизгнув тормозами, остановилась одна, но с другим номером. Вадим с надеждой склонился к окошку и спросил шофера: «Вы не за нами?», но тот ответил, что встречает женщину с детьми.

— Что делать? — упавшим голосом спросил Вадим Томского.

— Да-а… и такси не взять. Вон какой хвост на стоянке, — удрученно кивнул Томский на огромную очередь с детьми, чемоданами, цветами и авоськами.

— Ехать на метро, да еще на автобусе через весь город — опоздаем, — Вадим нервничал, не зная, что предпринять.

— Пойдем позвоним из автомата в Главк.

Они вернулись назад, туда, где начинался перрон. Одна телефонная будка была свободна. Вадим зашел в нее, а Томский издали продолжал следить, не подойдет ли машина. Ему не было слышно, что говорит Алмазов, но по тому, что разговор затягивался, по движениям плеч и возмущенному лицу приятеля, он понял, что случилось что-то непредвиденное, и рассчитывать на помощь из Главка не приходится.

Вадим вышел и с силой хлопнул дверцей будки. Они медленно пошли к площади. Алмазов был расстроен и зло процедил: «Наша машина сломалась, а машину начальника Главка, видите ли, прислать не могут. На такси, говорят, поезжайте. Да еще посоветовали взять мотор вне очереди».

Они прошли метров 25–30, и лишь тогда Томский заметил, что в руках Вадима только один дипломат. У него похолодело внутри:

— А где пакет, Вадим?

— А-а-а! — закричал Алмазов и, в отчаянии махнув рукой, бросил на асфальт дипломат. Он круто развернулся, столкнулся со старушкой и огромными прыжками бросился к телефонам. Вадим рванул дверцу телефонной будки. Будка была пуста. Алмазов оглядел все углы, поднял резиновый коврик — пакет исчез.

Он вышел из кабинки, еще надеясь, что у кого-то из обтекавшей его толпы окажется знакомая сумка с эмблемой ДЛТ. Он лихорадочно всматривался в проплывавшие мимо пакеты, но того, с рекламой, среди них не было.

— Что делать? — в ужасе прошептал Вадим.

Всегда невозмутимый Томский был совершенно растерян. Он развел руками, в одной из них был портфель, в другой — дипломат. «Надо звонить, — неуверенно сказал он и уточнил, — в милицию».

Они быстро вернулись к перрону, снова осмотрели телефонные будки и, убедившись в безуспешности поисков, позвонили в милицию дежурному по городу. Тот с полуслова понял, что происшествие чрезвычайное.

Через двадцать минут вся оперативная служба комитета государственной безопасности и МВД была брошена на поиски секретных материалов. Еще через пять минут к вокзалу подлетела «Волга» начальника Главка (смогли ведь прислать, с горечью подумал Алмазов).

Опустошенный и подавленный, Вадим, как робот, автоматически выполняющий команды, сел в машину к приехавшему начальнику спецчасти Главка Мордвинову. Томский остался на вокзале ждать сотрудников милиции. Поехали. Мордвинов что-то говорил, но Вадим только с удивлением смотрел на его двигающийся рот, не различая ни слов, ни смысла. Тот внимательно посмотрел ему в глаза и, махнув рукой, замолчал. Говорить было бесполезно.

Вадим оказался в кабинете начальника Главка. Кто-то входил, кто-то выходил, непрерывно звонили на разные голоса телефоны, пронзительно пищал селектор, нудно гудел вентилятор. Все эти звуки доносились до него как бы издалека, едва задевая сознание.

К Вадиму склонилась женщина в белом халате, взяла кисть безвольной, как плеть, руки, посчитала пульс, провела перед его глазами ладонью.

— Ступорозное состояние, — сказала она, ни к кому не обращаясь.

— О ком это она… — вяло подумал Вадим, — что такое ступорозное…

Он смотрел в переносицу Гордеева, начальника Главка, который изредка бросал на него злые взгляды, совсем Вадима не задевавшие. Гордеев отрывисто кричал в трубку телефона с гербом на диске:

— Да… потеряли… Александр Александрович, кто же мог предвидеть такое… головотяпство… Есть… Жду.

И вновь женщина в белом, с приятно пахнущими руками. Она мягко взяла двумя пальцами подбородок Вадима и, ободряюще улыбнувшись, положила ему в рот таблетку, протянула стакан пузырящейся минеральной воды.

…Шансы найти пакет, который можно было спрятать или запросто уничтожить, были почти нулевые. Но все, что зависело от людей, занимающихся розыском, делалось оперативно, энергично, и весьма вероятная бесполезность прилагаемых усилий никем не принималась в расчет. Главным центром работы, разумеется, была площадь у трех вокзалов и станция метро. Все вокруг было перекрыто невидимой сетью наблюдения. Ни у кого не вызывало сомнения, что человек, завладевший пакетом с грифом «совершенно секретно», если он, конечно, обычный гражданин, а не изощренный авантюрист, постарается как можно скорее от него избавиться. И если он этого до сих пор не сделал, то теперь ему уже не удастся этого сделать. Правда, нельзя не учитывать, что двадцать минут — время, достаточное для того, чтобы уехать, скажем, на метро, подальше от вокзала, но и там, везде, во всех районах огромного города были приняты соответствующие экстремальной задаче меры.

Капитан милиции Скворцов обратил внимание на беспокойного парня в очереди на такси у Ленинградского вокзала, который встревоженно крутил головой во все стороны, вытягивал шею, вглядываясь в глубь вокзала, а когда очередь продвигалась, судорожно хватал два чемодана и, не выпрямляясь, шаркая ими по земле, двигал вперед, а потом опять начинал беспокойно вертеть головой во все стороны.

— Молодой человек, капитан Скворцов, — представился милиционер, — что вы так нервничаете?

— Да Шурка повела Саньку в туалет, — продолжал озабоченно оглядываться парень, — пятнадцать минут прошло, скоро очередь подойдет, а их нет. А что?

Он открыто посмотрел в глаза Скворцова, и тот понял, что парень не имеет никакого отношения ко всей этой истории. В этот момент с противоположной вокзалу стороны подошла запыхавшаяся миловидная женщина с трехлетним белобрысым мальчуганом на руках. Малыш сосредоточенно лизал мороженое.

— Ой, Ленечка, — затараторила она, оправдываясь, — зашли туда, а потом Санек попросил мороженое. Я уже боялась тебя потерять.

Скворцов, извинился и пошел в конец очереди, не дослушав, чем закончился этот локальный городской эпизод.

Оперативник КГБ, старший лейтенант Ковалев, завершал обход зала ожидания Казанского вокзала, когда увидел сидящего на скамье мужчину лет пятидесяти. Он сидел, положив правую руку на желтый потертый чемодан, а другой рукой прижимал к телу полиэтиленовый пакет с эмблемой фирмы ДПТ. Ковалев сел слева от мужчины и небрежно спросил:

— Из Ленинграда, земляк?

— Из Ленинграда, — обрадовано откликнулся тот, — только я сам из Казани. Побывал у своих в отпуске, теперь возвращаюсь домой. Слушай, друг, у тебя нет пятнадцатикопеечных монет? Вот так надо домой позвонить, а у меня всего две, еще парочку бы штук.

— Пожалуйста, — Ковалев нашел две монеты и протянул их соседу.

— Вот выручил, не посидишь с моим багажом? Я быстро!

— Давай, только не долго.

— Сей момент, — уже на ходу крикнул мужчина.

Убедившись, что на него никто не смотрит, оперативник заглянул в полиэтиленовый мешок. Там лежали два журнала «Сельская молодежь», полотенце и пластмассовая мыльница. Взяв чемодан и мешочек, он подошел к мужчине у кабины междугородных телефонов.

— Извини, брат, не могу больше ждать. Идти мне надо.

Мужчина, понимающе кивнув головой, взял свои вещи.

Милиционеры, сержанты Алтухов и Коваленко, проходя мимо отдаленного пакгауза Ленинградского вокзала, услышали скрежет ржавых петель и лязг железа. Они завернули за угол и едва не столкнулись с двумя женщинами, отскочившими от большого железного ящика. Женщины оцепенело смотрели на невесть откуда взявшихся милиционеров. Старшая, с седыми взлохмаченными волосами и с густо накрашенными глазами, испуганно ойкнула:

— Ох, напугали! — но тут же взяла себя в руки: — Не дрейфь, Томка, это милиция.

Та, что помоложе, никак не могла совладать со своими руками, которые так тряслись, что она засунула их за поясок своих джинсов, чтобы унять дрожь.

— А что здесь делают милые дамы, — сиронизировал Коваленко, — вдали от людей, в таком глухом месте?

— Нескромный вопрос, — хохотнула старшая.

Коваленко медленно обошел вокруг женщин, поднял крышку ящика, раздался знакомый противный скрежет. Молодая прикурила сигарету, горевшая спичка плясала у нее в руках.

— Это чье? — строго спросил Коваленко, кивнув на лежащие в ящике туго набитые дорожные сумки.

— Нам дело не шей, начальничек, — скривила рот старшая, — мы сюда зашли по своим делам, сумок не видели.

Молодая испуганно смотрела на него.

Коваленко аккуратно опустил крышку, посмотрел на ее поверхность, удовлетворенно улыбнулся и сказал: «Николай, ты останься около ящика, с тобой будет…, как тебя зовут?» — Спросил он девушку.

— Тамара.

— А ее?

— Зоя.

— С тобой будет Тамара, ты не против, надеюсь. Ну, а мы с Зоей прогуляемся до вокзала.

— За что арестовываешь, сержант? — зло сверкнула глазами Зоя.

— Ты же прекрасно знаешь, что это не арест, — спокойно объяснил Коваленко, — придем в пикет, разберемся, потом снимут пальчики с сумок, с крышки ящика, найдут хозяев сумок, и если они вас не видели и пальчиков ваших нет, то через пару часов пойдете по своим делам.

В пикете уже сидела заплаканная женщина, утратившая всякую надежду найти свои вещи. Увидев Зою и милиционера, она сразу признала в ней одну из двух гражданок, которые крутились около нее на вокзале. Второй была молодая симпатичная девушка. Узнав, что найдены сумки, женщина несказанно обрадовалась. Коваленко сообщил ей, что надо провести опознание вещей и девушки.

Поиски пакета пока были безуспешными. Оперативному дежурному поступало много информации о задержании бродяг, вокзальных воров, о находке забытых и пропавших вещей, но к главному делу это не имело никакого отношения. Прошло сорок минут с момента, как поступило сообщение о пропаже документов. Все тревожней становилось у пультов в дежурных комнатах, все озабоченнее выглядели лица многое повидавших сотрудников, нервное ожидание достигло своего апогея.

У дежурного по городу зазвонил телефон. Женский голос ответил:

— Милиция.

Мужской голос попросил:

— Мне дежурного по городу.

— Что случилось?

— Важное сообщение.

— Соединяю с дежурным.

— Дежурный по городу подполковник Семиглазов.

— Я тут нашел пакет с грифом «совершенно секретно».

— Где вы? — Семиглазов показал своему помощнику рукой на телефонную трубку.

Тот понял и кинулся к другому аппарату:

— Быстро проверьте, откуда нам звонят.

— Он валялся в телефонной будке на Неглинной, рядом с гостиницей «Будапешт». Приезжайте за ним.

— Сейчас выезжаем. Так вы звоните из автомата на Неглинной?

Семиглазов вопросительно взглянул на помощника. Тот кивнул: звонят из автомата на Неглинной.

— Ждите нас, сейчас будем.

— Нет, нет, я ухожу.

— А как же пакет?

— Он будет лежать в кабине под ковриком. Туда никто не попадет. Трубка была оборвана, а дверь я прикрутил проволокой к стойке. Звоню из соседней кабины.

— Кто вы?

— До свидания.

— Назовите себя, — вместо ответа в трубке зачастили короткие гудки.

Голубой пакет со следами грязи, но без повреждений и с целыми сургучными печатями лежал на столе начальника Главка. Кабинет был полон: Алмазов, воспрянувший духом, Томский, только что приехавший с вокзала и не успевший еще перевести дыхание, двое начальников управления Главка, о чем-то между собой споривших, два офицера милиции, прибывших на вызов Гордеева, два сотрудника КГБ в штатском, рассматривающие пакет. Все были возбуждены, быстрота событий — ЧП, поиски, неожиданная благополучная развязка, — не сняла напряжения. Центром внимания был голубой пакет. Так и осталось загадкой, кто и зачем привез пакет на Неглинную, кто позвонил и сообщил об этой необычной находке. Большинство полагало, что позвонил тот, кто взял пакет у Ленинградского вокзала. Испугавшись, он не посмел выбросить или уничтожить его, но принести и сдать тоже не решился. Экспертиза показала, что пакет не вскрывался, содержимое не повреждено, с документов копии не снимались.

…Вадим ждал приговора. Он понимал, — его непосредственная вина в том, что именно он в ту роковую субботу забыл пакет с секретными документами в телефонной будке, и лишь счастливый случай помог избежать тяжких последствий. Поэтому Алмазов считал, что следователь провел расследование полностью и не поддержал в суде просьбу адвоката о привлечении к ответственности Гордеева и Саврасова. Вадим осознавал, что с любимой работой ему придется расстаться, что для его семьи вся эта история не пройдет бесследно, но, несмотря на внезапный крах многих жизненных устремлений, не хотел видеть рядом с собой на скамье подсудимых кого-то еще. Осознавая тяжесть своей вины, Вадим не мог не анализировать свои поступки и поступки тех людей, на совести которых лежало случившееся. Он узнал, что Саврасов неожиданно ушел на пенсию накануне суда. Много раз Вадим задавал себе вопрос, чья вина больше: тех, кто дает бездумные указания, или тех, кто им подчиняется, выполняя любые приказы? И он пришел к главному для себя выводу — основная вина на тех, кто подчиняется, потому что они ведут себя как пешки в чужих руках, забывая о своем достоинстве, но именно от них зависит исполнение, результат и провал дела в том числе. Вадим почувствовал облегчение, он знал, как ему поступать дальше…

Суд после недолгого совещания приговорил Алмазова к одному году исправительных работ с удержанием из заработка 20 % в доход государства, с запрещением занимать должности, связанные с особым режимом по сохранению служебной или государственной тайны.