Этим «скачком», разделившим два периода в жизни украинского движения – до «великого перелома» и после него, стал открытый политический процесс над участниками Союза вызволения Украины (СВУ), проходивший 19 марта – 9 апреля 1930 г. в Харькове. Последний открытый судебный процесс в УССР, как и последний процесс, имевший не экономическую, а национально-политическую подоплеку, состоялся еще в 1921 г. Тогда обвинялись украинские эсеры во главе с В. Голубовичем. Приговор был мягким, все подсудимые остались на свободе и продолжали работать в научных, культурных и хозяйственных учреждениях республики. Конечно, тогда позиции большевиков в охваченной бандитизмом Украине, когда с минуты на минуту ожидалось новое вторжение, были еще непрочными. Но своих целей они смогли достичь: общественность воочию убедилась в том, кто же победил в Гражданской войне, и в то же время большевики показали, что не собираются расправляться со своим поверженным противником. После этого национальных уклонистов только «одергивали» или дело заканчивалось кадровыми перестановками. Социалистическое наступление на «экономическом фронте» позволило большевикам перейти к более крутым мерам.

Подготовка процесса над СВУ началась еще с мая 1929 г., когда ГПУ УССР провело аресты группы киевских студентов. Чекисты информировали ЦК КП(б)У о раскрытии контрреволюционной организации, состоящей из антисоветски настроенной интеллигенции, видных участников петлюровского движения, деятелей автокефальной церкви, представителей кулачества, не прекративших антисоветскую деятельность. По подозрению в принадлежности к антисоветской организации было арестовано немало представителей интеллигенции – учителей, научных работников, служащих. Выбор объекта очевиден: в ГПУ были уверены, что руководящий центр СВУ находился в Академии наук. Аресты продолжались до января 1930 г. Всего под следствие попало 474 человека.

На скамье подсудимых оказалось 45 человек – все представители национальной интеллигенции. Например, 15 из них работали в системе ВУАН, а двое были академиками. Многие из подсудимых (31 человек) были деятелями УНР и украинского движения времен революции, членами Центральной рады, министрами с социал-демократическим, эсеровским и подобным политическим прошлым. Среди обвиняемых значились член Генерального секретариата УНР, академик ВУАН и виднейший представитель украинского движения С. Ефремов, бывший премьер-министр правительства УНР, а впоследствии активный организатор УАПЦ В. Чеховской, академик М. Слабченко, историк И. Гермайзе, литературный критик и писатель А. Никовский, писательница Л. Старицкая-Черняховская и др. Обвинительный приговор гласил, что созданная ими подпольная организация была раскрыта и ликвидирована во второй половине 1929 г. (тогда же состоялись аресты ее членов). Далее говорилось, что СВУ намеревался «свергнуть советскую власть на Украине путем вооруженного восстания при помощи иностранных буржуазных государств и реставрировать капиталистический строй в форме Украинской Народной Республики».

Согласно официальным обвинениям, предтечей СВУ было Братство Украинской державносте (БУД), созданное подсудимыми еще в 1919 г. Судьба БУД – судьба националистического повстанчества: оно самоликвидировалось в 1924 г., под влиянием политики украинизации. Новые условия побуждали к перемене тактики. В результате в 1926 г., после гибели Петлюры, на свет появилась новая организация – СВУ, имевшая сеть соратников по Украине и связи с эмиграцией. Во главе организации стоял С. Ефремов, который давно находился в поле зрения ГПУ.

Каким же образом СВУ пытался достичь своих целей? Следствие и судебный процесс ответили и на этот вопрос. Члены Спилки внедряли своих людей в государственные структуры и общественные организации УССР, создавали почву для их будущего превращения в органы УНР. Например, на Луганщине действовал «кружок украинизаторов», состоящий из учителей украинского языка. Согласно обвинению, своей целью кружок ставил объединение украинской националистической общественности и влияние на учительство и студенчество. Академик М. Слабченко обвинялся в том, что формировал и воспитывал группу будущих молодых профессоров, националистов по убеждению.

Имелась при СВУ и боевая террористическая организация. Для удобства СВУ был разделен на медицинскую, академическую, школьную, педагогическую, институтскую, издательскую, редакторскую, кооперативную, автокефальную секции. При нем имелся Союз украинской молодежи (СУМ). По версии госбезопасности, СУМ был создан в 1925 г. и связь с СВУ установил в 1928 г. Заметим, что указанные направления оставляли для советских спецслужб широкий простор для поиска контрреволюционных элементов в тех организациях и областях, которые были охвачены этими секциями, например в Академии наук, книгоиздательстве, системе образования и т. д. СВУ также имел филиалы в Полтаве, Днепропетровске, Чернигове, Виннице, Одессе, Николаеве и 31 округе республики.

В настоящее время многими историками принято считать, что Союз вызволения Украины как таковой не существовал и был плодом работы органов безопасности. Об этом, например, пишут В. Пристайко и Ю. Шаповал в своей работе, основанной на солидной источниковой базе. Действительно, обвинение было построено на показаниях участников процесса, их личных материалах, переписке, дневниках, оперативных материалах ГПУ, самооговорах и показаниях других подсудимых. Уже после первых арестов, к осени 1929 г., стало ясно, что найденный при обыске материал хотя и давал представление о русле, в котором мыслили арестованные, но не содержал информации об их участии в СВУ, равно как и о наличии таковой. Поэтому было решено, что в ряде округов дальнейшая разработка дела будет осуществляться следственным способом, то есть так, как только что было сказано.

Обвинения и основные эпизоды дела были сформулированы в декабре 1929 г., задолго до начала судебного заседания. Вся информация о подготовке процесса, а затем о его ходе отсылалась в ЦК ВКП(б) и лично Сталину. Это, кстати, свидетельствует о том, что процессу придавалось исключительное значение. Скажем, положение о времени создания СВУ, перечисление направлений, по которым действовали члены Спилки, списки участников центральной организации и филиалов содержались в составленном С. Косиором, В. Балицким и П. Любченко документе, информировавшем ЦК ВКП(б) о ходе работы по указанному делу.

Не секрет, что при подготовке подобных процессов ради того, чтобы найти доказательства вины подсудимых, в ход шли подтасовки, подлоги, фальсификации. Но, как правило, в основе их были реальные факты и события. Например, в деле разоблаченной в 1930-х гг. контрреволюционной повстанческой организации Красных партизан в качестве вещественных доказательств фигурировали некие спрятанные в пограничной полосе арсеналы вооружения. К мифической организации они отношения не имели, хотя и не были выдумкой чекистов, как могли бы подумать «развенчатели культов» перестроечного и постперестроечного времени. Эти склады действительно существовали. Дело в том, что в 1927 г. с санкции высшего руководства СССР и лично по указанию наркома обороны К. Е. Ворошилова на случай вероятной войны в приграничных районах делались схроны с оружием и взрывчаткой, а также назначались лица из участников войны, тех же красных партизан, которые должны были оставаться на оккупированной врагом территории и вести подпольно-диверсионную работу.

Подобные «зацепки» имелись и в деле СВУ. К ним можно отнести, скажем, наличие ряда раскрытых организаций с одноименным названием (например, Спилки вызволения Украины из Винницкого округа, ликвидированной в 1928 г., не говоря уже об СВУ времен Первой мировой войны), а также факты антисоветских и националистических настроений, подтвержденных оперативной информацией и изъятыми личными материалами и т. д.

Но ее реальность, как ни парадоксально, ни работников госбезопасности, ни партийное руководство особо не волновала. Даже если СВУ как организация не существовал, нельзя забывать принцип, сообразуясь с которым строились все политические процессы 1930-х гг. Его можно назвать принципом «упреждающего удара» против потенциальных или вполне реальных противников советской власти. Люди, становившиеся главными участниками того или иного процесса, могли быть невиновны в конкретных обвинениях и даже до поры до времени не иметь представления о созданных в кабинетах ГПУ-НКВД организациях, но истинность формальных обвинений не была главной. Судили за мысли, за взгляды, за жизненную позицию. Если понять эту логику, многие явления общественно-политической жизни 1930-х гг. предстают в ином свете и становятся понятными.

В данном случае судили украинский национализм. На скамье подсудимых оказались видные представители национального движения, участники революции, деятели УНР. Ни для кого не было секретом их резко негативное отношение и к советской власти, и к «зависимости» Украины от России. Даже если охарактеризовать деятельность этих людей как «духовную» или «интеллектуальную» оппозицию, это не только не умалит их роль в деле утверждения украинства, но, напротив, лишь подчеркнет ее. Борьба вовсе не обязательно должна сводиться к кавалерийским атакам, терактам против представителей власти или разбрасыванию листовок. Мозговой центр национального движения, генератор идеологий, ценностных систем имел для строительства украинской нации значение несравнимо большее, чем десятки самых мощных подпольных организаций. Идеи, однажды появившиеся, не исчезают в никуда. Они имеют особенность материализовываться через помыслы и дела людей, пусть даже спустя несколько поколений, и изменять мир. История последнего столетия убедительно продемонстрировала, что наиболее прочная победа – победа на поле общественного сознания.

Пока же зачищалась «старая гвардия» украинского движения. 9 апреля 1930 г. Верховный суд УССР за контрреволюционную деятельность и участие в СВУ приговорил обвиняемых к разным срокам лишения свободы (от двух до десяти лет). Из 45 человек десять получили срок условно и были освобождены, еще пятеро через несколько месяцев были помилованы. Другие же, как, например, С. Ефремов, на волю больше не вышли: позднее они были осуждены по новым статьям и получили новые сроки.

Процесс над СВУ был открытым и вызвал большой общественный резонанс. Реакция широких слоев населения на суд и приговор продемонстрировала, что государственная идеология начала проникать в массовое сознание. Речь идет не только о ежедневной и настойчивой кампании советских СМИ по созданию негативного образа «контрреволюционеров» и таких же официальных осуждениях участников СВУ, которые принимались трудовыми коллективами различных организаций и учреждений. Гораздо интереснее посмотреть, какой была реакция «не напоказ», не для выражения верноподданнического усердия. Особый интерес при этом представляет реакция интеллигенции, как наиболее образованной группы населения, внимательно следившей за политикой и настроенной более критически по отношению к власти. К тому же всем было ясно, что своим острием процесс над СВУ был направлен против нее. Например, под влиянием процесса над Союзом вызволения среди рабочих вновь стала отмечаться подозрительность к спецам и к интеллигенции вообще, притихшая было после окончания Шахтинского процесса, а также усилилось враждебное отношение к украинским националистам и украинизации.

Итак, какую же реакцию вызвали сообщения о суде над СВУ среди интеллигенции? Этому вопросу посвящена специальная сводка, составленная заместителем председателя ГПУ УССР К. М. Карлсоном. Как указывалось в сводке, основная масса интеллигенции смотрела на процесс со своей корпоративной точки зрения. В процессе усматривали уже привычное «спецеедство» и третирование интеллигенции. Но помимо тех, кто полагал, что дело было раздутым, а приговор – чрезвычайно суровым (подсудимые, конечно, не правы, но они раскаялись и могут продолжать работать), имелись и такие, которые были довольны принятыми мерами, а если и критиковали их, то только за чересчур мягкий, по их мнению, приговор. Например, профессор Харьковского педагогического института В. Брожечка в этой «мягкости» усматривал национальный подтекст: подсудимые были украинцами. Если бы такое произошло в РСФСР, «оно бы так просто не кончилось», полагал профессор и возмущался тем, что «люди пользуются некоторыми привилегиями только оттого, что они украинцы».

Подобные высказывания были присущи представителям русской интеллигенции. Она долго испытывала на себе давление украинизации, а также возведенных в ранг государственной политики кампаний против «великодержавного шовинизма» и осуществлявшейся под этой маркой травли и третирования русскости. Партийная пресса, особенно благодаря стараниям Н. Скрыпника и его команды, изображала русскую интеллигенцию одним из главных носителей этого шовинизма. Доставалось ей и от «украинцев». Поэтому становится понятным, отчего немало представителей русской интеллигенции жалело, что «не все подобные организации выявлены», или, как преподаватель физики Киевского педагогического института С. Борисоглебский, надеялось, что «люди, сочувствующие деятелям СВУ» «в конце концов… будут обнаружены». А такие люди, по его словам, были везде, даже у них в институте (как видим, так считало не только ГПУ-НКВД).

Вообще, несмотря на то что в кругах русской интеллигенции отношение к процессу над СВУ было разным, его национальную подоплеку она почувствовала хорошо. Кто-то верил в существование СВУ, кто-то нет. Но даже те из них, кто не спешил принимать официальную информацию на веру или считал, что «в сообщении об Ефремове 90 % лжи», потому что «большевикам надо отвлечь внимание от событий на Китайской границе, от безработицы, отсутствия продуктов, топлива и т. д.», полностью поддерживали коммунистов, когда принимались рассуждать об «украинском вопросе». Скажем, некий профессор Егунов, сомневавшийся в том, что дело «было серьезно», потому что коммунисты «теперь очень сильны», ни минуты не сомневался, что в случае, если бы СВУ вел дело к отделению Украины, надо было принять «серьезные меры». Ему вторил профессор Боровиков (в деле он усматривал «польскую интригу»): «Той автономии, которую Украина сейчас имеет, – достаточно. Коммунисты набьют морду сепаратистам и расстреляют Ефремова. Не лазь. Я всецело на стороне коммунистов».

Польский мотив, как и выход на международные темы вообще, постоянно присутствовал при обсуждении дела СВУ. Относительную мягкость приговора чаще всего пытались объяснить боязнью международных осложнений. В среде интеллигенции ходили разговоры, что большевики опасаются ответных мер со стороны иностранных государств, особенно Польши. Причем такие взгляды высказывали представители и русской и украинской интеллигенции. Степень опасности, которую представлял СВУ, также оценивали по-разному. Кто-то полагал, что организация «имеет корни в зажиточной части крестьянства и украинской интеллигенции». Другие считали, что «украинцев» очень мало и «они подняли голову потому, что власть слишком с ними заигрывала». В целом же можно отметить, что процесс над СВУ всколыхнул подспудно тлеющее противостояние русского и украинского мировоззрений, общерусской и украинской идентичностей.

Украинская интеллигенция реагировала более единодушно. Многие ее представители тоже сомневались в реальности СВУ и во всем видели руку ГПУ, которое «соскучилось» по работе, так как «уже давно не имело хорошего дела». Но в их официальных выступлениях звучала резкая критика в адрес СВУ и ее главных участников, принимались резолюции соответствующего содержания. В то же самое время некоторые из выступавших (например, профессора Гордиевский и Музычка из Одессы) при встречах со студентами и на других мероприятиях старались, как отмечали чекисты, «смазать значение и характер СВУ и подорвать доверие к правдоподобности этого дела». Наиболее проницательные люди почувствовали, что «теперь, наверное, будут бить украинцев и дальше. Москва возьмет теперь твердый курс». Упомянутый выше Музычка как в воду глядел, говоря, что «может получиться так, что сегодня мы будем протестовать (то есть клеймить СВУ и заявлять о поддержке политики властей. – А. М.), а завтра просить, чтобы нас простили».

Примерно так же, как старшие товарищи, реагировало студенчество. Поначалу многие студенты относились к делу «частично безразлично, а частично недоверчиво», хотя на протесты и демонстрации выходили исправно, опасаясь «нажима» коммунистов и возможных неприятностей в учебе. По мере усиления пропаганды, да еще после признания подсудимыми всех предъявленных им обвинений, число тех, кто осуждал СВУ не только для вида и встретил приговор с удовлетворением, росло. По сравнению со старшим поколением студенческая молодежь в отношении «контрреволюционеров» была настроена более «кровожадно» и требовала для них более суровой кары.

Так подробно мы остановились на том, какое впечатление «дело СВУ» произвело на интеллигенцию, для того чтобы ясно представить, какие позиции имели большевики в своем наступлении на украинский национализм. Десять лет советской власти, сочетавшей кнут и пряник, принесли свои плоды. Власть чувствовала себя прочно и в глазах населения представлялась сильной как никогда. Интеллигенция была психологически сломлена, отчасти разбавлена новыми кадрами, стоящими на советских позициях. Украинская интеллигенция была уже не та, что в начале 1920-х гг., открытую оппозицию составить не могла и вслух выражала полную поддержку действий большевиков. Истинные взгляды можно было держать при себе или делиться ими с близкими друзьями, но в этом случае о них нередко узнавало еще одно заинтересованное лицо – ГПУ. Как политическая сила интеллигенция уже не представляла угрозы, но все еще продолжала оставаться идейным конкурентом. Впрочем, ее ликвидация и в этом качестве была предрешена настойчивым и постоянным оттеснением ее от руководства украинским культурным строительством. Действительно прав был Музычка, когда почувствовал, что скоро за «первыми ласточками» – участниками СВУ – последуют другие.

Небезынтересно привести слова еще одного русского ученого, профессора Кинена. Он полагал, что «на Украине, несомненно, есть группа шовинистов – украинцев, узких националистов, которые хотят полного отделения Украины. Эта группа сама не знает, чего она хочет… Но только эта группа бессильна, состоит она из дряблой мечтательной интеллигенции, и не им бороться против мужественных и сильных большевиков».

Прервемся на время. Как это верно замечено! При всех идеологических и даже геополитических теориях и того времени, и наших дней, украинский национализм не выработал своей положительной мотивации. Вся идейная мощь и даже прогрессивные на первый взгляд теории на самом деле либо обращены назад, в прошлое (зачастую придуманное) и построены на принципе отрицания, либо предусматривают обычную геостратегическую, культурную и прочую переориентацию на иные центры силы, по логике истории выступающие противниками России (СССР). Все это превращает украинский национализм в перманентно вторичное, провинциальное явление и делает его неспособным на серьезные самостоятельные шаги. Более того, это ставит под вопрос и подлинно независимое существование конечного продукта украинского нациостроительства, делая его скорее объектом, а не субъектом исторического процесса. Свою «дряблость» и «мечтательность» украинское движение воочию продемонстрировало еще в Гражданскую войну, а большевики, благодаря своей «силе» и «мужественности», вышли из нее победителями. Это своеобразное преломление закона сохранения энергии лишь подтвердилось в дальнейшем: чем «сильнее» и «мужественнее» становились большевики, тем «безвольнее» – украинские шовинисты, и наоборот.

Но вернемся к тому, что сказал профессор о ситуации, сложившейся ко времени процесса над СВУ. «Большевики, безусловно, не допустят дробления России и решительными мерами прекратят все эти вылазки», – говорил он. «Огромное большинство беспартийных на Украине будет в этом вопросе вместе с большевиками. “Украинцев” очень… мало. Они подняли голову потому, что власть слишком с ними заигрывала. Удар по заговорам и твердая рука скоро превратят этих “украинцев” снова в граждан СССР или России».

Несомненно, большевики прекрасно знали, что общественное мнение и симпатии масс будут на их стороне и выручать украинскую национальную интеллигенцию окажется некому. Крестьянство – эта, по мнению националистов, опора украинской нации, по крайней мере его подавляющая часть, к вопросам «высокой национальной политики» было равнодушно.

К тому же все мысли и чувства поглощало изъятие хлеба, коллективизация, раскулачивание. Социалистическое наступление на экономическом фронте не позволило «националистическим элементам» обратить внимание крестьянства на национальный вопрос.

Впрочем, организаторы процесса над СВУ предусмотрели связь между коллективизацией и ударом по украинской интеллигенции. Вот тут и пригодились раскрытые ранее подпольные организации с тризубами на печатях, с громкими названиями со словами украинская, вызволение, армия, провозглашавшие борьбу за восстановление УНР при помощи восстания и интервенции (вспомним хотя бы организацию Штаб войска Украинского). Как следовало из обвинительного приговора над СВУ, свержение советской власти, которое готовили члены Спилки, должно было осуществляться путем крестьянского восстания и неизбежной при этом интервенции. Подготовка и руководство восстанием возлагались на участников СВУ, причем эта «честь» предоставлялась прежде всего автокефальной церкви.

Процесс над СВУ стал ударом не только по украинской интеллигенции. Своим острием он одновременно был направлен против УАПЦ – пожалуй, единственной в то время организации, имевшей политическую окраску, через которую продолжало действовать украинское национальное движение. Даже несмотря на то что в конце 1920-х гг. над ней был установлен контроль советских спецслужб, УАПЦ продолжала оставаться важным элементом нациостроительства не только по форме, но и по содержанию. Процесс над СВУ положил конец существованию и этого структурного подразделения движения. О месте УАПЦ в деле СВУ и о судьбе автокефальной церкви, следует сказать особо.

В качестве одного из главных обвиняемых по делу СВУ проходил виднейший идеолог и организатор церкви, «всеукраинский благовестник» В. Чеховской. На скамье подсудимых оказался и его брат, священник УАПЦ. Автокефальной церкви отводилась настолько важная роль, что организаторами процесса в Спилке даже была предусмотрена специальная автокефальная секция. Как говорилось выше, особых иллюзий по отношению к этой церкви власти не питали и прекрасно знали, что работу она проводила не только и не столько религиозную, сколько национально-воспитательную. Коммунисты сделали ловкий ход и использовали «политическую подкладку» этой церкви для одновременного удара и по ней, и по национальной интеллигенции. В. Чеховской обвинялся в том, что с 1920 г. состоял в БУДе и по приказу последнего вступил в автокефальную церковь, фактически став ее руководителем. По словам самого подсудимого, в СВУ украинской церкви отводилась роль организатора недовольных советским режимом и националистически настроенных прихожан, тех, кто «познал поражение на националистическом поле» и потому обратился к церкви. Интересно отметить, что поначалу В. Чеховской отрицал принадлежность УАПЦ к СВУ, но в ходе следствия изменил свои показания. Впрочем, это не было чем-то из ряда вон выходящим: спецслужбы умели настоять на своем. Другой подсудимый, С. Ефремов, в своих показаниях указывал, что вся деятельность УАПЦ – организация братств, хоров, курсов, а также повседневная работа – в основном преследовала цели пропаганды, направленной не только на дискредитацию советской власти в глазах крестьянства, но и на принятие практических мер по подготовке намечавшегося на весну-лето 1930 г. восстания.

Обвиняя подсудимых в подготовке восстания, большевики «убивали двух зайцев». Во-первых, это являлось серьезным обвинением, придавало организации реальные черты и обосновывало борьбу с ней. Во-вторых, любое возможное антиколхозное выступление или затруднения с сельскохозяйственными поставками, вероятность которых никто не мог отвергать, вполне можно было объяснить подрывной деятельностью светских и церковных националистов. А сами выступления охарактеризовать не как бунт (пусть даже и кулацкого элемента), произошедший под влиянием экономических причин, а как политические акции, направленные на свержение советской власти. Но ко времени окончания процесса волна антиколхозных выступлений уже схлынула, вероятность более крупных была уже устранена. Поэтому использовать «связи» участников СВУ и УАПЦ с сельскими восстаниями в полной мере не пришлось. Хотя В. Балицкий указывал на существовавшую, по его мнению (или считавшуюся таковой), связь между «осколками» СВУ и беспорядками в приграничных округах УССР зимой – в начале весны 1930 г. В ряде сел прошли аресты членов Спилки – активных участников и организаторов волнений. Например, в Калиновском районе Винницкого округа по обвинению в организации местных антисоветских элементов был арестован автокефальный поп Голоскевич. В том, что данный служитель культа, как и многие другие арестованные, мог быть замешан в антиколхозных выступлениях или националистической агитации, особых причин сомневаться нет. За десять лет материалов о национальной «подкладке» автокефальной церкви накопилось предостаточно. Но то, что по селам были разбросаны «осколки» СВУ, вызывает определенные сомнения. По-видимому, в данном случае как раз были использованы те возможности для маневра, которые были заложены в ходе следствия (создание в СВУ автокефальной секции и обвинения ее членов в подготовке крестьянского восстания).

Возглавить восстание должно было духовенство УАПЦ, значительная часть которого состояла из «бывших», в том числе из офицеров. Все выступления обвиняемых, касающиеся роли УАПЦ, можно суммировать следующими словами В. Чеховского. Он утверждал, что работа автокефальной группы СВУ состояла «в сеянии национально-политического зерна, сплочении националистических элементов, враждебных соввласти, объединении их на почве веры и национально-политических идей, подстрекательстве этих элементов против соввласти и ее органов, в стремлении к так называемой самостийности Украины». Украинизация церкви этому только способствовала. Наконец-то точка зрения большевиков на автокефальную церковь прозвучала во всеуслышание, да еще из уст одного из столпов национального движения. Это означало их окончательную победу над УАПЦ и ликвидацию церковного крыла украинского движения.

Надо сказать, что в 1929–1930 гг. по православной Церкви был нанесен тяжелейший удар. Она фактически приравнивалась к контрреволюционным организациям. Было ужесточено религиозное законодательство, активизировалась антирелигиозная пропаганда, в массовом порядке стали закрываться храмы, гонения на священнослужителей приобрели поистине огромный размах. Ко всему прочему, как часто случалось, официальная линия была усугублена и доведена до крайности не в меру рьяными исполнителями на местах. Скажем, сооружение из икон уборных, имевшее место в селе Кондровка Старооскольского округа, объяснялось не директивами ЦК ВКП(б), а исключительно инициативой местных воинствующих безбожников. Глумление над верой чрезмерно накалило и без того непростую обстановку в стране и особенно на селе. Кстати сказать, многие волнения 1929 и 1930 гг. происходили не только на почве коллективизации или хлебозаготовок, но также по причине закрытия храмов и репрессий против духовенства. Например, за ноябрь-декабрь 1929 г. по УССР было зарегистрировано 10 случаев массовых выступлений, в которых приняло участие 2070 человек, из них половина – на религиозной почве. Гонения против духовенства и верующих Русской православной церкви на территории Украинской ССР достигли огромных масштабов.

В этом контексте важно отметить следующее. Несмотря на то что репрессии против УАПЦ по времени совпали с антирелигиозной кампанией, они имели совершенно иные причины. УАПЦ была осуждена не как церковь, а как крыло политической организации, и не за религиозную деятельность, а за политическую. Хотя в той обстановке ничто не мешало разобраться с ней именно в контексте борьбы с религией. Не случайно, что в качестве обвиняемого выступал В. Чеховской – светский человек, да еще с неподходящим политическим прошлым. Характерно и то, что по делу не проходил ни один из действующих автокефальных епископов.

Судьба УАПЦ во время процесса складывалась непросто. Незадолго до него, 28–29 января 1930 г., состоялся Чрезвычайный собор УАПЦ. Собору предшествовали массовые аресты: с июля 1929 г. было арестовано 5 епископов, много священников. Непосредственно по делу СВУ было привлечено 118 служителей культа, но многие были арестованы по другим статьям. На Чрезвычайном соборе миряне не были представлены совсем. Присутствовало около 40 священников и епископов. На соборе было принято решение о самороспуске УАПЦ. 12 марта митрополит Н. Борецкий в обращении к прихожанам констатировал, что УАПЦ являлась организацией контрреволюционной и антисоветской и по этой причине подлежит ликвидации (как организация). Ее приходы сохранялись, и им разрешалось отправлять службы по своему усмотрению. Епископы должны были переходить в приходские священники. Но решение о самороспуске не спасло автокефалистов. В мае митрополит Н. Борецкий и ряд других архиереев церкви были арестованы.

Многими современниками, а затем и эмигрантами действия собора трактовались как вынужденная акция, совершенная под давлением государства. Например, В. Липковский утверждал, что «голосом этого собора говорил не Христос, не церковь, а ГПУ». Имелись и другие мнения. Например, некоторые автокефалисты предполагали, что решение собора о самоликвидации стало попыткой, пожертвовав верхушкой церкви, вывести из-под удара саму идею украинской автокефалии, продемонстрировать, что УАПЦ не была политической организацией.

Аресты среди автокефалистов тогда продолжались до конца 1930 г. К этому времени на Украине числилось всего лишь около 300 приходов УАПЦ, многие из которых значились только на бумаге. В декабре в СССР наметилось некоторое смягчение антирелигиозной кампании. Поэтому, а главным образом по причине нежелания форсировать события в наступлении на украинское движение властями был организован II Чрезвычайный собор УАПЦ, на который съехалось 7 епископов и архиепископов, 26 священников и 26 мирян. На этом соборе церковная организация была восстановлена, но в названии новой церкви уже не было слова автокефальная. Оставшиеся приходы распределялись по семи епархиям. Митрополитом, уже не Киевским, а Харьковским (поближе к столице), был избран архиепископ Иван Павловский. Всего к этому времени в церкви числилось около 200 священников и 7 архиереев.

Агония УАПЦ продолжалась еще несколько лет. Теряя переходившие к «тихоновцам» и просто закрывавшиеся приходы, испытывая непрекращающиеся аресты, она была окончательно ликвидирована в 1936 г. Тогда были арестованы митрополит и все оставшиеся к этому времени на свободе иерархи. Многие деятели УАПЦ еще раньше публично порвали с церковью и верой, отреклись от сана и поступили на государственную службу – с тем, чтобы пополнить списки репрессированных уже в новом качестве. Фактически, автокефальная церковь перестала существовать, хотя никакими формальными актами это не оговаривалось. Да это было и не нужно. Оставшиеся приходы вернулись в лоно Русской православной церкви.

Одним из заключительных аккордов в ликвидации УАПЦ стал арест 22 октября 1937 г. ее первого митрополита и харизматического лидера В. Липковского. Он был обвинен в руководстве фашистской организацией церковников, ставившей своей целью «отторжение Украины от СССР» и «создание самостоятельного государства фашистского типа». На следствии Липковский участие УАПЦ в СВУ и связях с прочими антисоветскими организациями отрицал, говоря, что она «не была филиалом СВУ» и «в политические дела не вмешивалась». 27 ноября того же года бывший православный протоиерей, отлученный от церкви, а позднее самосвятский митрополит, был расстрелян. Так закончила свой путь Украинская автокефальная православная церковь.

Итак, какое же влияние на дальнейший ход событий оказал процесс над Союзом вызволения Украины, какое место он занял в контексте тех лет? Для современников он стал, конечно, весьма значительным и даже знаковым, для кого неприятным, для кого закономерным событием. Но тогда далеко не все могли оценить масштаб его последствий. С высоты прошедших десятилетий хорошо видно, что процесс над СВУ явился переломным моментом в отношениях Советского государства и украинского движения и означал решительное наступление на «низовую» украинизацию, которая в новых условиях стала уже не нужна и даже нежелательна. Удар наносился по разным секторам национального движения: по старой интеллигенции и по автокефальной церкви как одной из его важнейших организационных структур, занимавшей к тому же место посредника, «передаточного паса» между интеллигенцией и крестьянством.

В ходе разработки СВУ были намечены те направления, по которым в дальнейшем началось выявление «шовинистических элементов». Относительно мягкие приговоры не должны были никого вводить в заблуждение: процесс был первый, действовать следовало постепенно, да и аппетит, как известно, приходит во время еды. Первый шаг был сделан. Эпоха «великого перелома» наступила и в жизни украинского движения.

Внимательному наблюдателю было понятно, что процесс над СВУ – не последний. Ожидание новых громких дел, которым жила украинская интеллигенция, только укрепляло уверенность и решительность большевиков. И удары не заставили себя долго ждать. Следующей организацией, «раскрытой» ГПУ, стал Украинский национальный центр (УНЦ). Удар снова пришелся по старой интеллигенции, участвовавшей в революции 1917 г. и связанной с УНР. Но среди подсудимых появились и новые персонажи: помимо представителей интеллигенции из собственно Украины (или, как еще говорили, надднепрянцев) по делу УНЦ были привлечены галицийцы.

Надо сказать, что выходцы из Галиции были частыми гостями в дореволюционной России. Немало образованных галичан, или, как они сами себя называли, русинов или карпатороссов, переезжало в Россию и работало в научных, учебных заведениях и т. п. Но это были русофилы, считавшие карпатороссов ветвью единого русского народа. Поэтому они легко вливались в русскую интеллигенцию и включались в общероссийские культурные и национальные процессы. Немало галичан осело в России в ходе Первой мировой войны. После отступления русской армии в 1915 г., по неполным данным, в стране насчитывалось свыше 100 тысяч беженцев-галичан (сюда включены только русины). Разные причины вынуждали людей бросать свои дома и уходить в неведомое. Среди беженцев были убежденные русофилы и люди, опасавшиеся расправы австрийцев и украинских националистов за сотрудничество с русскими. Эвакуировались и галицийские православные, особенно те, кто вернулся в веру предков недавно. Другие шли, подчиняясь решениям военных властей или агитации местных пророссийских общественных деятелей. Немало крестьян переселялось в Россию в надежде спастись от малоземелья и бедности и получить землю. Совершенно особую категорию составляли галицийские «украинцы», высланные в глубь страны за неблагонадежность (среди таковых оказались униатский митрополит А. Шептицкий, а также М. Грушевский, чувствовавший себя как дома и там и здесь). Немало беженцев оказалось на территории малороссийских губерний.

В 1920-х гг. характер иммиграции из Галичины, которая и украинскими националистами, и большевиками стала называться Западной Украиной, коренным образом изменился: основную массу приезжавших составляли идейные украинцы: интеллигенты, а также местные коммунисты, но так же мыслившие в украинской системе ценностей (хотя среди переселенцев были также рабочие и крестьяне). Есть данные, что немало солдат и командного состава Украинской галицкой армии также оказалось в УССР. Присутствие в республике этих кадров являлось серьезным фактором внутреннего положения республики.

Большинство галицийцев-«украинцев» направлялось на работу в учреждения культуры и образования. Для украинизации этих и других сфер общественной жизни требовалось много квалифицированных кадров, владеющих украинским языком. Испытывая их нехватку на Советской Украине, руководство УССР приглашало их из Западной Украины. Так, Н. Скрыпник обращался в Политбюро за разрешением на въезд 1500 учителей. К началу 1930-х гг. во многих учреждениях и организациях, в том числе на ответственных постах, работало немало выходцев из Галиции. Они стали весьма активным элементом нациостроительства и «низовой» украинизации и опорой при проведении украинизации официальной. Теперь же большевики посчитали, что настал удобный момент для того, чтобы заняться галицийской иммиграцией: после процесса над Украинским национальным центром началось ее «вычищение».

«Дело» УНЦ разрабатывалось в 1930–1931 гг. как следующее звено в цепи украинской контрреволюции, впервые извлеченной на свет во время процесса над СВУ. На заседании Политбюро ЦК КП(б)У 22 марта 1931 г. рассматривался вопрос об УНЦ. Политбюро указало, что Национальный центр проводил линию СВУ. По делу было арестовано 50 человек. 22 из них ранее состояли в УПСР и УСДРП. После разгрома «группы Ефремова» ГПУ смогло вплотную приступить к другой части старой интеллигенции, лидером которой был М. Грушевский. Он и был объявлен руководителем организации. Помимо него из наиболее видных фигур членами УНЦ были бывший член ЦК УПСР В. Голубович, видный деятель Центральной рады, историк П. Христюк, упоминавшийся М. Яворский, министр продовольствия, а затем председатель объединения потребкооперации «Днепросоюз» Д. Колиух (вот и кооперация попала в поле зрения ГПУ), директор кооперативного издательства «Рух», эсер И. Лизановский, военный специалист Г. Коссак (военачальник Украинской галицкой армии), профессор Н. Чечель и ряд других видных деятелей украинского движения. Впервые в качестве обвиняемого оказался связанный с УНЦ «двурушник» – коммунист Н. Г. Левитский. Присутствие на скамье подсудимых коммуниста – знаковый момент: был переброшен «мостик» от беспартийной интеллигенции к компартии. На сей раз процесса как такового не было. Суд, состоявшийся в феврале 1932 г., был закрытым – заседала «тройка». Как и в предыдущем случае, обвинение было построено на показаниях самих обвиняемых. Несмотря на то что процесс носил закрытый характер, приговоры оказались мягче, чем по делу СВУ: подсудимые получили от 3 до 6 лет. Правда, после 1934 г. 33 человека по обвинениям в антисоветской деятельности были арестованы вновь и получили новые сроки заключения, а 21 – расстрелян.

В 1932 г. была раскрыта еще одна подпольная организация – Союз Кубани и Украины. Ее участники обвинялись в подготовке присоединения ряда территорий РСФСР (Кубани) к УССР. Необходимо напомнить, что еще в 1927 г. в ГПУ УССР рассматривалось дело некоего П. Бурбы, студента Харьковского института народной освиты. Ему и его товарищам вменялась в вину деятельность, направленная на присоединение «украинской Кубани» (то есть местностей с большой численностью населения, записанного в переписи 1926 г. как украинское) к Советской Украине. Сам П. Бурба в ходе следствия утверждал, что хотел этого из «чисто культурно-национальных и экономических причин», не желая изменения общественно-политического строя ни в УССР, ни на Кубани. Стоит обратить внимание, что его аргументация полностью повторяла то, что с высокой трибуны говорил Н. Скрыпник. Тогда П. Бурба получил три года заключения, а девять его друзей отделались менее строгими наказаниями.

Теперь же ГПУ воспользовалось этим и рядом других обстоятельств (например, наличием «кубанских землячеств» в ряде вузов УССР и их «вниманием» к положению крестьянства) для нанесения удара. Противником продолжала оставаться интеллигенция УССР и «выращенная» стараниями Наркомата просвещения Украины украинская интеллигенция РСФСР, например некоторые преподаватели Краснодарского педагогического института и ряд музейных работников. Другим и более важным объектом, против которого был направлен процесс, становился сам Наркомпрос, проводивший украинизацию на сопредельных с УССР территориях, и в целом те силы в республиканском руководстве, которые считали национальный вопрос ключевым и являлись приверженцами «республиканского начала» в организации СССР. Стоит хотя бы вспомнить их реакцию на ход территориального размежевания между Украинской и Российской республиками несколькими годами ранее и позицию по вопросу о национальном развитии украинцев диаспоры (то есть РСФСР!). В качестве обвиняемого по делу Союза Кубани и Украины предстал Ю. Самбурский, коммунист, уполномоченный СНК УССР при СНК СССР, в чьи полномочия входило осуществление контроля над положением украинского национального меньшинства в РСФСР.

«Разоблаченные» организации были верхушкой айсберга, наиболее заметными эпизодами широкомасштабного наступления на «низовую» украинизацию, иначе называемую «национальным возрождением», на ее институты и деятелей. Обычно круг арестованных по делу какой-либо раскрытой организации был шире круга ее членов. Поэтому ликвидация таковой означала чистку тех организаций и учреждений, в которых работали ее участники. И количество привлеченных по делу могло во много раз превышать число непосредственных обвиняемых.

Наступление на «низовую» украинизацию и национальное движение в 1930–1933 гг. в первую очередь было направлено против старой гуманитарной интеллигенции с эсеровским и социал-демократическим прошлым, занимавшей видные места в учреждениях науки и культуры УССР и силами которой во многом велось украинское «национальное возрождение». В первую очередь удар пришелся по той тонкой прослойке, в которой велось создание научных, политических, национальных теорий и идеологий, формировались отличительные особенности и образ украинской нации и которая в предыдущее десятилетие активно руководила ее строительством. В деле УНЦ прозвучали фамилии М. Грушевского и М. Яворского. Первый поначалу был арестован и дал показания, но затем от них отказался и по указанию Сталина был выпущен. Слишком заметной фигурой он был, да и время для столь решительного шага еще не пришло: репрессии только начинались. До своей смерти (1934 г.) М. Грушевский не подвергался мерам воздействия, хотя имя его все чаще упоминалось в связи с развенчанием идейных основ украинского национализма.

М. Яворскому повезло меньше. Еще в мае 1929 г. во время публичной дискуссии его «История Украины в кратком обзоре» и другие работы были подвергнуты острой критике. В 1930 г. он был исключен из партии, на следующий год арестован, а в 1932 г. сослан на Соловки. Одновременно с этим началась кампания по развенчанию его теории и разгрому созданной им исторической школы. Кампания строилась на основе ее научной критики (националистическая идеология, попытка свести историю Украины к борьбе «народа» за украинскую государственность, теория «двукулачества», изображение украинской буржуазии и кулачества как революционной силы, идеализация мелкобуржуазных украинских партий, отрицание гегемонии пролетариата и закономерности пролетарской революции на Украине). К этому добавились обвинения в сокрытии прошлого (якобы М. Яворский был офицером австрийской армии).

По мере того как разворачивалась кампания по борьбе с украинским национализмом, репрессии стали выходить за рамки связанной с УНР старой интеллигенции и взяли в оборот интеллигенцию новую, коммунистическую – тех, кто так или иначе был связан с национально-культурными процессами 1920-х гг. Это были коммунисты, которых ранее обвиняли в национальном уклоне, и работники Наркомпроса, занимавшиеся украинизацией. В 1930–1933 гг. удары наносились по тем, кто в решении национального вопроса составлял большевикам оппозицию, причем как некоммунистическую, так и «красную», стоящую на коммунистической платформе. Логика подсказывала, что должен был появиться кто-то, на кого будет возложена ответственность за существование национальных уклонов, заигрывание с украинским движением и покровительство «контрреволюционным» процессам в науке, культуре и искусстве. Организацией, отвечающей за проведение национально-культурной политики, был Наркомпрос УССР.

Условия, созданные XII съездом РКП(б), привели к тому, что это, казалось бы, не первой важности учреждение приобрело сильное влияние на все стороны жизни УССР. А его глава Н. Скрыпник стал одной из главных, знаковых фигур в руководстве республики. «Разоблачение» националистических организаций и извращений в науке, культуре и искусстве со всей ясностью намечало следующую цель. Осуждение бывшего наркома просвещения А. Шумского и ряда сотрудников Наркомата, закрытие Всеукраинского института Маркса-Ленина (ВИМЛ) завершало подготовку к удару по виднейшей фигуре в КП(б)У и УССР – Н. Скрыпнику. И удар по наркому был нанесен весной-летом 1933 г.