День второй. «Инди руси бхай бхай» и кража века
— Как? Как это могло случиться?!
Упитанный Бронич вперевалку пробежался по кабинету, и раскидистая пальма в кадке испуганно затряслась.
Горохов поджал ноги.
— Как? Ну, как?! — остановившись перед ним, с надрывом вопросил шеф.
— Как, как, — пробурчал Жора и отвел глаза в сторону.
В той стороне, у сооруженной на небольшом подиуме барной стойки, застрахованный от столкновений с хаотично бегающим Броничем, восседал на высоком табурете режиссер Вениамин. Никакой его вины в случившемся не было, зато имелась возможность набрать очки за счет проштрафившегося коллеги, что Веника откровенно радовало.
— Хватит «какать» уже, — нагло сказал он.
И первый и единственный засмеялся над собственной гадкой шуткой.
— Умыкнул ваше художественное дерьмо какой-нибудь пролетарий, введенный в заблуждение суммой страховки в сопроводительных документах. — Веник хлюпнул соком.
— Так надо искать! — потребовал Бронич.
— Михаи-и-ил Брониславич! — Режиссер всплеснул руками. — Что искать? Две банки импортных какашек? Вы думаете — вор сохранил их в ценности и сохранности, когда понял, что именно украл? Не верю. У меня нет сомнений, что шедевр погублен.
И он злорадно захихикал.
— Положим, не весь шедевр погублен, а только его незначительная часть, — возразил Горохов. — Всего двух банок не хватает, я уверен, что посетители выставки этого даже не заметят.
— А вот эстонский владелец шедевра заметит! — напомнил Бронич и, добежав до кресла, упал в него со стоном. — И страховая компания заметит, ой, как заметит! А какой нам влепят штрафик?
— Му-му-му-на, — неохотно промычал Горохов.
— Пол-лимона! — с удовольствием перевел режиссер. — Ого! Пятьсот тысяч рублей! Михаил Брониславич, у нас есть пол-лимона рубликов на штрафик?
— У нас есть, но на зарплатку, — признался Бронич и посмотрел на Веника, приподняв одну бровь.
— О! — Режиссер распрямился и посерьезнел. — То есть вы так вот ставите вопросик?
Он побарабанил пальцами по барной стойке.
Смекнув, что моральная экзекуция закончена и начинается конструктивная беседа о путях выхода из кризиса, Жора Горохов приободрился.
— Значит, так. Я предлагаю сделать эти две баночки самим, — деловито сказал он.
— Как? — Бронич поднял вторую бровь.
Жора выразительным кивком указал на дверь начальственного клозета, украшенную художественной фотографией брюссельского писающего мальчика.
— Гхм…
Бронич покраснел.
— Ну, да, я понял. Но это же будет подлог, что наказуемо!
Горохов загрустил. Он знал, что Михаил Брониславич Савицкий по возможности чтит Уголовный кодекс.
— А кто узнает, что внутри… не то, что было? — осторожно сформулировал Веник. — Банку мы найдем такую же, этикетку напечатаем неотличимую…
— А если кто-то сделает анализ нового содержимого? — возразил ему шеф. — Э-э-э, нет, так не пойдет. Анализ все покажет. Спросите вот хотя бы Кузнецову, у нее жених эксперт-криминалист, она вам расскажет, что умеют экспертики!
— Интересная персона наша Кузнецова, — желчно пробормотал завистливый Веник. — Жених у нее криминалист, мама писательница, брат художник, папа кулинар…
— Что ты сказал, повтори? — встрепенулся Горохов.
— Я сказал, что Кузнецова наша — пуп земли! — фыркнул Веник.
— Нет, другое… — Жора медленно улыбнулся и щелкнул пальцами: — Есть решение! Я знаю, что нам делать!
— О, нет, — простонал Казимир Кузнецов и стукнул себя по лбу мобильником. — Я идиот, я должен был послать вас куда подальше еще вчера!
Он с сожалением подумал, что мог бы просто не отвечать на звонок. Тем более, что говорить по телефону за рулем — это нарушение.
— Теперь, к сожалению, поздно меня посылать! Теперь надо спасать ваше доброе имя! — нажал Горохов. — Кто поручился за сохранность груза? Вы! Кто будет втянут в скандальную историю с пропажей музейных сокровищ? Вы, Казимир Борисович. Но не печальтесь, есть способ спасти ситуацию. Сейчас я вам все расскажу.
— О, нет, нет и нет, — повторил Зяма, выслушав смелое предложение Жоры.
Это был самый странный заказ, который ему когда-либо поступал.
— Да почему же нет и нет? Подумайте, тут ведь все честно! — настаивал Горохов.
Понятие о честности у него было очень свое-образное.
— Вы художник, Казимир? Художник, и еще какой! Познаменитей того прибалта. Ведь знаменитей?
Самолюбивый Зяма, подумав, подтвердил, что тот прибалт супротив него — так, мелочь, мазилка чухонский.
— Значит, ваши произведения ничуть не хуже его произведений, — продолжил Жора.
— Все мои произведения?
Зяма задумался. Никогда прежде он не рассматривал ЭТО как произведение. Он ЭТО вообще никогда не рассматривал. А, нет, рассматривал, но очень-очень давно, еще в детстве, на даче в деревне Бурково, где на пыльном проселке лежали коровьи лепешки, по мере высыхания приобретающие сходство с керамическими тарелками грубой ручной работы. То есть, понятно, что не ручной…
— Ну, предположим, да, в моем случае это будет творение художника, — согласился он. — Но это же будет не то творение!
— А вы сделаете то, в точной точности то! У нас ведь есть подробное описание рациона, которого придерживался художник на стадии вынашивания своего… гм… творческого замысла! Вам, Казимир Борисович, всего-то и нужно будет точно так же питаться!
— А как…
— Ну — как? И это вы меня спрашиваете? У кого из нас папа — гений-кулинар? — Жора предъявил свой предпоследний козырь.
— О!
Зяма крепко задумался.
Хитрец Горохов выждал еще с полминуты и выдал свой последний аргумент:
— Только представьте, как опишут эту остроумную художественную мистификацию ваши биографы! Лет через пятьдесят это будет легенда, которая войдет в историю мирового искусства!
— Вообще-то мне хотелось бы войти в историю искусства не с дерьмом, — капризно пробурчал тщеславный Казимир, но уже было понятно, что он сдался.
А бывший полковник, действующий отец семейства и прирожденный кулинар Борис Акимович Кузнецов на необычное предложение Горохова согласился на удивление легко и быстро.
— Хм… А это серьезный вызов! — отметил он, ознакомившись с перечнем продуктов, употребленных автором художественных фекалий на стадии создания пропавших шедевров. — Тигровые креветки, с одной стороны, мягкий козий сыр, с другой, и ванильный крем, с третьей… Непростое сочетание!
Зяма занервничал:
— А если?
— Никаких если, я придумаю гениальный микс! — пообещал воодушевленный полковник от кулинарии и принял командование на себя. — Зяма, сегодня больше ничего не ешь, тебе нельзя засорять организм чем попало! Георгий, составьте список продуктов! По дороге в Бурково заедем в супермаркет и купим все необходимое.
Зяма поморщился. Любителем простых сельских радостей он не был, за исключением парного валяния с деревенскими девками на свежих пышных сеновалах.
— Зачем в Бурково-то? Комаров кормить?
— Не комаров, а вас, Казимир! — хихикнул Горохов.
— Сын, для чистоты эксперимента мы должны переместиться туда, где у тебя не будет никакой возможности нарушить правильную диету, — объяснил папуля. — Наша дача в Буркове — идеальный вариант: там ни кафе, ни ресторанов, ни магазинов, ни торговых аппаратов с шоколадками. А фрукты и овощи еще не созрели. Собирайся живо, мы едем немедленно!
— И соблюдайте, пожалуйста, полную секретность, — попросил Горохов. — Не стоит кому-то рассказывать, что мы занимаемся изготовлением художественных копий.
— Это называется «реплики», — грустно молвил модник Зяма.
— Репликаки, — удачно схохмил папуля, аккуратно складывая кухонный фартук.
— Мамочка моя дорогая! — протянула я, запрокинув голову, чтобы рассмотреть колоссальный серпантин в поднебесье. — Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил!
Стоя почти в зените, разлапистая белая звезда дневного светила прочно застряла в стальной петле высоченной катальной горы, украшенной убедительным скульптурным изображением трехголового дракона.
— Змей Горыныч! Здоровенный, правда? Экстремальный аттракцион номер один в мире! — щурясь, с неподдельной нежностью молвил мой провожатый — бородатый малый в настоящей кольчуге.
По тону его можно было подумать, что он сам, лично, этого экстремального Горыныча высидел из яйца, вскормил и вырастил, но я-то прекрасно помнила подвиги сказочных богатырей. С трехголовыми рептилиями они отнюдь не церемонились и напрочь извели на Руси Горынычей как вид.
В одной руке у богатыря был мой миленький розовый чемодан, в другой — свой собственный зазубренный меч, пугающе подкрашенный по зубчатому краю багряным. Аксессуары отчетливо контрастировали.
Впрочем, и сама я в летнем деловом костюмчике бок о бок с небритым амбалом в проволочном свитере и цельнометаллической тюбетейке тоже должна была смотреться престранно.
— Таких горок во всем мире всего пять или шесть, — добавил информации богатырь.
— Жуть, — совершенно искренне сказала я. — Ни за какие деньги не стану на ней кататься!
— Да у нас единый входной билет вполне бюджетный, не волнуйтесь.
— Вы не поняли, — я одернула на себе пиджачок и отважно шагнула под арку из разноцветных букв, составляющих название парка. — Я не стану на этом кататься, даже если деньги заплатят мне!
— Хо! Это вы еще нашу башню свободного падения не видели! — басовито захохотал богатырь. — Она у нас самая высокая в Европе! Стра-а-а-ашная — до жути!
— Поверю вам на слово.
Я выступила на ярмарочную площадь в окружении расписных теремов и огляделась. В Русляндии было весело.
На центральной площади крутилась красивая расписная карусель с лошадками, грузоподъемность которых позволяла им нести даже взрослых.
Дяди и тети с блаженными лицами пупсов галопировали на карусельных жеребцах и кобылицах под звон литавр и трубные звуки живого оркестра.
Из динамиков лилась бодрая музыка в записи, галдели дети, птичками щелкали фотоаппараты, журчал искусственный ручей, а в центре озера фыркал фонтан. Было очень похоже, что так проявляет себя легендарная чудо-юдо-рыба-кит в глубоководном погружении.
«Как в сказке!» — восторженно ахнул мой внутренний голос.
Мамуля не ошиблась: сюжетные линии и аттракционы парка были посвящены отечественному фольклору.
«Итак, начинаются приключения Индии в Русляндии! — хихикнул мой внутренний голос. — Так сказать, Инди руси бхай бхай!»
Слева меня, ловко переступая двухметровыми ногами, прошагал скоморох на ходулях. Справа, приплясывая, протопал яловыми сапогами коробейник с сувенирами. Над толпой цветными пятнами качались надувные шарики на ниточках и комья сахарной ваты на палочках.
Я непроизвольно облизнулась.
— Нам туда.
Я бы еще поглазела, но богатырь повелительно махнул рукой в сторону бревенчатого терема, красиво декорированного искусственным мхом, и я послушно зашагала к этому образцу деревянного зодчества. С детиной, который использует в качестве указки меч-кладенец, лучше не спорить!
Берестяная табличка у входа невнятно проинформировала меня о том, что я вступаю в Операционны Палаты. Я было встревожилась, но возникшая в связи с богатырским мечом трусливая мыслишка о том, что тут-то меня и прооперируют, сама собой развеялась у второй двери.
Тамошняя табличка не претендовала на соответствие старорусскому стилю. Она была изготовлена из пластика и прямо называла вещи своими неблагозвучными именами: оказывается, я пришла в операционную дирекцию, функционирующую под руководством Томаса Берга Шваркенштаффа.
Таблички поменьше, расположенные пониже, сообщали о присутствии в той же самой дирекции Люка Аккерсдейка и Милана Бакейзена Ван дер Бринка. Последнее имя я прочитала с большим трудом, потому что оно было написано очень мелко.
Еще бы! В удобочитаемом формате «Милан Бакейзен Ван дер Бринк» тянуло на метровый транспарант!
— Откуда варяги? — шепотом спросила я своего спутника.
Было очевидно, что где-где, а в кадровой службе компании благородной идее создания русского народного парка цинично изменили. И даже не один раз.
— Амстердамские наймиты, — ухмыльнулся соплеменный богатырь.
— О!
В столице Голландии я бывала и ничуть не сомневалась: кто из Амстердама — тот к любым фантазиям привычен. Если Русляндия искала в своих сотрудниках безудержный креатив, амстердамские хлопцы и вправду могли пригодиться.
Тут мне пришло в голову, что я слишком консервативно оделась. Возможно, я бы лучше вписалась в новый трудовой коллектив в дизайнерских джинсах с прорехами и рубахе из дырчатой розовой замши? С бисерными фенечками на запястьях и с венком из тюльпанов на голове, полной дредов…
Или в сарафане с кокошником. Хотя вряд ли Зяма снабдил меня театральным костюмом. Я покосилась на свой чемодан, который мой сопровождающий загнал в темный угол.
В помещении вообще было слишком сумрачно, на мой взгляд.
— Ну, оставляю вас в хорошей компании! — возвестил богатырь и откланялся.
Я близоруко прищурилась на крупную фигуру за столом.
Интересно — кто это? Люк Аккерсдейк, Милан Бакейзен Ван дер Бринк или сам Томас Бергер Шваркенштафф?
— Морской дядька и тридцать три богатыря! Вы где? — требовательно спросил металлический, с танковыми лязгами, женский голос. — Ау, богатыри?
Аккерсдейлиха какая-то. Или Шваркенштаффиха. Ван, так сказать, дер…
Не получив ответа, Аккерсиха-Шваркенштиха требовательно покашляла.
— Тут был всего один богатырь, но он уже ушел, — помедлив, отозвалась я, поскольку больше некому было. — Здравствуйте, я Ин… То есть я Мария Сарахова.
— Вася! — пронзительно взвизгнул металлизированный женский голос.
Нервная какая, однако!
— Я не Вася, я Маша, — осторожно поправила я.
Вот так сразу откликнуться на Васю было выше моих сил.
Я и Машей-то зваться согласилась не сразу и отнюдь не забесплатно.
— Вася, почему ваша красная лошадь плавает в пруду?!
«Эта дама из Амстердама — она часом не сумасшедшая?» — тихо-тихо спросил меня внутренний голос.
А моя творческая фантазия живо нарисовала копию картины Кузьмы Петрова-Водкина «Купание красного коня», обрамив ее бордюрчиком из замшелых резных теремов.
Я громко кашлянула и возвысила голос:
— Я очень извиняюсь, может, я не вовремя, но у меня сегодня первый рабочий день…
— Все в порядке, лошадь мы уже выловили и сушим! — перебил меня ворчливый тенор.
«О-о, да у мадамы типичное раздвоение личности», — шепнул мне внутренний голос.
— Кто бы говорил, — самокритично пробормотала я и решительно охлопала стену в поисках электрического выключателя.
И стал свет.
Я посмотрела на Ван дер Шваркиху — или как ее там? — и нервно засмеялась.
На столе стояла здоровенная, как пятиведерный самовар, голова ростовой куклы медведя. Обезглавленное медвежье тело покоилось в кресле. Никого живого, кроме меня, в офисе не было, а рядом с мишкиной башкой, аккурат под меховым ухом, лежала и голосила забытая рация.
— У Морского дядьки по расписанию обед, — с большим достоинством сообщила она мне потусторонним басом.
— Приятного аппетита, — хихикнула я и без приглашения — а кто б меня позвал? — подсела к столу.
Следующие десять-пятнадцать минут пролетели для меня незаметно. Говорливая рация на разные голоса озвучивала все переговоры, ведущиеся на территории парка, и это было не менее интересно, чем популярная программа «Радионяня» в наши с ней лучшие годы.
Лирическое отступление. Десять минут из жизни парка в радиоэфире
Приятный женский голос, бодро:
— Штаб — парку. Никто детей не терял? У нас тут два бесхозных ребенка, мальчик и… еще мальчик!
Озабоченный женский голос:
— Штаб, это касса. У нас заканчиваются билеты.
Встревоженный девичий голос:
— Внимание, говорит батут. У нас потекла крыша и срочно нужна тряпочка.
Вальяжный баритон, игриво:
— Креатив вызывает Дьявола!
В эфире кашель, озадаченное сопение, испуганный возглас «О боже!» и затихающим эхом чье-то «Свят, свят, свят!».
Затем сквозь шумы отважно пробивается Озабоченный Голос:
— Черт, дьявол, повторяю, у нас билеты заканчиваются! Штаб, что делать?
Приятный Женский Голос, бодряще:
— Просите — и дадут вам! Маркетинг, давайте еще билеты, я знаю, у вас есть.
— А что маркетинг? — ворчливый тенор. — Чуть что, сразу маркетинг, маркетинг…
— Внимание! Говорит и показывает батут! Тьфу, просто говорит. У нас тут…
— У нас тут объявилась ничейная девочка! Штаб, это Парк! Скажите, никто не ищет…
— …Тряпочку?
— Кхе, кхе, я извиняюсь, — деликатный мужской голос. — Это, простите, Дьявол. Меня вызывали?
— Дьявол! — дружно орут сразу несколько голосов.
— Тряпочку! — перекрывает их Голос Батута.
Помехи в эфире. Затем сквозь шумы пробивается Бодрый Женский Голос:
— Всем, всем, всем! Дети уже не нужны. Повторяю: отбой по детям!
Вальяжный Баритон, ехидно, реплика в сторону:
— А ведь дети — наше все…
— Все! — горячо соглашается с ним Встревоженный Девичий Голос. — Все, амба, мы уже тонем! И тряпочка нас не спасет!
Фоново звучит нестройное хоровое пение: «Врагу не сдае-о-отся наш гордый батут…»
В эфире треск и шорохи, подозрительно похожие на веселое хрюканье. Затем сквозь шумы прорывается мужественный бас:
— Батут, это Тряпочка! Держитесь, я иду!
— Курс зюйд-зюйд-вест, если что, — любезно подсказывает голос Дьявола. — А меня-то зачем вызывали? Креатив, а, Креатив, ты где?
— Где же ты, Тряпочка?! — это снова Неукротимый Батут.
— Изыди из эфира, Дьявол! — раздраженно командует Штаб. — Батут, закрыть кингстоны, к вам уже идут! Маркетинг, якорь вам в глотку, где билеты?!
— Нам нужны билеты! Дайте нам билеты! Билеты или смерть! — скандирует Касса.
Штаб, с шипением:
— Маркетинг, кому с-с-сказано, поднес-с-сите в кассссссу патроны, тьфу, билеты!
— А что маркетинг? Чуть что…
Помехи в эфире.
Бодрый Голос Штаба, как ни в чем не бывало:
— Кто помнит, где у нас волк из «Ну, погоди!»?
В эфире мощные аккорды, живо напоминающие творчество группы «Раммштайн».
— Ого, — почтительно молвит Батут. — Ой, это я не вам, это к нам Тряпочка пришла.
Штаб, с подозрением:
— Кто знает, куда делось покрывало с фигуры фотографа?
Батут испуганно ойкает и отключается.
Креатив деловитой скороговоркой объявляет:
— Внимание, ветер перемен заканчивается, скоро прилетит Мэри Поппинс, будьте готовы.
Дьявол, коварно:
— Всегда готовы! А мне-то куда?
— Въ адъ! — выразительно артикулирует непонятно кто.
Штаб, устало:
— У-мо-ля-ю, не засоряйте эфир…
Касса на полуслове обрывает задорное пение: «Ты сегодня мне принес не букет из алых роз, не тюльпаны и не лилии! Протянул мне робко ты наконец-то билеты́…»
— А они такие мии-и-илые! — под плеск волны допевает Неукротимый Батут.
Демонически хохочет Маркетинг.
Помехи в эфире.
Я слушала это радиошоу с открытым ртом и прозревала: вот где настоящая жизнь! Вот где действительно нескучно! О, кажется, я нашла свое место в жизни, спасибо Марусе Сараховой с ее интригами! Русляндия, ты дивный мир моей мечты!
Скрип крыльца предупредил меня о чьем-то прибытии. Я понадеялась, что это Дьявол: мне хотелось посмотреть на эту демоническую личность с приятным голосом.
Меня всегда тянуло к темной стороне силы, но многолетняя связь с сотрудником органов охраны правопорядка обеспечила мое затяжное пребывание на стороне добра. Тем более грех не воспользоваться случаем ухватить чертовщинки, пока ангел в майорских погонах Денис Кулебякин повышает свою квалификацию на столичных курсах.
Но в офис решительным шагом с односторонним подскоком ворвался не черт-дьявол, а дюжий дед иноземной внешности. Крупными чертами длинной породистой физиономии он походил на лошадь, каковое сходство усиливало фырканье — такое мощное, что трепетал галстук-бабочка.
«Пожалуй, это у нас старая фламандская», — услужливо подсказал мой внутренний голос, ревизовав наши общие знания о породах лошадей-тяжеловозов.
Могучий хромоногий старец выглядел на редкость колоритно. Бабочка у него была красная в белый горох, рубашка зеленая, пиджак коричневый, штаны синие, а башмаки на ногах вообще разного цвета: белый и серый! Носки я не разглядела.
— Один белый, другой серый, гуси мои, гуси, — пробормотала я, автоматически пытаясь нейтрализовать шокирующее действие заморской экзотики глоточком чисто русского фольклора.
— Га! — как бы именно к вопросу о гусях шумно выдохнул яркий дед и широко улыбнулся, продемонстрировав превосходные вставные зубы. — Гуе моргэн!
Тут я было подумала, что в банде амстердамских наймитов есть еще некто Морган, которого мне только что крайне нелестно охарактеризовали, но старец повторил, как он думал, по-русски:
— Доброе утро!
У него это прозвучало как «дхобхрхутхрррр».
С таким звуком мог бы высморкаться простуженный слон.
Я заподозрила, что голландский — не самый благозвучный язык на планете, но дипломатично оставила свое предположение при себе.
— Доброе утро!
Я выступила навстречу деду, целеустремленно хромающему ко мне с протянутой рукой, и энергично пожала мясистую ладонь:
— Я Мария Владимировна Сарахова, ваш, так сказать, рекламный ревизор.
— Том Шваркенштафф, — дедусь потыкал пальцем в пуговку зеленой рубашки.
Он здорово сократил свое непроизносимое имя — я оценила этот благородный жест и тоже решила быть проще:
— Маруся.
— Мхахрхусь! — прохрипел дедусь.
— Тогда Маша.
— Мхашш!
— Отлично, пусть будет Маш.
«Уралмаш», — съехидничал мой внутренний голос.
Но я не обиделась — мне-то что? Пусть на это Сарахова обижается. Я вообще-то Индия.
Могучий старец улыбнулся, крепко взял меня за руку и удивительно быстро — так, что на крутых поворотах в коридорах офисной избы я чуть не стукалась о бревенчатые стены, — переместил из приемной с безголовым медведем в укромную келью с огромной кипой бумаг на столе.
— Это все мне?! — Я мысленно послала проклятье Сараховой.
Увы, отступать было поздно. Я поблагодарила деда Тома печальной улыбкой и засучила рукава.
Мы, Кузнецовы, не привыкли пасовать перед трудностями! Груда бумаг на столе напоминала баррикаду, но это только укрепило мой боевой дух.
Тэк-с. С чего начнем?
«Тут слишком много всего, — решил мой внутренний голос. — Надо разделить большую кучу на несколько маленьких, тогда сразу будет видно, что ты хорошо поработала».
Я кивнула: прекрасная мысль! А по какому принципу сортировать бумаги? Я внимательно осмотрела макулатурные завалы и решила для начала сформировать из них три кучи: одну — из пухлых папок, вторую — из переплетенных и посаженных на пружинки распечаток, а третью — из растрепанных бумаг на скрепочках.
На сортировку ушло почти два часа. Я вспотела, запылилась, расчихалась, зато какой эффектный вид приобрел мой стол!
Образовавшиеся стопки бумаг я выстроила по ранжиру, как солдат на плацу: от большей к меньшей. Идеально выровняла шеренгу и, уже откровенно эстетствуя, снесла и снова возвела небоскреб из папок, сложив их радужной башней с плавным переходом из одного цвета в другой.
Я, правда, ни одну из этих папок не открыла, но этим вполне можно было заняться в следующий раз. На мой взгляд, я уже неплохо поработала для первого дня.
Промокнув лоб рукавом, я отошла к двери, прищурилась и с порога любовалась идеальным радужным градиентом башни номер три, когда в моем кармане ожил мобильник.
— Привет, Кузнецова, быстро дай мне рифму к слову «фазан»! — потребовала Алка.
— Розан, — предложила я.
— Ха! Много вас тут таких с розаном! — пренебрежительно фыркнула подружка. — Дай что-то пооригинальнее!
— Рамзан.
— Э? Нет, давай без политики.
— Тогда пейзан.
— Чего?
— Вот именно что «кого, чего?». Слово «пейзане», они же французские крестьяне, в родительном падеже — пейзан!
— А фазан при чем?
— Трошкина, ты нахалка! — возмутилась я. — Тебе и рифму дай, и логику? Ладно, вот тебе от щедрот моих целый стишок:
Сквозь пургу бежал фазан,
Заметал следы пейзан!
— Фазаны вроде не бегают, а летают?
— Но не в пургу же! В пургу для них погода не летная!
— Ну, предположим. А зачем он заметал следы пейзан? По идее, они на фазанов охотятся, значит, пейзане и фазане, тьфу, фазаны и пейзаны, тьфу, в общем, первые и вторые друг другу враждебны. А он заметал их следы, помогая им затеряться в пурге. Зачем?
— Трошкина!
Алка была нервически многословна, и я заподозрила неладное:
— Трошкина, тебя правда интересуют подробности интимной жизни фазанов?! Или ты мне голову морочишь? Говори честно, зачем звонишь? У меня своих забот полон рот, а ты тут — фазан, нарзан!
— Если честно, я надеялась у тебя узнать, где Зяма, — упавшим голосом призналась Алка. — Дома его нет, на звонки он не отвечает. Прямо-таки затерялся в пурге!
— Может, он в кино пошел.
Я предложила невинное объяснение, а сама с тревогой вспомнила чужой двор и припаркованные бок о бок машинки. Трошкиной об этом лучше не говорить, но как бы Зяма не припарковался снова в постели владелицы красного «Пежо»!
— В какое кино, на утренний сеанс? И смотрит подряд сто серий «Ну, погоди!»? — съязвила Алка. — Э, нет. Если Зяма не берет трубку — это не к добру.
— Ладно, давай я позвоню ему, — предложила я.
— Позвони! — Алка обрадовалась и моментально отключилась, освобождая линию.
Я честно набрала Зямин номер, но телефонная девушка сообщила мне, что абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Тогда я позвонила домой.
Трубку сняла бабуля.
— Ало-о-о-о-о! — проревела она мне в ухо, как пароходная сирена.
— Бабуля, привет! — проорала я и с беспокойством услышала, как задребезжало стекло в резном окошке.
М-да, похоже, домик не рассчитан на звуковые удары высокой мощности, что, в общем-то, странно, ведь был же в русских сказках Соловей-разбойник с его акустическим оружием.
— Ба, я перезвоню позже! — придержав затрясшуюся бумажную башню, прокричала я и спешно выключила телефон.
Для разговора с бабулей имело смысл выйти в чистое поле, чтобы не рушить непрочные постройки и не травмировать барабанные перепонки мирных граждан.
Я решила, что повторю звонок попозже, а потом просто забыла об этом.
— Бася, ты должна это выучить! — громко объявила бабушка Кузнецова, взмахнув газетой. — Вы все должны это выучить, это крайне важно!
Знаменитая писательница Бася Кузнецова со вздохом отставила подальше кофейную чашку и приложила палец к губам, а потом постучала им по столу.
В доме Кузнецовых было непривычно тихо, и сольные вопли бабушки без бэк-вокала прочих членов семьи особенно резали слух.
Совершенно правильно расшифровав жестикуляцию невестки как запрет на громкую публичную читку и призыв к читке тихой, про себя, бабуля шлепнула на стол газету.
Небольшая заметка в ней была обведена красным маркером.
— «Первая помощь при инсульте — кровопускание», — прочитала писательница и подняла глаза на свекровь. — Мама, разве вам грозит инсульт?
Бабуля Кузнецова была сухощавой старушкой с командирским голосом и генеральскими замашками, вследствие чего, по мнению невестки, ей самой инсульт грозил значительно меньше, чем окружающим.
Продолжая соблюдать режим молчания, бабуля развела руками и одновременно возвела очи горе. «А бог его знает!» — означало это в переводе с языка жестов.
Писательница с тихим вздохом пробежала глазами заметку и резюмировала:
— Все понятно, инсультнику надо срочно сделать кровопускание, уколов по одному разу каждый палец и дважды — каждое ухо. Мама, приготовьте на всякий случай иголку, а остальное я беру на себя.
И она снова потянулась за чашкой.
Тем временем двумя этажами ниже Алка Трошкина изнывала от ревности, но не считала правильным сообщать об этом любящим родственникам Зямы. Ну, кроме Инки, конечно. С Инкой они были как сестры и давно, еще в детские годы, постановили, что одна добрая подруга стоит десяти злых братьев. Хотя у Инки десяти братьев не было, слава богу.
Десяти таких братьев, как Инкин единственный, хватило бы, чтобы свести с ума всех женщин мира.
Алка совершенно извелась, пытаясь дозвониться до Зямы. Она должна была узнать, куда, зачем и почему он пропал — или не сможет уснуть.
Информацию предстояло добывать в самом логове противника.
— Здравствуйте, дядя Боря, а Зяма дома? — сладким голосом пропела Трошкина и трижды хлопнула ресничками, решив порепетировать перед зеркалом.
Зеркало честно отразило бледное узкое личико с предательски трясущимися губами. Алка критически обозрела себя и признала, что невинные круглые глазки у нее кое-как получились, но нижняя часть лица ее определенно выдает.
— С губами надо что-то делать, — пробормотала Трошкина.
Она сдернула с вешалки шарф, соорудила из него маску, сложила пальцы пистолетом и, тыкнув в зеркало, прогундосила сквозь душную шерсть:
— Всем стоять! Это ограбление! Зяма или жизнь!
Зеркало добросовестно отразило комическую пародию на преступного ковбоя.
Трошкина досадливо чертыхнулась, размотала шарф и снова повязала его, на сей раз — как платок, на деревенский манер.
В тугом охвате плотной ткани подбородок ее перестал нервно вздрагивать, но бледные губы по-прежнему норовили плаксиво расползтись.
Что ж, по крайней мере, стало ясно, в чем главная проблема.
Сформулировав задачу, экс-отличница Трошкина быстро нашла решение.
Основательно смазанные медом, губы приобрели красивый блеск и неплохо зафиксировались.
Несколько минут спустя Алка позвонила в дверь квартиры Кузнецовых, сделала умильное личико и, дожидаясь, пока ей откроют, энергично похлопала ресницами.
— Ах, детка, что случилось? — встревоженно спросила знаменитая писательница Кузнецова, созерцая яростно моргающую Трошкину. — Что-то в глаз попало?
— Здрасьте, дядя Бо… ся, — промямлила Алка, запоздало подкорректировав домашнюю заготовку.
Это прозвучало странно.
— А с губами у тебя что? — пуще прежнего взволновалась наблюдательная писательница. — Алла, да у тебя рот перекошен! И речь затруднена!
Ее осенило:
— Мама, несите вашу иголку, у Аллы инсульт!
Получилось на редкость удачно: бабушка Кузнецова еще не убрала в аптечку стерильный одноразовый шприц, приготовленный на случай борьбы с инсультом в неопределенном будущем, а роковой час уже наступил.
— Бегу, бегу! Несу, несу! — радостно заблажила предусмотрительная старушка, энергично шаркая тапками по направлению к пациентке Трошкиной.
— А где Зяма? — с трудом договорила негнущимися медовыми губами Алка.
— Он непременно навестит тебя в больнице, — пообещала писательница и цепко сцапала гостью за палец.
— О! Он в больнице?!
Вообразив, что хворь скосила Зяму, Трошкина страшно побледнела, но по инерции продолжала хлопать ресницами.
Таким образом, она демонстрировала все признаки инсульта, описанные в полезной статье: спутанное сознание, заикание, бледность, дергающиеся глаза и несимметричные губы.
— В «Скорую» звонить? — вооружив невестку спасительным шприцем, спросила бабуля.
— Да!
— Дзиииинь! — пропел дверной звонок.
Трошкина, обморочно прислонившаяся к двери, упала в чьи-то крепкие объятия.
— Здра… Черт возьми! Что тут происходит? — вопросил мужской голос.
— Гау? — С аналогичной интонацией взлаял пес.
— Дениска! — Лжеинсультница Трошкина с редким проворством извернулась и повисла на шее у майора Кулебякина. — Ты вернулся! Ты-то мне и нужен!
— Мама, не звоните пока в «Скорую», — сориентировалась писательница. — Аллочка, тебе уже лучше?
— А где Инка? — спросил майор.
— А где Зяма? — спросила Алка.
— А гау? — спросил бассет-хаунд Барклай.
В квартире Кузнецовых восстановилась бодрящая атмосфера семейного сумасшедшего дома.
Поскольку Трошкину прибытие майора Кулебякина и его внеслужебной собаки заметно взбодрило, писательница Кузнецова отказалась от первоначального намерения исколоть Аллочке пальцы и уши. Но бабуля все-таки заставила прочитать полезную статью и Трошкину, и Кулебякина.
Барклай, которому возможность ознакомиться с материалом предоставилась, когда Денис небрежно уронил газету на пол, шансом пополнить специальные навыки пренебрег.
Затем присутствующие обменялись слухами, сплетнями и художественным враньем, выдаваемым за достоверную информацию.
На вопрос майора о местонахождении Инки Трошкина при молчаливой поддержке старших родственниц подруги сообщила, что Кузнецова отправилась в кратковременную служебную командировку.
Эта версия категорически расходилась с той, что уже была сообщена непосредственному начальнику Кузнецовой, и Алка от души понадеялась, что Денис и Бронич не сверят ее свидетельские показания.
У честной Аллочки возникли было угрызения совести, но они почти исчезли после того, как дозу дезы скормили ей самой.
— Зяма с Борей поехали на рыбалку, — выдала невероятное мать-писательница. — В какую-то дикую глушь, где нет ни связи, ни дорог, но много рыбы.
— Я люблю рыбу! — громко сообщила бабуля.
— А я люблю Зяму, — пробормотала Трошкина, — но никогда не поверю, что он отправился на рыбалку вот так внезапно, даже не пополнив свой гардероб хотя бы кожаной зюйдвесткой и сапогами-забродами итальянского производства!
Мать-писательница задумалась.
В словах милой Аллочки был резон. В последний раз, когда папа Кузнецов попытался приобщить утонченного сына к брутальным мужским развлечениям в виде охоты на кабана, Зяма специально заказал знакомому шорнику эксклюзивный набор снаряжения и потом целый день крутился у зеркала, элегантно обматываясь патронташем и располагая ножны так, чтобы они красиво подчеркивали линию бедра.
Бася Кузнецова нахмурилась. В отличие от Трошкиной она свою половинку не ревновала — это была прерогатива ее супруга. Но уважаемая писательница ненавидела чего-то не знать и воспринимала секреты членов семьи как личный вызов.
Мать-писательница немедленно позвонила сыну, но напоролась на ту же дрессированную телефонную девушку. Тогда она набрала номер мужа, но и там услышала: «Вызываемый вами абонент недоступен или находится вне зоны действия сети».
— Какие-то проблемы с сетью, — сообщила она Трошкиной.
— Удочки надо было брать! — громко резюмировала престарелая любительница рыбы и пошла к себе.
— По поводу Инкиной командировки, — дождавшись паузы, начал майор Кулебякин.
Мать-писательница остановила его твердым взглядом:
— Давайте по порядку.
Она повернулась к Трошкиной и пообещала:
— Я разберусь, что там с Зяминой рыбалкой, будь спокойна!
— А я тогда разберусь, что там с Инкиной командировкой, — пообещала Трошкина Денису. — И ты будь спокоен.
— Гау? — спросил полицейский пес Барклай.
— Ты тоже будь спокоен, — сказала ему Алка.
Решение навестить подругу в парке развлечений возникло у нее внезапно, но показалось очень удачным.
Необходимо было как-то отвлечься, пока Бася будет разбираться с загадочной рыбалкой мужчин Кузнецовых.
— А ви помнитье про рояль? — грустно спросил итальянский директор отеля.
Я откровенно любовалась. Они оба были великолепны — и отель, и его директор.
Отель при парке построили в виде красивейшего средневекового замка с башнями, а управлять им пригласили неказистого сына Ломбардии по имени Луиджи. К чему такая роскошь в русском парке, я пока не поняла, но пребыванием в отеле-замке искренне наслаждалась. В моем номере мне понравилось абсолютно все, даже сундук вместо шкафа, и кровать с балдахином — такая высокая, что захотелось позаимствовать у парковых аниматоров ходули.
— Ви помнитье, ми забили рояль? — грустно хлюпнув русской водкой, повторил итальянский директор.
Мое богатое воображение тут же нарисовало забитый насмерть рояль в кустах.
А почему нет? Не все же любят классическую музыку, некоторые ее не выносят. А я успела услышать: из подвала, где еще продолжались отделочные работы, доносилось акынское пение турецких рабочих. Да уж не они ли забили культурный инструмент — инструментом штукатурным?
— Какой рояль? — спросила я русскую начальницу службы персонала Алевтину.
— Обыкновенный, концертный, — ответила она без тени законной гордости. — Который должен стоять в Апартаментах Королевы на двенадцатом этаже.
— А что с ним случилось? — трагическая судьба рояля продолжала меня беспокоить.
— Да ничего не случилось, просто он в гостиничные лифты не помещается, ни в один.
— А! — я поняла суть проблемы. — А если его по лестнице поднять? Бурлаками?
— Поверьтье, я би лично впрягся! — всплеснул руками Луиджи. — Но он не воротится!
— Куда он не воротится?
Воображение тупило и упорно рисовало мне рояль, мускульной силой турецких бурлаков влекомый в распоследний путь.
— Не развернется, — поправила директора Алевтина. — Лестница слишком узкая, рояль застревает между этажами. Мы уже пробовали.
— О!
Мне захотелось помочь коллегам:
— А если его наверх подъемным краном доставить? Или, скажем, на вертолете?
— Ми это думали, — Луиджи снова потянулся к бутылке. — Там даже есть терраса, где можно его унизить.
— Опустить, — поправила Алевтина прежде, чем я успела вообразить картину гнусных унижений благородного инструмента. — Терраса есть, но окна номера слишком узкие, в них не то что рояль — даже контрабас не пролезет!
— А если по частям? — я завелась.
— Рояль нельзя разбирать, он цельный! — возразил Луиджи.
— А тогда… А тогда можно запереть там рояльного мастера со всеми необходимыми материалами, и пусть он делает инструмент прямо в номере! — придумала я.
Шумы застолья, организованного новыми коллегами в мою честь, стихли.
— А это мисль! — Луиджи яростно почесал блестящую лысину.
— Ну, я не знаю, — неуверенно протянула начальница службы размещения Варвара. — Рояли долго делают, и сколько же этот мастер будет дорогущий королевский номер занимать? У нас на него уже очередь из олигархов!
— И все же, это мисль, — бурчал Луиджи, поглядывая на меня с большим одобрением.
Мне стало приятно, что я вот так, с ходу, разрешила проблему, над которой бился целый коллектив. Уже принесла пользу парку, не зря Сарахова в меня свято верила!
А новые коллеги, позабыв, что я «засланный казачок», разоткровенничались, и я узнала, что неподъемным роялем проблемы нашего отеля не исчерпываются.
К примеру, в Башне Короля при вечернем ветре с моря самопроизвольно распахивается окно.
— Заменить его — вопрос одного дня, но и этого дня у нас нет, потому что очередь из желающих жить в королевской башне тянется отсюда до Австралии, и никак невозможно сдвинуть очередную оплаченную бронь, чтобы освободить хоть денек для ремонта, — сердито объяснил мне начальник службы эксплуатации, выразительно посмотрев на начальницу службы размещения.
— Поэтому мы придумали легенду, которая очень нравится нашим постояльцам, — сказала Варвара и, в свою очередь, выразительно посмотрела на старшего портье.
Тот встал, одернул форменную куртку, возвестил:
— Легенда о Беспокойном Короле! — И уверенной скороговоркой продекламировал: — Давным-давно в замке жил король, который никому не доверял и слишком много беспокоился. По ночам, переодевшись простолюдином, он вылезал в окно и бродил по городу, присматриваясь и прислушиваясь ко всему, что происходит. Ни к чему хорошему это не привело: переодетого монарха убили уличные бандиты. С тех пор всякий раз с наступлением вечера, едва задует ветер с моря, мстительный призрак короля отправляется на поиски своих убийц, выбираясь из замка через окно. И горе тому, кто его заколотит!
Я улыбнулась и вежливо похлопала в ладоши. Декламатор коротко поклонился и сел.
— Проклятье не сразило бы штатного плотника, — проворчал начальник службы эксплуатации.
— Ах, оставьте! — отмахнулась Варвара. — Вам ведь никто не мешает окончательно разобраться с протечками, и что же? Мы уже второй месяц спасаемся от нареканий Легендой о Плаксивой Деве!
Минуя промежуточные инстанции, я посмотрела прямо на старшего портье.
Он вздохнул, поставил рюмку, встал и отбарабанил:
— Давным-давно в замке жила девушка, которая расстраивалась из-за пустяков. Однажды она так сильно расплакалась, что утонула в собственных слезах и теперь бродит по замку-отелю рыдающим призраком, оставляя мокрые лужи в коридорах и номерах.
— И горе тому, кто их вытрет? — предположила я.
Варвара одобрительно улыбнулась:
— А вы мне нравитесь, Маша! Оставайтесь у нас работать.
— Я подумаю, — пообещала я, потому как чувствовала себя вполне на месте.
В смысле не только за столом со щедрыми дарами гостиничного бара, но и вообще при исполнении обязанностей наиглавнейшего в парке пиарщика.
Я ведь уже успела неслабо потрудиться. К концу дня я не только навела порядок в своем макулатурном окопе, но также бегло ознакомилась с бумагами и успела сделать первое критическое замечание по существу: среди подборок и папок не было наиважнейшей — с сырыми болванками «на всякий случай»!
— И что же вы будете делать, если в парке приключится трагическое ЧП? — пытливо спросила я симпатичную русскоязычную помощницу герра Томаса Берга Шваркенштаффа, явившуюся узнать, как проходит мой первый рабочий день.
Помощницу деда Тома звали Анечкой. У нее были ясные голубые глаза, носик пуговкой и льняная коса до копчика. В паре с хромоногим голландским старцем она смотрелась, как русская Снегурочка с дальним родичем Санта-Клаусом, уже пережившим некий несчастный случай.
— Мы вызовем «Скорую» для пострадавшего и оттянем других гостей с места происшествия привлекательной активностью в другой точке парка, — отбарабанила заученный текст Снегурочка Анечка.
— А заявление для СМИ кто будет делать? Или, вы думаете, журналисты тоже отвлекутся на бесплатную раздачу слонов и подарков? — Я коварно усмехнулась. — Э, нет, матушка.
Я перевела взгляд на деда Тома, сурово занавесившего глаза косматыми седыми бровями, и поправилась:
— Э, нет, батенька! На всякий такой печальный случай у вас уже должны быть заготовлены шаблоны текстов, которые нужно лишь слегка отшлифовать под конкретную ситуацию.
Деда Том нетерпеливо дождался перевода и энергично закивал:
— О, йя, йя!
— Я напишу для вас пару образцов, — расщедрилась я и сразу же приступила к делу.
Не скрою, об организации парковых развлечений я до сих пор знала мало, потому как никогда еще не выступала как член команды принимающей стороны. Но в качестве гостя я в разных парках, конечно, бывала, и у меня даже имелся персональный печальный опыт карусельного катания.
Однажды в детстве мы с Трошкиной недопустимо разрезвились на аттракционе «Вихрь». Сидя позади Алки, я при старте удерживала ее кресло за цепочки, а потом толкала его ногами так, что визжащая Трошкина улетала далеко вперед. Было нам тогда лет по десять, и мои ноги уже в том возрасте были длинными и сильными, как у младого кенгуру.
Алка же больше походила на тощего мелкого суслика. Пластмассовое карусельное кресло было для нее великовато, и в просвет между ограничительным ремнем и отполированным чужими задами сиденьем наш мелкий суслик после очередного толчка моими кенгуриными ногами вылетел со свистом, превратившимся в дикий вопль.
Слава богу, что у суслика Трошкиной всегда были цепкие передние лапки! Она успела ухватиться за ремень и болталась на нем, как белье на заборе, пока яростно матерящийся карусельщик не остановил свою адскую машину.
Но допотопная цепочная вертушка, разумеется, не шла ни в какое сравнение с новомодными экстремальными аттракционами Русляндии. Мне нужна была информация о том, какие именно несчастья могут приключиться на этих сумасшедших горках.
Расспрашивать коллег я сочла ниже своего достоинста — они решили бы, что я некомпетентна, и я полезла за информацией в Интернет.
Простой запрос «Несчастные случаи в парке аттракционов» выудил во Всемирной сети сотню ссылок, и первая же из них оказалась достаточно информативна.
«10 типичных несчастных случаев в парках развлечений! Это интересно!» — зазывно написал какой-то кровожадный аноним.
Первым номером в своем пугающем списке он поставил трагедию в парке Кинг Айленда. Там один невезучий парень упал в пруд, а двое других бросились его спасать, и в результате все трое пострадали от удара электрическим током. Причем погибли в результате добровольцы-спасатели, а не тот, кому они пытались помочь!
Откуда в пруду взялся электрический ток, в статейке сказано не было. Я предположила, что вкупе с трио пострадавших в воду рухнул какой-то мощный прибор — например, фонарь. Парки развлечений обычно богато иллюминированы. Может, те двое, которые ринулись спасать первого тонущего, впопыхах оборвали гирлянду лампочек?
На вторую позицию автор списка поставил трагедию в тематическом парке Оаквуд в Пембрукшире, что в Уэльсе. Там юная девушка во время катания на американских горках вылетела из вагончика и разбилась, упав на землю с тридцатиметровой высоты. Причиной трагедии стал дефект крепления ремня безопасности.
На третьем месте оказался Экшн Парк в Нью-Джерси. Немолодой посетитель, катавшийся в жару на водной горке, скончался от сердечного приступа, вызванного шоком от перепада температур при падении в холодную воду.
В тематическом парке «Морской мир» в Орландо мужчина, наслаждавшийся купанием в пестрой компании тропических рыб, дельфинов и выдр, порезал ногу об острый кусок коралла и через три дня умер от сепсиса.
В парке Кони-Айленд в Бруклине хрупкий пожилой японец с остеопорозом, артрозом и хондрозом сломал себе шею в крутом пике на катальной горке.
Во Всемирном парке аттракционов Гулливера в Англии девушка с синдромом Дауна выпала из кабины колеса обозрения, по пояс высунувшись в окошко.
В парке «Шесть флагов над Джорджией» в Атланте американские горки лишили жизни семнадцатилетнего парня, у которого ветром снесло с головы кепку. Чтобы достать ее, несчастный недоумок полез на рельсы и закономерно попал под поезд.
В парке «Шесть флагов над Кентукки» в Луисвилле оборвавшийся кабель обмотал ноги и шею девушки на башне свободного падения. Понятно, что было дальше. Бр-р-р-р!
В лондонском парке Беттерси один из вагончиков уже тронувшегося поезда на горке «Большая медведица» внезапно оторвался, покатился назад и задавил пятерых людей в очереди.
А в парке «Большое приключение» в Нью-Джерси восемь человек погибли при пожаре на аттракционе «Замок с привидениями». Их тела обгорели настолько, что опознать пострадавших удалось только по картам дантистов.
Ознакомившись с этим жутким списком, я предположила, что в половине случаев трагические ЧП с гостями парков развлечений происходят по их собственной вине. Осторожнее надо быть, господа и товарищи, внимательнее и осмотрительнее!
Ответственность за вторую половину катастроф явно можно было возложить на неисправную технику.
Придя к такому выводу, я разделила исходный список несчастных случаев на два, что повлекло за собой создание еще пары папок, визуально увеличивших объем проделанной мной работы.
На этом я свой первый трудовой день в Русляндии закончила и приступила к решению частно-собственных бытовых вопросов: где жить и чем питаться?
Тут мне, надо сказать, повезло: как ревизора — личность, нуждающуюся в пригляде и умасливании, — меня определили на постой в шикарный замок при парке. В проживание были включены завтраки, в столовой для сотрудников я могла обедать, а первый мой ужин на новом месте гостеприимно организовали представители администрации отеля. В общем, голодной я не осталась, а потому была довольна и весела, если не сказать честно — навеселе.
Новые коллеги казались мне людьми премилыми, замок — очаровательным, вся Русляндия — сказочно прекрасной. Тем не менее я сознавала необходимость высоко нести гордое звание рекламного ревизора и удалилась с пирушки сразу же, как только собутыльники в моих глазах начали двоиться и троиться, демонстрируя отчетливую тенденцию к превращению в небольших человекообразных Горынычей.
От сопровождения я отказалась, не сомневаясь, что найду дорогу в свой номер самостоятельно. Это опрометчивое решение подарило мне богатую развлекательную программу на остаток вечера. Два крыла, четыре башни, внутренний двор, разноуровневые полы, полые стены с зубцами, подъемный мост, подвалы-катакомбы и прочие архитектурные атавизмы сделали топографию отеля весьма затейливой.
В защиту отельеров скажу, что поэтажные планы замка вовсе не были зашифрованы. Начертанные на убедительной имитации пергамента и обрамленные резным золоченым багетом, они украшали собой холлы у лифтов, радуя глаз постояльцев и пре-дупреждая нападки пожарной инспекции. Но у меня еще не было времени изучить эти чертежи, да и не стала бы я этого делать, если честно.
С типично кузнецовским самомнением я положилась на интуицию, запомнив в качестве главного и единственного ориентира коня в расшитой золотом попоне. На искусственном коне восседал фальшивый рыцарь. Сделанный из самоварного золота, он смотрелся как-то легкомысленно, а вот конь под ним был основательный — каменный, из солнечно-желтого песчаника. Той же масти, что незабвенная лошадь д’Артаньяна, но куда более величественный в своем багряном бархате.
Сложного фасона попона — или как называется такой комбинезон для лошадей? — укрывала Желтого Коня с головы до копыт. В обшитых золотой канителью прорезях на капюшоне чернели глаза, густо подведенные маркером. Конские очи от души насурьмили — ну, не сдержались! — турецкие рабочие.
Управляющий Луиджи, имеющий несколько иное представление о красоте парнокопытных, до сих пор при виде своего стильного рыцарского коня в самопальном басурманском макияже с чувством озвучивал что-то из непереводимого итальянского фольклора.
Короче, я запомнила коня, потому что его очень трудно было забыть. Незабываемый конь с тихой гордостью стоял в простенке между двумя узкими стрельчатыми окнами на нулевом этаже. Ниже мне спускаться не стоило — на минусовом уровне располагалась многофункциональная темница, где шуршали и скреблись временно замурованные штукатуры, а казалось — тюремные крысы.
Штукатуры работали в две смены, и доносящиеся из подвала стуки, скрипы и заунывные напевы придавали отелю-замку совершенно особый колорит. Горничные и портье уже успели сочинить с полдюжины историй о привидениях, якобы обитающих в подземелье и на чердаке.
Я запомнила, что от коня мне нужно повернуть направо, проследовать по коридору до витражной двери, пересечь восьмиугольный холл непонятного назначения, обогнуть пустопорожние доспехи, ласково именуемые отельным людом Железным Дровосеком, в тылу этого средневекового айронмена обнаружить винтовую лесенку и по ней подняться в башенку с двумя светлицами, из которых левая — моя.
Ничего сложного, если сравнивать со спортивным ориентированием в римском аэропорту Фьюмичино, где запросто можно опоздать на самолет при самом легком приступе топографического кретинизма.
— Ой, мороз, моро-оз! Не мо-о-орозь меня! Не моро-озь меня-а! Моего-о коня! — напевала я бархатным, как лошадиная попона, голоском, умягченным французским коньяком «Корвуазье», и плавно скользила по спирали длинной лестницы к незабвенному коню.
Но на финише я почему-то уперлась в замызганную дверцу, за которой яростно скреблись невидимки.
— Моего коня-а? Долгогрива-ва-а?
Я поднялась на пролет вверх и искательно огляделась.
Долгогривый необъяснимо отсутствовал.
Я поднялась еще выше, еще и еще.
Коня нигде не было.
«Кто ж его посадит, он же памятник?» — озадаченно пробормотал мой внутренний голос.
Я свесила голову в пролет, успела увидеть просверк чего-то розового и наугад покричала:
— Ау! Вы тут лошадь в попоне не видели?
Розовое пропало, не ответив.
Я снова пошла вниз и, добравшись до этажа, по всем приметам являющегося нулевым, категорически потребовала:
— Сивка-Бурка, вещий каурка, встань передо мной, как лист перед травой!
Этажом выше кто-то отчетливо фыркнул.
— Ага! — Я отреагировала на этот характерный лошадиный звук прыжком с места.
Проскакала по ступенькам вверх и успела услышать издевательское урчание убывающего лифта. Предположить, что в нем уехал беглый конь, я не смогла — не настолько много выпила — и продолжила поиски наобум.
Очевидно, средневековые жилища специально строили так, чтобы незнакомый с местностью захватчик, если он сумеет попасть в замок, имел все шансы скончаться от старости, блуждая по бесконечным перепутанным коридорам!
Мне очень хотелось найти того чересчур добросовестного имитатора старины, который в каждый холл вывел по четыре двери, две из которых непременно вели в тупик. Я бы заглянула этому затейнику в глаза и тихо спросила: «Что ж ты, гад, натворил? Ты понимаешь, что моя смерть будет на твоей совести?!»
Я уже начала прикидывать, как буду выглядеть в виде мстительного привидения, и вчерне набросала соответствующую линию поведения. При этом я не прекращала деятельных попыток найти дорогу. Чтобы не забыть, из какой двери я пришла, я оставляла на пороге свою сумку и возвращалась за ней, разведав дальнейший путь. Тактика была неплоха, но процесс затягивался.
У меня получилась очень долгая экскурсия, в ходе которой я расшибла большой палец правой ноги о мраморную ступеньку, смела своей шевелюрой паутину и пыль в полудюжине темных углов, запуталась в длиннохвостом стяге с изображением утонченного, не чета сермяжному Горынычу, дракона с винтообразным хвостом и едва удержалась, чтобы не настучать по жестяному кумполу очередному айронмену, который встретился мне трижды и всякий раз радовался нашей встрече до отпада железной челюсти. Или это было забрало? Не важно, все равно звук был такой вызывающе громкий, что руки сами тянулись к мечу.
Несколько раз мне мерещился на белокаменных стенах нежный розовый отсвет, сопровождаемый движением ароматного воздуха — как будто на несколько шагов впереди меня, постоянно ускользая, летел фламинго, от души надушенный новым французским парфюмом «Ма петит».
Это меня все сильнее тревожило.
До сих пор единственной птицей, иногда посещавшей меня в снах и видениях, был папин фирменный жареный гусь — фантастическая вкуснятина и тоже с умопомрачительным запахом.
Довольно долго я не хотела признавать, что нетверда и умом, и ногами, а потому банально заблудилась, но в конце концов сдалась и начала пытливо выглядывать в бойницы, дабы понять, в какой части замка я нахожусь. Из окошка в моем номере было видно море, стало быть, мне следовало попасть на южную сторону.
С балкона, на который я случайно вышла, плутая по замку, открылся вид на север — на парковую автостоянку. Машин на ней было немного, и ярче прочих в лучах закатного солнышка сверкала кровавая капля ярко-красного «Пежо».
Я сразу поняла: это очередной мираж.
Алый «Пежо» — моя идея фикс — логично дополнил подборку видений, посетивших меня нынче вечером. В комплект вошли блудный конь, надушенный розовый призрак и вот теперь — машинка.
Я зажмурилась, отступила в холл, основательно проморгалась, выждала пару минут и снова выдвинулась на балкон. Как и следовало ожидать, никакого «Пежо» на стоянке не было. Красный автомобиль исчез точно так же, как желтый конь и розовый фламинго.
«Надо меньше пить!» — баритоном Жени из «Иронии судьбы» убежденно сказал мой внутренний голос.
Глубоко пристыженная, я разыскала на этаже дежурного портье и кротко попросила его проводить меня в мой номер.
Так бесславно закончился мой первый день в Русляндии.
