Боллак, руководитель экономического и финансового агентства, давал комиссии чрезвычайно меткие показания, свидетельствующие о том, что наиболее прочно сделанные головы сидят не в парламенте, а на бирже. Во всяком случае, никто из членов комиссии — а там все сплошь люди с именами — не мог сравняться точностью и меткостью реплик с этим темным биржевым дельцом, посредником, спекулянтом, другом и наперсником Устрика.

Боллак объяснял невинным моралистам комиссии, что, когда какой-либо банк хочет выбросить на рынок новые бумаги, он не может не прибегать к рекламе (Ля публиситэ). В этот момент «он (банк) вынужден принять несколько сотен индивидуумов, которые являются не для того, чтобы просить рекламы, но чтобы требовать дара за их молчание». Вот почему «большие и маленькие банки вынуждены платить; агент публиситэ не может сказать, что нет секретной публиситэ; все банки вынуждены иметь свои секретные фонды, все без исключения; эта необходимость неотвратимая; Французский банк — даже и он находится в этом положении. Между тем он не имеет надобности в защите. Правительство также. Министерство финансов также. Министерство финансов распределяет свой бюджет публиситэ в качестве секретного фонда. Этому нет оправдания. А почему? Потому что наиболее крупные политические люди кончали, к несчастью, тем, что склонялись перед шантажистами» («Тан», 25 февраля).

Замечательные разъяснения. Биржевой делец разъясняет парламентариям, одни из которых были министрами, а другие стали министрами во время самой анкеты, — что они не в качестве строгих парламентских следователей, а в качестве министров сами распределяли секретные фонды, т. е. занимались подкупом печати. Мало того, «склонялись перед шантажистами». И члены комиссии молчат. Они глотают горькую пилюлю, преподнесенную им уверенным в себе финансовым дельцом, который сам переходит на выгодное амплуа моралиста, обвиняя все предшествовавшие правительства и все парламенты в том, что они не посмели издать закон о печати, ограждающий интересы общества от шантажа. Это звучит неотразимо в устах человека, который сам имеет непосредственное отношение к организации шантажа, по крайней мере в его наиболее высоких и в наименее уловимых формах.

Когда Устрику нужно добиться котирования на бирже акций «Сниа Вискоза», он требует в письме (от 16 апреля 1930 г.), чтобы Боллак «подготовил атмосферу»: «в интересах всех, чтобы ты продолжил твою столь полезную кампанию».

Правда, своей полезной кампанией Боллак помог разорить людей. Но разве у самого знаменитого хирурга нет известного процента неудачных операций? Это довод Боллака. Да, люди разорились. Но разве это свидетельствует о его нечистой совести? Разве во время войны мы все с вами не призывали французов подписываться на государственные займы? Выполните ваш долг. Вы можете быть спокойны за будущность ваших средств. А чем это кончилось? «Французы потеряли ¹/₅ своего капитала… Все мы ошиблись, но с чистой совестью. Разве так обстоит дело с подвигами шантажиста!» Несчастные члены парламентской комиссии должны были проглотить и эту пилюлю.

К тому же в деле Устрика и «Сниа Вискоза» Боллак действовал и как добрый патриот. Он был глубоко убежден, что введение итальянской бумаги на французском рынке будет содействовать сближению Рима с Парижем. Вы знаете, конечно, что господин Гуалино был кассиром фашистов во время их похода на Рим. Я сделал совершенно естественное сопоставление. Я сказал себе: «может быть, именно поэтому разрешение дано. Дело идет о любезном жесте по адресу фашистского режима».

Рауль Пере ссылался на бывшего французского посла в Риме Бенара, который настаивал на введении итальянской бумаги по дипломатическим соображениям. Бенар это отрицал. Пере это утверждал. Оба они были министрами, один из них был послом, другой председателем палаты депутатов. Оба они были адвокатами Устрика, и оба получали от него суммы, обозначавшиеся таинственными инициалами. Эти джентльмены сочли необходимым в свое время требовать от комиссии, чтобы она установила, что имя Муссолини не было ими произнесено. При чем здесь Муссолини? — спрашивал себя неосведомленный читатель. Но финансовый агент Боллак освещает всю картину как молния.

Владелец «Сниа Вискоза», итальянский патрон Устрика, главная закулисная фигура всего дела, — есть, оказывается, бывший казначей фашистского переворота. Гуалино ли финансировал поход на Рим или он сам финансировался за счет этого похода — не важно. Гуалино, как и Муссолини, оказались от своего сотрудничества в явной выгоде. Муссолини стал во главе страны, Гуалино превратился в одну из главных фигур итальянской биржи. Теперь понятно, почему, помогая Гуалино обобрать французские сбережения, министры и дипломаты могли думать, что делают нечто приятное Муссолини, и могли с успехом ссылаться на это соображение. Отсюда же понятно, почему Муссолини после краха Устрика поспешил учинить административную расправу над Гуалино. Одного заявления парламентской комиссии, что имя Муссолини не было названо, было уже недостаточно. Понадобились более сильнодействующие средства.

Боллак является реактором газеты «Актуалитэ» («Злободневность»). При помощи этой газеты Боллак «подготовлял атмосферу» и вел ту кампанию, которую Устрик объявлял полезной для всех, т. е. прежде всего для него самого. Что это за газета? Она стоит выше подозрений. В ней сотрудничали депутаты, сенаторы, бывшие и будущие министры и посланники. Сотрудником ее был сам Гастон Думерг, прежде чем его избрали президентом в сенат. А Думерг сегодня, как известно, состоит президентом республики. Можно ли заподозривать «Актуалитэ» в службе темным интересам? Нет, газета президента республики, как и жена Цезаря, выше подозрений. Во всяком случае, Боллак ручается, что его газета никогда не требовала у своих высокопоставленных сотрудников какой бы то ни было помощи его финансовым операциям. Самое пикантное, пожалуй, в том, что это утверждение, может быть, не так уж и расходится с истиной. Боллаку не нужно было никаких специальных услуг от Думерга, который одним фактом своего сотрудничества целиком покрывал и освящал кампании Устрика с пользой для всех. Таков этот переплет людей и отношений.