26
Бетонная стена рядом с детским садом. Олицетворение безнадежности. Безнадежности и жестокости. Эта мысль посещает Яна каждый раз, когда он гуляет с детьми во дворе, поэтому он старается смотреть в другую сторону. В сторону ратуши.
Там кипит жизнь – подъезжают и отъезжают машины, дети бегут в школу, загораются и гаснут по вечерам окна… Тоже свой распорядок, как и в его подготовительной школе.
Середина октября. Над побережьем плывут темные набрякшие облака. Дети играют во дворе, но как только с неба начинают капать первые ледяные капли осеннего дождя, Ян быстро уводит их в помещение. Все равно через несколько минут предстоит медосмотр: сестра из клиники периодически контролирует здоровье детей.
– Крепкие, как орешки, – обычно говорит она после осмотра. – И аппетит у всех – позавидуешь.
Ян кивает, но про себя отмечает, что она переврала пословицу. Крепкие, как ореховые ядрышки.
После этого все собираются в спальной. В подушечной. Очередной ритуал: Мария-Луиза опрашивает детей – какие у них предложения?
Предложений всегда много.
– Я хочу домашнее животное, – говорит Мира.
– И я! – кричит Жозефин.
– Почему? У вас же есть звери. Полным-полно всяких зверей.
– Мы хотим настоящего!
– Чтобы он бегал!
Мира умоляюще смотрит на Яна и Марию-Луизу:
– Ну, пожалуйста…
– Я хочу богомола! – кричит Лео.
– Хомячка! – Это Хуго.
– А я хочу кошку! – Матильда.
Дети возбуждены, но Мария-Луиза очень серьезна.
– Домашним животным требуется уход.
– Мы будем ухаживать!
– Постоянный уход. А что мы будем делать, когда в «Полянке» никого нет?
– Они будут жить сами! – Матильда весело смеется. – Мы запрем их и оставим им много еды и воду.
– Зверей нельзя оставлять одних. – Мария-Луиза отрицательно качает головой. Она по-прежнему серьезна.
Вечером Ян остается один с двумя детьми, и оба засыпают мгновенно. С этой недели в садике ночуют только Мира и Лео. Для Матильды нашли приемную семью, и они забирают ее в пять часов каждый день. Удочерившая пара – пожилая женщина и мужчина в серой кепке – производит очень приятное впечатление. Спокойные, доброжелательные.
Что ж, будем надеяться, что так оно и есть. Но откуда ему знать? Чужая душа – потемки. Ян все время вспоминал рассказ Реттига про выбросившегося из окна заключенного… больного. Сам-то он был тихим и приветливым, а вот вторая голова – кошмар, да и только.
Нет, надо стараться верить людям. Сам Ян надежен, как скала, надежнее не бывает… за исключением тех нескольких минут, когда он покидает спящих детей и бежит относить письма.
И сегодня тоже. Сердце бьется сильнее обычного – воспоминание, как кто-то спустился на лифте и прошел через детский сад, никуда не делось, как он ни старался загнать его поглубже. Но с тех пор все было спокойно.
И опять он обнаруживает под подушкой пухлый конверт с тем же призывом: ОТКРОЙ И ОТПРАВЬ ПО АДРЕСАМ! Пульс участился.
Он хотел открыть конверт прямо в воспитательской, но решил не рисковать – уже без двадцати десять, Ханна может явиться в любую минуту, и все его секреты станут общим достоянием.
Она и в самом деле пришла пораньше – без десяти десять стояла в дверях, раскрасневшаяся от вечернего морозца.
– Все тихо?
С этими розовыми щеками и выбившимися из-под шапочки белокурыми локонами, она выглядит необычно возбужденной, даже радостной. Ян молча кивает и идет за курткой.
– В полвосьмого уже спали без задних ног. Вдвоем они спокойнее, чем втроем.
– Это уж точно.
Говорить больше не о чем. Ян берет свой рюкзак – и вдруг вспоминает, что забыл положить на место магнитную карточку от двери в подземный ход. Дверь-то он закрыл, а про карточку забыл.
Идиот.
– Я забыл одну вещь… – говорит он.
– Что? – спрашивает Ханна, но Ян уже в кухне. – Забыл положить на место карточку?
Ханна стоит у него за спиной. Она даже не сняла кожаное пальто. Щеки немного побледнели.
– Именно так… – Ян задвигает ящик и выпрямляется. – Отводил ребенка, и вот…
– Со мной тоже такое было.
Поверила? Может, и нет, но что он может сделать? Ничего. Попрощаться и уйти. Слава богу, конверт не забыл. Конверт лежит в рюкзаке.
Он распечатал конверт, даже не раздеваясь. Метод уже известен: аккуратно снять скотч, благо не очень клейкий, и тонким ножом поддеть клапан. Дрожащими пальцами перебирает письма… не то чтобы он очень нервничал, но… а вдруг он уже получил ответ от Рами?
Так оно и есть. Вот оно, письмо. Имени отправителя нет, но адрес стоит его, тот, который он указал. Даже если Реттиг его видел, наверняка не обратил внимания – подумаешь, адрес. Один из многих.
Ян откладывает его в сторону. Остальные двадцать два письма кладет на столик в прихожей. Ночью он их отправит. Но первым делом надо прочитать ответ.
В конверт вложен один-единственный лист. Три предложения, написанных с нажимом графитовым карандашом.
БЕЛКА ОЧЕНЬ ХОЧЕТ ПЕРЕЛЕЗТЬ ЧЕРЕЗ ОГРАДУ.
БЕЛКА ОЧЕНЬ ХОЧЕТ ВЫСКОЧИТЬ ИЗ КОЛЕСА.
А ЧТО ХОЧЕШЬ ТЫ?
Письмо лежит у него перед глазами. Он достает чистый лист бумаги и начинает писать ответ. Но как к ней обращаться? Алис? Мария? Рами?
Так и не придумав, он пишет несколько коротких предложений:
Я хочу свободы, хочу быть солнечным лучиком, на котором можно развесить чистые простыни. Я мышь, прячущаяся в лесу, сторож маяка, пастух для заблудившихся детей.
Меня зовут Ян.
Пятнадцать лет назад мы жили по соседству.
Помнишь ли ты меня?
И все. Пока все – он все равно не может ответить ей, пока не получит следующий конверт.
Должна же Рами помнить, где они были соседями и когда.
Должна помнить то время в Юпсике. Должна помнить цитаты из ее собственных песен.
С тех пор Ян всегда носил сорочки и футболки с длинными рукавами. А сейчас он закатывает правый рукав и смотрит на розовую полоску поперек запястья. Его собственная метка. Память о школьных годах.
С таким же успехом он мог бы закатать и левый рукав. Бритва оставила след и там.
ЮПСИК
Первое, что услышал Ян, очнувшись, – грустную музыку.
Минорный гитарный аккорд. Совсем рядом. Из-за стенки. Кто-то сидел там и брал один и тот же аккорд. Раз за разом.
А сам он лежал в кровати. Огромная, устойчивая кровать с шершавой простыней.
Открыл глаза и увидел широкую спинку из никелированных трубок. И стены – высокие, белые.
Больничная палата. Он слушал и слушал этот проклятый аккорд, но не мог пошевелиться – не было сил. Болела голова, и болел живот.
Горло саднило – он смутно вспомнил гибкие шланги, которые совали ему в глотку. Вкус желчи, запах прокисшего молока.
Промывание желудка, вот как это называется. Мерзее не придумаешь. Промытый желудок тоже болел, ему казалось, что он раздут, как воздушный шар. Хорошо бы вырвать, но он не мог поднять голову.
И голоса. Он слышал приближающиеся голоса, хотел что-то сказать, но закрыл глаза и потерял сознание.
Когда он пришел в себя в следующий раз, гитара смолкла. Открыл глаза и увидел склонившегося над ним высокого длинноволосого мужчину с вьющейся каштановой бородой. Он был похож на Иисуса в своей футболке с большим желтым смайликом на груди.
– Как дела, Ян? – Голос его болезненно отдавался в ушах. – Меня зовут Йорген… ты меня слышишь?
– Йорген, – прошелестел Ян.
– Именно так, Йорген. Я санитар здесь, в больнице… тебе лучше?
Ян кивнул, хоть и чувствовал себя хуже некуда. Санитар… Что это еще за санитар?
– Твои мама с папой уехали домой, но они вернутся. Ты помнишь, как их зовут?
Ян задумался. Странно. Он прекрасно помнил голоса мамы и отца, но имен вспомнить не мог.
– Не помнишь? А тебя как зовут?
– Ян… Хаугер.
– Хорошо, Ян. Хочешь принять душ?
Ян обмер.
Только не душ. Он отрицательно покачал головой.
– Нет? Ну что ж… тогда спи.
Йорген отплыл назад. Стены комнаты мелко вибрировали.
Время шло. Когда он в следующий раз открыл глаза, увидел: дверь в палату приоткрыта, и в проеме кто-то есть. На него уставилась высокая тоненькая девочка примерно его возраста. Белые, совершенно белые, как мел, волосы и карие глаза. Стояла и смотрела – совершенно равнодушно. Без симпатии, но и без злости.
Ян попытался проглотить слюну. Во рту пересохло. Он с трудом поднял голову:
– Где я?
– Юпсик, – сказала она.
– Пупсик?
Девочка покачала головой:
– Не пупсик, а Юпсик.
Ян не понял, что это значит, но промолчал.
И она молчала. Молчала и смотрела. Потом вдруг достала откуда-то небольшой черный ящичек и направила на Яна. Сверкнула вспышка, и он зажмурился.
– Что ты делаешь?
– Подожди немного.
Из ящика вылез квадратный плотный листок. Она сделала несколько шагов и положила его на подушку:
– Это ты.
Ян поднял белый плотный квадратик, и на нем довольно быстро стали возникать контуры. Поляроид. Снимки проявляются сами по себе. Бледное лицо и худое тело под простыней. Его фотография. Одинокий, несчастный мальчик в больнице.
– Спасибо, – сказал он тихо и поднял глаза.
Девочка исчезла.
Несколько минут полной тишины, потом он опять услышал гитарные аккорды.
Ян сел в постели. Он чувствовал себя немного лучше. Лампа под потолком погашена, гардины задернуты. Палата оказалась маленькой, почти как тюремная камера. Голые стены, небольшой письменный стол и стул, на котором висели его футболка и джинсы. Башмаки на полу, но кто-то вытащил из них шнурки.
Он хотел почесать руку и тут же обнаружил, что обе руки плотно забинтованы, как у мумии.
Кто-то его спас, и вот теперь он проснулся, хотя охотнее всего продолжал бы спать. Спать, спать и спать. Что еще делать в Юпсике?
Юпсик – прозвище, он узнал это через пару дней. Длинное название «Детская и юношеская нервно-психиатрическая клиника» постепенно укорачивалось и укорачивалось, пока не превратилось в Дюпсик, а потом и в Юпсик.
Так она и называлась, эта клиника. Юпсик. Дом для заблудших и психически неуравновешенных подростков.
«РЫСЬ»
Ян шел во главе маленькой группки полицейских и воспитателей. Он провожал их в лес, но через несколько сот метров начал уводить все дальше и дальше от того места, где дети играли в прятки.
Командир полицейского наряда остановился на тропе, расставив ноги. Глаза у него пронзительные, отметил про себя Ян.
– Значит, здесь он и исчез?
Ян кивнул.
– Ты совершенно уверен?
– Да.
Высокий, метр девяносто, не меньше. Черные сапоги, темно-синий комбинезон. С ним еще пятеро – подъехали в трех патрульных машинах.
Отца Вильяма с ними не было – он поехал за женой. Ян только мельком видел его полные ужаса глаза.
Командир не отводил взгляда:
– Значит, когда вы начали игру, с тобой было девять детей… и восемь, когда закончили?
– Да. Именно так. Девять мальчиков.
– И что, ты не заметил, что одного не хватает?
Ян отвел глаза – слишком уж пристально полицейский на него уставился. И потом, ему не надо было изображать, что он нервничает, – он и в самом деле нервничал.
– Нет… дети шумели, бегали… И по дороге туда, и по дороге обратно. Мы же в лесу были. И потом, этот мальчик, Вильям… он не «рысенок».
– Рысенок? В каком смысле?
– Моя группа так называется. «Рысь».
– Но ты же все равно отвечаешь за него, если берешь на прогулку.
– Да… – Ян виновато кивнул. – Я и Сигрид.
Сигрид стояла в десяти метрах от него, испуганная и заплаканная. Почти сразу, как только полиция начала задавать вопросы, она сорвалась, у нее началась чуть ли не истерика, поэтому вопросы задавали только Яну.
– И когда Вильям должен был прятаться… куда он побежал?
– Вон туда. – Ян показал на юг, точно в противоположном направлении. Хотя птичьего озера и не было видно, он знал, что оно там.
Командир послал одного из помощников осмотреть детский сад и все вокруг него и кивнул остальным:
– Хорошо, ребята, начинаем шевелиться.
Группа начала прочесывать лес. Ян знал, что времени у них не так уж много: осенью темнеет рано, а уже было начало шестого. Солнце недалеко от горизонта, в кронах елей уже притаился ночной мрак. Через полчаса стемнеет, а через час небо будет черным.
Он шел между елями, делал вид, что ищет. Так же, как и другие. Звал Вильяма и прилежно осматривался, хотя прекрасно знал, что идут они не туда. Он звал Вильяма и мысленно представлял толстые бетонные стены бункера.
