Веселин ГЕОРГИЕВ

Тяжело тому, кого насильно заставляют делать что-нибудь, что он не может или не желает. В данном случае, как станет понятно ниже, я, может, и хотел, но не мог.

С ребятами из нашего квартала сами себе делали мячи из тряпок. Потом делились на две команды и начинали играть на поляне — гоняемся, пинаем кто мяч, кто ноги, пока душа в теле… Как-то во время игры один пацан, поставив подножку, повалил меня на землю, а другой наступил на руку. Я взревел от боли. Учился я тогда в седьмом классе, через неделю экзамены — оканчивал прогимназию. Неплохо учился, лишь математика мучила. Обмотал я больную кисть мокрой тряпкой и, хотя боль не отходила, сел за стол, принялся решать задачи. Сидел злой на то, что одну задачу решить не удается. Послышался приглушенный голос:

— Катерина, здесь ли ты? У меня страшно болит зуб, сдохну от боли. Вырви его, а?

Взглянул в окно — узнал дядю Гергана. Кто не знает этого пьянчужку. Алкоголик, но и плотник хороший. Год назад он сделал нам стул — деремся с братом, кому сесть на него, и он еще не рассыпался. Открываю окно:

— Нет матери. Еще не вернулась с поля.

— Как так нет? Она мне очень нужна! Очень! Понял?

Ты погляди, может, она мотается в соседней комнате!

— Раз я сказал, что ее нет, значит, нет! — раздраженно буркнул я. — Придет, не станет же спать на поле. И у меня болит рука, но терплю.

Дядя Герган приложил руку к щеке и стал переступать с ноги на ногу, словно не зуб болит, а хочется по-маленькому.

— Терпи, сколько влезет! — закричал он. — А я не могу терпеть, зуб у меня болит! У тебя болел зуб? Нет? Когда за-болит, заходи ко мне, я посмотрю на тебя. Ну, пусти в дом, а то ноги дрожат!

«Вот тебе еще одна задача к решению, Веселинчо», — подумал я. Как впустить, когда заранее знаю, что мать даст по шее?

— Если ноги дрожат, садись на пень. Видишь рядом? — посоветовал я.

— К черту пень! Хочу сесть на тот стул, который я смастерил за одну дохлую курицу. — Не дожидаясь согласия, он вошел в комнату и тут же уселся на «свой» стул рядом со столом. — У матери имеется ракия, таблетки от боли? Дай глотнуть таблетку или лучше стаканчик ракии! — взмолился он.

— Таблеток — нет, ракия — есть, но не знаю, где мать прячет.

— Ищи, мальчик, ищи! Мне надо подержать глоток во рту, чтобы хоть как-то угомонить боль. И намочи платок в холодной воде, приложу, пока мать заявится. Понял? Васей, что ли зовут, да?

Я принес из кухни мокрую тряпку, которой мать вытирала посуду, и он прижал ее к щеке. Потом дядю Гергана осенило:

— Раз ты дитя зубного врача, сам рвал зубы?

— Нет, — признаюсь. — Это не то, чтобы из носа козявки пальцем выковыривать. Только мать — мастерица по удалению зубов, притом единственная в Пордиме.

— Нет? Только мать, да? А если получишь пощечину, не станешь вдруг мастером? Ну-ка, иди поближе! Сейчас или ты мне дашь ракию, или я дам по мозгам! — И посмотрел на меня уничтожающим взглядом.

Я слегка струсил. Как дать ему ракию, когда слышал — выпивший, он орет на всю деревню. С другой стороны мне стало жаль его — у человека боль, а помочь не могу. Взглянул в окно — вдруг мама покажется. Нет, не видно.

— Эй, Василь, чего высматриваешь в окно? Мать, что ли, идет?

— Пока нет.

— Раз нет, а мне уже невтерпеж, вот что я предлагаю: ты дернешь зуб — будешь зубодером. Ну, соглашайся, а то и побить могу. Когда у человека острая боль, он способен на все. Я не шучу! Понял?

— Это как — я? Что ты говоришь? Не могу!

— Не отговаривайся! Надо, понял? Вытаскивай инструмент и бутылку ракии на стол!

«Да, с этим человеком не поспоришь. Что надумать, чтоб удержать положение, пока мать не придет?» Вытащил из ящика инструмент, достал бутылку, вручил. Он дрожащими руками вынул пробку, всосал большой глоток, стал полоскать рот, потом выплюнул ракию чуть ли не в лицо мне.

Почему выплюнул? Женщины выплевывают, мужчины — глотают!..

— Вот не знал! Ну, попробуем. — Снова принял глоток, задержал мгновение во рту и проглотил. Глаза налились слезами, заморгал, заметив: — Очень крепка! Спирт, что ли?

— Не спирт, а первак — семьдесят пять градусов. Это дядя из соседнего села гонит самогон, он иногда дарит маме бутылочку для зубоврачебных дел, вроде наркоза для более тяжелых случаев.

— А разве есть более тяжелый случай, чем у меня?

— Конечно, есть. Когда зуб ломается в корне или абсцесс какой-нибудь.

Дядя Герган крутит инструмент в руках, оглядывает со всех сторон и еле заметно улыбается:

— Неужели это и есть чудо твоей матери? Довольно элементарная штука. Я думал — инструмент какой-то сложной конструкции, от которого, как увидишь, бежать захочется. А то… Правда, вот тут — крюк в конце рукоятки, им зуб, что ли, зацепляют? Ладно, давай, как договорились… Я не стану кричать! И осторожно, чтобы не дернуть здоровый зуб! Бери, начинай! — Открыв широко рот, он ждал моего встречного шага.

Стою перед ним, как стукнутый, с инструментом в больной правой руке, и думаю: «Этот человек или сумасшедший, или вот вот сойдет с ума, или меня принимает за идиота».

И то, что задумал, стал воплощать, то есть хитрить.

— Это дело так не делается, дядя Герган. Надо увеличить дозу наркоза, иначе разрушишь дом криками…

— Давай!

— Что давать? Бутылка в твоих руках…

— И сколько еще надо?

— Чем больше, тем лучше.

Он поднял бутылку, взболтнул ее, измерил глазами содержимое и… глотнул, забыв подержать во рту.

— Ну, вот теперь легче пошла! Прямо эликсир! Браво твоему дяде! Ты не можешь попросить его выслать и мне бутылочку, а я смастерю в благодарность какую-нибудь мебельку? Ну, что скажешь — еще или довольно?

— Еще, еще! Надо довести себя до кондиции…

Он отпил еще три-четыре глотка, закачался на стуле, уронил бутылку и шлепнулся плашмя у стола. Я быстро поднял бутылку, чтобы не разлилась оставшаяся жидкость, сунул инструмент в ящик. И подумал: «Я достиг своего — напоил гостя!» Но в тот момент не сообразил — хорошо это или плохо. В это время отворилась дверь. Младший братец, просунувшись, удивленно спросил:

— Васька, кто этот человек? Почему он валяется на полу?

— Это не твое дело! — строго заметил я. — Беги обратно на поляну, пока мама не придет!

— Ты послушай — он же хрипит! Пьяный, что ли? У-у, как воняет ракией!

— Я что сказал? Иди играй и не приставай!

— Хочу есть! Дай чего-нибудь, а, Васька?

Я отрезал кусок хлеба, посолил с красным перцем, он схватил его и выкатился прочь. Ладно, с братом разобрался, а что делать с этим? Лежит пьяный и не шевелится, забыв про зуб и все на свете. Да, но это лишь видимость, вдруг встанет и начнет буянить… И тут я вспомнил о происхождении маминого чудо-инструмента. Во время Балканской войны (Болгария воевала с Турцией) мой дедушка служил санитаром в походном лазарете. Был там и зубной врач — австриец. Дедушка стал его помощником — держал руки пациентам, да и головы придерживал, к груди прижимал более буйствующих солдат, чтобы не мешали работе врача. Несколько месяцев он служил, подсматривая, как удаляют зубы. Таким образом, он научился, как делается это несложное, но и очень ответственное дело. Когда пришел день уволиться, австриец в знак благодарности подарил дедушке один инструмент на память. Так он и вернулся с ним в кармане домой. Мать была еще маленькой. Когда подросла, дедушке пришло в голову научить ее этому ремеслу. Сначала с боязнью, потом рука окрепла, и она стала рвать зубы всем, кто нуждался в этом. В городе тогда, бывало, редко встретишь зубного врача, а в селах — тем более. Потом мать вышла замуж за отца, переселилась в Пордим, где я спустя год появился на белый свет. Вот почему все стали звать ее зубным лекарем. Сколько людей мать спасла от зубной боли! Не сосчитать. Проходили годы, а тут сын сельского попа, окончив зубоврачебный институт, заделался врачом, и моя мать стала лишней, без прав, без диплома.

— О, вот и она! Ее голос во дворе!

— Ты почему не запер кур? До каких пор будут гулять во дворе? — упрекнула она, сбрасывая с плеча пустую торбу.

— Потому! У меня были дела поважнее!.. — виновато опустил я голову.

— Какие еще дела? Ты знаешь свои обязанности: заботиться о брате и готовиться к экзаменам.

— Мама, у нас гость. — И я рассказал всю историю с дядей Герганом. Как только увидела захмелевшего больного, стала причитать, по-женски ругаясь. Что делать с этим пьяным человеком, разлегшимся посередине комнаты? Пыталась разбудить его, но он лишь перевернулся на бок.

— Вынесем на улицу, чтобы тут не нагадил… Держи за ноги!

Убрали пьяного без особого труда — он был худощав: то ли оттого, что много пил, то ли оттого, что мало ел. Устроили рядом с домом, мать накинула на него старое одеяло.

— Пусть лежит здесь до утра, а как протрезвится, увидим, что с ним делать — зуб рвать или голову снимать. А ты, — повернулась она ко мне, — додумался: разве можно давать бутылку в руки пациенту, да такому пьянице? Он вылакал полбутылки, а это первак, помереть можно от такого количества! Что бы тогда мы делали? — упрекала она меня, а я моргал глазами, не зная, что ответить, как оправдаться, хотя я сам не виноват, по-моему, я поступил правильно, иначе (он угрожал мне) мог быть побитым… Вернувшись домой, мать занялась хозяйственными делами, сказав мне:

— Долой с моих глаз, пока не получил затрещину! Пойди за братом, чего он так поздно разгулялся — все дети уже дома. Я приготовлю ужин. Пошел!

Наверное, это уже было к утру, пропели первые петухи, слышу хриплый голос под открытым окном:

— Катерина, слышь, а? Ты — мать, ты — отец! Опять зуб заныл, да так, что хоть волком вой! Слышь, Катя, ликвидируй его, чтобы посветлело, а то вон какой мрак кругом! — Он спохватился. — Подожди, подожди, действительно, почему так темно? Я же пришел — было еще светло… Ну, и дела у меня, сдурел, что ли? Эй, Вася, мать вернулась с поля или мне померещилось?

Мать вскочила, зажгла свет, быстро надела платье и подошла к окну:

— Ты протрезвел, пьянчужка? Убить тебя мало! Напился, как свинья, в чужом доме! Ну-ка, мотай отсюда!

— Куда мотать, Катюша? Дерни зуб, а потом — убей, не возражаю, мне жить неохота при такой боли. Прошу как Богородицу.

— Герган, ты же не набожный!

— Будь на моем месте — поверишь и в черта. Извини, прости, впусти, век не забуду, отблагодарю! Золота у меня нет, но золотых рук хватает… Будь человеком, хотя ты женщина, но какая женщина! Нет на селе равной тебе — зубодер! Да что там на селе, в округе не сыщешь, а то и во всей Болгарии. Я так высоко ценю тебя, что, будь моя воля, приставил бы — плечикам крылышки, чтобы ты летала и где надо зубы риала. Но сначала мой, черт бы его побрал!..

— Забормотал… Понесло, поехало… Ты что, не выспался на сухой земле? Иди, доспи, место твое еще никто не занял.

— Нет, матушка! Я зачем тебя расхваливал? Чтобы ты послала меня подальше? Или ты мне — зуб, или я тебе — дом… Брось спички, а то нечем поджечь!

— Ты что, с ума сошел?! Я тебе дам, поджигатель! Ну, входи, бог с тобой.

Быстрей ученого зубодера, ловчее профессора мать, съежившись в рассветной мгле, рванула коренной зуб дяди Гергана так, что он не успел опомниться. Сунула ему в рот тампон, смоченный ракией, у двери схватила за плечо:

— И больше не смей переступать мой порог! Понял? Ну, отвечай!..

Дядя Герган лишь кивал головой, прижимая платок к губам.

Через несколько дней, было уже к вечеру, мы с матерью поливали грядки перца, как из-за калитки послышался голос, а потом показался сам дядя Герган:

— Катерина, здравствуй, спасительница моя, и добрый вечер! Я принес тебе благодарность — подарок для детей, — и положил на землю два стула. — Дай Бог, чтобы они тоже пошли по твоему пути — стали суперзубными врачами. А то я просил Ваську до тебя дернуть зуб, но… Не получилось… Научится, я уверен! И еще многому научится, лишь бы хорошему, а то пошли люди — дрянь: одни от пьянства, другие от бедности, третьи от глупости. Дай бог, побольше людей, как ты, Катюша, и мир уцелеет!

Мир-то уцелел, но крайней мере, до сегодняшнего дня. А вот горемыка дядя Герган давно завязал с выпивкой — говорят, что на том свете «сухой закон». Но до того света он еще долгие годы навещал наш дом и после каждого вырванного зуба тащил стул, так что этой мебели стало у нас в пять раз больше, чем седалищ в нашей семье.

Я — болгарин, а друг мой Боря — с Урала, из Перьми. Готовились стать великими писателями, если не в ближайшее время, то хотя бы в обозримом будущем. Итак, наш рассказ о русской бане, которую мне довелось испытать на собственной шкуре.

Зима, снег по колено, жгучий холод сшибает воробья прямо на лету, даже ртуть в термометрах на реке Каме, слыхал, замерзла. И туман — снежной пелериной окутывает землю. Сунешь нос наружу, кажется, тут же превратишься в сосульку. Вот почему на улицах большого уральского города люди проявляются, как видения художника, и исчезают, растворенные его кистью. Так длилось почти неделю, пока погода не сжалилась, показав даже солнце над лесом. Но разве это солнце? Протяни руку к нему, так рука окоченеет.

— Тебе не холодно? — спросил мой приятель.

— Напротив, — отозвался я.

Какой там холод, кроме зимнего пальто, я надел еще тулуп, который мне подбросил отец Бори.

— Осторожно, лед! — предупредил друг, но поздно — я упал прямо ему под ноги. — О, ты умеешь кататься на спине, — пошутил он.

Идем, а по дороге сугробы до двух саженей. Думаю: «Какой черт дернул меня ехать за две тысячи километров в такой холод? Простужусь тут, как меня больного повезут обратно в Москву?..» Но никак не мог отказать другу. «Поедем, — говорит, — Урал увидишь, зима у нас лютая, но красивая, в оперу сходим, в театр, в забегаловку заглянем, куда захочешь, туда и пойдем. Да и на русской печи полежишь, в русской бане попаришься, увидишь, как уральцы встречают дорогих гостей…» Друг был прав. Одно мне осталось увидеть и испытать — русскую баню. Туда мы и пошли.

Баня — на окраине! Дома — старые, деревянные, отяжелевшие от снега на крышах.

«Бау, бау!» — услышал злой лай. Смотрю — на калитке надпись белой краской: «Осторожно, злая собака!»

Я дернул Борю за локоть.

— Не бойся, собака на цепи, — успокоил меня. В тот же момент калитка открылась, с улыбкой встретил Борин знакомец — Лева.

— Чего так долго шли — баня совсем остыла!

И собака Левы — крупная, черная, неизвестно, какой породы, продолжает злобно лаять на нас, прыгая на задних лапах, вот-вот сорвет цепь, но стоило хозяину рявкнуть, как она поджала хвост и залезла в конуру. В доме печь, едва не упираясь в потолок, дышала теплом прямо в дверь. Лева помог мне раздеться, складывая верхнюю одежду на стул. Его сестра, наблюдая эту процедуру, громко рассмеялась.

— Ничего смешного, Галя! — заступился за меня друг. — Ты как себе представляешь? Мы сибиряки и все равно дрожим от холода, а он южняк, болгарин, а там сейчас на его родине розы цветут…

— Фантазия цветет у тебя, Боря, — с милой улыбкой заметала девушка.

— Пошли! Надень пальто, баня в конце двора, — заторопил нас Лева.

Собака опять кинулась, но, увидев хозяина, шедшего за нами, утихла.

— Зачем вам собака, притом злющая? — поинтересовался.

— А как без собаки? Она же друг человека, иной раз больше, чем человек человеку.

— Может, ты и прав, но мы в Болгарии уже привыкли без такого человекодруга. Вышел приказ уничтожить всех собак, так перестреляли не только бездомных, но и домашних. Придумали, что собаки много хлеба жрут, болезни разносят и прочее.

— О прочем не знаю, но что касается хлеба, я не согласен. Сейчас у всех мирная жизнь. Когда есть чем кормить людей, и домашние животные не в тягость, — защищался хозяин и, доведя нас до бани, сказал: — Думаю, без меня справитесь — Боря побывал тут не раз. — И пошел домой.

С маленьким окошком и низенькой дверью баня была потека-«а лесной домик. Из трубы прямо к небу тянулась тонкая струйка дыма, хоть иголку вдень.

Наконец, голые — в бане. Ничего особенного: печь с полуоткрытой дверью, откуда видны раскаленные угли, на «ж — котел с кипящей водой, рядом — два ведра с холодной, большой пустой таз, кружки, широкая деревянная скамейка, примкнувшая одним концом к стене.

В бане, как в любой бане, тепло и душно.

— Ложись на скамейку! — сказал Боря. — Буду выбивать грязь из спины.

Я лег. Он налил горячую воду в таз, бросил туда мелко нарезанное мыло, взял березовый веник, размешал им воду, которая от растворившегося мыла стала пениться. Потом вылил кружку воды в печь. Пар, как шипящая змея, взлетел к потолку и наполнил всю комнатку. Пот облил мое тело.

— Эй, что ты делаешь? Задушишь! — возражал я.

— Это же кайф, дорогой. На то и называется — парилка — от пара. Сейчас испытаешь всю прелесть русской бани. Ну, повернись на живот!

И начал колотить меня веником — по спине, по ногам, по… С одной стороны, приятно, с другой — больно. «Терпи, — говорю себе, — раз так надо!» Но разве можно терпеть? Словно ремнем бьют.

— Ну что, побаливает, да? — спросил Боря. — Э, братишка, в этом и заключается весь фокус: пар, веник, бей по голому. А теперь повернись! Поработаем и над животом. Отсюда выйдешь чище праведника!

Поменялись местами, и я, подражая Боре, стал нахлестывать его по спине веником.

— Потише, друг! Ты что? Замахиваешься, словно дрова сечешь… Делай, как я!

— Видал я твое «потише»! Ну ладно, — говорю, — пожалею.

— Подбрось воды на камни, а то пару совсем мало! — попросил Боря.

Взял ведро с холодной водой, открыл дверцу, смотрю: жар — как расплавленный металл. «Да, — подумал, — Лева не поскупился на дрова». И недолго думая бух — выплеснул полведра в печь.

Что произошло? Словами не рассказать. Обжигающий пар со страшной силой толкнул меня в грудь. Я отскочил, загремело ведро, разлив воду, почти кипяток, а сам я угодил в ведро с холодной водой. Прыгнул, ничего не видя в густом пару, налетел на нечто мягкое. «Ох», — крикнул мой друг и упал прямо у моих ног. «Дверь, дверь открой, быстро! Я задыхаюсь! Ищи дверь!» — закричал сумасшедшим голосом Боря. А где дверь-то — ничего не вижу и уши пищат. Вмиг почувствовал, что теряю силы, пар входил в легкие, а выдохнуть было невозможно. И как слепой, стал шарить по стенам. Нащупал окошко. Удар кулаком, второй удал… Не поддается. Понял — плексиглас! Конец, падаю! Но пальцы инстинктивно снова полезли по стене… Вдруг дверь с треском открылась, и пар, как из пробитого паровозного котла, полетел наружу, а вместе с ним… и я. Очутившись по пояс в снегу, как выброшенный карп на берег, жадно стал глотать свежий воздух. Лева орал на всю глотку перепуганным голосом:

— Да что вы тут натворили, дураки эдакие?!

И тут же вошел в баню.

— Эй, дяденька, — услышал я голос мальчишки из соседнего дома, — чего голым гуляешь по снегу? Не стыдно — женщины смотрят.

Тут Лева показался у порога.

— Ты чего там торчишь, гость несчастный? Входи в баню — замерзнешь!

— А пар? — прикрывая обеими руками срамное место, спросил я.

— Пар испарился, — сказал названый друг, с силой вталкивая меня обратно.

Приятель сидел на скамейке, свесив голые ноги, и платком вытирал кровоточащий нос.

— Извини, Боря, виноват, — сказал я.

Зубы стучали то ли от испуга, то ли от холода, то ли от свирепого взгляда друга.

— Дрожишь, а? Ну, ты разбойник! Испортил нам все удовольствие! Разве можно лить столько воды в печку? Я кружкой — не видел, ты — ведром! Ни (рига не соображаешь, как дикарь!.. И воздух выбил мне из легких, и нос разбил, и чуть на тот свет не отправил.

— Да, мог бы быть летальный исход, черт бы вас побрал. Спасло то, что я нечаянно заметил пар, вылетавший через щели двери. Мог бы найти, как пить дать, два трупа в собственной бане… Ха, ха…

И Лева так заразительно захохотал, что и нас рассмешил.

Мне было не до смеха, но все же лучше посмеяться над собой, чем друзьям плакать над тобой.

Немножко утихомирились. Лева сам начал парить веником друга, я быстро надел шмотки и побежал к дому. Собака опять бросилась, но цепь спасла меня… «Нет худа без добра, — подумал я, — на сегодня хватит одного удушья!..»

— С легким паром! — встретила меня с любезной ухмылкой Левина сестра.

— Спасибо!

— Залезай на печь, — сказала девушка. — У нас так принято: после бани — небольшой отдых. Что вы предпочитаете — чай или пиво?

«Это как — на печь, она что, шутит? Кто у нас в Болгарии ложится на раскаленной печке?» Но эта печь была особенная — из кирпича: снизу огонь горит, сверху отведено место, где можно полежать…

После колебаний я устроился на белой шкуре неведомого зверя. Прикрыл глаза и словно погрузился в какое-то сладостное блаженство. Мне показалось, что я испаряюсь, печь пошатнулась и я вместе с ней полетел вверх, все выше невероятно мягкие и пушистые облака, а рядом красиво… улыбается сестра Левы…

С тех пор я знаю, что такое русская баня.

Мы с женой — потрепанные жизнью, проводили отпуска в лечебницах, желательно в горных. Хотелось бы на море, но солнечные лучи так давят на седую голову, что спасу нет! Нервная система расшатывается, как старая телега. Это у меня… Жене, наоборот, лучи, море и песок — это ее излюбленный конек, не оторвешь. И вот снова летний сезон. На этот раз она взяла меня в руки, достала путевки в курортный комплекс неподалеку от Варны. Неделю уже ходим как пьяные, очарованные красотами родного черноморского берега. До обеда бегаем по разным процедурам для общего укрепления здоровья, после обеда — на пляже среди отдыхающих болгар и туристов. Жена, разумеется, счастлива, то в море барахтается, то валяется ка раскаленном песке, охотится за солнечными лучами. Я, само собой, берегу голову от этой благодати, лежу под зонтом, созерцая дальний горизонт, где море сливается с небом и немножко завидуя тем, кто не боится удара с неба. Были довольны и предовольны. И говорить нечего — что хорошо, то хорошо, и мы понимаем, что такое жить по-европейски. Хотя мы сами в центре Европы, но наши отсталость и бедность сказываются во всем, хотя бы в том, что редко кто из болгар может позволить себе роскошь жить в дорогих отелях.

Впрочем, это не столь важно, солнце для всех одинаково греет, осветляет и оживляет, было бы здоровье, остальное приложится, каждому — свое, но, как говорится, «много добра не всегда к добру». Вот мы и живем себе, жаловаться не приходится. Жалко то, что время быстро проходит: через три дня_обратно и снова вкалывай круглый год до одури. Кажется, такие мысли крутились у меня в голове, когда тем вечером случилось нечто, что нарушило ритмы нашего курортничества.

Мы сидим за столом в ресторане морского казино. Любопытство разъедало нас и мы неотрывно наблюдали за посетителями и зрителями казино. Говорю — зрителей, ожидающих, как и мы, вот-вот появления на эстрадном подиуме Кубинского ансамбля песни и пляски. Это я узнал днем, прочитав на афише, так что мы не случайно здесь, — и я решил разыграть роль уважающего себя супруга. А супруга в это время, всмотревшись в куверты, удивленно сказала:

— Да ты что платить 20 левов за куверты! Как это удалось тебе оторвать от кармана?

— Ну, милая, я же не такой скупердяй! Не будем же каждый вечер отмеривать километры по аллеям и дорожкам пансионата, соблюдая режим как гимназисты! Мы тоже люди, не хуже других, жаждущих получить свою долю удовольствия от более зажигательных развлечений. Увидишь, не пожалеешь!

Жена, не ожидавшая от меня такого благородного жеста, впала в восторг:

— Ой, как ты обрадовал меня, дорогой! Я всегда… Барабаны со сцены заглушили красивые слова в мой адрес, которые я все реже слышу от жены. Все взгляды были направлены к эстраде — кубинцы начинали свою экзотическую программу.

Официанты шныряли между столами, сервильно услужливо склоняя головы к клиентам, стараясь не мешать им смотреть, виртуозно разносили на подносах блюда и напитки. И к нам подошел официант:

— Як вашим услугам, — улыбаясь произнес он.

— А где меню, не вижу на столе? — спросил я.

— Меню нет! Это у нас ресторан, так сказать, на открытой площадке — если дунет ветер, меню полетит к морю, не сыщешь.

— Ветер есть, а тумана нет случайно? — попытался пошутить я.

— Тумана, как сами видите, нет. Есть шашлыки. — И, как зазубривший урок школьник, официант перечислил несколько предлагаемых блюд и напитков. То же самое повторил и перед клиентами соседнего стола. Там сидели три молодых пары, разодетые сообразно последним модам регресса: девушки — полуголые, парни — полуодетые.

Не раздумывая долго, заказали по сто граммов водки, салат, шашлыки, бутылку белого вина и мороженое к десерту. Едим с женой, не торопясь, один глаз в тарелку, другой — на сцену, выпиваем маленькими глоточками, чтобы вина хватило надолго, одним словом, наслаждаемся природой, объявшей нас верхушками столетних кедров, мягким шелестом прибоя, а больше всего — изумительным кубинским искусством. Как говорится, кайф на всю катушку.

Кончилось выступление кубинцев, электрические фонари на ветках деревьев потухли — знак, что заведение заканчивает свою увеселительную программу. Официанты снова разбежались по столам брать расчет от удовлетворенных и развеселых клиентов. Наш тоже тут как тут — оторвал листочек бумаги от записной книжки что ли, шлепнул его на стол, изрекая: «Пятьдесят шесть левов всего!» Я подозрительно посмотрел, в смысле, что он ошибся, но, не обращая внимания на мое бессловесное замечание, он отошел к соседям, шлепнув на их стол такой же листочек бумаги, четко произнося: «Двести левов всего!» Услышав счет соседей, мне совсем стало не по себе. Почти моя месячная зарплата! Но, видимо, эта сумма не произвела ни малейшего замешательства на компанию, которая галдела о чем-то своем, допивая коньяк. Парни одновременно вытащили кошельки, набитые банкнотами. Один из них опередил других, бросил на стол несколько крупных купюр, говоря вялым голосом: «Без сдачи!» Девушки закинули луксозные сумочки за плечо, парни обняли их за талию и с завидным веселым настроением утонули в темной аллее. Я взял себя в руки, приняв самое правильное решение: последовать примеру молодежи и под сокрушительным взглядом жены стал отсчитывать чуть ли не последние пятерки. Жена, скрипя зубами, молчала. А как только мы оказались в аллее приморского парка — зашипела:

— Видал этого негодяя — обобрал нас до нитки! И что это у них за шашлыки, если бы были позолочены, дешевле бы стоили, да и на водку он накинул тройную цену!.. А ты, как молчишь и, как дурак, — платишь! Вчера, забыл: мне понравилось платье в Валентине, оно-то и стоило пятьдесят шесть левов, а ты повернул голову в сторону и прошел мимо!

— Ладно, не ворчи — за удовольствие надо платить, а тут оно двойное — глаза полные и рот не пустой. Платье можно купить всегда, а кубинский ансамбль и за большие деньги не увидишь, сегодня здесь, завтра — в других краях.

— Хоть бы поспорил, попросил пересчитать счет!

— Ты что, драться с бандитом на глазах у кубинских гостей. Я не скандалист, ты знаешь. Все же увидели потрясающее незабываемое зрелище. Скажи спасибо и ни о чем не жалей, кроме своей смерти! Ну, пошутил, извини, — и погладил ее любовно по распущенным волосам. — Видала: свободный, вольный народ!.. Мы вроде тоже свободные, но не вольные, какие-то прижатые, пришибленные, горе способные выразить в песнях и плясках, а радость — только выпивши, и то за чужой счет!

— Ну, забормотал!.. А ты не обратил внимания на молодую компанию: пьют, жрут самое дорогое и платят, глазом не моргнув. Откуда столько денег у этих прохвостов?!

— Спроси у их отцов! Небось, партийные короли высшей номенклатуры. Я — не из власти, поэтому мало имею, но и то, что есть, добыто честным путем. А чего не хватает — добавим, что лишнее — выкинем. Мне понравилось здесь, на будущий год я сам достану путевки, приедем сюда всей семьей назло чертям и врагам, а хошь — и властям.

Вот так кончился этот прекрасный летний, приморский вечер с неким кислым осадком в настроении. Когда добрались до санатория, жена с какой-то досадой вздохнула:

— Скажем, все хорошо, лишь одно жалко: столовая уже не работает, а то могли бы поужинать и чайку попить.

Ложусь в уже темной комнате на своей половине дивана, и почему-то вдруг мне подумалось: «С женщиной не спорят — она всегда права, даже если права наоборот!»

На улице ветер бушует, холод, дома тепло — печь горит. Что поделаешь — зима. Днем было тихо, ветки на деревьях, засыпанные снежком, еле покачивались, а к вечеру — вдруг Метель, снег хлопьями. Если так пойдет всю ночь, навалит по пояс. Я читал роман Флобера «Мадам Бовари» и вместе с мадам переживал чудные любовные истории. Мне оставалось двадцать страниц, когда у окна: «стук, стук» — мурашки поползли… Затаив дыхание, прислушиваюсь. Стук повторился. Встал. «Почему не отзываются?» Спустя мгновение слышу: «Петя, открой! Это я — Елена, учительница!» — «Ну вот, не ожидал, — подумал я, — на кой черт она притащилась сюда? Что же, ночная бабочка — приму».

Открыл дверь, она тут же оказалась у печки, сняла вязаную шапку, шаль, кожаные перчатки. Сняла и пальто.

— Ветер чуть не сдул меня… У тебя есть вешалка?

— У меня все есть, кроме того, чего нет… — Взял пальто и повесил на гвоздь, забитый в дверь, как бы намек, чтоб долго не задерживалась.

— Извини, влетела, как шаровая молния, но мне очень захотелось сегодня вечером повидаться с тобой, просто до смерти…

— Ну, уж и до смерти!.. — не поверил я. — Скорее всего, у тебя что-то особенное, важное или вроде этого, — сказал я, смотря, как ее лицо набирает соку у раскаленной печки.

— Угадал! — улыбчиво ответила она. — Ты сердишься? Верно, довольно поздновато…

— Нет, зачем, напротив. Даже очень приятно — ко мне редко прилетают ночные птицы.

— А я думала, что первая!.. — разочарованно поджала губы Елена.

— Может, первая, может, последняя, разве сосчитаешь, кто, когда, зачем и почему? Впрочем, это не так важно.

— Да, да, ты прав. А почему стоим, как два аиста?

— Пардон, виноват! Можешь сесть на стул или на кровать. Пожалуйста! — Я придвинул стул. — Чувствуй себя как дома.

— Мерси! Рада!..

— А как же — ты моя гостья.

Я сел напротив. Елена быстро освоилась с обстановкой, вытащила из сумочки помаду и стала, глядя в миниатюрное зеркальце, усердно подкрашивать губы. Конечно, ее появление для меня было сюрпризом. Всего два месяца она преподавала в нашей школе. О ней знал лишь то, что она из города, переназначили ее взамен учительницы пения, ушедшей в декрет, разведенная, с виду хорошенькая, общительная в меру, — классная певица. (Был школьный праздник — она выступила лучше других.) Иные из молодых коллег пытались флиртовать с ней, но она не допускала близости. Отношение ко мне было немножко иное — улыбалась многозначительно и все что-то недоговаривала. Неделю назад в зал физкультуры (я преподавал физкультуру) как-то зашла поглядеть и говорит: «Коллега, почему не научишь и меня крутить на турнике солнце как ты?» В тот же вечер мы пошли прогуляться по центр у компании моего друга. Беседовали о том о сем, а между тем она рассказала, почему развелась. И трех лет не прошло после свадьбы, как она случайно застукала своего мужа с ее продутой, рассказала матери, а та выгнала его из дома (он жил у них на птичьих правах). Муж долго мотал ей нервы, пока, наконец, суд не расторг брак. Поэтому она решила год поработать подальше от него.

— Что ты читаешь? — протягивая руку к книге, спросила она.

— «Мадам Бовари».

— Читала. Героиня такая же горемычная душа, как я сама, но хоть она налюбилась досыта, — листая книгу, легко вздохнув, сказала Елена.

— А ты еще нет? — поинтересовался я.

— Зависит от партнера, то есть любимого. Если он настоящий мужчина, а не слюнтяй, тебя ждет блаженство, а нет — пусть себе гуляет…

— Ты часто так поступаешь?

— По крайней мере раз-два.

— Имеешь в виду развод?

— Может быть… Надеюсь, со мной этого больше не повторится. Человек же должен извлекать урок из своих и чужих ошибок, чтобы в жизни было больше меда и меньше дегте, Что редко бывает, но стараться-то надо. Верно? — И вдруг Она, посмотрев на меня строгим взглядом, спросила: — А ты ничему не спрашиваешь, зачем я здесь, а крутимся вокруг да Около?

— Хорошо. Спрашиваю — почему?

— Не удивляйся, но я хотела бы узнать — ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Откровенно скажу, личного опыта нет, но по моим наблюдениям: одни влюбляются с первого взгляда, другие — со второго, а третьи — вообще не влюбляются, а живут, как будто влюблены…

— Может быть, третий вариант чаще других встречаем, но он меня не касается. В данном случае речь идет о первом. Меня интересует твое мнение о нем…

— Ну, скажем, верю, что из этого?

— А я не только верю, но уже испытала…

— Ив кого ты влюбилась?

— Неужели трудно догадаться? В тебя! — сказала она застенчиво и опустила голову, как провинившаяся школьница.

«Ну, вот тебе новость, — подумал я, слегка ошарашенный, — кажется, она пришла признаться в любви, а вдруг сделает мне еще и предложение? Но у меня намерения совсем иные — окончу университет заочно, потом видно будет. Да и зачем мне разведенная при наличии стольких девушек?»

— Как только увидела тебя впервые на лестнице школы, — продолжила Елена, — сердце у меня забилось, просто испугалась… Спросила себя: с чего бы это? Потом — поняла… Говорят, чтобы узнать человека, надо вместе с ним съесть пуд соли, а чтобы полюбить, иной раз достаточно всего одного взгляда — и ты в плену. Вдруг в твое сердце вселяется еще одно сердце, приятные чувства приводят тебя в экстаз, обретаешь крылья и готов взлететь. Но стоп! Это еще не все, это почти ничто, по тому что пока нет другого компонента — взаимности, а без взаимности любовь — трагедия… Надо ли подчеркивать, что она способна вывести человека на орбиту счастья и сбросить его в пучину бездны? Не дай бог, последнего! Извини, я увлеклась, заговорила о знакомых вещах. Мы мало знаем друг друга, но это мне не помешало… Прости за мои глупые признания, но я не могла больше не поделиться с тобой.

Я сижу, молчу, курю, выпускаю дым колечками, делая вид, что этот ее любовный приступ меня сильно волнует. Между тем она продолжает:

— Я не знаю, понравилась ли тебе или еще понравлюсь, будучи старше тебя на два-три года, разведенная, всего учительница пения, живу здесь в чужом доме, хотя у нас с мамой в городе собственная квартира, которую нам оставил отец, погибший на фронте при Драве… Судя по себе, не знаю, как у других, когда чувства диктуют, воля и разум бессильны сопротивляться. Виновата ли, что полюбила тебя? Если любовь — грех, значит, все любящие женщины грешницы, — сказала она последние слова с какой-то обреченностью, ухватила руками лицо, опустила голову и заплакала.

— Подожди, Елена! Зачем плакать? — Все-таки взволнованный услышанным, я встал, подошел к ней, погладил ее русые, разбросанные по плечам волосы и решил поцеловать ее, чтобы хоть как-то выразить свои, пока будто озаренные лунным светом онемелые чувства. Но она опередила меня и стала страстно целовать. Потом села, вытерла слезы платком, и ее просветленные голубые глазки стали ждать моей словесной реакции, но она сразу не последовала. Я занялся другим — подбрасывая в печку поленья, обдумывал, что и как сказать, чтоб не обидеть ее! (Человек должен уважать чувства другого к себе, даже если не имеет подобных к нему, — это общее правило для всех.)

— Что тебе ответить, Елена? — начал я сдержанным голосом. — Во-первых, я тронут вниманием, во-вторых, чувствами, которые ты питаешь ко мне, и искренними намерениями осчастливить одного парня, который пока не имеет понятия о большой любви. Подходим мы друг другу или нет — никто не знает, тем более мы сами, потому что… и так ясно… Но, чтобы стало еще яснее, предлагаю выпить с тобой по стакану домашнего вина. После смерти дедушки я сам стал виноделом… Попробуем мое производство, а? Не против? Я спущусь в подвал, имеется брынза, сало… Не беспокойся — мать спит в соседней комнате, не разбудим. Мы потихонечку, чтоб не сидеть за пустым столом…

Открыл я кран винной бочки. Не торопясь, наливаю вино и думаю, как все-таки кончится эта непредсказуемая встреча? Останется ли она ночевать здесь или уйдет? Какой из двух вариантов лучше? Кажется, меня оба устраивают. Была у меня подруга: то ли не сошлись характерами, то ли любовь не созрела, но я отошел от нее, а может, она от меня… Теперь я свободен. И вдруг объявилась Елена. Неужели я настолько глуп, чтобы флиртовать с разведенной женщиной, да и иметь какие-то серьезные виды на будущее?

Вхожу я в комнату с мыслью сначала выпить с ней, а потом решать, что делать. И что я вижу? Елена улеглась на кровать, лежит и не шевелится. Стою я с кувшином в руке и с вопросительным знаком на лице: «Что с ней стряслось?» Ставлю кувшин на стол и озадаченно спрашиваю:

— Елена, почему ты лежишь?! Что с тобой?

Нет ответа — молчит, смотрит блуждающим взглядом в потолок. Я еще больше стал удивляться ее поведению и спрашиваю:

— Ведь мы собирались пить красное вино — вот кувшин, вот и стаканы! Встань, пожалуйста, или мне помочь тебе? — Нет ответа. Нагнулся над ней, трогаю за плечо, тормошу: — Ты что, тебе плохо? Может, заболела?

— Не заболела я, а отравлена!.. — повернула голову ко мне и закрыла глаза.

— Как это так — отравлена?! Минуту назад этого не было! Кто тебя отравил? Кроме меня, тут никого нет, не считая спящую мать.

— Я сама! Проглотила двадцать таблеток анальгин-хинина…

— Что ты натворила! Зачем? Ты что, с ума сошла?! Ты же не мадам Бовари!

— Нет, не мадам! Ее история другого характера…

— А твоя — какая? Выходит, тоже фатальная, раз решила совершить неслыханную глупость!

— Нет, не фатальная, пока — зависит от тебя… О, как живот крутит внутри!.. — сказала она и схватилась за живот двумя руками.

— Если тебе так надоело жить, почему не покончила с собой в другом месте, а нашла себе мой дом? Теперь что мне делать с тобой? Подумают, что я отравил тебя… Двадцать лет за решеткой мне обеспечено!.. Вставай, пойдем в медпункт! Может, там спасут? Вставай! — кричал я в гневе и замешательстве. — Я не доктор по аварийным ситуациям, тем более когда касается летального исхода!..

Она заупрямилась, не встает. Силой поднял ее, надел пальто, накинул шапку, сам быстро оделся, но она села на <?гул, дрожит:

— Оставь меня! — прошептала она с видимым нежеланием куда-то идти.

— Как — оставить? Не хочешь спасаться? Хочешь сделать свою мать самой несчастной женщиной? Не сможешь двигаться, понесу на руках! Идем! Медлить нельзя. Слышишь? Медпункт близко…

Подхватил ее как-то, поднял к плечу, зашагал по свежему снегу, вышел на улицу. Не прошел еще двадцати метров и слышу сверху, прямо в ухо:

— Остановись! Отпусти меня! Я что-то скажу… Снял с себя, она стоит передо мной, улыбается, словно ничего не было.

— Я не отравлена, глупенький! Я пошутила… Думала, сразу догадаешься, а ты все принял всерьез… Просто я хотела испытать тебя…

— И что, испытала? — спросил я, и в душе закипела ярость.

— Да! — уверенно ответила она. — Раз испугался за мою жизнь и понес на руках спасать меня, значит, и ты полюбишь меня… Логично, не так ли?

— Может, и логично с точки зрения женской логики, а с мужской — может быть, наоборот!

— Что ты хочешь сказать? Не поняла.

— Что? Ну вот что: когда я влюблюсь в тебя с первого взгляда, как ты в меня, тогда и будем объясняться.

— Вот как! Не ожидала, но до меня дошел твой тонкий намек — одним словом, как я поняла, попытка не удалась. Что же, счастливым я тебя не сделала, тем более — ты меня, но счастье нам все равно будет сниться, даже наяву, пока не поймаем его или оно навсегда не покинет нас… — язвительно сказала Елена, застегивая кнопки пальто.

— Не знаю, может, ты права, коллега, но если и ошибаешься, тут нет ошибки, потому что с женщиной и с собой «ельзя спорить — оба всегда правы, — ответил я в том же духе.

За время нашего общения метель уже упорхала в другие края. Мелкий снежок медленно падал на белое покрывало земли. Луна, единственный свидетель, своим желтым блеском словно насмехалась над нашими несерьезными, полушутливыми молодежными играми.

Пошел быстрым шагом назад. Голос Елены остановил меня:

— Эй, подожди, я забыла сумочку и перчатки!

— Завтра принесу в школу.

— В сумочке деньги! — снова крикнула она.

— В твоей сумочке могут быть деньги, но не мешало бы, чтобы и в голове было что-то, — как бы обобщил я происходящее.

Вернулся домой, и словно с моих плеч свалилась не женщина, а мешок камней. Выпил стакан вина, почитал книгу и лег спать.

Что мне приснилось? Нет, не Елена! Мадам Бовари.

После удивившего меня случая, да и спустя много лет я часто спрашивал себя, почему эта женщина поступила именно так, а не иначе? Правда ли, что по-настоящему влюбилась в меня или это был продукт ее больного воображения? Иногда человек внушает себе нечто и начинает верить в его реальность до тех пор, пока не придет до его полной противоположности. Может быть, Елена, ощутив обреченность своей бесплодной любви ко мне, решила этой попыткой разбить иллюзии не столь достойной шуткой, после чего поискать счастье по другому адресу…

И все же, что дальше? А дальше каждый пошел своей дорогой. Елена допела до конца учебного года и покинула сельскую школу. Иногда я встречал ее в городе с каким-то лысым мужчиной под руку, она кивала мне головой и с кислой улыбкой проходила мимо.