Владимир Сорокин
Роман
Нет на свете ничего прекрасней заросшего русского кладбища на краю небольшой деревни.
Тихое, неприметное издали, лежит оно под густыми купами берез, теряется в зарослях боярышника, бузины и сивой, годами не кошенной травы, что стоит высокой, до пояса, стеной на месте бывшей здесь некогда ограды.
Случайный прохожий, следующий мимо по неширокой полевой дороге, замечает эту своеобразную изгородь, возведенную матерью-природой взамен развалившейся человеческой, покосившиеся, но всегда гостеприимно распахнутые ворота, кресты, неброско, но явственно мелькающие меж толстых березовых стволов, заставляющие невольно замедлить шаг или вовсе остановиться.
Прохожий останавливается, смотрит, затем сходит с пыльной дороги на неприметную стежку и медленно идет к кладбищу. Пройдя ворота, он делает несколько шагов и останавливается, теперь уже надолго.
Как все заросло вокруг! Какое запустение и торжество жизни над смертью. Сочная, густая трава покрывает все. Как красива она, сильна и разнообразна. Здесь зверобой и иван-чай, душица и мята, кукушкин лен и пижмы. Земляника стелется по еле различимым холмикам могил кудрявым ковром, дразня алыми бусинками ягод, папоротник заслоняет трухлявые кресты своими резными листьями, крапива высится, перерастая ржавые ограды.
Трудно разыскать здесь знакомую могилу: иной крест упал, другой сгнил, лишившись перекладин, превратившись в столб, а на третьем порос мраморно-белый мох, начисто скрыв имя погребенного.
Вот простенькая ограда, завалившаяся под натиском колючих веток шиповника, а рядом — другая, побогаче, — проросшая молодой березкой и повисшая на ней: растет юное деревце, тянет за собой ржавые прутья.
Тихо, прохладно под раскидистыми кронами. Полуденное солнце почти не проникает сюда — лишь изредка скользнет тонким лучом по замшелой крестовине и пропадет в обильной зелени.
Как хорошо здесь. Как свободно и спокойно дышится. Хочется сесть на траву, прислониться к бугристому стволу старой березы и слушать, слушать немолчный шум крон, забывая обо всем бренном, мелочном, недолговечном.
Пахнет земляникой, прелью и лесными цветами. Птицы перекликаются в зеленой выси. Жужжит толстый шмель на бело-розовом цветке клевера. Ни глазу, ни душе не требуется привыкать к кладбищенскому ландшафту, — здесь все как будто существует для молчаливого созерцателя, все рассчитано на него, дабы помочь ему обрести душевный покой, прояснить мысли, возвысить чувства. Долго сидит он, думая о вечном и преходящем, истинном и ложном, конечном и бесконечном. А над кладбищенскими березами тем временем неторопливо проплывают облака, собираясь вдали, у синей стены бора в грозовую тучу.
За перелеском, в неширокой извилистой речушке босоногая деревенская детвора ловит плетенкой пескарей, так что веселый плеск и крики иногда долетают до забытых могил. Но ничто не потревожит спящих вечным сном — ни восклицания, ни смех, ни грозный в своих продолжительных раскатах июльский гром, оживающий в недрах надвигающейся тучи. Гремит он, заставляя путника встать, напоминая о земных делах и заботах, — пора под крышу, к людям, гроза уж близко.
Уходит путник поспешным шагом, минуя старые ворота, оставляя следы на сочной траве.
Кладбище провожает его, как и встретило — немо, внимательно. Кресты молча смотрят вслед — большие и малые, покосившиеся и прямые, сопревшие и целые. Стоят они бессловесными хранителями покойных, с русской покорностью распростерши деревянные руки…
Снова гремит гром. Темно-лиловая, с палевыми краями туча надвинулась, дыша прохладой. Темнеет. Смолкают голоса птиц. Перелетая с ветки на ветку, спускаются они ниже, порхают меж крестов. Вот одна — серогрудая остроносая овсянка присела на верхнюю перекладину высокого креста. Он поновей остальных — стройный, дубовый, крепко сбитый, не успевший посереть. Да и могила не заросла — молодая травка пробивается из песчаного холмика.
Овсянка чистит клювик, царапая крест. Темнеет настолько, что все теряется меж белых стволов, смешиваясь в зеленом полумраке, и уже трудно прочесть надпись на кресте. Только крупно вырубленное имя покойного — РОМАН — различимо на большой перекладине, да и оно скоро пропадает в усиливающемся сумраке.
Гремит уже над самой головой, бьют по листьям первые увесистые капли. Слышно, как дети весело бегут домой.
Проходит еще несколько мгновений сумрачного затишья, и теплый, благодатный ливень обрушивается на притихшую землю.
