Книга: Марат
Назад: ГЛАВА ПЕРВАЯ КОНЕЦ ВЕКА
Дальше: ГЛАВА ТРЕТЬЯ ГОДЫ УЧЕНИЧЕСТВА

ГЛАВА ВТОРАЯ
СЕМЬЯ

 

Жан Поль Марат родился 24 мая 1743 года в маленьком городке Будри, близ Невшателя, в северо-западной части Швейцарии.
Времена легендарного Вильгельма Телля, героической борьбы швейцарских крестьян против австрийских феодалов-угнетателей остались далеко позади. Швейцария второй половины восемнадцатого века была патриархальной патрицианской республикой. Время здесь шло, казалось, медленнее, чем в других странах Западной Европы.
Но если Швейцария была провинцией Европы, то Невшатель был швейцарской провинцией, и для жителей маленького Невшателя Женева представлялась блистательным городом.
Расположенный у подножия Юрских гор, на берегу небольшого Невшательского озера, отделяющего Швейцарскую Юру от предгорий Альп, Невшатель лежал в стороне от главных транзитных путей, проходивших через Швейцарию с севера Европы — на юг, в Италию, и от основных дорог, соединявших швейцарские кантоны.
Даже в нашем двадцатом веке население Невшателя немногим превышает двадцать тысяч человек и во много раз меньше населения других швейцарских городов: Цюриха, Женевы, Лозанны, Берна… Двести лет тому назад это различие было еще существеннее.
Городок Будри был, в свою очередь, провинцией Невшателя, Этот городок был так мал, что его не заносили на географические карты, выпущенные не в самой Швейцарии.
В городке было несколько десятков домов; в одном из них — в каменном двухэтажном доме под черепичной крышей — и родился будущий великий революционный деятель.
О родителях Марата сохранились скудные сведения. Отец его, носивший фамилию Мара, был уроженцем города Кальяри, в Сардинии, и прибыл в Швейцарию незадолго до рождения своего сына. По профессии он был чертежником и рисовальщиком, позднее преподавал иностранные языки; имеются Сведения, что он занимался также медициной. Своим трудом он обеспечивал скромный достаток большой семьи.
Жан Поль Мара-старший прожил восемьдесят лет. Его первенец Жан Поль родился, когда ему было сорок лет. До 1754 года Мара-старший жил в Будри, затем переехал в Невшатель, а после 1768 года — в Женеву. Но к этому времени сын уже расстался с родителями.
О своем отце Жан Поль Марат писал мало, но в тоне глубокого уважения. Он сообщал с ощутимым чувством благодарности, что получил «в родительском доме весьма примерное воспитание». Отец хотел сделать из него ученого. Это оказало немалое влияние на умственное формирование будущего знаменитого трибуна.
Значительно чаще и теплее вспоминал Жан Поль Марат о своей матери.
Луиза Каброль была по рождению чистой француженкой. До замужества она жила со своими родителями в Женеве, куда они переехали в 1723 году.
Жан Поль Марат признавал, что именно мать оказала решающее влияние на развитие его характера и его этических идеалов.
«Эта почтенная женщина, чью потерю я оплакиваю до сих пор, — писал он в своей автобиографии, опубликованной им незадолго до смерти, — воспитала меня в первые мои годы, и она способствовала расцвету чувств филантропии в моем сердце, любви к справедливости и славе… Моими руками она оказывала помощь нищим, и то, как она с ними говорила, внушало мне чувства, которыми она была охвачена».
Глубокую любовь и уважение к матери Марат сохранил на всю жизнь. Позднее в своих публицистических и социологических работах он часто прибегает к метафорическому сравнению отечества с матерью. Вопреки прямому смысловому значению самого слова «отечество» (и по-французски имеющего совершенно то же смысловое содержание — «patrie») для Марата отечество всегда ассоциируется не с образом отца, а с образом матери.
Семья Жана Мара была большой. Кроме старшего сына Жана Поля, было еще пятеро детей: две его сестры — Мари и Альбертина и три брата: Анри, Давид и Жан Пьер.
Жан Поль был связан тесной дружбой лишь со своей младшей сестрой, Альбертиной. Хотя их разделяло большое различие в возрасте — Альбертина была младше на семнадцать лет, они очень сблизились, когда он целиком посвятил себя революционной борьбе. Полностью придерживаясь взглядов своего старшего брата и высоко ценя его жизненный подвиг, Альбертина стала в эти бурные годы ближайшей помощницей и другом Марата.
Альбертина намного пережила своего старшего брата: она умерла в 1841 году.
Альбертиьа сохранила оставшиеся после смерти брата бумаги — его рукописи, переписку, заметки.
В годы термидорианской контрреволюции, реакции Директории, наполеоновского режима, реставрации Бурбонов хранить бумаги политического деятеля, объявленного чуть ли не врагом всего человеческого рода, было делом трудным и крайне рискованным. Альбертина с честью преодолела все преграды и обошла все подстерегавшие ее капканы; она сумела уберечь от злых глаз оставшееся у нее рукописное наследие Друга народа, и благодаря ее заботам последующие поколения ознакомились даже с теми сочинениями Марата, которые при жизни его не были опубликованы.
Со второй своей сестрой, Мари, которая была моложе его на три года, Марат поддерживал ровные родственные отношения, но не более того. Таковы же были и его отношения с братьями.
У себя на родине, в Швейцарии, молодой Давид Мара принадлежал к числу передовых людей своего времени. Двадцати пяти лет он совершил паломничество в Френе, к Вольтеру, вел дружбу с людьми, слывшими самыми горячими головами в Женеве, в 1782 году участвовал в восстании женевских демократов, писал памфлеты радикального содержания.
То ли потому, что движение женевских демократов потерпело поражение, то ли прельщенный надеждой найти страну обетованную в загадочной и далекой России, то ли еще по каким причинам — гадать трудно, но в 1784 году двадцативосьмилетний Давид Мара, уже приобретший некоторую известность в Женеве, неожиданно уехал в- Россию гувернером в семью русского барина Василия Петровича Салтыкова.
Прошло двадцать семь лет — и каких лет! — перевернувших всю Европу и мир!
И вот в 1811 году бывший женевский радикал, стремившийся все ниспровергнуть, на торжественной церемонии открытия лицея в Царском Селе, освященной личным присутствием императора Александра I, предстал в образе располневшего пожилого господина небольшого роста, прикрывавшего лысину старомодным напудренным париком, чиновника седьмого класса и профессора французской словесности.
Его не звали больше Давид Мара. Он именовался теперь Давыдом Ивановичем Будри. Это изменение имени и фамилии объяснялось не только тем, что бывший гражданин города Женевы с 1806 года стал официально подданным русского императора.
Не было ничего удивительного в том, что Давид, сын Жана, стал в России Давыдом Ивановичем. Но название маленького, почти неведомого в России швейцарского городка, заменившее подлинную фамилию бывшего швейцарского радикала, скрывало за собой весьма многое.
Поступив на цареву службу и не без успеха продвигаясь по служебной лестнице, обретя ряд орденских лент и чин коллежского советника, бывший гражданин Швейцарской республики ни на минуту не забывал, что он остается братом столь знаменитого человека, что самое имя его нельзя было произносить, — настолько оно казалось страшным и даже кощунственным.
Сейчас трудно установить, когда именно Давид Мара решился отречься от имени своего отца и брата; имеются сведения, что это произошло в 1793 году; по свидетельству Пушкина, «Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его…». Очевидно, неудобства, проистекающие оттого, что он носил ту же фамилию, что и ставший знаменитым Жан Поль Марат, он в возрастающей степени ощущал по мере того, как росла слава Друга народа.
Но, отказавшись от своей кровной, унаследованной от предков фамилии и решившись замаскировать ее таким именем, которое бы никак, фонетически во всяком случае, не напоминало страшного имени Марата, бывший радикал, может быть, не без тайного озорства и злорадства выбрал название того безвестного городка, в котором родился его страшивший всех брат, — Будри.
Кавалер де Будри, затем Давыд Иванович Будри, профессор патронируемого самим императором Александром Царскосельского лицея, мог спокойно продолжать свое неспешное восхождение по лестнице служебной иерархии, не опасаясь, что кто-либо узнает в нем брата «цареубийцы» и самого ненавистного монархам и господам вождя «страшной революции» восемнадцатого столетия.
Но один из лицеистов, учеников Давыда Ивановича Будри, относившийся именно к этому своему учителю с искренними симпатиями и уважением, Александр Пушкин, позднее записал: «Он очень уважал память своего брата».
Действительно, этот внешне несколько мешковатый и старомодный профессор словесности, умевший и начальству угодить и написать специальное посвящение царю Александру на изданной им французской грамматике, этот не лишенный ловкости придворный был вовсе не прост и при более близком знакомстве оказывался совсем не тем, чем он представлялся с первого взгляда.
Былой демократ и радикал, оказавшись в необходимости приспосабливаться к окружавшему его миру самодержавно-крепостнической России, в тайниках своей души сохранял теплую память о бурных днях своей мятежной молодости, о родственных связях, которые ему — наедине с самим собой — отнюдь не казались столь крамольными.
Обо всем этом, оставшемся для него самым дорогим на всю жизнь, нельзя было вслух говорить, нельзя было даже вспоминать. Коллежский советник Давыд Иванович Будри, никогда бы не решился назвать себя громко тем именем, которое звучало в тиши для него так гордо — Давид Марат.
Впрочем, от некоторых своих учеников, пользующихся полным его доверием — в их числе был и юный Пушкин, — он не считал нужным скрывать ни своих былых связей со знаменитым братом, ни своего образа мыслей» Во всяком случае, Пушкин в своей небольшой заметке о Будри упомянул и об его рассказах о брате и отметил не только его «наружность, напоминавшую якобинца», но и «демократические мысли» профессора французской словесности.
Но об этом Давыд Иванович Будри мог говорить лишь с избранными, и очень редко.
Биографы Пушкина, исследователи лицейского периода его жизни отмечают, что с наибольшим интересом и вниманием он слушал лишь лекции Будри и другого «словесника» — Кошанского.
К чести Давида Мара-Будри следует отнести и то, что он, отличаясь большой строгостью в оценке знаний и способностей лицеистов, сумел понять и высоко оценить дарование будущего великого русского поэта. Уже подводя итоги за первый год лицейского обучения, Будри дал такое заключение о Пушкине: «Считается между первыми во французском классе; весьма прилежен; одарен понятливостью и проницанием».
Но, видимо, отношения между профессором французской словесности и какой-то частью его учеников (надо полагать, лучших, тех, кого он ценил и кому доверял), не ограничивались только узкоакадемической сферой.
* * *

 

Не сохранилось никаких проверенных фактов или достоверных сведений, позволяющих составить мнение о других членах семьи — детях Жана и Луизы Мара.
Все, что известно о Мари, об Анри, о Жане Пьере, — это даты их рождения и смерти (об Анри даже нет точных данных о времени его смерти). Жан Пьер, по утверждениям Шевремона — самого добросовестного и осведомленного биографа Ж. П. Марата в девятнадцатом веке, стал впоследствии владельцем предприятия, производящего часовые стрелки и компасы. Этого слишком мало, чтобы составить хоть приблизительное представление о человеке.
Само отсутствие сведений о трех младших членах семьи Жана Мара является в известной мере их характеристикой. Видимо, и Мари, и Анри, и Жан Пьер были рядовыми, ничем не примечательными гражданами Швейцарской республики.
Но как ни велики были различия в жизненной судьбе Жана Поля, Альбертины и Давида Мара, все же то общее, что в разной мере сказалось в биографии каждого из них, в какой-то мере характеризовало и их родителей и всю семью в целом.
Скупые слова автобиографии Жана Поля Марата: «Благодаря счастью, далеко не всеобщему, я имел возможность получить чрезвычайно примерное воспитание в родительском доме», короткое замечание его о том, что мать развивала в нем чувства любви к справедливости, — эти слова в действительности наполнены глубоким содержанием.
Даже то сравнительно немногое, что мы знаем о семье Жана Мара, позволяет заключить, что это была добрая, хорошая семья интеллигентных тружеников, воодушевленная передовыми для своего времени идеями и убеждениями, ласковым словом («Я никогда не подвергался наказаниям», — писал Жан Поль Марат) старавшаяся внушить их своим детям.
Такова была ближайшая — семейная — среда, которая окружала маленького Жана Поля, когда он начинал свои первые шаги в жизни.
Назад: ГЛАВА ПЕРВАЯ КОНЕЦ ВЕКА
Дальше: ГЛАВА ТРЕТЬЯ ГОДЫ УЧЕНИЧЕСТВА