Глава 38
Ночные гости
О событиях в Прибрежном Катя узнала позднее. Весь день она просидела дома и успела отдохнуть. А ночью нагрянули незваные гости. Причем такие, каких она никак не ожидала.
Звонок по мобильному.
Катя открыла глаза — темнота. Она в своей постели, и мобильный пищит.
Она нашарила его на тумбочке рядом с кроватью, на дисплее время — 3.40 и «номер не определен».
Кто звонит в такое время? И после того, как прошлой ночью вас попытались убить?
— Алло, кто это? — спросила Катя спросонья.
— Катя, это Герман.
— Кто?
— Герман Дорф.
Катя села в подушках.
— Герман?
— Я номер ваш отыскал в телефоне Данилы. Он тут со мной. Мы у вашего дома. Он дом визуально помнит, но не знает, какой подъезд и код домофона.
— А что случилось? — Катя сползла с кровати.
— Он… в общем, ему плохо.
— А что случилось?
— Его избили на ринге сильно. Подпольный матч. Я хотел его домой везти, но он уперся — нет, к вам домой. А сейчас ему плохо, ему очень плохо. Впустите нас.
Катя похолодела. Что это? Зачем приехал этот Герман Дорф? Правду ли он говорит?
Она подошла к окну — выглянула. Нет, ничего не разглядеть. Если они у самого дома, во дворе она их не увидит.
— Какой код и этаж? Впустите нас, — повторил Герман Дорф настойчиво. — Он хотел, чтобы я его именно к вам отвез, не домой.
И Катя… Она на ватных ногах приблизилась к входной двери. Одна в квартире. А только вчерашней ночью в нее стреляли. И вот… не этот ли Герман Дорф? Не он ли приехал закончить начатое?
Так поступают убийцы? Или они так не поступают?
Первый порыв — отключить связь и тут же позвонить Лиле, но… Порой мы сами с собой впадаем в странное противоречие — одна половина нас кричит и требует: соблюдай осторожность! Это опасность! Это ловушка! Но другая… другая наша половина сгорает от любопытства, трепещет от страха, но тем не менее на осторожность и инстинкт самосохранения плюет.
Катя назвала Герману код домофона, этаж и номер квартиры.
Она прильнула к дверному глазку. Вот стукнул лифт, вот лифт поднялся. Вот они вышли — двое мужчин, один волок другого на себе.
Звонок в дверь.
— Катя, откройте нам!
Как поступить после того, как ты сама впустила их в подъезд? Катя… она все еще колебалась.
Вчера ночью в тебя стреляли. Они могли вернуться, чтобы убить тебя…
Не смей им открывать… ты же не знаешь… ты что, совсем с ума сошла?
Катя звякнула цепочкой и открыла замок.
— Привет, — Герман Дорф тяжело дышал. На его плече повис Данила. Лицо — в пластырях и в крови.
— Ой, что с ним?
— Я же говорю — досталось ему на ринге. Такой бугай против него вышел, отделал, как котлету мясник. А Данила после в раздевалке вместо обезболивающего еще кокса нюхнул. Вот и отключился. Но до этого велел мне везти его к вам, а не домой к тетке. — Герман оглядывался. — Куда его положить?
— Вот сюда, на диван. Надо в «Скорую» звонить!
— Не надо в «Скорую». Я ж говорю — избили его, а он сразу в раздевалке за кокс. Врачи мигом учуют, что он в наркоте. Вы что, неприятностей ему хотите?
— Нет, не хочу, но я боюсь, может, ему сломали что-то — ребра?
— Нет, ребра целы. — Герман Дорф сгрузил Данилу на диван.
Как есть, в грязных берцах, в расстегнутой кожаной куртке, Данила лежал, запрокинув голову, и слабо постанывал. Глаза его закрыты. На Катю он никак не реагировал.
— Кокаин, — сказал Герман Дорф. — Я измучился с ним сегодня. Катя, у вас не найдется крепкого кофе?
Катя указала ему на кухню. Сама прошла в ванную, намочила полотенце и попыталась протереть Даниле лицо.
— In nubibus…
Он шептал это разбитыми губами.
— Вот именно — «в облаках», он сейчас там, далеко, — усмехнулся Герман. — Пусть лежит бревнышком. Знаете, Катя, он ведь книжный мальчик, а вот стал забиякой. Не бокс даже, а банальный мордобой. На этот раз в авторемонтной мастерской в Люблино. Народу съехалось смотреть — тьма… Ставки взлетели.
— И вы тоже посещаете такие мероприятия? — спросила Катя.
— Угу, не только Большой театр.
Четыре часа утра… Кофеварка пыхтит, мелет для крепчайшего эспрессо.
— Он настоял, чтобы я отвез его именно к вам, — повторил Герман.
Катя запахнула поплотнее махровый халат, что накинула на себя в спальне. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд. Вот ведь как… Они практически не общались и не разговаривали до этого, так — пара фраз за столом и в ложе Большого театра.
Герман подошел к окну и встал рядом с ней.
— Как ни взглянешь в окно, все время темно, — сказал он. — Как в аду. Маленький такой местечковый ад…
— Кофе с сахаром? — спросила Катя.
— Горький. А где ваш муж?
— Он живет за границей. Мы никак не договоримся насчет развода.
— Значит, долго ждать?
— Чего?
— Когда вы станете свободной женщиной. — Герман усмехнулся. — Я не Данилу имею в виду. Нашему забияке никто не нужен. Учтите.
Катя ощущала смятение, она не понимала этого человека, которого она не воспринимала как мужчину, а лишь как возможного фигуранта, подозреваемого по делу об убийствах. Он и сейчас подозреваемый. Как и Данила. Но тот снова под дозой, а этот…
Если пришел убить меня, то что же ты медлишь?
Или когда приходят убивать, не просят сначала чашку черного кофе?
— Я закурю, позволите? — Герман сунул в рот сигарету. — Тогда, в ложе, забияка скверно вел себя?
Катя молчала.
— Когда балет кончился, я увидел, что ваша ложа пуста. Умыкнул вас с середины действа?
— Я сама решила уйти раньше.
— Вы такая самостоятельная?
— Да, я самостоятельная.
— Это хорошо. Им там нужна опора, сильное дружеское плечо.
— Кому — им?
— И забияке, и его сестренке. Кстати, знаете, что я слышал, пока вез его сюда к вам? Включил в машине ночные новости, там все захлебываются — случай суицида на Красной площади — чиновник столичного департамента вышел на площадь, вскрыл себе вены и публично признался в том, что он гей. Имя называется чиновника — Женин муж.
Катя похолодела.
— Он жив?
— Жив, не волнуйтесь. Сказали, что увезли в больницу. У нас все талдычили, что, мол, никто из чиновников никогда не посмеет признаться в своей госомосексуальности открыто. А Генка вон вышел на площадь сегодня. Я все думал — когда прорвется в нем этот нарыв?
Катя не задавала вопросов, но все мысли ее уже вертелись вокруг того, что же произошло в Прибрежном.
— Как только государство начинает заботиться о моральном облике граждан и этот облик «оздоравливать», в постель лезть, так сразу резко подскакивает число самоубийств. Это как прокрустово ложе — отсекут либо голову, либо ноги. А в результате множится отряд самоубийц и духовных калек. И где же тут тезис о «сбережении народа»? Ну, мой кофе готов. — Герман по-хозяйски налил себе кофе. — А вы пьете только сладкий, Катя?
— Иногда тоже горький.
— Значит, хоть в этом наши вкусы совпадают. Можно вам задать один вопрос?
— Да, конечно, — Катя смотрела, как он дымил сигаретой в окно.
В непроглядную тьму раннего утра.
— Вопрос на засыпку. Если бы вы не были замужем и я предложил бы вам руку и сердце, вы пошли бы за меня?
Катя смотрела на него, широко раскрыв глаза.
Он тоже под кокаином?
— Вы бредите, Герман?
— Почему? Знаете притчу о последней соломинке?
— Знаю, но я не понимаю…
— Я вот все ищу ее, ищу… В разных местах. Вот бизнес веду — пиар сейчас хороший бизнес. Бабло приносит. Пусть все ложь, зато духоподъемно, как сейчас говорят. И на бокс езжу смотреть, как из забияки нашего, вольтерьянца, выбивают дерьмо. Вот завтра к попам поеду слушать проповеди про «русский мир». А сейчас спрашиваю вас, Катя, вы согласились бы стать моей женой?
— Нет.
— Я так и знал. — Герман улыбнулся ей невыразимо прекрасной, светлой улыбкой и отхлебнул кофе.
Данила в комнате слабо застонал, и Катя пошла к нему. Он лежал, раскинувшись на диване, — глаза закрыты, губы что-то шепчут беззвучно.
Герман с чашкой кофе тоже прошел в комнату, прислонился к дверному косяку.
— Я сейчас уеду, не беспокойтесь, — сказал он. — Вы уж тут сами с забиякой разбирайтесь.
