Глава 27
Большой
— Надо после чая выпить кофе за твою интуицию, Лилечка, — объявила Катя, когда они покинули квартиру на улице Космонавтов.
В Прибрежном все недалеко друг от друга: ОВД, центральная площадь, набережная Москвы-реки. Отыскали кафе, сели у окна и заказали — Катя латте, Лиля Белоручка крепкий двойной эспрессо.
— Все три убийства связаны, — констатировала Катя, — теперь это очевидно. И ты не просто угадала, но… Лиль, ты сделала самый главный вывод о связи на одной лишь детали — отсутствие гильз. А теперь мы выяснили, что…
— Хорош хвалить меня. — Лиля добавила в кофе сахара из сахарницы-дозатора. — Это дело — как вот такая сахарница: мы новую информацию получаем постепенно и равными порциями. Как эта сахарница устроена, чтобы не все сразу высыпалось, а частями, так и это дело. Только как все в деле устроено, мы пока не поняли еще.
— Семья и окружение моей подруги Жени были знакомы со всеми тремя жертвами. — Катя чертила на салфетке. — Что у нас получается? Третью жертву, Фархада Велиханова, знали все без исключения. Вторую жертву, Анну Левченко, знал Данила. Находился с ней, возможно, в отношениях.
— Возможно также, с ней были знакомы Герман Дорф и Геннадий Савин, и опять же твоя подружка и ее отец и мачеха-тетка. Раз Анна являлась девушкой Данилы, может, он ее в дом приводил? А она посты в «Живом журнале» против Лопыревой печатала.
— Да, это вполне вероятно, — согласилась Катя. — Первую жертву, Василия Саянова, знали двое — Герман Дорф и Геннадий Савин. Раз Данила — завсегдатай «Шарады», то и он мог знать паренька. Могла знать Саянова и Анна Левченко.
— Но вот что нам до сих пор не ясно — так это связи между жертвами. Были ли они знакомы между собой, хотя… Может, это уже и не так важно.
— То есть как это не важно? — удивилась Катя. — Это азбука розыска.
— А тут все гораздо сложнее, чем азбука, — ответила Лиля. — Я сердцем чувствую. И опять же эти гильзы треклятые, их отсутствие. Ты права — сверхчеловеческие усилия надо было приложить там, в темноте под дождем на аллее, чтобы отыскать обе стреляные гильзы. Вроде совершенно невероятная, непосильная задача. И тем не менее убийца их отыскал и забрал с собой, как и в двух прежних случаях.
Катя подумала про себя: Лиля, может, все проще, может, это вы их там не нашли, уголовный розыск. А гильзы лежат где-то в кювете.
Но Лиля словно услышала эти скептические мысли.
— Знаю, о чем думаешь, — это мы лопухнулись и не нашли. Мы дважды все там прочесали с металлоискателем, квадрат за квадратом во всех направлениях. И потом…
— Что потом?
— Я еще туда дважды возвращалась с металлоискателем, уже сама, одна, — призналась Лиля, — нет, ничего не нашла. Это как идея фикс у меня теперь: отсутствие того, что должно быть непременно.
— Лиль, я верю в твои идеи фикс, — усмехнулась Катя.
— Что нам говорит тот факт, что гильзы с места преступления убийцей изымаются? — рассуждала Лиля. — Лишь одно — убийца хочет лишить нас возможности идентифицировать по гильзам оружие. Тот самый пистолет. А о чем этот факт говорит? О том, что убийца не желает, чтобы мы связывали все три убийства.
— Или это оружие уже где-то раньше светилось. Из него уже стреляли и убивали. — Катя внесла свою лепту в догадки.
— Наемник? — Лиля мешала в чашке эспрессо ложечкой. — Кто-то нанял киллера, чтобы убить всех троих?
— Кто-то из них, — тихо сказала Катя. — Чем не версия, а? А убийца профи, и у вас в банке данных его пушка висит.
— Логично, — согласилась Лиля, — и без гильз нам ее не вычислить никак.
— А какие мотивы для убийств? — Катя пожала плечами. — Возьмем Данилу… он парень… странный.
Лиля покосилась на подругу.
— Такой красавец, я просто обалдела, когда он в кабинет тогда вошел на допрос, — сказала она. — Ему бы в кино сниматься. И даже эти ссадины зажившие у него на лице ему чертовски идут.
Катя в свою очередь покосилась на подругу. Потом улыбнулась:
— Он воюет дома, хотя вроде бы нет никаких причин. Сыт, ухожен, богат, живет на деньги семьи, бездельничает, то есть занимается тем, чем хочет. А с домашними конфликтует. Но это относится лишь к Лопыревой, его тетке, и отцу, как я заметила.
— Мачеха… комплекс Гамлета у парня.
— У Гамлета в пьесе отчим-дядя, — Катя кивнула, — хотя да, похоже, только наоборот. Ну ладно, какие могут быть мотивы у Данилы? Убил Анну — хотел покончить с их связью, может, она забеременела от него?
— Нет, насчет беременности судмедэкспертиза ничего не выявила.
— Ладно, не беременна. — Катя вспомнила, что им рассказывала карлица Маришка про туалет в клубе. — Хотел избавиться от надоевшей любовницы? Так мог просто бросить. А Саянов? Может, Данила Анну у парня отбил, тот ревновал и он убил ревнивца?
— Анне Левченко двадцать семь, а Васе Саянову девятнадцать. Все, конечно, возможно, но…
— Опять не вяжется. А мотив для убийства шофера какой тогда? Фархад мог что-то знать, мог шантажировать?
— Раз человек из обслуги, значит, сразу шантаж, раз имел место роман, значит, убийство по страсти — нет, это все самые банальные версии, — Лиля качала головой, — хотя… банальность порой дает самое простое объяснение. Но эти наши банальности пока ничего толком не объясняют.
— Ты поставишь в известность коллег из МУРа о том, что все три случая, возможно, связаны? — спросила Катя.
— Законтачены на клубе «Шарада» и семье твоей подруги? Нет, я данную информацию попридержу.
— Но это сразу откроет новые возможности для розыска и…
— У меня есть свои возможности для розыска, — возразила Лиля, — именно из-за клуба «Шарада» и этих двух наших помощниц Коры и Маришки… Я знаю, как наши действуют. Может, раньше я бы и поделилась информацией, стала бы сотрудничать. Но после случая с этим подонком из Лиги кротких… Нет. Они в клубе свои порядки начнут наводить и причинят людям зло.
— Лиля, это уголовный розыск, ты же там работала, почему сейчас говоришь, что твои коллеги причинят зло?
— Потому что подонков из Лиги кротких прикрывают. У них мощная крыша. Мне звонили уже несколько раз. Из разных мест, — Лиля сжала губы, — требовали отпустить эту скотину. Сначала говорили: ну что вы, коллега, затеяли, из-за какого-то пузыря с зеленкой и пары синяков… Я их послала. Стали давить — о, они это умеют. Я объяснила: дело о хулиганстве и подозреваемый останется под арестом. Мне уже открытым текстом — отпускайте из-под стражи. Я говорю — ладно, но только накануне все так сложится в изоляторе, что его в другую камеру переведут. А там у вора в законе Анзори Глухого день рождения, юбилей на нарах, и лучший подарок ему — мягкая теплая задница. Не подумайте, господа хорошие: урки не геи, которых вы так не любите. Просто жизнь заставляет, плоть требует. Сокамерники подарят вашего протеже Анзори Глухому. А потом пусть катится, зад зашивает у хирурга.
— Ты и правда хотела…
— Нет, — Лиля покачала головой, лицо ее снова стало каким-то серым, — нет, конечно. Но как я еще в такой ситуации могу блефовать? А сейчас время такое — звонят. И они только один аргумент понимают — силу. С волками жить — по-волчьи выть.
Она допила свой кофе.
— Клуб «Шарада» нам еще пригодится, — сказала она после долгой паузы. — Кору бородатую и карлицу я в обиду не дам. Возле клуба Саянова убили — и заметь, ни Кора, ни Маришка этому убийству не удивились. Они ко всему там привычные. Ни в какую защиту они не верят, ни в МУР, ни в правосудие, ни в суд. Я это по их глазам читаю. Думаешь, мне, майору полиции, десять лет органам правоохранительным отдавшей, легко это осознавать? И вот такому раскладу, такому новому порядку я не намерена подчиняться.
— Ладно, мы сами раскроем эти убийства. Без МУРа. — Катя допила свой латте тоже. — Только если честно, не хочется выть по-волчьи, Лилечка.
Лиля слабо, как-то растерянно улыбнулась.
Мы не должны терять почву под ногами…
Мы еще можем цепляться за какие-то профессиональные идеалы…
Катя думала об этом, и три убийства словно отходили на второй план. Но ведь именно это самое главное, весь смысл в этом — раскрыть.
Вещи, что казались раньше сами собой разумеющимися — например, сотрудничество с коллегами из других ведомств и управлений и обмен информацией — теперь будто в иной плоскости.
Точки опоры… незыблемые прежние точки опоры — сейчас тоже утрачены, так, что ли?
Катя гнала от себя такие мысли.
Настроение ее резко упало. В этот день, кроме тягостных дум, не приходило на ум ничего.
А в десять вечера ей на мобильный неожиданно позвонил Данила.
— Привет, это я.
На том конце играла громкая музыка. Голос Данилы приглушен.
И мысли Кати как-то сразу все рассыпались на кусочки, подхваченные ритмом этой музыки.
— Билеты на завтра, на премьеру.
— На завтра?
— Ты же сказала, что пойдешь со мной в Большой.
— Данила, я…
— «Легенда о любви».
— Что?
— Балет так называется. Они возобновляют его. Завтра премьера. Вся Москва сползется глазеть. Где мы встретимся?
— Давай у театра.
— Я могу за тобой домой заехать, диктуй адрес.
— Нет, у меня завтра много дел. Лучше давай у театра.
— Хорошо, — Данила кротко согласился, — в половине седьмого у белых колонн.
— Спасибо тебе.
— За что?
— За билеты в Большой. — Катя усмехнулась.
— Я тут думал…
— О чем?
— То есть вспомнил… ты и правда в школе никогда не носила косичек, как моя сестра Женька. Все, до завтра!
Катя смотрела на погасший экран мобильного, Данила дал отбой. Этого парня, как и других, они подозревают в совершении убийств. Этот парень только что назначил ей свидание с походом в театр.
Этот парень — брат Жени…
Его тетка Раиса Лопырева открыто намекнула тогда за столом: Катя ему понравилась, и предупредила, что Катя — мужнина жена.
Завтра они встретятся, и уже не под недреманным оком семьи в Прибрежном.
И…
Нет, нет, нет…
Но даже Лиля отметила, что Данила красив как бог.
И тут Катя с тупым изумлением поняла, что завтра — выходной, суббота. И ей нечем заняться до самого вечера. Или есть чем?
В десять утра в субботу Катя уже сидела в кресле в салоне красоты на Фрунзенской набережной.
Такси она вызвала на шесть и к белым колоннам Большого не опоздала ни на минуту. Как много народу! Театр, премьера…
Поток зрителей тек в фойе, вокруг колонн крутились спекулянты билетами, предлагавшие лучшие места в партере за баснословные суммы. Катя огляделась — ну вот, я тут, а парень опаздывает.
— Добрый вечер.
Нет, он не опоздал, он просто подошел сзади.
— Привет. — Катя чувствовала — он разглядывает ее оценивающе.
И тут Данила молча взял ее руку, словно они давно уже были сложившейся парой, и повел в фойе.
Большой театр…
Катя вздохнула полной грудью — сам воздух его…
Очень много позолоты, сусального золота, нарядная столичная публика. А зал — алый с пурпуром. Золото, золото, золото ярусов.
Билеты Данилы оказались в ложу первого яруса. Идеальный обзор сцены, закрытой золотым занавесом.
— Красиво тут стало после ремонта, — сказала Катя.
Данила галантно усадил ее — в ложе их только двое. Он сел рядом.
— Девушку свою сюда на балет водил? — спросила Катя.
— Какую девушку?
Ту самую, убитую в машине, — девушку по имени Анна, что писала посты в блогах. Мне назвать вот сейчас ее фамилию и имя? И все испортить? Он с удивлением поднимет брови — откуда знаешь, а потом… он догадается, он же умный мальчик, Данила, и всегда им был.
— Женя сказала, что у тебя водятся время от времени.
— Я провожу время. Точнее, убиваю его.
— Время? — уточнила Катя.
— Угу.
— А как еще ты убиваешь? — спросила Катя.
Данила посмотрел ей прямо в глаза — нет, он уже не оценивал ее и не раздумывал, как ответить. Что-то иное в его взгляде в упор.
И тут в их ложу вошел Герман Дорф. Катя обратила внимание — Герман в смокинге. Данила в черном костюме и белой рубашке без галстука, а этот — в смокинге.
— Добрый вечер, — поздоровался Герман, — Катя, вы ослепительны.
— Спасибо, Герман. — Катя подумала — он не удивился, увидев ее в театре рядом с Данилой. Ну конечно, там за столом, дома, он слышал его предложение про Большой. И это первый случай, когда Герман обратился к ней напрямую — и надо же, с комплиментом.
— Заметили, что в этом сезоне сплошь и рядом в афишах «Борис Годунов», — Герман встал у парапета ложи, спиной к залу. — Типа, достиг я высшей власти, но счастья нет моей душе. Ну, все нет и нет, типа того.
— Тут сегодня, вообще-то, балет «Легенда о любви», — сообщил Данила.
— Правда? Я даже в программку нос не сунул. Думал, опера. Многие театры царя Бориса ставят. — Герман понизил голос до шепота: — А начнут театры сплошь и рядом вдруг ставить пьесу «Дракон», то в театры отправят ОМОН.
— А почему шепотом? — спросил Данила.
— Вырабатываю привычку.
— Ты шепчешь на ухо всем и каждому, Цинна. Ты шепчешь то, что можно всем сказать громко. И до того засел в тебе такой недуг, что на ухо, Цинна, ты и Цезаря хвалишь.
— Иди ты со своим Горацием.
— Это Марциалл, эпиграммы, — пояснил Данила. — С кем ты сегодня тут?
— А вооон в проходе… Группка активистов из КСПП — это коммунистический союз православных передовиков, — Герман осклабился, — таежный пул из Сибири. Комитет Раисы Павловны пригласил их на «круглый стол», а это, так сказать, столичная культурная программа для них. Организовал, чтоб увидели Большой во всей красе. А то они только концерты металлистов запрещать там у себя горазды да в академгородке крестные ходы предложили устраивать во ниспослание «нобелевки».
— А вон те не твои? — Данила кивком указал в партер, где у лож бенуара тоже стояла маленькая группка особняком.
— Эти нет.
— Питерские, — констатировал Данила, — по кислым усатым мордам сразу видно — питерские. По нечищеным ботинкам, засаленным пиджакам, футболкам грязным и немытым ушам. Им Большой до фени — они тут столичную либеральную крамолу приехали бдить. Нагайки в трусах прячут.
— Голые ноги у балерин, — хмыкнул Герман, — разврат! Оскорбление чувств верующих.
— А вон там слева в партере в пятом ряду с краю — видите деятеля? — Данила облокотился о парапет. — Зачем пришел на балет? Он с планшетом не расстается — объявил, что списки «пятой колонны» составляет. День и ночь в Интернете шурует — подсчитывает количество критических постов и комментариев, якобы за десятый миллион уже перевалил. Все, мол, продались, агенты кругом, все — «пятая колонна». Куда списки-то будет направлять — вот интересно?
— Раиса Павловна его к диалогу хотела привлечь за «круглым столом», а он ее послал — мол, и комитет инициативный продался, тоже все там агенты влияния, только очень уж ловко маскируются. Раиса Павловна от таких обвинений аж дар речи потеряла, — снова хмыкнул Герман.
— Другого бы в психушку давно упекли, под душ Шарко, на сеансы успокаивающей мастурбации, — Данила смотрел в партер, — а этого берегут. А вон того видите — один как перст в ложе бельэтажа. Спит старик. Когда-то про него говорили, «зажигал красиво». А сейчас порой проснется, лишь прохрипит: «Бешенство матки — оттого и майдан! Выберем царя!» — и снова в пограничное состояние между сном и явью — бултых.
Катя смотрела в партер. Публика заполняла зал — премьера, ни одного свободного места. Очень много красивых женщин.
— Сейчас начнется. Ну, я пошел, приятного вечера, — Герман скользнул взглядом по Кате.
Катя кивнула ему — и вам того же, потом снова посмотрела в партер, затем вверх — на хрустальную, уже начавшую тихо гаснуть люстру, и…
Она уловила движение Данилы. Обернулась. На его левой руке на сгибе между большим и указательным пальцами — белый порошок. И он втянул его, резко вдохнув.
Закрыл глаза.
— Доза в Большом — кайф.
— Данила…
— Я не наркоман, — он обернулся к Кате.
— Я и не сказала этого, но…
— Я ведь таким не был. Я был совсем другим. А вот как-то весь разрушился в последнее время. — Он положил руку на спинку кресла Кати.
Свет погас. Оркестр заиграл увертюру.
Занавес открыт.
Покои дворца и прекрасная Мехмене-Бану…
И еще более прекрасная Ширин и храбрый…
— Фархад, — шепнула Катя.
— Что?
— Фархад, то же имя, как и у вашего убитого шофера. Кто его убил, по-твоему?
Данила не ответил. Катя все ждала.
Но — нет…
Балет…
Большой…
Артисты танцевали на сцене.
Танцевали любовь.
И Катя постепенно увлеклась зрелищем.
Оркестр, золото ярусов и лож, аромат духов, балет…
Но внезапно… Катя снова ощутила это — как укол, как и там, в лесу, на берегу реки в Прибрежном — чей-то взгляд. Всей кожей, каждым нервом, каждой клеткой тела она почувствовала это — кто-то смотрит, кто-то следит за ней. За ними?
Она покосилась на Данилу — он так и сидит, положив руку на спинку ее кресла. Вроде и объятие, и нет — такой жест.
Затем она оглядела театр. Сотни зрителей — у многих в руках бинокли. Полутьма. Никогда не узнаешь, кто же это так пристально и недобро следит за тобой. Или это просто померещилось?
Но нет, вот снова — как укол. И это ощущение не проходит, только усиливается.
Балет…
Музыка…
Что же это такое за морок — мурашки по всей спине?
В антракте они вышли в фойе. И Катя ловила себя на том, что все пытается вычислить, понять…
Нет, невозможно. Если кто-то и следил за ними, то это — невидимка. А где Герман Дорф?
— Выпьешь что-нибудь? — спросил Данила.
— Нет.
Но он повел ее в буфет и взял два бокала шампанского. Он выпил шампанское, как воду, — залпом. Катя так и стояла со своим бокалом. Она обратила внимание на то, как женщины смотрят на Данилу. Красавец, пользуется успехом у слабого пола.
Они вернулись в ложу уже после третьего звонка. Когда заиграл оркестр, Данила снова положил свою руку на спинку ее кресла.
На сцене танцевали Фархад и Ширин. Катя подумала о Жене. Она так мало говорила о своем шофере. И клуб «Шарада» она не посещала. Туда ходил ее муж — с этими двоими. Интересно, а Женя про эти походы в ночной клуб в курсе?
И тут Катя почувствовала, как Данила положил ей сзади руку на шею. Потом его пальцы нащупали «молнию» на Катином платье и…
Очень медленно он потянул молнию вниз, расстегивая платье.
— Прекрати.
Но «молния» ехала вниз, вниз… между лопаток и ниже, ниже…
— Прекрати сейчас же.
— Закричишь на весь Большой?
«Молния» — длинная, платье вечернее. «Молния» — вниз, вниз, до самой поясницы.
— Так я и думал. Нет бра под платьем. — Данила наклонился.
Его губы коснулись кожи Кати между лопаток. Да, она не надела бра, но фасон вечернего платья такой, что…
— Ты под дозой! Данила, прекрати. — Катя шипела как змея.
Но он продолжал свое дело — поцелуи вниз, вниз.
Катя оттолкнула его и вскочила с кресла. Уронила программку с парапета — кому-то на лысину.
Она ринулась к двери. Расстегнутое до поясницы вечернее платье она придерживала спереди обеими руками. Но Данила оказался проворнее. Он тоже встал и преградил ей выход из ложи.
Мускулистый накачанный торс, как скала, хоть бейся об него. И по наглой морде не съездишь, потому что платье надо держать.
Данила обнял ее и…
Этот поцелуй в глубине темной ложи Большого — скрытый, тайный, а может, и не такой уж тайный, может, и на виду у всего театра, у тех, кто смотрел сюда, а не на освещенную сцену.
Его губы…
Катя почувствовала, как он приподнимает ее и…
Левченко он трахал в туалете клуба. А меня решил употребить тут, в Большом, нанюхавшись кокаина…
— Я закричу. Пусти. Я тебя не хочу.
А на сцене танцевали великую любовь, побеждающую все, все, все…
Катя вырвалась из объятий. Нет, неверно — это он сам отпустил ее, у такого не вырвешься.
Она вылетела в фойе. Испугалась — билетерша увидит ее, полураздетую. Но нет билетерши — только зеркало отражает позолоту и все эти смешные усилия, потуги, когда пытаешься застегнуть до предела расстегнутую сзади «молнию» на платье.
Вот черт, черт…
А он ведь сейчас выйдет сюда, в фойе.
Катя кое-как привела себя в порядок и ринулась вниз. И только тут поняла — ее номерок от пальто у Данилы.
Плевать на пальто.
Она остановилась перед другим зеркалом, поправила выбившиеся из укладки пряди (все утро в салоне красоты, столько усилий. И все для того, чтобы вас попытались раздеть прямо в ложе, как шлюху).
Она даже не стала заходить в гардероб, а направилась прямо к выходу — туда, где охрана и рамки металлоискателей.
И тут она увидела Данилу. Он стоял посреди вестибюля. На банкетке — Катино пальто.
Он шагнул к ней и прямо на глазах у гардеробщиц, билетерш и охранников Большого пал на колени.
— Не уходи, не бросай меня, проссссссти!
Катя застыла столбом. И вот не поймешь в его тоне — то ли это кокаиновая истеричная мольба, то ли стеб, издевка высшей пробы.
Гардеробщицы пялились, билетерши высыпали в фойе. Охрана ухмылялась.
— Я люблю тебя!
Голос Данилы дрожал. Он протянул к Кате руки, как на сцене. Он ломал комедию. Но делал это столь виртуозно, что…
— Девушка, да что ж вы парня-то довели.
— Такой милый молодой человек…
— Что уж вы так строго, простите его, чем он так перед вами провинился-то.
Голоса пожилых билетерш.
Катя подошла к банкетке и взяла свое пальто. Данила тут же резво поднялся и подскочил помогать ей одеваться. Она отпихивала от себя его руки. Молча, чуть не била его на глазах у всех.
— Девушка, ну что же вы так злитесь, муж-то какой хороший, видный у вас.
Это сказал охранник, давясь смехом. Вот картина в вестибюле — какой уж там балет.
Данила снова взял ее крепко за руку и потащил к выходу. Она ухитрилась съездить ему по спине. На улице, среди колонн, он поймал ее, как птицу, сжал руки.
— Ну все, все, все, все.
— Наркоман! Пошел к черту! Пошел к черту от меня!
Он потащил ее к стоянке. А там внедорожник. Сопротивляясь, Катя подумала — Лилька не спросила у него про машину на допросе, а я видела его лишь на мотоцикле.
— Ну все. Я идиота свалял. Ну прости.
Они застыли у машины, тяжело дыша оба, смотря друг на друга.
— Может, я голову потерял от твоей красоты.
— Врешь, ты голову не теряешь.
— Ладно, вру. — Данила открыл дверь внедорожника.
— Ты ведешь себя как хам, — сказала Катя, — а в школе, — я же помню, ты нас с Женькой защищал. Старший брат. Я завидовала твоей сестре, потому что она имела брата.
Защищал, не защищал, кто сейчас это помнит…
— Я прошу у тебя прощения.
Катя отвернулась и пошла прочь. Но Данила снова преградил ей путь.
— Я прошу у тебя прощения, — повторил он уже совсем иным тоном.
А тут и балет в Большом закончился. Из театра валом повалила публика, многие шли к стоянке. Тут же останавливались желтые такси. Сразу стало очень людно и оживленно, несмотря на поздний час.
В конце концов, это оперативное задание. Мы же убийства раскрываем… Я не могу обрывать с ним контакт. Вот черт! Я не могу, я так все испорчу.
Катя вернулась к машине. Села впереди. Данила сел за руль.
— Куда тебя отвезти? — спросил он.
И тут Кате нежданно-негаданно пришла на ум одна идея.
