Полковника Еременко Гуров нашел в пансионате «Сосновый бор» на берегу Оки. Бодро размахивая ракеткой, тот гонял по корту своего соперника, какого-то грузного, но удивительно подвижного мужчину. Удары по мячику сыпались с такой частотой, что Гуров невольно залюбовался игрой. Мастер! Молодец, полковник, со спортом дружит.

Когда соперники пожали друг другу руки и пошли к своим лавкам за полотенцами, Лев вышел на корт и подошел к Еременко.

– Здравия желаю, Владислав Николаевич. Полковник Гуров, Главное управление уголовного розыска.

– О как! – Еременко сделал испуганное лицо и принялся озираться по сторонам. Потом рассмеялся и протянул руку: – Извините, просто ситуация напомнила нечто из пресловутого 37-го года. Подходят в гражданском, представляются и – в черный «воронок». И больше полковника никто не увидит. Чем могу быть полезен?

– Мне хотелось с вами поговорить, Владислав Николаевич, о делах, которые имели место аж десять лет назад.

– Да-а? – удивился Еременко, вытирая шею и лицо полотенцем. – И долгий разговор? Если долгий, то прошу ко мне в номер, чайку сообразим. А то можно и в буфет, он у нас постоянно открыт.

– Может, здесь? – Гуров кивнул на пустые трехъярусные трибуны. – Тихо, на солнышке. И никто не помешает.

– Как скажете. Вы гость, вольны выбирать. Простите, ваше имя-отчество?

– Лев Иванович.

Они прошли вдоль корта, свернули к трибунам и уселись на нижних пластиковых желтых креслах. Гуров, находясь рядом с полковником, физически ощущал тяжелую ауру самоуверенности, какого-то превосходства. Не просто превосходства, а превосходства ироничного, насмешливого, снисходительного.

– Так что вам от меня нужно? – спросил Еременко.

– Информация десятилетней давности, – голосом автомата стал вещать Гуров, стараясь показать, что полковник сейчас беседует не с сыщиком, а с государственной машиной, озабоченной одной неприятной проблемой. А государственная машина всегда все проблемы решает с одинаковой тяжеловесностью. Что проблема уменьшения популяции снегирей в Курской области, что проблема катастрофического увеличения детской преступности.

– Десятилетней? – пробормотал Еременко, стараясь вспомнить, а что такого незаурядного происходило с ним десять лет назад.

– Именно. А если быть точным, то 22 марта 2003 года в Шалинском районе Чечни.

– Ну, вы даете там у себя в уголовном розыске! – засмеялся, впрочем, не очень уверенно, Еременко. – Откуда же я помню, что происходило именно в этот день и именно в том месте?

– Ну, веселиться тут нечему, – бесцветным голосом проговорил Лев, пытаясь сбить с собеседника эмоции. – Тогда пропал без вести солдат. Пропал по вине командиров. Или ни по чьей вине, а лишь в силу сложившихся обстоятельств.

– Ну знаете! – Еременко изобразил высшую степень превосходства на лице, умудрившись глянуть на Гурова сверху вниз, хотя был на полголовы ниже. – Это вам не Москва. Это Чечня! И в 2004 году она была Чечней, и в 91-м. И еще долго будет ею. Это специфика! Там пропадали и будут пропадать военнослужащие, несмотря на железную руку, которую мы сейчас держим…

– И вы полагаете, что каждый отдельный случай – это всего лишь статистика и нужно забывать о парнях, которых туда послали и которые там пропали? Может, не обращать внимания на эти случаи, раз это специфика?

– Вы… – Еременко наконец посмотрел на Гурова, – вы не особенно старайтесь ярлыки навешивать. Я ее прошел, эту Чечню. У меня ордена за участие в боевых действиях.

– Перечисляйте, я подожду, – кивнул Гуров. – А потом мы, может, спокойно поговорим. Не хочется думать, что я зря проехал столько, чтобы не тревожить ваш отдых. Была идея вызвать вас в МВД и поговорить там.

– Что за солдат? – хмуро и уже без тени превосходства спросил Еременко.

– 22 марта 2003 года, по данным разведки, через границу в Чечню должен был нелегально перейти некто Магомед Евлоев, находящийся в международном розыске за совершенные на территории Российской Федерации преступления. Учитывая сложную обстановку накануне общенародного референдума в республике, а так же данные о возможных провокациях на Грузино-Чеченской границе, все воинские формирования на территории республики были подняты по тревоге. Бригаде внутренних войск, дислоцировавшейся в то время в Чечне, в которой служили и вы, была поставлена задача помочь пограничникам и перекрыть наиболее уязвимые пути, по которым могут просочиться банды боевиков. Для перехвата в Шалинском районе группы Евлоева нужно было подразделение спецназа. Но успеть буквально за несколько часов перебросить в этот район необходимые силы не представлялось возможным. И было принято решение отправить на перехват группу майора Шамина, приданного батальону внутренних войск. Припоминаете?

– Да… конечно. Не все подробно, но тогда у нас действительно было несколько очень напряженных дней. И накануне референдума, и непосредственно в день его проведения.

– Хорошо. Группа майора Шамина вышла в нужную точку вовремя, о чем командир и доложил в штаб бригады, через который, собственно, и получил приказ о проведении операции. И когда возник визуальный контакт с группой боевиков, его отряд снялся с позиции и скрытно ушел назад. У меня сложилось впечатление, что Шамин получил приказ об отмене операции. Что вы об этом знаете?

– Да, вспомнил. – Лицо Еременко наконец приобрело нормальное выражение, с присущей ситуации озабоченностью. – Был такой приказ, я получил его из Москвы по ЗАС-связи. Вопрос с командованием бригады решили быстро, хотя они и не особенно артачились, группа спецназа им напрямую не подчинялась. А приказ об отмене и отходе передавал Шамину по рации тоже я. Как мне передали, так передал и я. Что-то вроде того: «ни при каких обстоятельствах, не обнаруживая себя, скрытно отойти и вернуться в расположение. Огневой контакт исключается полностью».

– И о пропавшем снайпере помните?

– Да, это было неприятно. Шамин тогда заявлял, что передал приказ отходить. У них, кажется, на момент операции был недостаток средств коммуникации. Слишком поспешно выдвинулись. И на дознании тогда бойцы его группы подтвердили, что майор передавал приказ. Они отошли, а снайпер этот почему-то не отошел. Я помню, что группа отходила спешным порядком, чтобы не обнаружить себя. Слишком близко они оказались от передового дозора боевиков. Я помню, что обвинения с Шамина были сразу сняты. Да, и я не склонен его обвинять. А в чем, собственно дело, почему этим занимается не военная прокуратура, а уголовный розыск? Что за фантазия?

– Почему фантазия? – сделал удивленное лицо Гуров. – Вы полагаете, что никакой связи не может появиться?

– Я полагаю? Да только воспаленное воображение может придумать…

– Хорошо, я скажу, – прервал Лев Еременко. – Как вам версия с возвращением того пропавшего солдата, который решил мстить за перенесенные им муки виновникам? Тем, кто, по его мнению, виноват, кто его предал, как он считает.

– Да ладно, – уже с некоторой тревогой посмотрел на него полковник.

– Георгий Павлович Шамин убит выстрелом в затылок. А за день до этого убийства он получил на электронную почту письмо угрожающего характера, подписанное позывным того солдата, которым тот пользовался в Чечне. Кто, вы говорите, конкретно передал приказ отойти группе, не ввязываясь в огневой бой?

Как люди бледнеют, Гуров видел не раз. И каждый раз это зрелище его удивляло, насколько человеческая кожа способна к мимикрии.

– Я попрошу вас, Владислав Николаевич, – протянул он свою визитную карточку, – если вы вспомните какие-то подробности событий той весны, проведения той операции, нюансов прозвучавших приказов, позвоните, пожалуйста. И еще. Если у вас появится тревога, если вам кто-то каким-то способом начнет угрожать или просто почувствуете, что за вами кто-то пытается скрытно наблюдать, тоже не полагайтесь на свою выучку, а просто позвоните мне. Хорошо?

– По большому счету, Шамин был невиновен, – пробормотал Еременко, крутя в руках визитку Гурова. – Приказы не обсуждают. Сказано, все бросить и отойти, он выполнил.

– А раненого он тоже бы бросил?

– Сложный вопрос, чтобы обсуждать его вот так, под ласковым осенним солнышком, на лавке спортивной площадки в живописном Подмосковье. А приказ из Москвы мне лично передал генерал Козинцев. Он служил тогда в штабе внутренних войск в Москве и курировал нашу группировку на Северном Кавказе.

Гуров сидел в прохладном кабинете кадровика, ожидая, когда его снова проводят в архив и прикажут девушкам помочь в подборе информации по конкретному вопросу. Подполковник сокрушался, что имели место события, за которыми приходится обращаться к архивам, что в жизни не все и не всегда просто и понятно. Гуров молча барабанил пальцами по подлокотнику и вежливо соглашался. Когда шея у него окончательно устала от кивания, вошла одна из девушек и увела его в святая святых.

Через пятнадцать минут Гуров, с удивлением и сожалением, узнал, что генерал-майор внутренней службы Козинцев скончался шесть лет назад в онкологическом отделении военной клиники в Москве.

– Вы знаете, у нас есть несколько форм учета кадров, – поясняла одна из девушек. – Это как несколько уровней. Человек в действующих кадрах, человек временно выбывший, не проходящий службу. Такое бывает у тех, кто служил по контракту. Они у нас в резерве, но это форма внутреннего учета. Потом – отслужившие срочную службу, уволившиеся по желанию в установленные законом сроки. В основном офицеры. А есть те, кто выбыл по ранению или не выслужил максимальные по званиям сроки по состоянию здоровья. Это прежде всего высшие офицеры, попадающие под категорию особого обслуживания в медико-санитарных частях и санаториях. Поэтому у нас и есть данные на генерала.

– Спасибо, – поблагодарил Гуров, – очень исчерпывающий ответ. И вообще вы, девушки, мне здорово помогаете.

– А что вы ищете? Какое-то загадочное дело, да?

– Рутина, девушки, скучная и тягостная рутина. Проверка фактов, событий, происшествий. Ничего громкого и загадочного.

– У-у, – разочарованно протянули два или три голоса.

Крячко, как и обещал, ждал Гурова у выхода. Развалившись в мягком кресле у стены, он небрежно поигрывал связкой ключей и насвистывал какую-то мелодию. Как всегда, Станислав Васильевич пребывал в состоянии полного позитива и согласия с самим собой. Никакие профессиональные сложности не могли его выбить из этого состояния. И, как правило, не выбивали.

– Есть новости? – спросил Гуров, подходя к напарнику.

– Ага. – Крячко подбросил в последний раз в воздух связку, ловко поймал и добавил обыденным тоном: – Разыскал двоих солдатиков, которые были тогда в группе Шамина. Оба в Москве. Есть еще двое, но они были вместе с этим прапорщиком, с Логовым, и не в курсе событий, как и сам прапорщик. Я с ним виделся утром, когда он от следователя, от нашей Оксаны Дмитриевны, выходил. А у тебя как дела? Есть концы с тем пресловутым приказом?

– Стена, Стас. Приказ передал из штаба по засекречивающей аппаратуре связи генерал Козинцев. Но Козинцев умер шесть лет назад от рака в ведомственной клинике. Прежде чем искать его фамилию, я наводил справки у руководства внутренних войск. Никаких документов, касающихся той операции, даже секретных или совершенно секретных, у них нет. Они говорят, что это нормально, поскольку пришлось на ходу принимать решение о проведении или отказе от нее. Она не планировалась заранее, вот и нет материалов. А восстановить теперь, кто как узнал и кто принял решение… Увы!

– А руководство ГРУ?

– Они имеют к этому косвенное отношение. Исключительно с точки зрения военного ведомства, как возможные контакты с зарубежными военными разведками, как связь с фактами хищения вооружения, опять же при проведении войсковых операций. Короче, они ушли от ответа о причастности к той информации о возможном появлении Евлоева в том районе. ФСБ ответила более однозначно. Они к планированию и проведению операции по задержанию или уничтожению Магомеда Евлоева в марте 2003 года не имеют никакого отношения.

– Так, и что это значит?

– А черт их знает, – пожал плечами Лев. – По крайней мере, следует это понимать так – ищите сами. Что найдете, то и ваше.

Они вышли на улицу и сели в машину Крячко. Станислав посмотрел на своего шефа вопросительно и в то же время как-то решительно.

– Ну, – спросил он Гурова, – в Видное? К вдове генерала?

– Нет, давай сначала к нам в контору. Надо подготовиться, проконсультироваться с ее знакомыми, бывшими сослуживцами. Нельзя же вот так соваться к вдове с расспросами. Тем более что у нас кое-какие претензии могут возникнуть к действиям этого генерала в 2003 году.

– Да перестань! – рассмеялся Крячко. – Ты просто представь себе женщину в возрасте практически пенсионном или около того. Одна в доме, дети давно выросли и живут по всей стране своей жизнью, мужа похоронила. Что ей остается в жизни, кроме воспоминаний, сожалений и раскаяния? А тут мы – два бравых полковника, да еще и из того же практически ведомства. Да мы с тобой почти сослуживцы ее покойного мужа! Поехали!

– Да? – Гуров посмотрел на довольное лицо напарника, на его глаза, в которых прятались хитринки, и решил довериться житейской мудрости старого друга. – Ладно, поехали заниматься экспромтом.

Коттедж в поселке Видное они нашли довольно быстро. Вдова жила в большом, с двумя лоджиями, строении с пристроенным гаражом, рассчитанным машины на две. Над забором виднелась еще одна крыша под яркой кровлей. Судя по резной облицовке, это могла быть банька.

Остановив машину у распашного типа ворот, Крячко вылез и пошел искать кнопку звонка. Гуров рассматривал видимую часть коттеджа и забор, ограждающий территорию. И кирпич, и стиль архитектуры, и бетонные плиты забора – все говорило о прошлом этого здания. Строиться наверняка начинало лет сорок назад. Чем-то неуловимо отдавало семидесятыми или восьмидесятыми годами прошлого века. Закатом социализма и принадлежностью к генералитету.

Простовато, но для обычных граждан недоступно. И не уровень правительственных дач. Поскромнее, но все же с размахом. И никакой кустарщины. Забор из настоящих железобетонных плит, предназначенных именно для ограждения. И столбы бетонные, специально для плит предназначенные. И ворота старые, солидные, распахивающиеся на две стороны, а не отъезжающие. И внутри, наверное, асфальт везде, а не тротуарная плитка. Наверное, отец Козинцева был тоже генералом. Или служил в иных ведомствах, где не предусмотрена форма, но в ранге, соответствующем генеральскому.

Крячко уже с кем-то беседовал в открывшуюся дверь в заборе возле ворот. Железная, современная дверь. Судя по тому, как Крячко замахал Гурову рукой, переговоры завершились согласием пустить их в дом, но были тяжелыми. Надо спешить, пока этот страж не передумал. А может, сын генерала?

– Пошли, – торопливо заговорил Крячко, пропуская Гурова в дверь. – Зоя Васильевна дома, а мы с тобой, видимо, внушаем доверие. Этот человек, дворник или сторож, пошел доложить о нашем визите.

– Интересно, здесь удостоверения МВД влияния не имеют?

– Когда дом генеральский, то все ниже по званию, даже если они и из полиции, воспринимаются иначе, чем другими обывателями.

– А ты знаток жизненных устоев?

– Дружи со мной, Лев Иванович, – засмеялся Крячко, – и ты приобщишься к житейской мудрости.

Сильно хромающий человек неприветливой наружности поднялся по ступеням и скрылся в доме. Гуров успел разглядеть большой участок, на котором был только ухоженный газон, а также древовидное разнообразие: березки, ивы, две ели да неизвестный кустарник, деливший территорию участка на две зоны. Одна, относящаяся к входу и въезду, типа гостиной. А вторая – с беседкой и с чем-то журчащим, может быть, «горка» с небольшим фонтаном. Дорожка, ведущая к дому, оказалась отнюдь не асфальтированной, а из вполне современной тротуарной плитки. За домом следили, его обновляли.

Пока сыщики неторопливо преодолевали расстояние от ворот до входной двери, мужчина успел вернуться и ждал их на ступенях, держа дверь открытой.

– Проходите, – хриплым голосом предложил он. – Зоя Васильевна ждет вас. В гостиной.

Судя по указующему жесту руки, гостиная располагалась прямо за дверью и уж точно на первом этаже. Гуров шагнул через порог. Просторное помещение с камином у дальней стены и в самом деле походило на гостиную в прямом смысле этого слова. Добавить бы квадратных метров сто, и оно было бы похоже на бальную залу старинных поместий.

На диване напротив камина сидела женщина с седеющими, но хорошо уложенными волосами. На плечах у нее был накинут большой платок.

– Здравствуйте, Зоя Васильевна, – громко привествовал хозяйку дома Гуров, обходя диван.

Женщина повернула голову, посмотрела на гостей вполне приветливо и протянула руку, указывая на два кресла, стоявшие поодаль.

– Присаживайтесь, прошу вас, – раздался ее деликатный грудной голос. – Мне всегда приятно, когда приходят сослуживцы моего мужа.

Да, она сильно сдала, подумал Гуров. Это всегда чувствуется в женщинах пожилого возраста, когда они перестают за собой следить. И прическа эта ей не идет, потому что выглядит как нелепая попытка молодиться. И слишком яркий маникюр на пальцах, которые заметно старее кожи ее лица. И шея открыта, хотя ее пора уже прятать. И немного нелепы подведенные глаза, и накрашенные губы. Эта дама, кажется, перестала ориентироваться во времени. Во временах, так точнее. Во временах ее молодости и зрелости, когда все это было уместно, когда все делалось профессионально в косметологических кабинетах и маникюрных салонах. А сейчас, когда внешность женщины ближе к слову «стареющая», многое выглядит… неуместно.

– Полковник Гуров, – представился сыщик, чуть склонив голову, пока Крячко подтаскивал кресла поближе к дивану. – Зовут меня Лев Иванович. А это мой напарник, полковник Крячко, Станислав Васильевич.

– Да-да, я поняла. Вы присаживайтесь. Я бы предложила вам чаю, но, видите ли, немного занемогла, а прислуги в доме нет.

Видимо, раньше прислуга в доме была. И не только в этом. А в доме родителей Зои Васильевны, в доме родителей Козинцева. Как минимум домработницы. Вот они, осколки старых кланов московской городской знати. Это во все времена была особая прослойка: генералы, профессора вузов, директора заводов. У кого первыми появлялись личные автомобили, у кого имелись служебные автомобили, кого наперечет знали сотрудники ОРУДа, как тогда именовалась служба дорожного движения. Тогда и «синих ведерочек» было не нужно. Тогда в Москве вообще было мало машин.

– Благодарим вас, Зоя Васильевна, не беспокойтесь. Мы хотели с вами поговорить о вашем муже. И мы не сослуживцы Валерия Марковича, мы из другого департамента МВД, из Главного управления уголовного розыска.

– Уголовного розыска? – повторила женщина, как будто пробуя это словосочетание на вкус. – А разве Валерий Маркович имел отношение к вашему уголовному розыску?

– Нет, не имел. Он имел отношение к внутренним войскам, но… – Гуров сделал рукой неопределенный жест в воздухе. – Собственно, по этому поводу мы к вам и пришли. Вы согласитесь нам помочь? Видите ли, Зоя Васильевна, нам сейчас приходится собирать по крохам информацию о делах десятилетней давности. К нашему всеобщему сожалению, Валерий Маркович не дожил, но, может, вы кое-что вспомните, может, вы что-то слышали, или он вам рассказывал, или его друзья, сослуживцы.

– Но чем я могу вам помочь? Я же в военных делах ничего не смыслю.

– Только воспоминаниями, Зоя Васильевна, только воспоминаниями. Скажите, вы от мужа слышали какие-то слова сожаления, может быть, он сильно горевал о ком-то, кого потерял, кто погиб в Чечне?

– Вы знаете, мой супруг был человеком совестливым, честным, – закивала головой вдова. – Он часто высказывался на эту тему. Каждый раз, когда у нас собирались по праздникам его сослуживцы, они первый тост поднимали за погибших товарищей, за тех, кто не с нами, так они выражались. Они ведь почти все прошли Чечню.

– Может быть, они спорили, что-то горячо обсуждали?

Гуров понял, что нормального разговора уже не получится. Дама зациклилась на далеком прошлом, которое теперь слилось у нее с недавним прошлым. И в памяти все больше и больше сохраняется только хорошее, приятное для самосознания. Он сделал еще несколько попыток задавать вопросы так и иначе, но вдова каждый раз сводила все к каким-то праздничным мероприятиям. Стоило ли спрашивать прямо? Знала ли она о каких-то операциях, о каких-то Евлоевых, о брошенных на произвол судьбы снайперах? Выручил, как всегда, Крячко.

– Скажите, Зоя Васильевна, а вот этот мужчина, что открывал нам дверь, он кто?

– Саша? – Лицо женщины оживилось и как-то потеплело. – Сашенька – это все, что меня связывает с прошлым. Это часть истории нашей семьи. Саша Чумаков много лет назад спас Валере жизнь, закрыв его своим телом от страшного взрыва. Валера остался жив, его только контузило, и он потом какое-то время заикался. А вот Саша едва выжил. Ему оторвало ногу, сильно покалечило руку и позвоночник. Валера лично занимался лечением и реабилитацией Саши. Не удалось спасти и вторую ногу, но зато несколько операций, сделанных известным московским профессором, позволили ему подняться. У него, вы не поверите, половина позвоночника на стальных шурупах и пластинах. И протезы ему Валера заказывал за свои деньги, в Германии, кажется.

– Он возил его в Германию?

– Нет, приезжал оттуда представитель фирмы, обследовал, измерял Сашу. Они изготовили по индивидуальному заказу какие-то особенные протезы.

– Да, замечательное участие он принял в судьбе солдата, – согласился Гуров. – А как дети? Разлетелись по стране?

– Сыновья служат. Они оба, как и их отец, офицеры. Старший – летчик, командир эскадрильи, а младший – в инженерных войсках. Он строитель по гражданской специальности. А потом, как окончил институт, так и остался в армии. Положено было два года отслужить, а он остался. Теперь где-то на Дальнем Востоке. Я не запоминаю названий этих маленьких городков.

Крячко посмотрел на Гурова и еле заметно качнул головой. Бесполезно. Эта женщина живет другими воспоминаниями. Она одинока и ничего не помнит, кроме льгот и привилегий, что даются генеральским семьям. И даже нет смысла расспрашивать, а из какой она сама вышла семьи. Это очевидно.

Гуров покосился на входную дверь. Крячко понял и кивнул. Он уселся поудобнее и приготовился заняться с хозяйкой приятными воспоминаниями, пока Гуров будет допрашивать этого Сашу. Однако что придумает Гуров, чтобы выйти из разговора? Крячко с интересом посмотрел на друга.

– Прошу меня простить, Зоя Васильевна. – Лев поднялся и чуть склонил голову в вежливом поклоне. – Я должен выйти, кажется, забыл запереть машину, а у нас там важные документы. Простите, долг обязывает проверить.

– Конечно-конечно! – улыбнулась вдова. – Служба…

Гуров пошел к двери, слушая, как Крячко мягким голосом стал расспрашивать, а в каких городах Зое Васильевне удалось послужить вместе с мужем, когда он был еще младшим офицером.

Сашу он нашел возле ворот, где тот, сняв защитную крышку, ковырялся отверткой в механизме автоматики открывания ворот. Увидев подходившего к нему гостя, он положил отвертку и принялся старательно вытирать руки ветошью, настороженно глядя на Льва.

– Зоя Васильевна сказала, что вас зовут Александр Чумаков и что вы служили вместе с ее мужем.

– Да, а почему вам это интересно? – ровным голосом спросил мужчина. – Вы, как я понял, из уголовного розыска. Что случилось?

– Поговорить надо, Саша, – вздохнул Гуров. – Дела давно минувших дней, но мы встречаемся со всеми, кто мог слышать от покойного генерала Козинцева хоть что-то об определенных событиях, произошедших в марте 2003 года.

– Э-э, – усмехнулся Чумаков, и его широкие скулы шевельнули желваками. – Я тогда уже был… вот таким. Инвалидом. Я уже не служил.

– Он вас взял к себе? Садовником?

– Садовником. Только не сразу. Когда меня из госпиталя выписали, я дома жил. Мать у меня была жива. А когда умерла, я пить тогда начал. Козинцев меня случайно на улице увидел и узнал. Фактически второй раз спас.

– Как вы его?

– Как я его, – кивнул Чумаков. – А потом он заболел. Рак мозга – страшная штука. У него боли были такие, что он кричал на весь дом. Так на наркотиках и держали.

– Значит, вы в доме у них больше шести лет?

– Да, лет семь. А что все-таки случилось?

– Пытаемся восстановить события 2003 года в Чечне.

– Так Козинцев в 2003 году туда не ездил. Он после той командировки… когда меня… нас чуть не убило, больше не ездил.

– Ну, он мог знать, ведь он в Москве, в штабе служил. Может, вы что-то слышали от него? Он рассказывал о своих делах, об операциях, которые внутренние войска проводили на Северном Кавказе?

– Мы о Кавказе с ним не говорили. Не договаривались специально не упоминать, но как-то само собой получилось.

– Ладно, спрошу по-другому. А может, вы были свидетелем того, что Козинцев с кем-то из сослуживцев о чем-то горячо спорил, может, ссорились из-за чего-то, что было в прошлом?

– Да и не приходил к нему никто. Он году в 2005-м начал болеть, по клиникам его возили, из госпиталя не вылазил. Вроде удавалось как-то ему помогать, а потом Валерий Маркович сразу сдал. И за два месяца умер. Вот так-то.

– А вы где и кем служили, когда вам пришлось закрывать генерала собой?

– В автобатальоне водителем. Он на Кавказ в командировку приехал, подполковником еще был. А я его полгода возил. Вот тогда нас с ним судьба и связала одной веревочкой.

Гуров внимательно посмотрел на мужчину. Ему показалось, что Чумаков хотел что-то сказать или спросить, но не решился. Или передумал. Хотя что он мог добавить к уже сказанному?

– Ладно, Саша, – протянул он Чумакову руку. – Если я еще приду, поговорим?

– А что случилось-то, товарищ полковник? Козинцев оказался в чем-то виноват?

– Нет, не думаю. Просто тогда произошла одна очень неприятная вещь. А теперь мы расхлебываем последствия. Человеческая трагедия, Саша. Извини, но больше сказать ничего не могу. Пока это тайна следствия. Просто Козинцев мог что-то знать.

– 2003-й год, говорите, – кивнул Чумаков. – Да, в 2003-м он уже сидел в Москве, а я… только-только выбрался из госпиталей. На протезах.

Первым в кабинет вошел высокий смуглый парень лет тридцати с небольшим. Коротко остриженные волосы, сизый неровный шрам ближе к правому уху. Неторопливый в движениях, взгляд цепкий.

– Лощилин Павел? – спросил Гуров.

– Так точно.

– Служите в конвойном подразделении СИЗО-1?

Лощилин кивнул, продолжая бросать короткие взгляды по кабинету, видимо, пытался понять, а за каким лешим его вызвали сюда, в здание аж МВД. Может, по поводу каких-то делишек с какими-то авторитетами. Или, может, попытку побега пресекли. Теперь всех дергают из-за какого-то урода, который пытался «ноги сделать».

– Вот что, Павел. – Гуров встал и прошелся по кабинету. Остановился перед Лощилиным и посмотрел ему в глаза: – Вы, наверное, уже поняли по тому, как мы с вами аккуратно контактировали и с различными мерами предосторожности сюда доставили, что нам важно сохранить нашу беседу в тайне.

– Ясно, – усмехнулся Лощилин. – К сведению принял.

– Разговор у нас с вами, Павел, пойдет о делах очень давних. Может, он будет долгим. Так что, садитесь, прошу вас. – Гуров дождался, когда Лощилин усядется на стул возле его стола, и продолжил: – Вспомните, пожалуйста, 2003 год. Где вы были, чем занимались?

– По контракту служил, – с какой-то недовольной гримасой ответил Лощилин. – В спецназе МВД. Когда контракт подписывал, мне говорили, что мы будем колонии обслуживать, следственные изоляторы. Ну там, всякие массовые беспорядки, побеги и тому подобное. А кинули нас в Чечню. Сказали, ненадолго, а получилось, что почти на год. С июня 2002 года по апрель 2003-го.

– Ясно, – кивнул Гуров. – Обижены на свое ведомство.

– А что хорошего? Ладно, если бы по желанию, а то обманом. А когда контракт подписал, там уже, извините, приказы не обсуждаются.

– Да, когда военную форму надеваешь, то приходится пользоваться совсем другими законами. Тяжело было в Чечне?

– Не то, чтобы невыносимо, но выматывали тревоги, марш-броски бесконечные. Главное, за спиной огромное государство, огромная, хорошо укомплектованная современная армия, а нас гоняли и кидали из угла в угол, как последнее подразделение, которое осталось у генералов под руками. Непонятно. Ну и опасно, конечно. Парни погибали, а записей, что служили в горячей точке, фактически уже не делали и боевых не платили. Обидно.

– Однако служить в системе вы остались. Значит, обида не так глубока? – улыбнулся Гуров.

– Ну, обида не на всю систему, а на тех, кто руководил тогда и там. А то, что остался… так чего я еще умею? Не в СИЗО, так в полицию постовым. Или в ОМОН.

– Хорошо, я понял. Я вот о чем хотел с вами поговорить. В марте 2003 года вас с группой бойцов во главе с майором Шаминым придали батальону внутренних войск. Поступила вводная выдвинуться в горы и перехватить группу боевиков и некоего Магомеда Евлоева.

– Помню, – подняв напряженный взгляд на полковника, ответил Лощилин. – Тогда еще Лешка Рубич погиб. Глупо погиб, даже боя не было.

– А как все произошло, помните?

– Мы сначала на двух «уазиках» летели туда как угорелые, потом ночь по козьим тропам перлись в горы. Думал, сдохну по дороге, «дыхалки» не хватало. А потом, когда Шамин приказал позиции занимать, вдруг пришел приказ по рации отойти и в бой не вступать.

– Вас удивил такой приказ?

– Почему? Им там виднее, тем, кто разведкой занимается. Может, они какой груз несли, который нужно было взять обязательно целым, может, этого Евлоева обязательно надо было взять живым. Мало ли. Мы-то только и умели, что стрелять, а там, может, какие политические игры были.

– А как погиб Рубич?

– Не успел отойти. Они с майором тогда шептались, где ему лучше позицию выбрать. Он попросился чуть выше на карнизе залечь, оттуда всю колонну как в тире перестрелял бы. И когда пришел приказ спешно отходить, чтобы боевики нас не заметили, мы сразу стали отходить вниз. Майор Рубичу передал по коммуникатору, но тот, наверное, не успел.

– То есть вы выстрелов не слышали, не было перестрелки?

– Не слышал. Да ее могло и не быть. Если они втихаря подобрались к нему, то могли и не стрелять. Навалились, горло перерезали, и все. Чечены снайперов живыми в плен не брали.

– То есть вы уверены, что он погиб?

– Был бы жив, вернулся бы.

– Логично. И последний вопрос. Вот вы слышали, как майор Шамин передавал Рубичу приказ отойти. А что отвечал Рубич?

– Как же я услышу, когда коммуникаторов было всего два? Один на голове у Шамина, второй – у Лехи.

– Вы уверены, что Рубич слышал приказ?

И тут глаза Лощилина расширились. Он поднял голову и посмотрел допрашивающему его полковнику в лицо. От волнения и страшной догадки в горле у этого, в общем-то, повидавшего виды мужчины что-то со скрежетом провернулось.

– Вы хотите сказать… – Лощилин откашлялся. – Вы хотите сказать, что мы его там просто бросили?

– Вы – солдаты, вы выполняли приказ командира. Решение принимал командир.

– Командир тоже выполнял приказ, который ему передали. Я его слышал. Срочно, как можно быстрее. Ни в коем случае нельзя, чтобы боевики нас заметили.

– Я ничего не хочу сказать, Павел, – заверил его Гуров. – Я хочу понять ситуацию, которая сложилась на момент получения приказа. И как он был выполнен. Я не в праве даже кого-то обвинять. Мне нужны факты и полная картина событий.

– А что случилось-то?

– Павел, вы Рубича узнали бы, если бы сейчас на улице встретили?

– Так он что… вернулся?

– Вы не ответили.

– Узнал бы. А чего же не узнать? Всего-то прошло десять лет. А он вернулся?

– Мы не знаем пока. Не знаем, но на всякий случай хотим вас предупредить. Если вы его увидите, если столкнетесь с ним, если, не дай бог, он начнет вам предъявлять претензии или высказывать желание кому-то мстить за тот случай в 2003 году…

– Мстить? – перебил Лощилин.

– Все очень серьезно, Павел! Мы пока не знаем точно, прошло всего двое суток. Или вернулся Рубич и начинает всем мстить, или кто-то играет в вернувшегося Рубича. По крайней мере, уже убит выстрелом в голову Шамин. А перед смертью он получил по электронной почте угрожающее письмо, подписанное «Хорь».

– Леха! – выдохнул Лощилин. – Сдурел, что ли? Или он тогда ничего не понял?.. Но я же сам слышал, как Шамин передавал по коммуникатору, чтобы он срочно спускался и уходил, что…

– Павел, мы все выясним! А вы, главное, успокойтесь и ведите себя естественно, если столкнетесь с Рубичем. Не думаю, что все вы ему враги, что он винит всех, но кто знает, в каком он состоянии? Сообщите, если узнаете, хорошо?

Лощилин ушел, опустив голову, в состоянии глубокой задумчивости. Он даже не попрощался и не посмотрел на полковника. Просто встал, когда ему разрешили, и вышел. Через пять минут, чтобы они не встретились в коридоре, к Гурову привели Максима Тугарова. Бывший спецназовец был года на четыре постарше Лощилина, раздобревший и, видимо, вполне довольный жизнью. С армией он уже не был связан, а имел теперь небольшой бизнес в Подмосковье.

Тугаров уселся на предложенный стул уверенно. Солидно забросив ногу на ногу, сцепил пальцы в замок на животе и приготовился слушать. Гуров мгновенно заметил это несоответствие, уверенность в движениях, в мимике и сцепленные в замок руки, которые говорили о замкнутости, попытке отгородиться, закрыться. Так, да еще сложенными в момент разговора на груди руками, закрываются люди закомплексованные, но пытающиеся произвести впечатление уверенных, успешных.

– Значит, прощай, армия? – улыбнулся Гуров. – Решили пойти в бизнес? И как, успешно идут дела?

– Да как сказать, – качнул головой Тугаров.

– Вы как-то так резко бросили службу и ринулись в бизнес. Жилку предпринимательскую в себе почувствовали?

– Сложилось так. Вернулся, а стариков уже нет. У меня под Москвой дед с бабкой жили. А когда они умерли, меня почему-то не известили. Искать родственников, наверное, было лень. А у них дом хороший остался, да и у меня кое-какие накопления со службы. А тут подкатили ко мне бизнесмены. Им этот дом и участок был нужен под какие-то там… Национальная деревня, что ли? Дом-то дед рубил красивый, с резными делами. Ну и загнал я его по хо-орошей цене.

– Как удачно у вас все совпало.

– Удачно. А бизнес вообще на дороге валялся. Одноклассника встретил, он в соседнем поселке жил. Говорит, там хозяйство какое-то распалось, за копейки все распродают. А весна, тепло, настроение хорошее. А тут… лошади!

– Лошади?

– Ну да! У них три лошади-доходяги и полуразваленная конюшня была. Лошадей всю зиму кое-чем кормили, они страшные, как смерть. И чего-то мне в голову стукнуло, покумекал я и взял. Пока суд да дело, пока оформлял, регистрировал ИП, нанятый мужичок выпас этих доходяг, они боками-то покруглели, еще он седла и сбруи починил. Через месяц я начал позванивать и приглашать по выходным на лошадях покататься с детьми и семьями. И стали приезжать. Я очумел, сколько желающих. Пришлось аж цену поднимать. Тот мужик, не поверите, так увлекся уходом за лошадьми, так ему понравилось детей и теток катать, что он даже пить бросил. А к осени я на заработанные деньги конюшню утеплил, стойла переделал, ветеринара два раза привозил, подлечил он коняшек моих. Вот уже шесть лет и занимаюсь. Коней теперь побольше.

– Хорошо, когда занимаешься делом, которое тебе нравится, – улыбнулся Гуров.

– Козе понятно! – засмеялся в голос Тугаров. – Особенно, когда оно деньги приносит. Так, а чего вызвали-то? Что-то у меня не так или…

– Или! – заверил Гуров. – Или, Максим, и это очень серьезное «или». Разговор у нас будет серьезный, не для передачи другим. Да я думаю, что вы и сами не захотите на эту тему ни с кем разговаривать.

– Ладно пугать! – с улыбкой ответил Тугаров, но улыбка уже не была такой довольной и безмятежной. – Пуганый, по молодости в спецназе ВВ служил, Чечню прошел.

– Вот об этом и пойдет речь. – Гуров решительно припечатал ладонью крышку стола и перешел к вещам самым главным. – Я хочу поговорить с вами о событиях, которые произошли 22–23 марта 2003 года в Шалинском районе Чечни.

– 2003-го? Думаете, я помню?

– Думаю, что вспомните, если я дам несколько подсказок. Весна, на носу всенародный референдум в Чечне, а разведка сообщает, что с грузинской стороны возможны прорывы боевиков с целью срыва референдума и дестабилизации обстановки в республике. Ваша группа спецназа внутренних войск была придана батальону…

– Это когда Лешку Рубича бросили! – вдруг перебил Гурова Тугаров.

Зло сузив глаза, он сразу перестал быть благодушным парнем, успешным, хотя и не очень крупным бизнесменом. Сейчас перед Гуровым сидел, весь собравшись в комок, боец, прошедший горячие точки, смотревший смерти в глаза, терявший друзей в боях, который выжил, вернулся к мирной жизни, но война так до конца его и не отпустила. Держала за живое внутри цепкими окровавленными пальцами. И не от слабости и комплексов пытался отгородиться этот парень. Он просто никого не хотел пускать туда, где есть боль, его личная, собственная, никого не касающаяся.

– Бросили? – переспросил Гуров. – Вы уверены?

– А кто не уверен? Все, кто там был, знают об этом. И Шамин от нас перевелся почти сразу, потому что знал, что пацаны ему этого не простят. Как идти в бой с командиром, который способен бросить своего солдата? Вы знаете принцип всех подразделений всего мира? «Своих не бросаем»! Это гражданскому человеку, войны не нюхавшему, непонятно, как это идти на операцию по освобождению своего товарища, идти, зная, что кто-то при этом погибнет, а может, и не один погибнет, спасая его. И тут арифметика не годится. Тут каждый должен знать, что его не бросят, что его, чего бы это ни стоило, будут спасать, за него будут драться и умирать. А Леху бросили!

Последняя фраза была с таким жаром брошена Гурову в лицо, словно он лично ответственен за то, что тогда, в 2003 году, бросили Алексея Рубича. Картина начала вставать перед сыщиком несколько в ином свете. Получалось, что Шамин десять лет назад выполнил приказ командования слишком рьяно и преступил законы боевого товарищества спецназа. Так ли это или это все лишь мнение одного человека? Еременко никак не отреагировал на факт потери снайпера в процессе проведения этой скоропалительной операции, Лощилин высказался очень вяло, без эмоций.

– Скажите, Максим, а вы слышали, как майор Шамин передавал приказ Рубичу?

– Нет, не слышал. Я прикрывал отход и держал сектор, когда все отходили. Наверное, передавал, только о чем это говорит? Одно дело – передать, а другое – сделать так, что бы никто из подчиненных не остался. Разницу ощущаете?

– Значит, последним отходили вы?

– Да. Чуть ли не под носом у чеченов. Наши уже далеко оторвались, и я стал по-тихому отползать. Это только потом, когда я своих догнал, узнал, что Лехи так и нет. Народ стал возбухать, а Шамин на крик перешел, что, мол, это был приказ сверху, что никто не знает, почему такой приказ, что есть вещи гораздо важнее наших жизней, а вдруг там судьба миллионов решалась. Короче, задавил авторитетом.

– А может, Шамин передал Рубичу приказ, которого вы не слышали и не должны были слышать, может, он получил какое-то секретное задание, поэтому сразу от группы и откололся?

– В смысле? А… вот вы о чем. Да нет! Я рядом был, когда они с Шаминым его позицию оговаривали. Леха сам предложил забраться на карниз.