Чеченская проблема начала оказывать все более негативное влияние на наши отношения с рядом западных государств уже после того, как наше правительство ушло в отставку. Однако бомбардировки Югославии, осуществленные под американским руководством Североатлантическим союзом, были во время пребывания правительства у власти. Это создало не лучший международный климат для деятельности кабинета. Мало оптимизма вызывали и затянувшиеся переговоры с МВФ, за спиной которого незримо стояли те же Соединенные Штаты.

Наше правительство образовалось, когда уже был накоплен достаточно длительный опыт взаимоотношений России с Международным валютным фондом. Мы получали кредиты. Они сопровождались рекомендациями МВФ, с которыми российские экономические руководители, как правило, соглашались, даже когда была очевидна их неосуществимость. При этом высоко ценилось, что никто жестко не спрашивал, на что используются кредиты. Я бы назвал это полюбовным сотрудничеством, при котором оба партнера, зажмурившись, оставались довольны друг другом.

Положение начало меняться после августа 1998 года. Передо мной интервью директора-распорядителя МВФ М. Камдессю газете «Монд» от 27 октября 1998 года. Он заявил о необходимости «кардинально нового взгляда на мировые финансы». «В ряде стран Юго-Восточной Азии и Южной Европы, а также в России мы столкнулись с явлениями, сильно отличавшимися от тех, с которыми МВФ имел дело ранее. Поэтому, – подчеркнул Камдессю, – при управлении кризисом не следует ограничиваться лишь макроэкономическим подходом».

Следующее откровение директора-распорядителя МВФ заключалось в некоторых ретроспективных оценках, которые звучали в отношении России впервые: либерализация капиталов проводилась дезорганизованно, подчас вопреки здравому смыслу. МВФ никогда не приветствовал чрезмерную либерализацию спекулятивного капитала, в то время как сохраняются административные препятствия для прямых инвестиций. И наконец, по мнению, высказанному Камдессю, международные финансовые институты типа МВФ и Всемирного банка призваны принимать решения, которые выходят за рамки чисто финансовой области и непосредственно касаются жизни общества.

За этими словами, очевидно, стояло стремление ответить на нараставшую критику позиции МВФ за нежелание «снизойти» в своих оценках до специфики тех стран, которым предоставляются финансовые кредиты, учесть их реалии, трудности, не рассматривать их всех – начиная от Индонезии и кончая Россией – в качестве единой «модели», которой предписываются универсальные, при этом главным образом макроэкономические, «правила поведения», далеко не всегда обеспечивающие социально-политическую стабильность в обществе.

Но высказывания высказываниями, а главное представление о позиции МВФ мог дать прямой диалог с директором-распорядителем. Моя встреча с М. Камдессю состоялась в самом начале декабря 1998 года.

Вот выдержка из того, что он сказал. За последние годы Россия накопила огромную сумму долгов. В 1999 году предстоит выплатить 17,5 млрд долларов. Полностью согласен с тем, что это неподъемная задача. МВФ, конечно, может оказать свое влияние, но кредиторов нельзя убедить без среднесрочной программы правительства, которая позволит довести долг до управляемых размеров и создать условия, при которых страна не будет брать столь большие кредиты в будущем. Главный критерий проверки, продолжал Камдессю, – будущий бюджет. В нем должна быть прочной цифра профицита, и, в отличие от прошлого, дефицит бюджета не должен расти по сравнению с планируемым. «Я, – заявил Камдессю, – в целом одобряю вашу стратегию в отношении долга. Со своей стороны мы сделаем больше, чем раньше, для успеха ваших переговоров с Парижским клубом. Понимаем, что необходимо добиться реструктуризации советского долга, но при выполнении всех обязательств по российскому долгу».

Подход, обозначенный Камдессю, не мог ввергнуть в уныние. Тем более что он сказал: «Вопреки высказываниям российской печати ваше правительство сделало чрезвычайно много за короткий промежуток времени». Мы обратили внимание и на такие его оценки: «Уверен, что налоговая система будет работать эффективно, хотя я бы посоветовал отложить на несколько лет снижение ставок НДС и очень осторожно использовать взаиморасчеты в отношении текущих налогов. Нужно быстро решать также вопросы, связанные с оздоровлением банковской системы при минимизации затрат со стороны государства».

С подходами Камдессю мы согласились. В принципе мы так и действовали. Беседа была по-настоящему конструктивной. Такое же впечатление от встреч с Камдессю осталось и у Маслюкова, и у Задорнова.

Абсолютно непринужденным и даже доверительным был разговор и за ужином в нашем Белом доме. После этого пошли пострелять в тир. Знал, что В.С. Черномырдин в свою бытность премьером приглашал Камдессю на охоту в одно из подмосковных хозяйств и некоторые злословили, что далеко не все кабаны падали в результате выстрелов директора-распорядителя – егеря, сидевшие в кустах, были куда более опытными стрелками. Однако нужно сказать, что в тире Камдессю поражал мишени хорошо. В общем и целом настроение у нас было приподнятое, и мы считали, что обещанные ранее транши в размере 8 млрд долларов поступят к нам в скором времени.

Но, увы, нас ждало разочарование. Правда, не было дефицита во встречах. Приезды в Москву разных официальных лиц из МВФ чередовались с поездками в США наших представителей, в том числе Задорнова, который по просьбе Камдессю был назначен ответственным за связь правительства России с МВФ. Об ускорении подписания соглашения с МФВ, которое даст возможность получить России очередные транши, Ельцин разговаривал со Шрёдером и получил благоприятный ответ. Мне звонил по телефону президент Ширак и тоже обещал договориться с Камдессю.

Наше стремление достичь договоренности с МВФ было скорее тактическим, связанным с текущим моментом. Мне с самого начала было ясно, что следует вести дело к тому, чтобы избавиться от кредитов МВФ, обойтись без них. Так в дальнейшем должна была выстраиваться стратегическая линия. Да и сама действительность показала, что мы не погибли без этих кредитов. Но их отсутствие, конечно, затрудняло нам жизнь, особенно с учетом того, что мы расплачивались за накопленную задолженность: за восемь месяцев выплатили более 6 млрд долларов, в которых весьма остро нуждались сами. Вместе с тем дело было далеко не просто в кредитах фонда. Без подписания соглашения с МВФ – вот что было главное – нам было трудно реструктурировать свои долги с Лондонским и особенно Парижским клубом, мы не могли получить обговоренные ранее займы от Международного банка реконструкции и развития и даже кредиты и займы на двусторонней основе.

Помню, как перед своим приездом в Москву мне позвонил по телефону премьер-министр Японии Обути, с которым я был в добрых отношениях еще с тех пор, когда мы были министрами иностранных дел. Полушутя-полусерьезно он сказал: «За проявленную смелость, когда вы согласились в столь критической обстановке возглавить правительство, я обещаю японский кредит России в общей сумме в 800 млн долларов». Естественно, я энергично поблагодарил своего коллегу. Однако через пару дней с Задорновым связался японский министр финансов, который, подтвердив обещание, отметил, что оно будет осуществлено после подписания соглашения правительства России с МВФ.

А соглашение откладывалось. Мы в правительстве «из кожи лезли вон», чтобы залатать социальные дыры, дать ход производству – промышленности и сельскому хозяйству, поднять рухнувшую банковскую систему, сохранить боеспособность вооруженных сил, обеспечить текущую выплату долгов. А нас бесконечно учили, учили, увеличивали число запросов, часто требуя невозможного. Не скажу, что все, что исходило от МВФ, было неправильным, неправомерным, но создавалось впечатление, что его основной задачей было выстраивание аргументов, для того чтобы, с одной стороны, оправдать откладывание решения подписать соглашение с правительством РФ, а с другой – показать нашу несостоятельность.

Вот выдержки из документов. Они говорят о многом.

Из письма Камдессю от 3 марта 1999 года:

«Уважаемый господин премьер-министр!

В развитие Ваших предложений по возможному продолжению нашей совместной работы, полученных через посла Ушакова, я направил эксперта МВФ в Москву, с тем чтобы он обсудил с представителями правительства финансовую программу на 1999 год. Упомянутый эксперт уже сделал для меня доклад, и я с удовлетворением узнал, что дискуссии в Москве были открытыми и честными и что они способствовали улучшению нашего понимания предпосылок бюджета 1999 года. Однако дискуссии не привели, к сожалению, к достижению согласия по основным фискальным мероприятиям. В том, что касается доходов, я с разочарованием узнал о решении правительства отменить экспортную пошлину на газ, снизить налогообложение газовой отрасли и отказаться от пошлин на экспорт нефти в связи с падением цен на нефть.

С учетом уже имеющего место значительного сокращения расходных статей бюджета главный упор, очевидно, следует сделать на доходной части. Для того чтобы достичь желаемого результата, новые меры должны предусматривать как минимум откладывание на неопределенное время снижения НДС и повышения налогообложения энергетического сектора… Меня беспокоит также то обстоятельство, что пока не предпринимаются шаги по закрытию главных банков, являющихся потенциальным источником дополнительных потерь в общественном секторе, и что все еще ожидает принятия законодательство по реструктуризации банков. Наконец, как Вы знаете, меня беспокоят сообщения о возможных злоупотреблениях в обращении с резервами Центробанка, и нам потребуются гарантии того, что со средствами, которые уже выделил и выделит МВФ, будут обращаться соответствующим образом.

Удовлетворительное решение указанных вопросов является очень важным для программы, которую мог бы поддержать фонд. Господин премьер-министр, мы ожидаем продолжения работы с целью достижения соглашения с вашим правительством». В этой связи Камдессю предложил нашим экспертам «встретиться вновь для достижения согласия по последним деталям вашей экономической программы, которую мог бы поддержать МВФ».

Я ответил М. Камдессю в весьма спокойных и выдержанных тонах, стараясь конкретно показать, что часть поставленных им вопросов уже решается по нашей собственной инициативе, а другая часть не останется без нашего внимания. Одним словом, делается многое, что открывает путь к соглашению. В заключение еще раз подтвердил, что мы считаем настоятельно необходимым приезд в Москву уже в ближайшие дни миссии МВФ. Со своей стороны готовы дать указания нашим министерствам и ведомствам работать плодотворно и конструктивно, что, как мы полагаем, поможет в кратчайшие сроки достигнуть договоренности по экономической программе.

9 марта Камдессю направил мне еще одно письмо, в котором писал:

«Я весьма рад отметить, что Вы согласны с необходимостью принятия дальнейших существенных шагов в области налоговой политики и особенно что Вы выражаете готовность отложить снижение ставки налога на добавленную стоимость до следующего года. Я также отмечаю Ваше намерение возродить работу Комиссии по доходам с целью увеличения налогообложения в топливно-энергетической отрасли.

Господин премьер-министр, я разделяю Ваше твердое стремление как можно скорее достичь согласия по экономической программе, которую мог бы поддержать фонд. Именно действуя в этом духе и будучи уверенным, как Вы мне заявляли, в том, что Вы готовы на необходимые шаги для исключения непонимания по этим и другим вопросам, направляю на этой неделе в Москву передовую группу, с тем чтобы попытаться сузить разногласия в оценках, разработать и найти согласие по дополнительным мерам в налоговой сфере. Ожидаю встречи с Вами в Вашингтоне 24 марта. Тогда мы вместе сможем обсудить сложившуюся ситуацию и, если потребуется, попытаться продвинуть вперед Вашу программу».

Опять уход от ответа по соглашению. Оказывается, предстоящая встреча со мной рассматривается всего лишь в качестве «обмена мнениями по сложившейся ситуации». Но приезд «передовой группы» МВФ в Москву все-таки был положительным фактором, и мы договорились в правительстве, что сделаем все для успешных ее контактов с нашими заинтересованными министерствами и ведомствами.

Работу с миссиями МВФ с нашей стороны возглавил Маслюков. Не скрою, сначала к этому руководство фонда отнеслось настороженно. Однако по мере общения с Маслюковым эта настороженность постепенно рассеивалась – наши партнеры видели, что он стремился прийти к подписанию соглашения с МВФ. У меня лично не было никаких сомнений в том, что Юрий Дмитриевич будет действовать именно в таком направлении, и нравилось это кому-то или нет в нашей стране и за рубежом, но первый заместитель председателя, отвечающий за экономическую сферу работы правительства, по моему твердому убеждению, должен был возглавить нашу практическую работу с МВФ, что и произошло.

Я встретился с миссией 19 марта. Вот выдержки из записи состоявшейся беседы.

Е.М. Примаков. Хочу вас приветствовать и поблагодарить за то, что вы приехали. Мои коллеги мне говорили, что вы проделали большую и полезную работу. Я знаю, что в общем пока рано говорить о решительном продвижении. Но тем не менее на нашей встрече нужно зафиксировать, что мы готовы идти навстречу друг другу и продвинутость определенная есть. Если вы с этим согласны, давайте считать это общим выводом.

Ж. Беланже (руководитель миссии МВФ). Совершенно очевидно, продвижение вперед имеет место.

П. Мне понятно, что вы считаете необходимым увеличить доходную часть бюджета. Это заботит и правительство. Мы понимаем, что нужно задействовать все резервы. Главное направление – сделать все, чтобы заработал реальный сектор экономики. Мы не можем постоянно зависеть от Международного валютного фонда. Мне сказали, что вы с моими коллегами зафиксировали цифру в 32 млрд рублей, которые, по вашему мнению, должны быть дополнительно включены в доходную часть бюджета.

Б. Эту цифру сегодня утром просчитал господин Маслюков.

П. Вы на него ответственность не перекладывайте. Мне хочется от какой-то отправной точки идти. Поэтому я и спросил: можно ли считать, что эта цифра зафиксирована и с вашей стороны?

Б. Да, но при условии уточнения ряда технических вопросов с господином Задорновым. Он еще должен меня убедить.

П. Конечно, нужно еще убедить и нас, потому что 32 млрд и для нас цифра очень большая. Вы хорошо понимаете, господин Беланже, что легче всего нам было бы просто записать эту цифру. Но мы на это не пойдем. Мы хотим абсолютно честных отношений с вами, без всяких уверток. Я готов обсуждать и пытаться выполнять все ваши рекомендации, но при условии, что они выполнимы. Например, введение дополнительного налога на наиболее дорогостоящие марки автомобилей иностранного производства. Это нам подходит, так как не ударит по широким слоям населения. Очевидно, придется рассматривать вопрос и об увеличении сборов за бензин, но только высокооктановый, так как нам нужно думать о том, чтобы не нанести урон сельскохозяйственному производству, армии, не ударить по интересам малоимущей части населения.

Понимаете, сложность с доходной частью бюджета у нас во многом из-за невыплаты долгов странами СНГ за поставленные им нефть, газ, электроэнергию. Задолженность эта достигает 7 млрд долларов. Из них 2 млрд приходится на Украину. В общем, положение у нас в этом вопросе не из легких. Недавно, например, я сказал: необходимо выделить средства, чтобы электроэнергию дать в Южную Осетию, которая, как вам известно, входит в состав Грузии. Потому что зима, люди страдают от холода. Когда я был еще министром иностранных дел, по просьбе в том числе и американцев мы давали в кредит газ в Сараево. Но это я отвлекся, и отнюдь не для того, чтобы «поплакаться в жилетку», а показать вам наши трудности во всей красе.

У нас есть кое-какие резервы, которые мы будем использовать. Но хочу подчеркнуть, что мы не намерены при этом уменьшать – хоть и маленькие, хоть и недостаточные – те средства, которые хотим вложить в реальный сектор экономики. Потому что тогда мы не обеспечиваем завтрашний день.

Б. Я хотел бы затронуть ряд вопросов. В прессе, например, сейчас идут сообщения о том – забавно даже как-то получается, – что Международный валютный фонд проявляет заботу о зарплатах и пенсиях в России. Это не означает, что я такой уж либерал. Но мы должны быть убеждены, что собираются достаточные средства, которые обеспечат расходы, сокращаемые до разумных пределов.

В наших переговорах мы продвинулись вперед. Однако надо отдавать себе отчет, что мы сейчас имеем дело с общими подходами. А вот в деталях очень много будет трудностей. Много лет назад я работал в Венгрии. Есть такое выражение в венгерском языке: дьявол сидит в деталях.

П. У нас есть другое выражение: «адвокат дьявола». Мы согласны: станьте «адвокатом дьявола».

Б. Я не удивлен, что у вас есть такое выражение. Мы должны быть готовы к тому, что по мере обсуждения рассмотренных вопросов будет возникать еще целый ряд проблем, которые нам придется решать. Те письма, которые были получены, сначала от господина Маслюкова, а потом от вас, помогли сократить тот разрыв, который существовал. Вы цифру упомянули, я с ней согласен: 32 миллиарда. Похоже, что именно о такой сумме мы сейчас говорим.

Но очень хотел бы по возвращении в Вашингтон проинформировать господина Камдессю о том, каково отношение к дальнейшим возможным корректировкам. Потому что ни мы и, как вы только что сказали, ни вы не хотим, чтобы соглашение у нас было достигнуто на основе фальшивых цифр. Я хотел бы, чтобы в результате дальнейших переговоров с вашими коллегами, может быть, с вами лично я был в состоянии убедить господина Камдессю, что эта дополнительная сумма будет найдена.

П. Мне кажется ваша позиция разумной. Моих коллег я попрошу быть абсолютно конструктивными. Что касается вас, то я очень просил бы взвешивать реальность тех или иных предложений, реальность, естественно, не с точки зрения их абстрактной справедливости.

Б. Мы вам назвали ряд областей, в которых могут быть деньги. Как насчет Газпрома? Дело в том, что Газпром не уплачивает то, что по закону должен платить в бюджет.

П. Я вам хочу кое-что объяснить. Газпром – акционерное общество. Я попросил подсчитать, сколько в общей сложности мы у Газпрома должны взять на основе закона о бюджете. Вышло: 54 млрд рублей плюс 5,4 млрд рублей – экспортные пошлины. Итого – 59,4 млрд рублей. Я председателю правления Газпрома Вяхиреву говорю – 62. Он недоумевает – почему? Я отвечаю: так нужно государству, меньше не можем. Вот какой разговор был. А вы нас упрекаете в том, что мы не берем налогов у Газпрома. Я и сейчас буду нажимать, чтобы Газпром учитывал необходимость индексации по динамике курса рубля. Мы это сделаем. Но Вяхирев мне тоже может сказать, и с этим придется считаться: в таком случае я прекращаю поставку газа в Беларусь, на Украину, в Грузию, пока они мне не выплатят долги; я устанавливаю на внутреннем рынке цены, равные экспортным; я прекращаю поставки газа тем электростанциям, а это преобладающее большинство, которые мне не платят.

Что мы можем сделать? Вы часто – и я вас понимаю – мерите мерками цивилизованной рыночной экономики. У нас такая экономика, уверен, будет, но пока ее нет.

Б. Необходимо делать шаги в этом направлении, в том числе очень важные шаги. И среди них – заставить всех выплачивать налоги в денежной форме и создать такие условия, когда все компании, да и Украина, выплачивали бы за газ или за коммунальные услуги в денежной форме.

П. Мы к этому стремимся. И у нас процент в денежной выплате растет. Динамика есть, она неплохая. Но в один присест решить проблему невозможно. Мне сейчас записку передали. В этом году увеличились платежи Газпрома живыми деньгами. Но я не могу сразу требовать от него выхода на 100 процентов. Потому что и он мне тогда вполне резонно скажет: обеспечьте и мне 100-процентное покрытие газа живыми деньгами. Нельзя зарезать корову, которая дает молоко! Поэтому нам надо очень тонко подходить ко всему этому.

Что мы вынуждены подчас делать? Вот Беларусь нам должна за газ, и этот долг хоть как-то нужно получить. И мы берем у нее частично необходимыми товарами, продовольствием. И это все отдается Газпрому для реализации.

Б. Тогда они должны все это продать, а полученные денежные средства перечислить в бюджет.

П. Нет. Это их средства. Они только налоги перечисляют.

Б. Вчера мне господин Родионов сказал, что Газпром готов выплачивать в полном объеме все свои налоговые обязательства так, как они зафиксированы в законодательстве на сегодняшний день, при условии что правительство будет полностью выплачивать по своим счетам. И он сказал, что готов это делать в денежной форме. Но он также заявил, что вместо того, чтобы давать вам эти деньги в обмен на будущие инвестиции, он лучше возьмет кредит, возьмет заем.

П. Пусть господин Родионов вам не подыгрывает. Он совершенно по-другому говорил, когда был министром.

Б. Мне надо было на пленку записывать.

П. Надо было еще записывать тогда, когда он был министром.

Понимаете, все увязано. Вот, по вашим словам, он говорит, пускай заплатит нам правительство, но ведь платить ему должны электростанции. РАО «ЕЭС» – а это акционерное общество. Дальше. Мы под давлением Международного банка – и я считаю, что это правильно, – приватизируем угольные шахты. А электростанции не получают от угольщиков и сами не платят. Денежная доля увеличивается, но в то же время она не достигает 100 процентов и не достигнет в ближайшее время. Потому что это еще полурыночная экономика. Понимаете?

Б. Вот почему надо давить на то, чтобы увеличить собираемость налогов.

П. Мы давим. Ввели банкротство предприятий, которые не платят. Но давайте будем исходить из действительности, с чем мы сразу столкнулись? Значительная часть этих банкротств – ложные. Не хотят платить. Делят предприятие на части. Ликвидные средства переносят в одну часть, а остальное банкротится. Бороться против этого? Боремся и будем наращивать борьбу с теми, кто нарушает закон. Уже по этим шести месяцам видно, как действует правительство.

Сейчас чуть-чуть оживилась экономика. Пока чуть-чуть. Но мы рассчитываем на большее. Мы не замкнулись и не изолировались, мы считаем себя частью мирового хозяйства. Поддержка отечественного производителя не расценивается как альтернатива привлечению иностранного капитала. Мы провели через Госдуму закон о разделе продукции. До нас никто этого не мог сделать. Мы провели закон об инвестициях. Мы сейчас проводим закон о концессиях. Неужели в МВФ не видят ни наших реальных трудностей, ни наших усилий по их преодолению? Нам нужно именно в настоящий момент подписать соглашение с МВФ, которое базируется на взаимопонимании.

Б. Совершенно очевидно, что мы тоже стремимся к достижению соглашения.

– Сомневаюсь в том, что вы стремитесь к подписанию соглашения.

– Просто даже себе представить невозможно, что МВФ не хочет заключать соглашение, – тут же отреагировал Беланже. – Но нам нужно такое соглашение, которое уже сейчас приведет к устойчивым корректировкам ваших планов в отношении доходной части бюджета. Иначе давление будет нарастать, и в какой-то момент вам придется делать корректировки в большем объеме. На этой неделе я не уставал повторять, что причина, по которой вам понадобятся дополнительные деньги, состоит, например, в том, что вам придется выделять на пенсии дополнительные средства.

– Это понятно, – продолжал я убеждать собеседника, вернее, пытаться его убедить. – Но это замкнутый круг. Если мы не договариваемся с Международным валютным фондом, тогда перед нами стоят худшие перспективы, в том числе по вопросу о размерах повышения пенсий. Вот смотрите. МВФ дает Индонезии 20 миллиардов долларов. Вы даете Таиланду 17 с лишним миллиардов. А вы сравнивали их пенсию в реальном выражении с той пенсией, которую они получали три года назад? И вы считаете, что она выросла? И вы считаете, что выросла у них реальная зарплата за это время?

– Нет, – сказал он. – Я не прошу, чтобы у вас произошло увеличение пенсий. Я просто хочу, чтобы индексация была в разумных пределах. Не очень отстающая от растущих цен.

– И мы хотим. Неужели вы думаете, что не хотим?

П. Здесь сидит исполнительный директор МВФ от России Можин. Он говорил мне, что есть такие настроения, чтобы установить срок наблюдения, а затем решать – подписывать или не подписывать соглашение с нами. Но мы шесть месяцев уже работаем. Уже можно установить, кто мы, как действуем, уходим ли мы или не уходим от каких-то общих ценностей. Можете еще один критерий ввести: как мы относимся к стабилизации на макроуровне.

Б. Я вернусь к вопросу о наблюдательном периоде, то есть о накоплении стажа выполнения согласованных мер. Но мне один из моих коллег передал записку насчет Индонезии, Таиланда и так далее. Другие-то страны жалуются, что мы к России относимся лучше, чем к остальным. Я могу вам сказать, что Украина очень жалуется по этому поводу.

П. Что, Украина? Я говорю о тех странах, которые уже получают кредиты от МВФ. При чем тут Украина?

Б. Украина жалуется, что к России мы относимся лучше. Представители Украины нам говорили, что они абсолютно уверены – мы никогда не пойдем на заключение соглашений с Украиной, пока такое соглашение не будет заключено с Россией. Они считают это дискриминацией.

П. Да мы не против того. Дайте Украине кредиты. Пожалуйста.

Б. Мы намерены работать с максимальной конструктивностью. Я надеюсь, что после ваших переговоров с директором-распорядителем МВФ наша миссия вернется сюда для продолжения переговоров. И я надеюсь, что господин Задорнов сможет выполнить то, что он пообещал. Тогда у нас в действительности произойдет сокращение размера разногласий. Но вы будьте готовы к тому, что директор-распорядитель задаст вам очень конкретные вопросы.

П. И я буду конкретные вопросы ему задавать. Есть три сценария. Один, который мы хотели бы осуществить, – это прийти к согласию. Допустим, мы договариваемся и вы возвращаетесь в Москву для составления документов. Это для нас лучший сценарий. Второй – мы знаем, что вы не хотите нам дать кредиты. Это для нас плохо. Плохо будет и для страны, и для правительства. Я думаю, что это и не в интересах МВФ. Но такой вариант, пусть пока гипотетический, все-таки возможен. Однако есть и третий сценарий, который для нас абсолютно неприемлем, – это выжидательная позиция и бесконечные переговоры.

Б. Я считаю, что мы проявляем достаточно доброй воли в этих переговорах. Мы не играем в игру, которая означает бесконечные переговоры. Что касается наблюдательного срока, то здесь никакой дискриминации по отношению к России не осуществляется. Я думаю, что вы сумели удержать стабильность шесть месяцев, и это следует поставить вам в большую заслугу.

Как в будущем? У нас уже есть опыт работы, который свидетельствует о том, что и раньше кое-что записывалось, но никогда не осуществлялось. А сейчас господин Задорнов хочет, чтобы я на слово поверил, что все будет осуществлено. Поэтому и нужен период накопления стажа выполнения предусмотренных мер.

П. Я понимаю, если что-то записано, то должно выполняться. За нами наблюдать не надо. Если берем на себя какие-то обязательства, то они будут выполняться. Но у нашего правительства отношения с МВФ пока складываются в виде приятных и полезных переговоров. И только. У нас пока нет никакого продвижения, условно говоря, к их материальной имплементации.

Так закончилась эта беседа.

В конце марта в Москву вновь приехал директор-распорядитель МВФ. Я по телефону настаивал на его приезде, особенно после того как не долетел до США и не встретился с ним. Беседа с Камдессю, сначала в широком составе, а потом один на один, состоялась в Доме правительства 29 марта. М. Камдессю уже успел увидеться с главами Совета Федерации и Государственной думы, руководителями фракций, патриархом Алексием II, не говоря уже о Геращенко, Задорнове, Боосе, Вяхиреве и других. Состоялся разговор по телефону Камдессю с президентом. «Благодарю за хорошую организацию работы, – сказал Камдессю в начале нашей встречи. – Я имел возможность побеседовать с рекордным числом руководителей».

А затем все опять «пошло по кругу».

Михаил Задорнов сказал мне, что вопрос «повис» на 17 миллиардов рублей, которые необходимы для «разумного увеличения расходов и выхода на профицит в 2 процента».

Но не тут-то было. «Не только эти 17 миллиардов, но к ним следует прибавить все, что понадобится для корректировки зарплат и пенсий с учетом уровня инфляции», – ехидно улыбаясь, заявил Камдессю.

При поддержке Маслюкова, Задорнова и Бооса я пробовал доказать, что мы не сможем полностью компенсировать за один 1999 год падение в реальной заработной плате, пенсиях, денежном довольствии, произошедшее во втором полугодии 1998 года, то есть сразу погасить все катастрофические последствия 17 августа. Во втором полугодии 1998 года нам было не до компенсации – в первую очередь надо было закрыть проблему кризиса, провести стабилизацию экономики в целом. Однако уже во второй половине 1998 года мы вышли на регулярную выплату зарплаты, пенсий, стали решительно сокращать, а по ряду выплат ликвидировали долги. А с 1999 года начинается компенсация, причем немалая. И средства на нее заложены в бюджет. Но тем не менее в течение 1999 года мы никак не сможем компенсировать все, что потеряло население в результате событий 17 августа 1998 года. Надо также принять во внимание, что хуже будет, если проведем индексацию, но не обеспечим ее доходами и опять начнем накапливать долги по зарплате, пенсиям, денежному довольствию армии.

Камдессю и его команда выслушали все наши объяснения, но вдруг появилась новая цифра требуемого увеличения доходов – 45 млрд рублей «как минимум»!

– Мы все время возвращаемся на те же позиции. От одной миссии МВФ до другой сокращаем разногласия, и вдруг снова откат, – сказал я. – Вчера мы пришли к цифре в 17 миллиардов, а сегодня выясняется, что вы хотите ее увеличить почти в три раза.

– Я знаю, что у вас очень тяжелая проблема с индексацией зарплат и пенсий, – как бы примирительно ответил Камдессю. – Но давайте посмотрим, что вы получили бы, если бы полностью проиндексировали также свои доходы. А именно, если бы покупатели бензина на бензоколонке и покупатели алкоголя платили бы в реальном выражении то же самое, что они платили в июле 1998 года.

При этом Камдессю подчеркнул, что «хотел бы показать нам наиболее легкие способы пополнения доходной части бюджета». Но он, по сути дела, не прореагировал на мои слова о том, что в 1998 году цена бутылки водки была равна 4 долларам, то есть примерно 24 рублям, а по нынешнему курсу в 23–24 рубля за доллар цена поднимается до 100 рублей, то есть будет составлять десятую часть средней заработной платы. «Если мы последуем вашей рекомендации, – добавил я, – этого правительства не будет через несколько дней».

– Не понимаю, – упорствовал Камдессю, – почему любители алкоголя должны платить меньше, чем в 1998 году?

– Да они не платят меньше. Они получают меньше. Если мы установим цену в 100 рублей за бутылку водки, то ее будут подпольно делать и продавать. Из любой гадости будут делать и травить людей. Это же реальная жизнь.

– Восстановив акциз до того уровня, который был в 1998 году, – продолжал тянуть свою линию Камдессю, – вы получите дополнительно 3,5 млрд рублей. В августе прошлого года люди не травились же.

– Еще как травились. Знаете ли вы, – не выдержал я, – что только за 1997–1998 годы у нас от недоброкачественной водки погибло больше людей, чем мы потеряли за всю войну в Афганистане?!

– Просто потрясает, – перешел на другую тему Камдессю, – что в России налогообложение высокооктанового бензина составляет 1 цент за литр, в то время как в целом в Европе – 25 центов за литр, а в США, которые тоже производители, 10 центов за литр. Если бы вы в течение нынешнего года достигли уровня этого акциза США, то получили бы в бюджет дополнительно 20 млрд рублей.

– За счет чего, покажите? Вы берете весь бензин. А вы возьмите только высокооктановый и покажите, каким образом я получу 20 млрд. На весь бензин мы не можем поднять акцизы. Это ударит по сельским труженикам, армии. У нас к тому же миллионы людей, у которых старые автомашины, прослужившие 10–15 лет. Их постоянно латают, и эти автомашины заправляются низкооктановым бензином.

– Извините, – согласился Камдессю. – Сейчас уточню цифры. Нам дали неправильную информацию. Надо было бы раньше ее дать нам.

– Вы же понимаете, – продолжал я, – что и в целом сопоставлять одни лишь цены в США и у нас просто нельзя. Вы сопоставьте долю этих цен в средней заработной плате в США, у нас и во Франции. И если вы мне покажете, что эта доля у нас меньше, чем во Франции или Соединенных Штатах, тогда я подниму руки.

– Вы говорите, что не можете получить столько, сколько я предлагаю, путем увеличения акциза на бензин, – сказал Камдессю. – Хорошо. Но существует ряд других областей, в которых вы могли бы взять деньги. Газпром, например. Кроме того, мы договорились, что обдумаете вопрос о пошлине в размере 5 экю за тонну вне зависимости от цены на нефть.

– Мы уже установили пошлину в 5 экю, но если цена за баррель будет выше 12 долларов. Больше пока брать не можем. В будущем, как мы считаем, цена будет повышаться. В постановлении правительства у нас записано прямо, что пошлины будут индексироваться.

Выяснилось, что директор-распорядитель не видел этого постановления. Не ведал он и о многом другом из того, что уже сделало правительство. Вместе с тем я как-то прочувствовал во время нашей беседы возможность того, что отдельные политики, или скорее политиканы, главным образом из России, целенаправленно снабжали его такой информацией, которая отнюдь не располагала Камдессю к договоренностям с нашим правительством.

Не хочу осуждать Камдессю, хотя и можно было бы предъявить ему ряд претензий. В целом он все-таки был настроен позитивно. Когда Камдессю, может быть, не совсем умело или не совсем со знанием наших дел подсказывал, как увеличить доход, то за этим, уверен, стояло в конечном счете стремление не дать рухнуть российскому бюджету. На его памяти была практика, когда на утверждение Госдумы представлялись нереальные по исполнению бюджеты, заранее ориентированные на неизбежную корректировку по расходам, а источником необходимых средств был в основном Международный валютный фонд. Камдессю не верил, что мы не пойдем тем же путем. Недоверчиво отнесся он и к моим словам о том, что мы надеемся на дополнительные доходы за счет заработавшей экономики. В качестве примера я специально привел не сырьевые отрасли, а машиностроение, где заказы в январе 1999 года по сравнению с январем (!) 1998 года выросли в три с половиной раза. На его лице был написан скептицизм.

Во время переговоров я проворачивал все это в уме и решил, что настал момент энергично подытожить.

– Господин Камдессю, я договорился с вами о том, что мы жестко обеспечиваем двухпроцентный профицит. Я за это отвечаю. Может быть, для этого понадобится увеличить доходы на 11, а может быть, на 18 млрд рублей. Я сейчас эту цифру фиксировать не хочу. Могу вам зафиксировать мое отношение к профициту. Все. Понимаете? Давайте так и договоримся, потому что мы идем по кругу.

Далее. Правительство будет стремиться к тому, чтобы покупательная способность населения в 1999 году в целом была не ниже чем 85 процентов от периода с 1 января до 17 августа 1998 года, а в 2000 году уже полностью индексирует все потери населения от августовского кризиса 1998 года. Правительство будет делать все от него зависящее для постоянного — хочу это подчеркнуть особо – подъема реальных доходов населения. Если хотите, запишем в коммюнике, что МВФ рекомендует нам, чтобы все дополнительные источники были задействованы для достижения этой цели. Вы удовлетворены? – спросил я.

– Хорошо, – согласился директор-распорядитель. Но тут же зарезервировал за собой право «зафиксировать понимание» по другим проблемам кроме бюджета. Некоторые из них, по его словам, будут определены во время приезда следующей миссии МВФ. В ответ на мою просьбу уточнить, о какой миссии идет речь, Камдессю сказал, что следует продолжить встречи и в Москве, и в Вашингтоне, чтобы разработать – «мы уже близки к этому» – согласованное заявление в соответствии с установленными формами в МВФ. Оно явится основанием для предоставления кредита Российской Федерации.

Напоследок Камдессю сказал:

– Есть еще вопросы, связанные с печальной историей компании «Фимако». Мы должны получить документ о результатах расследования. И тогда МВФ может скорректировать систему предоставления вам средств, систему перечисления денег. Кроме того, чтобы восстановить честь жены Цезаря, я должен получить письмо от Генерального прокурора Российской Федерации о том, что обвинения, которые были выдвинуты против Центрального банка России, необоснованны.

– Жена Цезаря вне подозрений, – парировал я, в то же время понимая, что шутками тут не отделаешься.

– Я хочу сказать, что эта история наносит огромный ущерб вашей стране, – продолжал Камдессю. – Я не желаю усложнять положение, но в будущем, очевидно, не следует перечислять наши средства, предназначенные России, на счет в каком-то третьем банке в Лондоне, Цюрихе или Нью-Йорке. Не хочу этого, потому что считаю, что это ставит вас в какие-то «треугольные» отношения с нами.

Мне оставалось сказать директору-распорядителю, что Генеральная прокуратура России ведет следствие и, пока оно не закончится, не смогу просить прислать письмо в МВФ об отсутствии претензий к Центральному банку. Одновременно подчеркнул, что к нынешнему руководству Центробанка, насколько я знаю, претензий не предъявляется. Если же причина задержки в предоставлении кредитов России в «треугольных» отношениях, то чего же проще – не нужен будет никакой контроль за использованием нами получаемых средств, если МВФ просто переведет их с одного своего счета на другой свой счет и зачтет эту сумму за выплату долгов России по кредитам.

Что касается «Фимако», то в печати были приведены кое-какие факты из ее истории: зарегистрирована на Нормандских островах по поручению Евробанка, 78 процентов капитала которого принадлежит России. В «Фимако» – малоизвестную в то время офшорную компанию с уставным капиталом в 1 тысячу долларов – Центробанк перевел в одном лишь 1993 году помимо одного миллиарда долларов из собственных средств еще 500 млн и, наконец, 800 млн долларов из траншей, полученных от МВФ. В дальнейшем закачка средств в «Фимако» продолжалась. Компания использовалась и на рынке ГКО, будучи «своей» и в то же время «иностранной».

Мои познания в области операций «Фимако» или с помощью «Фимако» за пределы этой информации не распространялись. Но я, так же как и Камдессю, знал, что она фигурирует в одном из уголовных дел Генпрокуратуры. Решил эту тему с подачи Камдессю не «подхватывать» в беседе.

Несмотря на трудные переговоры, расстались мы с Камдессю на хорошей ноте. Но к этому времени уже стало ясно, что возможность реального продвижения к соглашению с МВФ, хотя и зависит от той личности, которая находится во главе фонда, определяется в наибольшей степени позицией Соединенных Штатов.

Кстати, практически одновременно с Камдессю у нас проходили встречи с президентом Международного банка реконструкции и развития Дж. Вулфенсоном. Самые лучшие воспоминания остались у меня и моих коллег от бесед с этим незаурядным, доброжелательным человеком, стремившимся вникнуть в суть проблем, познать особенности нашей российской действительности и максимально, в меру своих возможностей, помочь нам.

С глубокой признательностью отнесся к письму Вулфенсона, направленному им по следам моего снятия с поста председателя правительства. В этом письме высоко оценивается деятельность нашего кабинета и выражается недоумение по поводу его отстранения.

Тронуло меня и то, что в июне 2000 года, приехав в Москву на полтора дня, Вулфенсон встретился с президентом Путиным, председателем правительства Касьяновым и не оставил без внимания меня – мы провели с ним полтора часа, непринужденно беседуя на многие темы. Полностью разделил его озабоченность в связи с неравномерностью развития демографической ситуации в мире. По словам этого глубоко мыслящего человека, именно это и приведет уже через 30–40 лет к серьезнейшим катаклизмам. «Думаете, я в МБРР работаю из-за высокого жалованья? Нет, я хочу быть полезным, особенно в преддверии развития такой ситуации», – сказал Вулфенсон.

Я абсолютно уверен в искренности этих слов.

Но это уже позже. В момент нахождения правительства у власти переговоры с Вулфенсоном и его командой шли конструктивно, с успехом. Были согласованы крупные займы от МБРР на развитие угольной промышленности, социальные нужды. Но их получение опять-таки находилось в зависимости – это по уставу Банка – от факта соглашения с МВФ. А ключи от соглашения находились, как бы это ни отрицали при встречах со мной американские представители, в руках США – главного акционера МВФ.

Накануне моей поездки в Давос, где раз в год собираются на форум известные представители деловых, политических кругов, главы правительств и даже государств, 14 ноября 1998 года, я получил послание вице-президента США А. Гора. «Я поручил моим советникам изучить нынешнее экономическое положение России и выработать оптимальные рекомендации, как России следует поступить в дальнейшем, – писал Гор. – Я направляю вам эти оценки. Это откровенный, даже резкий документ, но он честно отражает наши взгляды. Мы хотим разработать конструктивные предложения о том, каким образом США и другим странам работать с Россией в интересах обеспечения экономической стабилизации и продвижения реформ».

Позже удалось выяснить, что автор прилагаемого к письму А. Гора «Меморандума по вопросу о российском экономическом кризисе» Л. Саммерс – один из видных американских экспертов, первый заместитель министра финансов США.

Глазам своим не поверил, знакомясь с этим документом, как во многом созвучны его оценки с нашими по поводу причин экономического кризиса в России. Хочу процитировать дословно.

«Уроки из усилий по проведению преобразований, предпринимавшихся до сих пор. Кризис обострил то, что было ясно уже некоторое время назад. В России нет главных основ здоровой рыночной экономики: доверия к национальной валюте как источнику ценности (или даже средству платежа в крупных сделках); банковской системы, которая выдает кредиты не связанным с ней частным фирмам; правовой системы, которая защищает права собственников и инвесторов; справедливой системы регулирования и сбора налогов, которая обеспечивает предсказуемый, конкурентный, прозрачный деловой климат, эффективно обеспечивает правительство финансовыми ресурсами и не служит механизмом государственной коррупции.

В России существует по крайней мере две школы мысли на то, почему эти основы до сих пор не были развиты в России.

Первая из них утверждает, что для развития этих основ требовалось длительное время везде, даже на Западе. Кроме того, у российских реформаторов были нереалистичные ожидания относительно сроков разработки рыночных инструментов, законов и накопления рыночного опыта, которых никогда не существовало в России. Согласно другой школе, США и Западная, а также Центральная и Восточная Европа не могут служить моделями для России. Более важное значение для нее могут иметь азиатские пути развития, которые в большей степени зависят от сотрудничества и взаимосвязи государственного и частного секторов.

Вероятно, правы и те и другие. Но для России главным является роль государства. Иронией последствий советского периода является то, что опыт коммунизма серьезно подорвал, а может быть, даже и разрушил доверие российского народа к государству, его желание делегировать ему власть, его веру в способность государства обеспечить эффективную социальную защиту…

Модель рыночной демократии остается правильной для России, однако ей должна быть обеспечена поддержка со стороны государства, которое создает конкурентную, упорядоченную, предсказуемую и прозрачную среду. Нет никаких культурных или исключительно российских особенностей в том, что страна не смогла в течение последних шести лет идти к инвестированию и росту. Наоборот, плачевные экономические результаты объясняются естественной реакцией со стороны части российского населения и бизнеса на очевидные неудачи в области политики регулирования и правовой системы».

Ключевой фразой была следующая: «Премьер-министр Примаков и его правительство стоят перед чрезвычайно сложной, но неизбежной задачей выработки нового экономического курса».

Все это звучало как явная критика в отношении авторов и проводников экономической политики в России в предшествовавших 90-х годах. Но почему об этом в таких определенных выражениях американские руководители не говорили ни Гайдару, ни Чубайсу, ни Федорову, ни Черномырдину, наконец, Ельцину? Почему тогда, до нашего прихода, они не определялись в пользу серьезного вмешательства государства в экономику – конечно, цивилизованного и с полным учетом перехода страны к рыночным отношениям, – в пользу резкого усиления роли государства?

И Клинтона, и Гора особенно в предвыборный период 1999–2000 годов их оппоненты-республиканцы упрекали за то, что они слишком много «дали России». По сути, эти упреки безосновательны. В экономическом плане, даже не только материально, но и в реальных рекомендациях практически ничего не дали, а в научно-техническом многое получили, да за бесценок, в том числе и через «утечку мозгов» из России. С горечью, болью сказал в одном из своих интервью президент Российской академии наук Ю.С. Осипов: «Мы должны понимать, что многие представители самых перспективных направлений науки XXI века, получив прекрасное образование и воспитание в научных школах Академии наук и лучших университетах России, пополняют сегодня научные сообщества и фирмы США, Германии, Франции, Канады и других стран».

Политика «приручения» России, на которую делали ставку руководители США в 90-х годах, стоила им совсем недорого. Готов по этому вопросу «взять под защиту» и президента Клинтона, и вице-президента Гора.

Но вернемся к американскому меморандуму, направленному мне вице-президентом США. Кроме оценок текущего положения и причин кризиса в России в нем содержался ряд предлагаемых мер. Многие из них уже осуществлялись нами. Например, жесткое ограничение эмиссии, отказ от эмиссии для финансирования «неизбирательного спасения банков», отказ от мер по сокращению конвертируемости рубля, переход к политике «плавающего» валютного курса «с возможностью его фиксации в будущем, когда будут созданы адекватные макроэкономические условия», ликвидация долгов в сфере выплат зарплат и пенсий, проведение аудиторских проверок банков «для того, чтобы определить немногие из них, которые нужно сохранить в соответствии с предложениями Центрального банка», замена собственников и управляющих неплатежеспособных банков, обеспечение более состязательных и прозрачных «процедур приватизации», увеличение сбора налогов в денежной форме и т. д.

Другие предложения совпадали с нашими намерениями: налоговая реформа при снижении уровня налогов, но их сбор на более широкой, предсказуемой и честной основе, «чтобы перевести субъекты из неофициального в официальный сектор», изменение «системы российского налогового федерализма в сторону лучшего сочетания доходов с ответственностью», «отделение банков от крупных финансово-промышленных групп», «реализация на практике законодательства о разделе продукции для разблокирования поступления миллиардов долларов в форме прямых иностранных инвестиций в российский энергетический сектор», разрешение «более широкого участия иностранных банков в деле строительства здоровой, хорошо управляемой банковской системы, которая кредитует «реальный сектор экономики», гарантия защиты прав интеллектуальной собственности. И дальше: «поставить вне закона конкретные недобросовестные действия главных акционеров, бороться с преступностью и коррупцией в органах милиции». Ну как будто американцы слышали наши обсуждения на заседаниях правительства и возвращали нам наши собственные планы в виде своих советов!

Но были и такие рекомендации, которые на данном этапе мы осуществить не могли. К примеру, повышение пенсионного возраста, отказ от субсидий и прямых кредитов, специальный налоговый режим для иностранных инвестиций в энергетическом секторе.

После получения послания А. Гора, сопровожденного меморандумом, с положениями которого во многом был согласен, в хорошем настроении поехал в Давос, где должна была состояться моя встреча с вице-президентом США. После выступления на форуме, в котором я обозначил основные направления деятельности правительства, поехал в резиденцию Гора. Он меня встретил очень любезно. В основном разговор касался событий в Косово, но вот в холл деревянного двухэтажного коттеджа, где происходила беседа, зашел Ларри Саммерс. Обратившись к нему, я сказал, что полученный нами меморандум – очень интересный документ. Каково же было мое удивление, когда он, улыбаясь, ответил: «Но вы же далеки от выполнения рекомендуемых «ключевых мер». Вот, оказывается, откуда «дул ветер». Напомню, что эта встреча происходила уже после того, как прошли первые контакты с МВФ.

Гор явно стремился разрядить обстановку, подчеркивая важный характер проводимой беседы. Но на душе от этого не легчало. Неужели до такой степени можно заранее программировать линию, вне зависимости от того, как действует или как намерен действовать твой собеседник? Оказывается, можно.

Я в этом убедился и при встрече с моим давнишним знакомым, первым заместителем госсекретаря США Строубом Тэлботтом 23 февраля 1999 года в Белом доме в Москве. Перед встречей мне был вручен меморандум Тэлботта под названием «Вопросы экономики». Чего только в нем не было! Сначала утверждение, что США инициировали «пакет многосторонней помощи» России со стороны «Большой семерки». Затем прямые угрозы: «В течение последнего года наш диалог по вопросам экономики стал походить на диалог глухих… если вы сделаете ошибочный вывод, что мы желаем вам зла, что мы желаем вашего провала, возрастет вероятность того, что нам не удастся договориться по другим вопросам».

Далее в меморандуме «констатировалось»: «Несмотря на усилия МВФ, визит Камдессю, его последующее письмо, а также длительный визит его команды в январе, ваше правительство пока не проявило реальной готовности к проведению сугубо технических дискуссий, необходимых для достижения соглашения о новой программе займов. Тем не менее по итогам ваших встреч с Мадлен (Олбрайт. – Е. П.), вице-президентом Гором и другими в Давосе у нас сложилось впечатление, что вы считаете это политическим вопросом – Билл Клинтон, дескать, может просто заявить, что Россия должна получить поддержку МВФ и остальные члены семерки согласятся с этой рекомендацией».

Далее приводился целый набор аргументов против незамедлительной договоренности с МВФ: «В течение считаных месяцев деньги будут либо съедены инфляцией, либо потеряны в результате бегства капитала, причем бремя российских долгов станет еще тяжелее, а экономика окажется в еще более тяжелом положении. Независимо от поддержки со стороны МВФ, если у вас не будет рациональной экономической программы, вам придется включить печатный станок для того, чтобы заплатить по счетам, либо залезть в долги».

А затем общее заключение: «Результаты проведенного в МВФ анализа совершенно ясны. Существующий бюджет не позволяет выплачивать зарплаты и пенсионные пособия. МВФ не стремится к уменьшению этих бюджетных расходов, однако для того, чтобы защитить зарплаты и пенсии, вам нужен новый план расходов и более высокий уровень поступлений в бюджет. Кроме того, программа МВФ необходима для того, чтобы открыть дорогу к пересмотру погашения долгов».

«Так же как и в переговорах о контроле над вооружениями, – снисходительно советовал Тэлботт, – переговоры с МВФ требуют большого объема трудной технической работы. Обеим сторонам необходимо укрепить доверие и проработать огромное количество сложных вопросов. Однако в настоящий момент, несмотря на большую заинтересованность сторон, все еще не создан фундамент для взаимного доверия и урегулирования основных технических проблем. Именно это должно стать отправной точкой вашего взаимодействия с МВФ».

«Должно стать», «следует сделать», «вам нужно решить» – не слишком ли много императивных интонаций?

Они вовсю проявились и в разделе меморандума «Что делать»: вам и МВФ необходимо прийти к согласию по поводу того, каким образом можно обеспечить рациональную основу бюджета. Необходимо, чтобы МВФ на основе сугубо технических и конкретных данных понимал, каким образом вы собираетесь обеспечить поступления в бюджет большого количества денежных средств для финансирования всех приоритетных направлений вашей политики и создать противовес заложенным в бюджете необоснованным посылкам относительно курса рубля, инфляции и расходов. Необходимо, чтобы вами были приняты фундаментальные политические решения, с тем чтобы добиться прогресса в этих областях и дать международному сообществу возможность оказать соответствующую поддержку.

А дальше уже требования, касающиеся даже внутренних дел правительства России: координатор по вопросам взаимодействия с МВФ должен быть наделен полномочиями по урегулированию возможных разногласий между различными структурами правительства. По вопросам структурной перестройки банковского сектора следует обеспечить вашим сотрудникам необходимую поддержку, позволяющую им решить эту задачу. Следует также спросить у них, в чем, по их мнению, заключаются проблемы.

«Хочу, чтобы вы понимали, – говорилось в меморандуме, – сколько политических и экономических усилий мы в это вложили. Речь идет о многих миллиардах долларов – и не только о фондах, предоставляемых по линии МВФ, но и о том, какого рода содействие предполагается оказать в погашении долга. Это означает, что такая же решимость должна быть проявлена и с вашей стороны – решимость предпринимать активные шаги».

Не скрою, я был возмущен, прочитав это «эссе» по вопросам экономики. За кого они нас принимают? Неужели Тэлботт, кстати, один, как я уверен, из наших доброжелателей и тех, кто по-настоящему знает Россию, думает, что настало время с нами разговаривать таким тоном? Я не сомневался, что ему «помогли» в составлении меморандума. Но это не меняло дела. Тэлботт – это не секрет – очень близок к президенту Клинтону. Поэтому я решил во время встречи со Строубом, с которым – еще раз хочу подчеркнуть – нахожусь в приятельских отношениях, поставить все точки над «i». Этой беседе придавал особое значение, так как из меморандума Тэлботта отчетливо сквозило, что решения МВФ диктуются Вашингтоном.

– Я внимательно ознакомился с вашим меморандумом и прямо хочу сказать, что по меньшей мере удивлен, – с этого я начал разговор с С. Тэлботтом 23 февраля 1999 года в Доме правительства в Москве. – Вы пишете, что имеет место диалог глухих. Не согласен. Это монолог глухого и слепого. Думать о том, что мы ничего не делаем, и не видеть того, что делается в стране? Я не знаю, посол, очевидно, сообщает вам что-то. Есть у вас и аналитики, которые следят за тем, что происходит в России.

Правительство полгода уже находится у власти. Полагать, что за это время произошла только политическая стабилизация, абсолютно неправильно. В экономическом плане достигнуто очень многое. Мы не кричим об этом, потому что не считаем результаты уже «прорывными». Но дело в том, что не подтверждаются те прогнозы, которые были сделаны в Соединенных Штатах. Согласно вашим прогнозам, в январе – феврале вообще все должно было рухнуть в России.

Инфляция прогнозировалась огромных размеров. В феврале же она понизилась до 4 процентов по сравнению с восемью в январе и 11 процентами в декабре. Прогнозировалось, что рубль чуть ли не достигнет отметки 100–120 по отношению к доллару. А рубль у нас сейчас стоит на отметке 22,5—22,8 по отношению к доллару. Я не говорю, что это соотношение не изменится, но мы его сдерживаем.

Вы нас упрекаете в том, что мы не занимаемся экономикой. А почему тогда за пять месяцев существования правительства «неординарное» эмиссионное финансирование составило только 1 млрд долларов? Это ничтожно мало. Вместе с тем полностью рассчитались с бюджетниками, выплатили задолженность по денежному довольствию армии, платим текущие пенсии, правда, пока еще не выплатили всю задолженность. Поскольку это не эмиссионное финансирование, то откуда берутся средства? Нам ни цента не дали ни МВФ, ни вы, никто не дал. Откуда тогда это все? Значит, увеличились доходы по налогам. Значит, увеличились доходы по таможенным сборам, несмотря на то что в результате финансового кризиса уменьшился импорт. Значит, мы ведем борьбу с коррупцией и преступностью. Значит, медленно-медленно, но идет оживление!

Нельзя быть в плену представлений, абсолютно не имеющих ничего общего с действительностью. И нельзя с нами разговаривать тоном вашего меморандума, – продолжал я. – Мы идем навстречу требованиям МВФ. Мы сделали профицит, как вы пишете правильно, в 2 процента. Но нам говорят: надо еще больше. Все время требуют. А за счет чего? Кто понимает в экономике, ответьте, за счет чего? За счет того, что нужно не платить зарплату бюджетникам или не платить армии. Или когда летчику полагается минимальных 160 налетных часов, а я должен давать горючего только для того, чтобы он летал по 10 часов? Не будет этого. Это правительство уйдет, но не будет этого делать. Не буду я и расшатывать социальную ситуацию в стране, чтобы хаос начинался. Ни мы, ни вы не заинтересованы в этом.

Не думайте, что мы удовлетворены экономической ситуацией в стране. Но тяжелое состояние во многом сложилось, потому что вы занимаете выжидательную позицию в отношении России и потому что МВФ занимает такую позицию с вашей подачи. А между тем для нас острейший вопрос – рефинансирование. Потому что мы не можем отложить свои долги МВФ. Без соглашения с МВФ мы не можем получить уже выделенные займы Международного банка реконструкции и развития, не можем получать займы и кредиты по государственной линии на двусторонней основе.

Хотите нас изолировать? Скажите прямо об этом, и тогда мы будем думать, что нам делать и как нам поступать со своей стороны. Откуда такое отношение к нам? Думаете, мы что-то делаем против США? Если это так, скажите нам в открытую об этом. Однако у нас даже в мыслях этого нет.

Опасаетесь, что бюджет принят «липовый»? Но мы не можем внести в бюджет, как вы предлагаете, ряд «реальных соотношений». Вы представляете, если бы мы обозначили в бюджете цифру 40 рублей за доллар? На следующей неделе было бы уже 40 рублей за доллар. Кириенко обозначил верхний уровень коридора до конца года, а у него рубль достиг этого уровня сразу же через неделю. Мы поступили по-другому: настояли, чтобы бюджет мог корректироваться каждый квартал. В общем, чувствуется с вашей стороны такая снисходительность: вроде пришли люди из университета и учат второгодников в школе.

Теперь хочу о других вещах сказать. Мы получаем от вас сигналы такого содержания: либо будем пересматривать договор по ПРО с вами, либо США в одностороннем порядке примут решение по созданию национальной системы ПРО. Что это, ультиматум? Или по вопросу о Косово. Мадлен Олбрайт сама убеждается, что далеко не одни сербы виноваты. Что дадут военные удары по сербам? Вы нас опять загоняете в угол. К тому же этот готовящийся удар не обоснован ни с какой точки зрения. Не знаю, может быть, я отстал от жизни, но я многого не понимаю.

Простите меня за эмоциональность, – заключил я, – но нас действительно все это очень задевает.

– Единственное, что я полностью отвергаю, Евгений Максимович, – это ваши извинения, – ответил Тэлботт. – Я, конечно, знал, когда сюда ехал, что у нас есть трудности в наших отношениях, но за последние 35 минут моя оценка изменилась существенно в направлении большего пессимизма, но все-таки не безнадежности. Я думаю, что мы можем использовать эту встречу, чтобы действительно достичь прогресса в понимании друг друга, подчеркиваю именно это понятие – «понимание». И стагнация в наших отношениях неприемлема, особенно потому, что этого можно избежать. Есть как объективная, так и субъективная основа для того, чтобы резко исправить наши отношения. Думаю, что цель моя будет заключаться в том, чтобы сообщить президенту, вице-президенту и госсекретарю, что, хотя наша беседа была очень откровенной, может быть, даже очень сердитой, все-таки был хороший у нас разговор и что это положило основу для дальнейшего продвижения вперед.

Хочу начать с экономики.

Я считаю необходимым сказать, что намерения президента Клинтона и вице-президента Гора на сто процентов противоположны тому, в чем вы нас подозреваете. Если Россия почувствует себя изолированной, то это действительно будет иметь очень отрицательные последствия для президента и вице-президента (Тэлботт, очевидно, намекал на предвыборную борьбу, во время которой республиканцы умело раскручивали «российскую тему», утверждая о провале политики Клинтона – Гора. – Е. П.) и в течение последующих десятилетий для всего мира. И наоборот, если Россия будет интегрированной со всем миром, то мы тогда сможем работать вместе, чтобы решать мировые вопросы. И нет предела потенциалу, который может таким образом создаваться для работы.

Ваши гости не представляют МВФ, – продолжал Тэлботт. – У вас сегодня непосредственные отношения с господином Камдессю и его коллегами, и мы надеемся, что в конце концов они будут продуктивными. Но мы представляем президента Клинтона и вице-президента Гора. Мне ясно, что не удалась идея в отношении этого документа, на который вы так отреагировали. Когда вернусь в Вашингтон, буду проводить тщательное расследование, но боюсь, что первоначальный вариант этого документа найдется в моем компьютере. И еще более неприятно будет обнаружить, что и президент Америки приложил руку к окончательному «продукту». Он по двум причинам хотел заочно участвовать в сегодняшней встрече. Во-первых, чтобы отметить, что политическое решение помочь России, принятое им еще шесть лет назад, полностью распространяется на правительство, в котором вы являетесь премьер-министром. Все американские дипломаты, которые здесь присутствуют сегодня, имеют своей целью построить «мост» между положительным политическим решением и еще нерешенными экономическими вопросами. И во-вторых, снять спорную между нами проблему, о которой вы не упомянули в своих замечаниях, – это Иран, чтобы разрядить ту «бомбу», которая может взорваться.

Далее по просьбе Тэлботта включился в беседу Карлос Паскуаль – один из ведущих сотрудников Государственного департамента США. Он практически повторял то, что уже было сказано Строубом Тэлботтом. Опять высказывались, правда, уже не в такой форме, как в меморандуме, претензии в наш адрес. Опять я объяснял, что к чему.

Какой «сухой остаток» остался после этого разговора? Американцы подчеркивали – это сделал и Паскуаль, – что они говорят от имени самого высокого руководства США. Из приведенных ими «аргументов», полностью совпадающих с «доводами» МВФ, да и из прямых высказываний следовало, что существует не только тесная связь между Вашингтоном и фондом, но и направляющая линия США в вопросе предоставления или непредоставления нам финансовой помощи. Собственно, я бы даже сказал точнее, в проведении выжидательной позиции, которая, как, очевидно, кое-кто полагал в Вашингтоне, может стать «многофункциональной». Одна из ее целей – заставить нас после ослабления России в результате 17 августа и под угрозой банкротства при невыплате долгов МВФ следовать или, во всяком случае, не противодействовать американской линии во внешней политике (назревали события в Косове, не закончилась антисаддамовская операция в Ираке, началось движение в сторону создания национальной противоракетной обороны, что было идентичным одностороннему выходу США из Договора по ПРО 1972 года). Другая цель – внутриамериканская, связанная с попытками усилить демократов в их предвыборной борьбе с республиканцами, показать им, что нынешнее руководство США не такое уж «беззубое» в отношении России.

К этому времени в американском «истеблишменте», по-видимому, уже сложились две группы. Первая, к которой, как мне представляется, принадлежали и Клинтон, и Олбрайт, и тот же Тэлботт, продолжала считать, что необходимо иметь хорошие отношения с Россией, так как это является непременным условием стабильности на глобальном уровне. Но эпоха «брата Бориса» заканчивается, и следует держать пока Россию на дистанции – кто его знает, как повернутся события в этой стране, где (это по-настоящему настораживало американцев) расширяется процесс коррумпирования и к власти подбираются отдельные олигархи, к которым в результате их нечистоплотности в Соединенных Штатах складывалось явно негативное отношение. Вторая группа вообще считала, что следует игнорировать нынешнюю Россию. Пусть, дескать, поварится в собственном соку.

Полагаю, что далеко не случайно Тэлботт так резко поставил в разговоре, который, казалось бы, не имел к этому никакого непосредственного отношения, тему Ирана. На иранской теме он сосредоточился еще больше, когда после общей встречи мы остались с ним один на один.

На иранской проблеме, возникшей в российско-американских отношениях, хотел бы остановиться подробнее и я.

Иран – суверенное государство, в котором развиваются сложные процессы. Происходит столкновение все более укрепляющегося «светского начала» с далеко еще не бессильной чисто религиозной идеей, принявшей крайние формы. Выборы президента Хатами показали, что большинство электората – причем немалое – высказывается за отказ от «жесткого исламизма» в организации государства и общества. Это одно измерение происходящих событий. Другое в том, что Кум – религиозная столица Ирана – судя по всему, отказывается от «экспорта исламской революции», что было характерно для «ранних исламистов», пришедших к власти после свержения шаха в 1979 году.

Россия внимательно наблюдала за всеми этими изменениями, и не любопытства ради. Иран – соседняя страна, которую связывают с нами многие десятилетия взаимовыгодных отношений. Эти отношения не прерывались и включали в себя не только сильный экономический элемент, но с середины 90-х годов и политическое сотрудничество, особенно по тем вопросам, где у нас сблизились интересы. Это в первую очередь стабилизация положения в Таджикистане и антиэкстремистская позиция в отношении Афганистана. Тегеран проявил заинтересованность в этом, особенно после того, как стало ясно, что не удается «оседлать» положение в Таджикистане, а талибы в Афганистане представляют для Ирана серьезную угрозу.

Будучи министром иностранных дел, я провел не одну консультацию и предпринял немало успешных практических шагов совместно с моими иранскими партнерами в деле подготовки и осуществления соглашения между таджикским руководством во главе с президентом И. Рахмоновым и руководителями исламской оппозиции, часть которой базировалась в Тегеране. Успешно контактировал я и с министром иностранных дел Ирана в Дамаске в 1995 году с целью выхода из кризиса в Ливане, который мог принять угрожающие формы для всего региона при продолжении обстрела израильской Северной Галилеи организацией «Хизбалла» и израильских бомбардировок ливанской территории.

Не раз говорил я о ситуации в Иране с Мадлен Олбрайт, пытаясь показать, что санкции, жесткие формы обращения с этим государством, превращение его чуть ли не в изгоя в мировом сообществе лишь усугубляют обстановку в этой стране и в этом плане полностью контрпродуктивны.

Россия развивала и развивает экономические отношения с Ираном, в частности, строит в Бушере атомную электростанцию. Эта АЭС уже давно стала притчей во языцех в российско-американских отношениях. В Вашингтоне оставались глухими к нашим разъяснениям о том, что мы не делаем ничего в Бушере для создания ядерного оружия, что в Иран поставляются легководные реакторы, точно такие же по своим характеристикам и потенциальным возможностям, как те, которые США взяли на себя обязательство поставить КНДР. Были намерения у отдельной российской организации – лишь только намерения – участвовать в создании исследовательского (невоенного) ускорителя и урановой шахты в Иране, но и эти проекты были запрещены президентом РФ. Наши американские партнеры скептически относились и к нашим разъяснениям о том, что военно-техническое сотрудничество с Ираном ограничивается поставками обычных видов вооружений.

Возрастание интереса к российско-иранским отношениям со стороны США обозначилось в довольно резкой форме в 1997–1998 годах, особенно по вопросам ракетостроения в Иране. Эту тему США сделали «сквозной», а подчас чуть ли не самой главной во время встреч с представителями России на всех уровнях. Думаю, что масла в огонь подлили израильские и американские спецслужбы, которые, однако, не смогли представить ни одного факта нарушения со стороны государственных органов России международных регламентаций или своих международных обязательств в сотрудничестве с Ираном. А тот список, который буквально тиражировался и передавался нам полностью в идентичном виде американцами, израильтянами и даже по их просьбе другими иностранными представителями, содержал в своей преобладающей части либо непроверенные сведения по поводу действий частных российских фирм, организаций (например, указывался адрес одной из них, а оказывалось, что там расположено общежитие), либо надуманные обвинения (например, обучение иранских студентов на физическом факультете одного из московских высших учебных заведений).

Но все-таки не было дыма без огня. Дело в том, что отдельные ученые, специалисты, и не только из Российской Федерации, но и из других стран СНГ, могли выезжать в Иран, зачастую через Европу, и проводить консультации по ряду вопросов. Когда я был главой правительства, то ФСБ доложило, что ни один человек, непосредственно принимавший на сколько-нибудь значительном уровне участие в производстве оружия массового уничтожения и средств его доставки, не покидал за последние годы территории России. Но, естественно, нельзя было поручиться, что, скажем, ученый, занимающийся турбулентностью, не в состоянии выехать за границу. Запрет на такой выезд не мог иметь места. Если бы это произошло, то первыми на нас обрушились бы западные демократы. К тому же неконтролируемый выезд за рубеж мог бы осуществляться через открытые границы со странами СНГ, например с Украиной, Грузией, Казахстаном.

Имели место и отдельные попытки в самой России передать иранцам интересующие их закрытые сведения в области вооружений. Однако такие попытки не только не поощрялись, но решительно пресекались Федеральной службой безопасности России, причем без всякой «наводки» со стороны. Об этих акциях ФСБ сообщалось публично. Так что не было никаких оснований приписывать России то, что она не делала и не намеревалась делать.

В ответ на американские представления, которые, как правило, делались в общей форме, мы, как правило, просили представить уточняющие конкретные факты, данные. Я обращался с этим не только к американцам, но и к израильтянам, когда в качестве министра иностранных дел России совершил визит в Израиль и по настоянию принимающей стороны встретился с руководителями военной разведки. Мне ответили, что не могут представить конкретные данные, так как не хотят подвергать опасности свои источники информации.

Но вернемся к моему разговору с Тэлботтом. Сказал ему, что иранская тема не может по своей природе быть «раздражителем» в российско-американских отношениях. Мы будем строго соблюдать все международные регламентации, но они не должны подменяться навязыванием «правил игры» со стороны США.

К большому сожалению, акцент на «иранскую проблематику» продолжался. В конце 2000 года США стали настаивать на том, чтобы мы прекратили вообще военно-техническое сотрудничество с Ираном. Россия, конечно, не могла подчиниться и не подчинилась такому диктату. Кстати, у нас были гораздо большие основания настаивать на прекращении военного сотрудничества США с Пакистаном, который создал и поддерживает экстремистский режим талибан, превративший Афганистан в рассадник международного терроризма.

Через месяц после моего разговора с Тэлботтом в США вылетела делегация нашего правительства, возглавляемая Ю.Д. Маслюковым, для окончательных переговоров с МВФ. В послании, адресованном мне, от 30 апреля 1999 года директор-распорядитель МВФ М. Камдессю писал: «Я рад, что нам удалось достичь согласия с господином Маслюковым и его командой по Вашей экономической программе. Я не сомневаюсь, что осуществление этой программы совместно с мерами, которые Вы планируете предпринять в связи с кредитом, предоставляемым Всемирным банком в целях проведения структурной перестройки, усилит макроэкономическую стабильность в России и улучшит перспективы для самой этой перестройки с целью перехода к рыночной экономике, основанной на денежных потоках. Это приведет к продолжительному экономическому росту.

Я буду рад рекомендовать Исполнительному совету одобрить соглашение по предоставлению России кредита в поддержку Вашей программы в размере 3,3 млрд долларов США в течение 18 месяцев, как только Вы предпримете первоначальные меры, способствующие осуществляемой программе…

Несмотря на то что я не хотел бы определять какую-либо часть программы как более важную, чем другие, тем не менее Вы, должно быть, захотите узнать, что сегодня меня посетил господин Кёлер – президент Европейского банка реконструкции и развития, с которым мы имели длительную дискуссию по вопросу реструктуризации банковского сектора в России. Я понял, что он обсуждал этот вопрос и с главой Всемирного банка господином Вулфенсоном. Мы все трое убеждены, что правительству необходимо обеспечить сильную политическую поддержку программе по реструктурированию банковской сферы. Я знаю, что могу рассчитывать на Вас в этом деле. Наши три организации проводят совместную работу, и мы надеемся вскоре ознакомить Вас с нашей скоординированной точкой зрения по ключевым вопросам в данной области.

Я могу заверить Вас, что МВФ будет продолжать поддерживать Ваши усилия по реализации экономической программы в эти тяжелые времена. Я прекрасно осознаю те трудности, которые Вам предстоит еще преодолеть, но я также знаю и то, что не существует легкого пути для восстановления экономической стабильности и создания условий для роста».

Казалось, марафонский бег близок к окончанию, однако линия на затягивание решения вопроса о кредитах МВФ была возобновлена при правительствах Степашина, Путина и Касьянова.

Между тем, несмотря на принимаемые нами меры, направленные на привлечение и восстановление доверия иностранных инвесторов, несмотря на то что наиболее крупные иностранные компании не покинули российский рынок после событий 17 августа, экономические двусторонние отношения России с зарубежными странами тоже оставляли желать лучшего. Ухудшались условия доступа российских товаров на рынки наших торговых партнеров, что болезненно сказывалось на начинающей подниматься российской промышленности. Это снижало и наши возможности по погашению внешнего долга.

Правительство добивалось равных условий допуска на зарубежные рынки. И опять многое упиралось в позицию США. На середину двадцатых чисел марта было назначено заседание Российско-американской комиссии, которую возглавлял со стороны США вице-президент А. Гор, а с нашей – сменявшие друг друга председатели правительства: Черномырдин, Кириенко и я.

Мы провели серьезную подготовку к поездке. Заранее в США для проведения переговоров с американцами вылетел ряд членов кабинета. Я подготовился к принятию участия в рассмотрении вопросов не только на пленарных заседаниях комиссии, но и на ее профильных комитетах. На заседании Комитета по развитию делового сотрудничества решил сделать упор на вопросе по экспорту в США российской стали – «стальное лобби» США оказывало серьезнейшее давление на американскую администрацию, пытаясь закрыть для России доступ на свой рынок, и с этой целью было активизировано антидемпинговое расследование. Между тем от экспорта стали зависело благополучие нескольких наших крупных металлургических заводов – производство на них, в свою очередь, «по цепочке» влияло на оживление значительной части промышленности. Меня перед поездкой посетили многие директора таких предприятий с просьбой защитить их интересы.

В наследство нашему правительству досталась и нерешенная проблема финансирования Эксимбанком США совместного проекта создания самолета Ил-96 МТ. Что касается нас, то мы выполняли все свои обязательства, начиная от регистрации самолета вне России и кончая выделением кредита Внешэкономбанка.

Готовился поставить вопрос и об американской сертификации самолета Ан-124-100, который уже был сертифицирован в качестве гражданского грузового судна Международным авиационным комитетом (МАК). От американской сертификации, которая решалась крайне медленно, зависела эксплуатация этого самолета на рынке авиаперевозок в США, в чем мы были очень заинтересованы.

И конечно, собирался остановиться на такой застарелой проблеме в наших экономических отношениях с США, как предоставление России на постоянной основе режима наибольшего благоприятствования в торговле с Соединенными Штатами. Наряду с этим особое внимание решил уделить поощрению экономического сотрудничества между двумя странами на региональном уровне – нашим Дальним Востоком и Западным побережьем США.

Хотел заострить вопрос о поддержке американской стороной в виде дешевых кредитных ресурсов российского малого предпринимательства, расширения сотрудничества в агробизнесе, включая выход на российский рынок таких крупнейших американских машиностроительных корпораций (естественно, при сотрудничестве и создании совместных производств с нашим сельскохозяйственным машиностроением), как «Кейс» и «Джон Дир». Мы рассматривали это в виде канала получения новейших технологий, в чем нуждается наша промышленность, создающая сельскохозяйственное оборудование.

Намечена была встреча и с представителями крупного американского бизнеса, которых я намерен был пригласить к активному сотрудничеству с нами.

В целом экономическая программа визита в США была сверстана хорошо. Я думаю, что она одновременно была иллюстрацией того, что наше правительство считало своей важной задачей в том числе и защиту за рубежом интересов отечественного бизнеса вне зависимости от его форм собственности. В большинстве из упомянутых мною проектов были заинтересованы акционерные общества, частные предприниматели.

И конечно, поездка в США давала возможность провести беседы с президентом, вице-президентом, государственным секретарем по всей сумме российско-американских отношений. А такой разговор, особенно как показала беседа с Тэлботтом, был крайне необходим.

18 марта, то есть буквально накануне поездки, поздно вече ром мне позвонил А. Гор. После обмена приветствиями и взаимной констатации важности предстоящей встречи в Вашингтоне Гор сменил тему на события в Косове. Сначала он сказал об опасениях того, что «Белград может в любой момент начать широкомасштабное наступление», – нужно сказать, что Россия не обладала подобной информацией. Потом, заметив, что «косовскую проблему можно решить мирным путем», Гор тут же добавил:

– Поверь, бомбардировки – это не наш выбор.

Главное, как я понял, заключалось с его стороны в призыве, обращенном к нам, «принять политическое заявление, из которого было бы ясно, что именно Белград несет ответственность за срыв переговоров».

– Хочу сказать откровенно, – ответил я. – Если мы сделаем такое заявление, то это может быть расценено как наше приглашение ударить по Югославии. Мы не можем и не пойдем на это.

Стало ясно, что «косовская нота» начинает звучать все отчетливее в связи с предстоящей встречей в Вашингтоне. Но мы в Москве все еще надеялись, и не просто надеялись, а делали все для того, чтобы не допустить такой ситуации, когда по американской инициативе НАТО нанесет удар по Югославии.

Помощник вице-президента США Л. Ферт 22 марта, подчеркнув, что читает заранее и тщательно подготовленный текст, сообщил по телефону помощнику председателя правительства К.И. Косачеву следующее:

«1. В Вашингтоне считают предстоящий визит Е. Примакова очень важным для обеих сторон.

2. Этот визит будет проходить на фоне очень быстро развивающейся ситуации вокруг Косова.

3. Американская сторона дает еще один шанс С. Милошевичу, направив в Белград Р. Холбрука.

4. Если эта встреча не принесет искомых результатов, С. Милошевич будет нести всю полноту ответственности за последствия, включая проведение военной операции.

5. Главное, чтобы Е. Примаков понимал серьезность ситуации и чтобы возможные действия американской стороны не явились для него сюрпризом. Американская сторона хочет быть в этом вопросе абсолютно понятой».

От себя Л. Ферт добавил, что эта информация «ни в коем случае не означает совета Примакову отменить свою поездку».

К.И. Косачев зашел ко мне в кабинет, когда там находились министр иностранных дел И.С. Иванов, директор СВР В.И. Трубников. Я надиктовал следующий ответ, нашедший их одобрение, который был передан Ферту для вручения Гору: «Примаков также считает свой визит в США очень важным. Он тщательно готовится к предстоящим переговорам. Но, получив ваш сигнал, просил передать следующее. В Вашингтоне хорошо известна позиция России – мы против применения силы в отношении Югославии. Тем более что при всей сложности ситуации мы далеко не считаем исчерпанными политические меры. Если США все же пойдут на военную акцию против Югославии, то Е.М. Примакову, естественно, не останется ничего иного, как прервать свой визит».

Мы пришли к выводу, что позиции полностью определены. Пишу обо всем этом, да и о дальнейших перипетиях, связанных с решением развернуться над Атлантикой, столь подробно не в последнюю очередь из-за тех спекуляций, которые позже появились в наших СМИ. Одни разглагольствовали на тему об «экспромте» решения развернуть самолет за три часа до планировавшегося приземления на военной базе вблизи Вашингтона, где обычно принимали правительственные воздушные корабли. Другие – в том числе и некоторые политические деятели – упрекали меня за то, что не прибыл на место, не отправился сразу же в Совет Безопасности и не выступил с его трибуны, разоблачая готовящийся военный удар по Югославии. Авторы этих упреков, по-видимому, забыли, что летел в Вашингтон, а ООН, в том числе Совет Безопасности, находится в Нью-Йорке, что его созыв и тем более приглашение выступить на его заседании не решаются «с кондачка», если вообще в сложившейся ситуации это было возможным.

Итак, после обмена мнениями через Ферта продолжались контакты между сторонами чисто технического порядка, связанные с деталями визита. Ни в какой форме больше события в Косове и вокруг Косова во время этих контактов через посольства двух стран по телефону и факсу не поднимались.

23 марта утром самолет, взлетевший с правительственного аэродрома Внуково-2, взял курс на США с промежуточной посадкой в Шенноне. Со мной летели губернаторы Э.Э. Россель, К.А. Титов, В.А. Яковлев, В.Я. Бутов, несколько министров, В.В. Геращенко, видные бизнесмены В.Ю. Алекперов, Р.И. Вяхирев, М.Б. Ходорковский, помощники и другие. Работа над документами, проектами моих выступлений продолжалась и в воздухе.

После транзитной посадки самолета в Шенноне мне доложили, что позвонил наш посол в Вашингтоне Ю.В. Ушаков и, сославшись на свой только что состоявшийся разговор с С. Тэлботтом, передал: «На 98 процентов обозначился срыв переговоров специального посланника США Р. Холбрука с С. Милошевичем, и Соединенные Штаты будут применять военную силу против Югославии».

Я тут же попросил соединить меня по телефону с А. Гором. Разговор состоялся в 15 часов по московскому времени. Гор подтвердил, что «вероятность удара постоянно нарастает, так как переговоры с Холбруком в Белграде ни к чему не ведут».

– А когда в США будет точно известно о результатах переговоров с Холбруком? – спросил я.

– В ближайшие часы, – ответил Гор.

– С учетом того значения, которое имеют для нас отношения с США, я принимаю пока решение вылететь в направлении Вашингтона. Но если во время моего полета все-таки будет принято американское решение об ударе по Югославии, прошу немедленно предупредить меня об этом. В таком случае я не приземлюсь в США.

– Мы проинформируем немедленно о результатах переговоров Холбрука – останется он в Белграде или нет, – сказал Гор.

– В данном случае меня интересует не передвижение Холбрука, а решение США по удару. Именно об этом прошу мне незамедлительно сообщить.

– Хорошо. В любом случае, – сказал Гор, – я хочу подтвердить, что мы не заинтересованы в ухудшении отношений между США и Россией.

– Мы тоже не заинтересованы в этом, – подчеркнул я. – Но нам придется публично объяснять, почему председатель правительства, совершавший визит в США, не приземлился там, а полетел обратно. Буду признателен за звонок на борт моего самолета.

– Благодарю за этот разговор. Надеюсь, что в Шенноне ты успел выпить ирландский виски, – попробовал пошутить Гор.

– Ирландскому виски я предпочитаю русскую водку, – ответил я.

Раздалась команда: «По коням!» Самолет взлетел и взял курс на Вашингтон. На душе у всех было неспокойно – ждали звонка от Гора. Звонок раздался в 21.00 по московскому времени. Между бортом самолета над Атлантикой и Вашингтоном состоялся следующий разговор.

А. Гор. Евгений, звоню тебе в связи с нашей договоренностью. Холбрук только что вылетел из Белграда. Дипломатические усилия не дали результата. И наша подготовка к удару движется вперед без остановки. Милошевич же продолжает свое наступление против косовских албанцев. Это ничем не может быть оправдано, тем более что насилие осуществляется уже в течение нескольких дней. Ежедневно сербские силы убивают невинных людей, разрушают деревни, выгоняют людей из своих домов.

Мы упорно работали над тем, чтобы подготовить твой нынешний визит. Нам предстоит проделать важную работу. Мы, разумеется, будем рады тебя приветствовать, если ты решишь прилететь. Но если ты примешь решение отложить визит, то предлагаю отметить в сообщении для прессы следующие моменты: американо-российские отношения имеют самое важное значение; визит откладывается, но не отменяется, то есть мы как можно скорее назначим новые сроки его проведения, выразим сожаление относительно того, что мирное решение по Косову пока не найдено.

Если эти положения для тебя приемлемы, то конкретный текст мы могли бы согласовать с вашим посольством в Вашингтоне. Когда ты предлагаешь такое сообщение сделать? Где ты предполагаешь приземлиться – в Гандере или на территории США?

Е. Примаков. Прежде всего хотел бы поблагодарить тебя за откровенность. Мы дорожим своими отношениями с США. Показателем этого является решение продолжать лететь в Вашингтон, которое я принял после нашего первого разговора по телефону, когда находился в Шенноне. Однако мы категорически против военных ударов по Югославии. Считаю, что вы делаете огромную ошибку. Причем это касается не только наших отношений. Это не даст никаких позитивных результатов вообще. Нам все равно придется искать политическое решение проблем.

В условиях, когда ты прямо говоришь мне, что удары по Югославии неминуемы, я, разумеется, прилететь в Вашингтон не могу. Придется нам переговорить позже. Убежден, что еще не все политические средства достижения урегулирования исчерпаны.

Надеюсь, что вы еще раз взвесите все последствия своих предполагаемых действий. Полагаю, что после военных ударов вернуться в русло политического урегулирования будет намного труднее.

Сожалею, что своими действиями вы ставите под удар все, что наработано и в отношениях между Россией и НАТО. Достичь этого было очень нелегко. Под удар ставится и ратификация Договора СНВ-2. Надеюсь, что, решаясь на такой шаг, вы хотя бы просчитываете ситуацию на два-три хода вперед.

Г. Прошу понять, что речь идет о том, чтобы остановить убийство ни в чем не повинных людей. Крайне сожалею, что применение силы против Милошевича может сказаться на наших отношениях. Давай поговорим попозже, может быть тогда, когда спадет эмоциональный накал. Так что же насчет моего предложения сообщить о том, что твой визит откладывается на более поздние сроки?

П. Спрошу санкцию президента на заявление примерно такого содержания: в условиях, когда А. Гор сообщил мне о неизбежности военных ударов по СРЮ, я не могу начинать визит и не могу делать посадку на территории США. Давай на этом закончим. До свидания.

Г. Сожалею, что все так получилось. Надеюсь скоро вновь переговорить с тобой.

После этого разговора пригласил к себе всю команду, летевшую со мной в самолете, – губернаторов, министров, помощников, бизнесменов, и спросил их, одобряют ли они в создавшихся условиях решение развернуться над Атлантикой и лететь домой. Все без исключения единодушно высказались за. Вызвал командира корабля и предложил ему менять курс. Прямо до Москвы не хватило бы горючего, поэтому запланировали посадку в Шенноне. Самолет развернулся.

Попросил соединить меня по телефону с Ельциным. Рассказал ему обо всем. Президент отреагировал однозначно: «Принятое решение одобряю». Получив мой утвердительный ответ на вопрос, хватит ли керосина для самолета на обратный путь, добавил: «До встречи».

Еще 16 марта, то есть за неделю до моего несостоявшегося визита в США, я беседовал в Москве с министром иностранных дел Италии Ламберто Дини. Италия – наш надежный партнер. Дини – долголетний друг со времен моей бытности министром иностранных дел. Я знал о его незаурядном государственном уме и был уверен в его доброжелательном отношении к России.

Дини сообщил о том, что гарантированы кредиты под экспорт итальянских товаров в нашу страну. Проговорили продвижение работ в рамках сотрудничества Газпрома с итальянскими партнерами с кодовым названием «Голубой поток» по транспортировке российского газа. Разговор зашел о многостороннем совместном проекте Россия – Италия – Германия по созданию транспортного самолета нового поколения. Заместитель председателя правительства В.В. Густов сказал, что двадцать совместных объектов «уже хорошо раскручены». В стадии разработки еще тридцать проектов, и будет заполнена вся итальянская кредитная линия.

Затем разговор зашел о Косове. Это было естественно, так как события на Балканах очень волновали не только Россию, но и Италию, может быть, Рим даже в большей степени, чем столицы других западных стран.

– Мы очень озабочены, – сказал Дини, – потому что косовские албанцы, по-видимому, «хитро» подписали ряд соглашений. И поэтому совершенно необходимо получить согласие сербов на статус автономии Косова. Мы надеемся, что в ближайшие дни это соглашение может быть достигнуто, хотя буквально сегодня в Париже сербская делегация предложила длиннющий список поправок к тому, о чем уже было договорено в Рамбуйе.

В данный момент мы не очень хорошо понимаем, какую тактику и какие цели преследует Милошевич, – продолжал излагать свою позицию Дини. – Его отказ от международного присутствия смешанного – гражданского, военного – вынуждает нас думать, что он намерен довести дело до разрыва. Мы выражаем надежду, что по крайней мере через контактную группу в Париже белградское правительство все-таки примет принципы, разработанные в Рамбуйе. Если будет политическое соглашение, уже потом можно дискутировать, как его применять в различных вариантах. А если не будет этого политического соглашения, то возникает ситуация застоя, и я не могу себе представить, как из нее можно будет выйти, в том числе и потому, что с американской стороны прослеживается идея «наказать» Сербию. Думаю, что как у Италии, так и у Франции и Германии будут серьезные оговорки по поводу воздушных ударов по Сербии, – заключил Дини.

К сожалению, этому пророчеству не суждено было сбыться.

По возвращении в Москву сразу встретился с Ельциным. Он согласился, что, очевидно, следует вылететь в Белград с несколькими «силовиками», чтобы попытаться склонить Милошевича к более конструктивному подходу к переговорам на заседании контактной группы в Париже.

Тут же позвонил по телефону Милошевичу и сказал об идее визита в Белград при понимании того, что он согласится выступить после нашей встречи с заявлением о готовности подписать политическое соглашение в Рамбуйе. «Это серьезно затруднило бы реализацию антиюгославских планов, – подчеркнул я. – Должен знать ваше мнение заранее, поскольку если такая поездка закончится безрезультатно, то это будет иметь серьезные негативные последствия. Натовцы заявили бы тогда: «Вот видите, и у русских ничего не получилось. Политические средства исчерпаны».

– Я вам очень благодарен за предложение о помощи, за поддержку, – ответил Милошевич. – Но вчера состоялось заседание парламента Сербии, который полностью отверг соглашение.

В таких условиях и при таком настроении Милошевича предпринимать поездку было нецелесообразно.

Решил позвонить федеральному канцлеру Шрёдеру, который 24 марта собрал в Берлине глав государств и правительств стран – членов Европейского союза (в это время Шрёдер был председателем ЕС). Сразу же насторожила одна его фраза: «Как бы ни развивалась ситуация вокруг Косова, мы выступаем за то, чтобы связи Европы с Россией, Европейского союза с Россией не прерывались и сотрудничество продолжалось». Становилось все более ясно, что вопрос об ударе по Югославии предрешен. Тем не менее я еще раз сказал о нашей позиции: «Мы убеждены в том, что, если дело дойдет до военных ударов по Югославии, это будет большой ошибкой, которая объективно отбросит нас назад. Мы уверены в том, что урегулированию проблемы Косова они не помогут».

После того как федеральный канцлер заверил, что проинформирует своих коллег о нашем разговоре, я решил добавить следующее: «Господин федеральный канцлер, вы как опытный политик не можете не осознавать, насколько опасно развертывание Североатлантическим блоком военных действий в центре Европы без санкции Совета Безопасности ООН и против суверенного государства, которое не совершало акта внешней агрессии. Тем самым наносится серьезный удар по всей системе послевоенного мирового устройства. Мы продолжаем работать с С. Милошевичем. Я сегодня беседовал с ним. Мы не собираемся прекращать наших дипломатических усилий. На мой взгляд, неудача миссии Р. Холбрука не означает, что все возможности дипломатического воздействия исчерпаны. Однако события начинают развиваться не по нашему сценарию».

В ночь на 25 марта Югославия подверглась бомбардировкам и ракетному обстрелу НАТО.

25-го утром я связался по телефону с премьер-министром Великобритании Э. Блэром, который сразу же сказал, что у НАТО, дескать, не было другого выхода после провала переговоров с Милошевичем.

– В этом я с вами расхожусь, – ответил я. – Но считаю, что даже сегодня еще не поздно исправить сделанную ошибку. Под ударами натовской авиации не удастся заставить Милошевича сесть за стол переговоров. Это нереальная задача. Надо найти выход из ситуации. При эскалации конфликта решение косовской проблемы затруднится.

По содержанию разговора и по тону чувствовалось, что Блэр тоже проявляет заинтересованность найти выход из создавшегося положения. Он сказал:

– Надеюсь, что мы сможем сформулировать какую-то инициативу в ближайшие дни. Не могли бы вы выйти на Милошевича и оказать на него давление?

– Если вы прямо сейчас прекратите налеты на Югославию, то мы могли бы созвать контактную группу и на ней обсудить, что делать дальше. Если вы будете затягивать решение о прекращении ударов, то перейти к поиску совместной развязки будет все сложнее и сложнее.

– Нам сложно остановить военную акцию в отсутствие каких-либо шагов со стороны Милошевича, – подытожил западную позицию премьер-министр Великобритании.

В создавшихся условиях ключевой проблемой оставалось прекращение бомбардировок. Был рад звонку по телефону президента Ширака вечером 27 марта, который сказал, что за час до этого долго обсуждал ситуацию в Косове, в частности продолжение ударов по Югославии, с президентом Клинтоном. «Думаю, – продолжал Ж. Ширак, – что сегодня есть только одно решение, и оно должно исходить из Москвы. Американцы будут продолжать удары, оправдывая их бойней в Косове. Если мы хотим изменить положение, нужен хотя бы небольшой жест со стороны Милошевича. В противном случае, учитывая позицию американцев, удары не будут прекращены. Только Россия может повлиять на Милошевича, с тем чтобы он сделал какой-то жест, изменив таким образом ситуацию. Может быть, стоит вам лично съездить в Белград, чтобы добиться чего-нибудь от Милошевича?»

На мой вопрос, чего я мог бы добиться от него и будет ли таким «небольшим сигналом» согласие Милошевича на созыв контактной группы, Ширак ответил утвердительно.

Незамедлительно доложил Ельцину о телефонном звонке президента Франции. Договорились, что вылечу в Белград 30 марта и в поездке меня будут сопровождать министр иностранных дел Иванов, министр обороны Сергеев, директор Службы внешней разведки Трубников и начальник Главного разведывательного управления Генштаба Корабельников. По завершении переговоров с югославским руководством предполагался полет в Бонн для встречи с председателем Европейского союза Шрёдером.

29 марта мне позвонил председатель Совета министров Италии М. Д’Алема. Создавалось впечатление, что накануне моей поездки в Белград западные акции были скоординированы. Наверняка, зная о телефонном разговоре с Шираком, американцы хотели найти дополнительные каналы, чтобы довести до нас свою ужесточенную по сравнению с Ж. Шираком позицию – не сводить «сигнал» Милошевича лишь к его согласию на обсуждение ситуации на заседании контактной группы. За этим стояло стремление «дожать» Милошевича, но, с другой стороны, не дать России сыграть роль государства, которое своими политико-дипломатическими усилиями выведет мир из опаснейшей ситуации, порожденной натовскими бомбардировками суверенной Югославии, к тому же без всякой на то санкции ООН. В Вашингтоне, возможно, опасались, что в случае успешных российских миротворческих усилий будет ослаблена роль США, особенно после неудачи миссии Холбрука. Российский успех еще более контрастно мог бы выглядеть на фоне расширяющегося противодействия, главным образом в Европе, ударам по Югославии, которые приводили к разрушению гражданских объектов, многочисленным жертвам среди мирного населения.

Вместе с тем в Вашингтоне и столицах европейских стран – участниц НАТО не могли не понимать, что откровенный отказ от российской миссии усилит антизападные настроения и изоляционистские тенденции в самой России, будет способствовать в конечном счете сближению Москвы с Белградом, возможно и в военной области. Немало было и тех, кто опасался эскалации конфликта, перехода его в стадию наземной операции против Югославии, что, несомненно, чревато серьезными потерями, в том числе в натовских вооруженных силах. Они считали, что контакты России с Милошевичем могут исключить такую эскалацию.

С учетом всех этих зачастую противоречивых настроений и соображений Соединенные Штаты, которые, безусловно, не просто играли роль «первой скрипки», но дирижировали всем натовским оркестром, выработали линию: не препятствовать, даже в какой-то степени поощрять миротворческие усилия России, но одновременно поднять планку требований к Милошевичу в качестве условий прекращения бомбардировок. И даже в случае серьезных подвижек в его позиции в результате миссии России не считать их «достаточными». В точности такого анализа я полностью убедился позже.

А теперь о телефонном разговоре с председателем Совета министров Италии Д’Алемой, состоявшемся перед моим и моих коллег вылетом в Югославию.

– Мы сейчас предпринимаем активные усилия, для того чтобы найти политический выход из ситуации в Югославии, – сказал он. – Я думаю, что этого нельзя сделать, пока не поступит значимый позитивный сигнал из Белграда.

В ответ на мою просьбу пояснить, что Д’Алема подразумевает под словом «значимый», он сказал:

– Во-первых, надо приостановить наступление на косовских албанцев и начать вывод сербского спецназа из края, как предлагал Милошевичу Холбрук. Во-вторых, необходимо возобновить переговоры на базе политического соглашения, которое было подготовлено в Рамбуйе.

– Пойдет ли на это Милошевич? – задал я вопрос, как бы рассуждая вслух. – Вы знаете, что Россия поддерживала переговоры в Рамбуйе. Но Милошевич уже заявил, что натовские бомбардировки перечеркнули все, что было достигнуто ранее. Я вижу свою задачу в том, чтобы добиться от Милошевича позитивного «сигнала».

– Таким минимально необходимым для нас «сигналом» было бы прекращение наступления в Косове и начало вывода спецподразделений из края, – уточнил позицию Д’Алема. – Если вы ничего не добьетесь в Белграде, то для Запада и для американцев это будет означать, что с Милошевичем нельзя иметь дело. Это даст НАТО основание перейти к третьему этапу операции, который будет тотально разрушительным. Бомбардировки не только не прекратятся, но даже усилятся. Милошевич должен четко определиться. Иначе, повторю, действия НАТО будут тотально разрушительными.

В этих словах уже звучала угроза. Я ответил на нее спокойно:

– Вы думаете, будет легко перейти к третьему этапу, особенно если речь пойдет о наземных операциях? Они приведут к большим жертвам. Всем известно: югославы – крепкий орешек. Вспомните историю Второй мировой войны: германская армия была достаточно сильна, но ничего не смогла сделать с Югославией. Повторю, нынешний выбор НАТО – это путь в никуда.

Я еду в Белград не только для того, чтобы помочь Милошевичу найти выход из сложившейся ситуации. В равной мере я хочу помочь немцам, итальянцам, французам, да и самим американцам. Я стремлюсь делать все возможное, чтобы сохранить тот позитивный потенциал, который был накоплен после окончания холодной войны. Недостаточно получить «сигнал» только от Милошевича. Почему бы НАТО не объявить о паузе в бомбардировках? Ведь это тоже будет «сигнал»?

– Если Белград проявит готовность остановить кровопролитие в Косове и начнет вывод из края своих спецподразделений, то можно было бы приостановить бомбардировки Югославии, – повторил Д’Алема. – Наверное, порядок должен быть таким: сначала пауза в бомбардировках, а потом начало переговоров. Я разговаривал с Клинтоном: незамедлительное прекращение натовских бомбардировок абсолютно нереально.

Я понял, что Д’Алема расширил приемлемые для Запада рамки «сигнала» от Милошевича и одновременно пригрозил эскалацией применения силы, если югославы окажутся несговорчивыми. Обратило на себя внимание, что и Ширак, и Д’Алема ссылались на свои контакты с Клинтоном как на главную фигуру в «антиюгославской игре» и в то же время хотели как-то обозначить свою более мягкую позицию.

29 марта мы вылетели в Белград. С аэродрома поехали в резиденцию Милошевича, находившуюся в черте города, – обычный дом, даже, как показалось, не находившийся под особой охраной.

– Сначала пообедаем, а потом побеседуем? – спросил Милошевич.

Я предпочел сразу начать беседу. Она длилась более шести часов и проходила отнюдь не легко. Не буду подробно описывать все ее перипетии. Главное, что в итоге удалось получить следующий «сигнал»:

готовность к политическому урегулированию, которое может быть достигнуто путем переговоров представителей национальных общин Косова;

готовность конструктивного подхода к переговорам, результатом которых должно стать обеспечение равных прав всего населения Косова вне зависимости от национальности и вероисповедания;

готовность сразу же после прекращения бомбардировок начать отвод югославских вооруженных сил, находящихся в Косове;

готовность обеспечить возвращение беженцев в Косово.

30 марта, вылетая из Белграда в Бонн, мы понимали, что в случае серьезного настроя в пользу прекращения ударов по Югославии американцы и другие члены НАТО могли бы воспользоваться этим «сигналом» хотя бы для объявления паузы в бомбардировках и изначальных шагов политического урегулирования. Однако едва успел наш самолет оторваться от взлетной полосы, по белградскому аэродрому был нанесен бомбовый удар.

Ведь они даже не знают, с чем мы летим в Бонн, справедливо возмущались мои коллеги, и уже дают «ответ» на неизвестный им «сигнал» из Белграда.

Предопределенность ответа на любой (кроме капитуляции) «сигнал» со стороны Югославии проявилась и при встрече со Шрёдером, которая последовала сразу же после нашего приезда. Практически, даже не пытаясь вникнуть в суть югославской позиции, прощупать возможности ее развития, федеральный канцлер парировал – «недостаточно». После нескольких попыток я почувствовал бесполезность усилий каким-либо путем сдвинуть его с зафиксированной позиции. Я узнал, что у Шрёдера предварительно был телефонный разговор с Клинтоном. Хочу подчеркнуть, что этот разговор, который предопределил позицию федерального канцлера, тоже состоялся до того, как на Западе узнали о подвижках в позиции Милошевича – он сделал свое публичное заявление позже.

Шрёдер пытался «самортизировать» проявленную им «безоговорочную жесткость» словами о заинтересованности в продолжении российских контактов с Милошевичем, о том, что следует развивать отношения ЕС с Россией – «это слишком важно для всего мира». «В отличие от других, – сказал Шрёдер, – мы считаем, что Россия должна играть особую роль в безопасности на Балканах».

Через два года, сопровождая уже в качестве руководителя думской фракции президента Путина, я присутствовал в Бонне на его встрече с бывшим канцлером ФРГ Г. Колем, который назвал натовские бомбардировки Югославии «величайшей исторической ошибкой». «Если бы я был в то время федеральным канцлером Германии, никогда бы этого не допустил», – добавил Коль.

После окончания переговоров со Шрёдером мы направились в аэропорт и вылетели в Москву.

Сразу же после нашего возвращения из Бонна 31 марта по телефону состоялся обмен мнениями с Ж. Шираком.

– Дорогой друг, – сказал президент Франции, – у меня следующее мнение. Даже если результат оказался не таким, как мы все ожидали, ваша миссия все-таки была очень полезной. Она показала, что нельзя действовать в обход России. Надо признать, что США хотели сами решить проблему Косова. Мы считаем, что российское участие в урегулировании очень важно. Оно необходимо и для единства Европы. Что касается подхода европейцев, то мы желали бы видеть Косово автономным образованием внутри югославских границ. Это разумное предложение, которое означало бы возврат к положению, существовавшему до 1989 года. Меня также беспокоит, что лидеры косовских албанцев вновь начинают требовать предоставления независимости. Растет число сторонников этой идеи среди албанского населения края. Это – нехороший симптом. Думаете ли вы о новой миссии в Белград? – спросил Ширак.

– Если мы соберемся вновь в Белград, – ответил я, – хотели бы заранее знать о реальной натовской позиции. Но направляться в Югославию с призывом «выбросить белый флаг» не будем.

Беседа с Ж. Шираком, как всегда, закончилась сердечно.

Основной темой разговора с К. Аннаном 2 апреля был зондаж с моей стороны возможности его поездки в Югославию в качестве посредника в деле поиска путей политического урегулирования. Однако К. Аннан тогда ответил уклончиво: «Я сейчас провожу консультации со всеми заинтересованными сторонами в целях поиска наиболее рационального выхода из сложившейся ситуации. Хочу услышать мнения всех. Это очень важно, чтобы нащупать контуры выхода».

Посол Югославии в Москве, с которым я встретился 3 апреля, родной брат Слободана Милошевича. Я был уверен, что он передаст в Белград все нюансы нашего разговора. Я подчеркнул важность произошедшей встречи С. Милошевича с лидером косовских албанцев И. Руговой. Продолжение таких контактов усиливает позиции Белграда, особенно если будет заявлено публично, что обсуждался вопрос о предоставлении автономии Косову.

Зная о том, что министр иностранных дел Югославии на днях направил К. Аннану письмо с резкой критикой в адрес ООН, сказал послу: «Я посоветовал бы вашему министру быть более сдержанным – он слишком прямолинеен, знаю это и по моим встречам с ним. А в нынешней ситуации Югославии нужно искать союзников или хотя бы «нейтралов».

Ознакомившись с посланием Милошевича в мой адрес, я попросил посла передать ему благодарность за добрые слова о роли России, и в частности о нашей миссии в Белград. Вместе с тем, отвечая на отдельные положения послания, сказал: «Югославы могут быть уверены в том, что мы не откажемся от нашей позиции, в том числе в рамках предстоящей встречи министров иностранных дел «Большой восьмерки». Одновременно, – продолжал я, – попросите Слободана не перегибать палку. Было бы контрпродуктивно заранее отказываться вообще от переговоров на будущее. В свое время и де Голль договаривался с алжирцами, и израильтяне с палестинцами сели за стол переговоров».

25 апреля состоялся телефонный разговор с Г. Шрёдером, который произнес «ключевую фразу»:

– Мы по-прежнему исходим из достигнутой в рамках Европейского союза договоренности о постоянных контактах с Россией по югославскому кризису. Хотел бы поинтересоваться, – добавил Шрёдер, – вашей оценкой ситуации.

Отвечая Шрёдеру, выделил два момента:

– Первый. На наш взгляд, очень неплохо, что состоялась встреча между Милошевичем и Руговой. Российскому послу в Белграде поручено встретиться с Руговой. Несмотря на то что отношение к нему в настоящий момент может быть разным, диалог с ним полезен. Как мне представляется, если Милошевичу удастся договориться с Руговой, то это может помочь запустить процесс политического урегулирования.

Второй. К нам поступают сведения, что НАТО проводит подготовку к наземной операции в Косове. Если такая операция состоится, это серьезно осложнит положение. Такого разворота событий нельзя допустить ни в коем случае, ведь это повлечет за собой еще большее число жертв со всех сторон.

– Благодарю вас. Мы обсудим это, – лаконично заметил федеральный канцлер.

Я был тоже «лаконичен», отвечая на его вопрос о наших планах в отношении Югославии. «Нужно прекратить бомбардировки или хотя бы начать с паузы», – сказал я.

На основном содержании телефонной беседы с А. Гором, состоявшейся 6 апреля по его инициативе, хотел бы остановиться подробнее. Обычно мы называли друг друга по имени, а теперь он обратился ко мне «господин премьер-министр», стремясь, очевидно, придать официальный характер разговору, подчеркнуть его значимость.

Вице-президент назвал «два обстоятельства, которые вызывают у США особую озабоченность».

– Я хотел бы услышать, – сказал Гор, – заверения в связи с направлением российского разведывательного судна в Адриатику, что вы не будете делиться разведывательной информацией с сербами. Вторая «озабоченность» касается того, что, несмотря на эмбарго ООН на поставки военной техники в Югославию, в Министерстве обороны России и в других правительственных ведомствах идет подготовка поставок военного имущества СРЮ. Подобные поставки, а также передача разведывательной информации нанесли бы огромный урон отношениям России с Западом.

– Господин вице-президент, – сказал я, – мы тоже заинтересованы в сохранении наших отношений, в том чтобы они не ухудшались. Но это не может быть «улицей с односторонним движением». Вы говорите, что мы не должны усиливать нашу поддержку Югославии, но не заявляете, что США и НАТО не должны наращивать военные операции. Между тем эти два аспекта взаимосвязаны.

Вскоре состоится встреча министров иностранных дел «восьмерки». Думаю, что они обсудят вопрос о том, какие практические шаги можно предпринять для перехода от военного решения конфликта в Косове к дипломатическому. Олбрайт почти ежедневно беседует с Ивановым. Если не будет эскалации военных действий с обеих сторон, ситуацию можно разрядить. В таких условиях Россия будет делать все, чтобы сохранить свои отношения с Западом.

– Спасибо за ваши комментарии, – сказал Гор. – Но сначала позвольте ответить на ваши высказывания о логическом противоречии в моих словах. Мы ничего не делаем против России. Наши действия направлены на прекращение насилия со стороны Милошевича по отношению к косовским албанцам, чтобы дать косоварам возможность вернуться в Косово и жить там в безопасности в условиях автономии. Сейчас в Косове сложилось ужасающее положение: проводятся этнические чистки, людей выгоняют из домов, вынуждают бросать все свое имущество и через горы добираться до внешних границ Косова. Уже более миллиона человек вынужденно покинули свои жилища. Мужчин отделяют от женщин и детей и во многих случаях просто расстреливают. Все это, Евгений, просто ужасно!

– Ал, – я тоже решил перейти на обращение по имени, – ты говоришь, что ничего не предпринимаете против России. Недавно ракета взорвалась в 500 метрах от российского посольства. Что было бы, если бы она попала в посольство? Другая ракета взорвалась в 300 метрах от российской школы в Белграде. Что было бы, если бы она туда попала?

Теперь о цифрах. Я не защищаю инициаторов и исполнителей этнических чисток. Считаю, что эти действия ужасны, бесчеловечны. Но массовое вытеснение албанцев началось после того, как НАТО приступило к бомбардировкам. Ты сказал, что из Косова бежало более миллиона человек, но там все население составляет около миллиона. Что касается наземной операции, то не дай бог, чтобы она началась, поскольку она повлечет за собой тысячи гробов с обеих сторон. Сейчас надо искать развязки. Давайте вместе думать, как их найти.

– Хочу заверить, что направление наших вертолетов в Албанию не является подготовкой к наземной операции, – отреагировал Гор. – Мы не изменили свои позиции на этот счет. Ввод наземных сил возможен только для выполнения политического соглашения. Теперь об этнических чистках. У нас есть однозначное свидетельство, что чистки начались задолго до бомбардировок. Все беженцы, а их сотни тысяч, говорят, что этнические чистки и бомбардировки не взаимосвязаны. Они все говорят одно и то же. Особенно сильное впечатление производит, когда это говорят маленькие дети.

– Мы направили российскую гуманитарную помощь обеим сторонам – не только в Сербию и Черногорию, но и в Македонию, где находятся лагеря албанских беженцев.

– Мы это ценим. Теперь о наших ракетах, которые, как ты сказал, едва не попали в российское посольство и в школу в Белграде, и попросил меня представить, что было бы, если б они туда попали. Мы предпринимаем все необходимые меры предосторожности, и поэтому мне даже нет необходимости пытаться представить себе такое. Мы ничего не делаем, что было бы направлено против России. Но, с другой стороны, мы видим признаки, что кое-кто в России хотел бы причинить нам ущерб. Если бы ты дал мне личные заверения, что Россия не планирует передавать сербам разведывательную информацию и направлять туда военную помощь, я был бы весьма признателен. Но многое зависит от вас.

– Вы направляете оружие ОАК. В отрядах ОАК есть ваши офицеры связи. Это – факты. Никто не просит ведь у тебя личных заверений, что США прекратят поддержку албанских сепаратистов. Давайте сделаем все, чтобы перевести конфликт в русло политического урегулирования. Тогда отпадет необходимость ставить друг перед другом такие острые вопросы. При этом могу заверить, что ни президент, ни я, ни кто-нибудь другой не хочет втягивания России в военный конфликт. Мы сделаем все, чтобы этого не допустить.

– Мы тоже предпочли бы политическое урегулирование силовому. Олбрайт и Иванов достигли согласия по многим ключевым моментам. Осталось расхождение только по вводу международных сил безопасности и в отношении того, что первый шаг должен сделать Белград. Рассчитываю, что на контактной группе завтра удастся расширить поле согласия и сократить имеющиеся расхождения. После этого в конце недели мы проведем встречу политдиректоров, на которой можно будет закрепить достигнутый прогресс. Евгений Максимович, – по-видимому, Гор решил в конце беседы найти нечто среднее в обращении ко мне – не официальное и не по имени, – у нас нет офицеров связи в отрядах ОАК, и мы не изменили своей позиции относительно ввода в Косово наземных сил: они могут быть развернуты там только в рамках соглашения о мирном урегулировании.

– Заверение, что не планируете наземную операцию, вселяет оптимизм. Я тоже надеюсь на успех предстоящих на этой неделе переговоров.

Так закончился наш разговор с Гором. Дальнейшее развитие событий подтвердило правоту многих выдвинутых мною аргументов. Руководители НАТО твердили, что бомбардировками, уничтожающими гражданскую инфраструктуру Югославии, убивающими и калечащими людей, они «достигли своих целей». Так ли это? Стабилизации в Косове нет. Главной дестабилизирующей силой – теперь вынужденно признают на Западе – является так называемая Армия освобождения Косова, которая расправляется с сербским населением, добиваясь отделения края от Югославии и создания «Великой Албании». Сербское население этой исторически сербской территории, принадлежность которой к Югославии не берут на себя смелость оспаривать даже те страны, которые участвовали в вооруженных действиях против Белграда, превращается в беженцев. Нет и не будет при создавшемся положении массового возвращения в Косово и албанских беженцев из Западной Европы, о чем мечтал, в частности, принимавший участие в антиюгославских действиях Бонн.

Косово уже стало «раковой опухолью», метастазы которой распространяются на соседние страны и территории – Македонию, прилегающие районы Сербии. Кое-кто на Западе пытается «смазать» картину, представив дело таким образом, будто резкое обострение обстановки теперь уже и вокруг Косова – это, дескать, предмет отношений между македонскими властями и местным албанским населением. На самом деле к дестабилизации ведут целенаправленные действия албанских экстремистов, базирующихся в Косове.

Тот факт, что президентские выборы в октябре 2000 года выиграл Коштуница, тоже не является результатом ударов НАТО по Югославии. Безусловно, в итогах выборов отразилось широкое недовольство югославской общественности. Но чем? Не политикой, направленной на сохранение территориальной целостности Югославии, или его противодействием попыткам диктовать этой стране неприемлемые для нее условия. Результаты президентских выборов свидетельствуют о другом: общество не согласно с методами бывшего президента по руководству Югославией, с отсутствием демократического выбора в созданном им режиме.

Но приведет ли переизбрание президента в Югославии к решению косовской проблемы?

В Косове расположены многонациональные вооруженные силы. Они с трудом контролируют обстановку. Но не будут же они находиться там вечно. А дальше что? Опять придется предлагать Белграду сесть за стол переговоров с национальными косовскими общинами. Между тем у нового президента в Белграде, нуждающегося в самоутверждении в качестве лидера сербов, поле для маневрирования еще меньше, чем у Милошевича. А альтернативой политическому процессу может быть только война, раздирающая на куски теперь уже все Балканы, если в порядок дня станет перекройка карты региона. Так что о достижении внутриполитической цели в Югославии с помощью бомбардировок говорить не следует.

К тому моменту, когда мне позвонил 10 апреля председатель Совета министров Италии, на Западе, в том числе и в странах НАТО, стали нарастать требования прекратить бомбардировки Югославии. Настроения в пользу незамедлительного перехода к мирному решению подогревались тем, что все очевиднее становилась несостоятельность курса силового навязывания Югославии условий политического урегулирования. Поэтому внимание многих сконцентрировалось на предложениях, связанных с именем Генерального секретаря ООН, ввести в Косово международные силы с участием российских под флагом Организации Объединенных Наций.

В начале нашей беседы Д’Алема подчеркнул, что выступает за прекращение бомбардировок, но добавил:

– Белград как минимум должен согласиться с тем, что заявил Генеральный секретарь ООН. Ведь заявление Аннана – это не ультиматум НАТО, а инициатива третьей стороны, не участвующей в конфликте. Но если бы Белград принял присутствие международных сил под эгидой ООН для обеспечения безопасности беженцев и это поддержала бы Россия, то и со стороны США отношение было бы более позитивным. Все европейские государства поддержали бы такой сценарий, и Клинтон не смог бы ничего возразить. Вчера в разговоре со мной, – продолжал Д’Алема, – он изъявил готовность подумать. Поддержка такой инициативы с моей стороны, а также Шираком и Шрёдером обеспечена. Полагаю, что России следует поддержать инициативу Аннана и оказать соответствующее влияние на Милошевича. По-моему, это единственный путь, который может вывести к политическому решению, вернуть рассмотрение вопроса под эгиду ООН. Не думаю, однако, что НАТО согласится на прекращение бомбардировок, если в позиции Милошевича не произойдет существенных изменений.

– Но они уже есть. Нужно остановить бомбардировки. Когда продолжаются бомбардировки гражданских объектов, очень трудно пытаться влиять на Милошевича.

– Да, это я понимаю, – сказал Д’Алема, – но будет нелегко убедить американцев. По крайней мере, пока у военного командования НАТО не появится уверенность в том, что ослаблены сербские вооруженные силы. Если я правильно понял вас, Россия считает, что без прекращения бомбардировок трудно поддержать инициативу Генерального секретаря ООН?

– Поездка Кофи Аннана в Белград полезна, – ответил я. – Неделю назад сказал ему об этом. Нужно, чтобы он приехал в Югославию не под грохот бомбардировок. Допустим, я говорю гипотетически, Милошевич принимает план Аннана. Готово ли НАТО в таком случае сразу же полностью отказаться от бомбардировок?

– В этом случае я лично готов потребовать прекращения бомбовых ударов. Но нужна общая позиция. Думаю, что Ширак и Шрёдер поддержат меня.

– Если вы этот «сигнал» нам дадите, то я попрошу нашего президента связаться с Милошевичем – в ход будет таким образом пущена «тяжелая артиллерия».

– Я немедленно примусь за работу, – заверил Д’Алема. – В понедельник состоится совещание министров иностранных дел стран – членов НАТО. Это будет первое политическое коллегиальное совещание альянса после начала кризиса. Это шанс проработать наши идеи, и мы не можем его упустить. Хочу вам также сказать, что в 10 часов по римскому времени у меня планируется телефонный разговор с Ельциным.

– Я в курсе.

– Хотел бы повторить ему все то, что сказал вам. Считаю, что если бы Россия смогла повлиять на позицию Белграда в позитивном плане, то она стала бы одним из главных действующих лиц в политическом урегулировании. Тогда можно было бы перевести переговоры в рамки Совета Безопасности ООН. Такое участие России было бы позитивно воспринято в ООН.

– Хорошо. Будем работать. Спасибо за звонок.

В этот же вечер позвонил Кофи Аннан. Мне было приятно, что он периодически звонил мне в такие критические моменты – и в связи с иракскими событиями, и теперь, на острейшем этапе развития обстановки вокруг Югославии. Я очень уважаю этого человека, который, умело лавируя в такой нелегкой для себя ситуации, заставил считаться с собой даже «сильных мира сего», в течение многих лет рассчитывавших на «карманного» Генерального секретаря ООН. Не всегда это удавалось. Пример Кофи Аннана – яркое тому свидетельство.

Окончание нашего телефонного разговора было таким:

Е. Примаков. Подождем до понедельника, когда состоится встреча министров иностранных дел стран НАТО. Но если не будет увязки прекращения огня в Косове с прекращением бомбардировок, то ничего не получится.

К. Аннан. Понимаю вас. Если такая увязка будет принята сторонами, то можно будет начинать работать с Милошевичем.

П. Конечно.

А. Я нахожусь в постоянном контакте со всеми сторонами, советуюсь, как решать эту проблему. Сегодня вечером буду связываться с американцами. Информирую вас по итогам.

П. Буду рад с вами поговорить, господин Генеральный секретарь.

А. Спасибо (по-русски).

Так закончилась моя «югославская эпопея». Хотел бы при этом особо отметить, что действовал далеко не в одиночку. Осуществлялась координация, согласование вырабатываемых подходов с руководителями, как у нас принято называть, силовых структур. Каждый день, включая воскресенье, в 9.30 в моем кабинете в Доме правительства собирались министр иностранных дел, министр обороны, директор СВР, начальник Генерального штаба и начальник ГРУ. Мы обсуждали ситуацию, инициативные предложения, возможные действия с нашей стороны. И ежедневно наши предложения с конкретными разработками направлялись президенту.

Как я узнал позже, такое мое повседневное общение с «силовиками» категорически не нравилось кое-кому в окружении Ельцина, и это в немалой степени способствовало назначению Черномырдина специальным представителем президента по югославскому кризису. Что касается Виктора Степановича, то он активно включился в миротворческую миссию и, безусловно, сыграл очень важную роль в прекращении ударов по Югославии. Назначение спецпредставителем Черномырдина переложило тяжесть работы на его плечи. Это произошло приблизительно за три-четыре недели до моей отставки. В книге я рассказываю о восьми месяцах нахождения на посту председателя правительства и, вполне понятно, делаю упор на свои беседы, акции. В этой связи, надеюсь, меня не заподозрят в том, что я преуменьшаю значение заявлений, действий президента, назначенного его представителем по югокризису Черномырдина и других.

Вместе с тем надеюсь, что, находясь на посту руководителя правительства России, кое-какое «наследство» оставил тем, кто с успехом продолжал действовать с целью прекращения бомбардировок, а затем и стабилизации положения в Косове, – к сожалению, к моменту написания книги еще далеко не устоявшегося.

Перечитал написанное и подумал: а не стоит ли сократить все эти пересказы разговоров с руководителями западных стран, Генеральным секретарем ООН? Решил – не нужно. Ведь это живые документы времени. И еще потому, что из этих и других контактов российских и западных политиков создавалась ткань подхода, который при всех имеющихся противоречиях, различиях все-таки вывел в конце концов этот самый опасный со времен Второй мировой войны конфликт из его наиболее острой фазы. Не стоило сокращать, очевидно, и потому, что слишком уж односторонне освещают события некоторые «мемуаристы» в России.