Первое международное заседание, в котором я принимал участие как министр иностранных дел России, был СМИД – Совет мининдел стран СНГ. Первые мои поездки в январе, сразу же после назначения, были в страны СНГ – в Таджикистан, Узбекистан, Белоруссию, Украину. Ко всему этому я вернусь несколько позже. А сейчас хотел бы все-таки начать с «натовского клубка», который пришлось распутывать российской дипломатии.

Впрочем, не только дипломатии. В конце 1993 года Службой внешней разведки был подготовлен и публично представлен доклад о влиянии расширения НАТО на интересы России. Это произошло за два с лишним года до моего перехода на Смоленскую площадь. В то время в руководстве МИДа еще не сложилось четкого представления о значении этой проблемы или, точнее, о необходимости сосредоточиться на нейтрализации отрицательных последствий курса, уже взятого Западом на расширение Североатлантического союза.

Много спекулятивных рассуждений и о позиции в первой половине 90-х годов президента России по этому вопросу. Во время своего визита в Варшаву летом 1993 года Ельцин действительно сказал президенту Валенсе, что вопрос о вступлении его страны в НАТО находится в компетенции Польши, а не России. Так или иначе, но это высказывание сразу же подхватили – и за рубежом, и в России, – представив его чуть ли как не показатель того, что Москва если и не выступит в поддержку расширения Североатлантического альянса, то, во всяком случае, по сему поводу промолчит.

Дальнейшее изложение, на мой взгляд, показывает несостоятельность таких прогнозов. Причем описываемые события относятся приблизительно к тому самому периоду, когда было заявлено о суверенном праве Польши делать свой выбор.

В понедельник 15 ноября 1993 года, в 15.30 я в качестве директора СВР был у президента с еженедельным докладом. Первой темой были результаты только что состоявшейся моей закрытой поездки по приглашению коллег в Саудовскую Аравию, Объединенные Арабские Эмираты, Египет и Сирию. Можно было считать эти результаты обнадеживающими. Я встречался и с лидерами этих стран, и все они высказывали особую заинтересованность в развитии многосторонних связей с Россией.

Президент затронул ряд вопросов военно-технического сотрудничества и дал указание проработать их на межведомственной основе.

Докладывая о некоторых новых моментах, проявляющихся в США в отношении России, я начал с того, что в администрации США проявляются разногласия по вопросам концентрированной ставки на одного лидера без сохранения маневра на будущее. У разведки была возможность конкретизировать эту тему, равно как и шаги, предпринимаемые различными американскими службами с целью не допустить сближения ряда стран СНГ с Россией.

Президент был информирован и о подготовке СВР открытого доклада по проблеме расширения НАТО, так как эта тема начинала, по нашему мнению, вырисовываться в качестве одного из наиболее опасных раздражителей отношений России с Западом.

Не скрою: мы в это время имели абсолютно надежные свидетельства и того, что стратегическое военное планирование в штаб-квартире НАТО по-прежнему включает в себя «наихудший вариант» с применением ядерного оружия – против кого: России, Китая? – и что в натовских кругах берет верх подход, ведущий к тому, чтобы «Партнерство ради мира» (ПРМ), провозглашенное и широко рекламируемое в качестве универсального процесса, в котором найдут свое место все, в том числе и Россия, превратить в «школу» для постепенного вступления в НАТО различных претендентов, но, естественно, без России.

Инициатива ПРМ была выдвинута США на заседании министров обороны НАТО в Травемюнде в октябре 1993 года. На момент подготовки доклада СВР генеральный секретарь НАТО М. Вернер уже и открыто высказался об американской инициативе как о согласии с принципом расширения состава НАТО на перспективу. А ведь нам тогда «подкидывали» идею о том, что «Партнерство ради мира» связано со стремлением найти выход из сложнейшей ситуации с целью «спустить на тормозах» идею расширения НАТО.

В докладе СВР подчеркивалось:

– в условиях постконфронтационного периода и отсутствия так называемой блоковой дисциплины, которая существовала до ликвидации Варшавского договора, Россия не вправе диктовать суверенным государствам Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), вступать ли им в НАТО либо другие международные объединения;

– процесс вхождения государств Центральной и Восточной Европы в НАТО, его характер, сроки, обязательства и права новых членов должны формироваться с учетом мнения всех заинтересованных сторон, в том числе России, перспектив укрепления основ коллективной безопасности на континенте, развития общеевропейского сотрудничества, а также необходимости обеспечения гарантий неукоснительного соблюдения всеми странами, претендующими на участие в Североатлантическом союзе, заключенных ими международных соглашений;

– лишь учет приведенных факторов способствовал бы созданию предпосылок и благоприятных условий для взаимодействия РФ с НАТО.

Борис Николаевич попросил текст доклада СВР и оставил его у себя, сказав, что после внимательного прочтения решит вопрос о его публикации.

Через неделю, во время следующей встречи, он санкционировал презентацию открытого доклада СВР в пресс-центре МИДа на Зубовской площади. Оценивая материал, Ельцин подчеркнул: «Считаю его актуальным, нужно поставить точки над i; в то же время чувствуется, что разведка не «нагнетает страсти», напротив, выступает за укрепление стабильности, в том числе в нормализуемых отношениях с Западом».

Пресс-конференция директора СВР для представления доклада «Перспективы расширения НАТО и интересы России» была назначена на 25 ноября. Утром вышла газета «Известия» со статьей, в которой говорилось, что у СВР и МИДа существуют противоречия по вопросу расширения НАТО. Я уже стоял в пальто, готовясь выехать на Зубовскую, когда позвонил Андрей Владимирович Козырев, попросивший высказаться на пресс-конференции по поводу этой «возмутительной публикации». Обещал ему, не упоминая о статье, сказать об отсутствии противоположностей в стратегических оценках. Обещание свое выполнил, ограничившись словами о том, что некоторые тактические различия естественны, но они не проявляются в главном, – взял на себя смелость заявить, что оба ведомства негативно относятся к расширению НАТО.

Каково же было мое удивление, когда через два часа после пресс-конференции СВР советник министра иностранных дел по контактам с общественностью созвала брифинг, где заявила, что доклад Службы внешней разведки – документ чисто ведомственный, а позиция МИДа, которая отражает мнение президента, заключается в следующем: НАТО не угрожает России; любое государство может обеспечивать свою безопасность так, как считает нужным; вступление стран Центральной и Восточной Европы в НАТО контрпродуктивно… без России.

Возможно, кое-кого дезориентировало то, что я во время представления доклада практически ушел от ответа на вопрос, знакомился ли с ним предварительно Ельцин. Сказал лишь, что идеи, заложенные в материал СВР, безусловно, докладывались главе государства. Так или иначе, но заключительный аккорд принадлежал пресс-секретарю президента В.В. Костикову, который сразу же заявил, что Ельцин разделяет точку зрения разведки на проблему расширения Североатлантического альянса.

Представляя доклад, я сказал присутствовавшим на пресс-конференции:

«Это открытый документ Службы внешней разведки Российской Федерации, ее оценка и анализ одного из самых актуальных вопросов современности – проблемы расширения НАТО за счет переставшего функционировать Варшавского договора. Раньше «все было просто»: происходило противоборство двух блоков. Сегодня этой «простоты» уже, к счастью, нет. Но как будет обеспечиваться безопасность различных государств в постконфронтационный период – от этого зависят судьбы и Европы, и мира в целом. Предлагаемый вариант, который подвергается рассмотрению в документе, – увеличение зоны ответственности того блока, который представлял Запад в период противоборства. Насколько это оправданно, оптимально ли такое решение? СВР излагает свой взгляд на эту проблему с учетом всей ее неоднозначности и сложности.

Думаю, что оценки, высказанные в документе, найдут не только сторонников, но и тех, кто их не разделяет, хотя бы частично. Мы к этому готовы.

Наверняка возникнет вопрос, каковы источники данных этого анализа. Могу сказать прямо: это и открытая, и та информация, которая получена специфическими средствами разведки. Главное, как представляется, – в выводах аналитиков СВР на основе полученных данных, а эти выводы однозначны. Россия не индифферентна в отношении развития событий, которые затрагивают ее интересы. Россия имеет все основания соизмерять ход этих событий с возможными изменениями в геополитической и военной ситуации. Обновленная Россия вправе рассчитывать на учет своего мнения».

К сожалению, это мнение так и не было учтено до конца. Кто выиграет от этого – покажет будущее.

В первые дни пребывания на Смоленской площади я собрал совещание по НАТО. Для меня это совещание было очень важным. Я знал, что и до моего назначения министром ряд ведущих сотрудников МИДа четко заняли позицию против расширения Североатлантического альянса, но тогда оставались в меньшинстве. На этот раз картина изменилась. Лишь один из выступавших сказал примерно следующее: мы не сможем остановить страны Центральной и Восточной Европы, рвущиеся в НАТО, поэтому следует смириться с расширением и искать другие направления, где можно было бы развернуть сотрудничество с Западом.

Такая «страусиная» постановка вопроса была отвергнута. Преобладающее большинство высказалось за активную политику против расширения НАТО.

На следующий день ко мне зашел бывший в ту пору заместителем министра С.Б. Крылов и сказал, что в мидовских архивах есть записи бесед, которые свидетельствуют о том, что политика расширения НАТО родилась не в ходе холодной войны, а в результате ее окончания. Я попросил дать мне эти архивные материалы. Они относились к периоду объединения Германии, а затем распада Варшавского договора. Лидеры всех ведущих западных государств – членов НАТО тогда убеждали советских руководителей, что у них на уме нет идеи расширения. Делалось это по вполне понятным мотивам – стимулировать Москву на решение о выводе советских войск из Восточной Германии и притупить возможно острую реакцию на распад Варшавского договора.

Вот документально те заявления, которые были сделаны западными лидерами в 1990–1991 годах.

Дж. Бейкер. Механизмом, обеспечивающим присутствие Соединенных Штатов в Европе, является НАТО. Если НАТО будет ликвидировано, то такого механизма присутствия США в Европе не будет. Мы понимаем, что не только Советскому Союзу, но и другим европейским странам важно иметь гарантии того, что если Соединенные Штаты будут сохранять в рамках НАТО свое присутствие в Германии, то не произойдет распространения юрисдикции или военного присутствия НАТО ни на один дюйм в восточном направлении.

Мы считаем, что консультации и обсуждения в рамках механизма «два плюс четыре» должны дать гарантии того, что объединение Германии не приведет к распространению военной организации НАТО на Восток. (Запись беседы М.С. Горбачева с госсекретарем Дж. Бейкером 09.02.1990.)

Обратите внимание, сам госсекретарь США подсказывал, что легализовать нерасширение НАТО можно через соглашение об объединении Германии.

Хорошо помню, как на заседании политбюро ЦК весной 1990 года М.С. Горбачев говорил о том, что можно было бы попытаться связать наше согласие на вывод войск из ГДР с выходом объединенной Германии из НАТО. Это был один из немногих эпизодов, когда на заседании политбюро – во всяком случае, в присутствии кандидатов в члены политбюро, в числе которых был в то время я, и секретарей ЦК – затрагивались вопросы объединения Германии. Обычно они «обговаривались» между генеральным секретарем ЦК и министром иностранных дел или на уровне «полных» членов политбюро, которые вначале собирались в Ореховой комнате Кремля, а потом уже заходили в зал заседаний политбюро, где их ждали, подчас довольно долго, остальные.

Было совершенно ясно, что такая увязка вывода наших войск с выходом ФРГ из НАТО была непроходимой. Выход объединенной Германии из НАТО означал бы конец Североатлантическому союзу, а на это Запад не согласится. Но очевидно, Горбачев рассматривал это как «запросную позицию». За нее в конце концов мы получили зафиксированные в Договоре об объединении Германии гарантии против размещения на территории бывшей ГДР ядерного оружия и иностранных войск на постоянной основе. Но Бейкер-то говорил о большем – о гарантиях против распространения военной организации НАТО на Восток!

При этом заявлением Бейкера заверения западных лидеров не исчерпывались.

Г. Коль. Мы считаем, что НАТО не должно расширять сферу своего действия. Надо найти здесь разумное урегулирование.

Я правильно понимаю интересы безопасности Советского Союза и отдаю себе отчет в том, что вы, г-н генеральный секретарь, и советское руководство должны будете доходчиво объяснить происходящее населению СССР. Одно дело, когда говорим мы, а другое дело, когда говорят простые люди. Они помнят о судьбе своих отцов и братьев. (Запись беседы М.С. Горбачева с федеральным канцлером Г. Колем 10.02.1990.)

Как заявил премьер-министр Великобритании, он «не предвидит условий, чтобы в настоящее время и в будущем восточноевропейские страны могли бы быть в НАТО». (Информация министра обороны СССР Д.Т. Язова М.С. Горбачеву о беседе с премьер-министром Великобритании Дж. Мейджором 06.03.1991.)

Д. Хэрд заявил об отсутствии в НАТО планов присоединения стран Восточной и Центральной Европы к Североатлантическому договору в той или иной форме. (Информация министра иностранных дел СССР А.А. Бессмертных об итогах рабочего визита в СССР министра иностранных дел Великобритании Д. Хэрда 26.03.1991.)

Ф. Миттеран. Есть еще одно соображение. Каждое из упомянутых мною государств (речь шла о бывших членах Варшавского договора. – Е. П.) будет стремиться обеспечить свою безопасность путем заключения отдельных соглашений. С кем? Очевидно, что с НАТО. Но такая перспектива опять-таки не относится к СССР. Это также усилит ощущение изоляции и даже окружения у Советского Союза. Убежден, что такой путь не является правильным для Европы. (Запись беседы М.С. Горбачева с президентом Франции Ф. Миттераном 06.05.1991.)

Два момента хотел бы подчеркнуть.

Первый – заверения Ф. Миттерана давались уже в то время, когда Варшавский договор «дышал на ладан». И речь шла именно о стремлении стран Восточной Европы проситься в будущем в НАТО.

Второй – президент Франции прямо признавал, что речь не может идти о приеме СССР в НАТО, даже в перспективе.

К огромному сожалению, следует констатировать, что заверениям западных лидеров не была придана договорно-правовая форма. А ведь есть все основания считать, что в то время это могло бы быть сделано.

Но все-таки почему в последующем произошел такой кардинальный поворот в позиции стран, играющих ведущую роль в НАТО, и в первую очередь США? Почему они вопреки обещанному, причем подкрепленному, казалось бы, серьезной аргументацией против приема в НАТО стран Варшавского договора (ведь понимали же, судя по их словам, к чему это может привести), на 180 градусов развернулись в отношении своих прежних заверений? Ответ на эти вопросы не однозначен.

Действительно, руководители стран Центральной и Восточной Европы провозгласили свое настойчивое стремление вступить в НАТО. Судя по всему, это поддерживается если не большинством, то, во всяком случае, весьма значительной частью населения. Подтверждением являются и опросы общественного мнения, и результаты референдума в Венгрии. Что стояло за этим? Опасения, что ситуация в России создаст угрозу их безопасности? Не думаю, что это основная причина или даже реальная. Да и многие лидеры этих стран подчеркнуто заявляют, что их выбор не предопределен опасениями каких-то агрессивных действий со стороны России. Сегодня, уже через многолетний период развития Российского государства и в корне изменившейся международной обстановки, при любой реальной – именно реальной – конфигурации сил, стоящих у власти в России, разговоры о возможной военной угрозе с ее стороны странам Центральной и Восточной Европы, равно как и другим странам, выглядят как элементарная мистификация.

Нелишне напомнить, что еще при существовании Советского Союза, да и в тот острейший период, когда начался процесс распада социалистического лагеря, Москва в преддверии того, что ее союзники выйдут из Варшавского договора, не давила на них и не собиралась этого делать. Я был на заседании политбюро ЦК, на котором М.С. Горбачев рассказал, что забившийся в истерике Чаушеску (это было еще при существовании Варшавского договора) обратился с просьбой незамедлительно ввести войска в Румынию. Но на дворе был уже не 1968 год, ознаменовавшийся маршем танковых колонн на Прагу, а 1990-й, и дело ограничилось лишь информированием высшего советского руководства о призыве Чаушеску – ни у одного присутствовавшего даже не возникло вопроса о возможности военного вмешательства в Румынии. А в нынешних условиях говорить о такой перспективе не приходится и подавно.

Может быть, над кем-то довлеет груз воспоминаний? Согласен, с ними не так скоро и легко расстаются многие. Но такой груз прошлого – не решающий элемент в определении того, кто и как в нынешних условиях угрожает безопасности государства.

Что касается стран Центральной и Восточной Европы, то причина их стремления вступить в НАТО обусловлена, очевидно, другим. Они хотят быть идентифицированы как часть Европы – не Востока, а Запада, – войти в европейские структуры, главным образом в Европейский союз. Но прием в ЕС для них по многим причинам оказался труднодостижимым, во всяком случае на ближайшую перспективу. Есть основания считать, что в таких условиях присоединение к НАТО представлялось им кратчайшим и менее обременительным путем вхождения в европейские структуры.

Доля вины за все это лежит и на нас. После ликвидации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи мы как-то не уделили должного внимания своим бывшим союзникам. Была и объективная причина: реформы в России на шкале приоритетов были куда выше, чем политика в отношении стран Восточной Европы. Но это не могло служить оправданием того, что, упраздняя СЭВ, мы «вместе с водой выплеснули и ребенка». Да, действительно, СЭВ был во многом несовершенен и вызывал нарекания со стороны его восточноевропейских участников. Однако были и сложившиеся в течение многих лет производственные связи с СССР, устойчивые рынки сбыта продукции восточноевропейских стран. Когда все это оборвалось, эти страны очутились как бы в пустоте.

Что и говорить, даже мощная в экономическом отношении Западная Германия не смогла одномоментно «переварить» достаточно развитую экономику ГДР. В 1991 году представители «Дойче банк» обратились ко мне как к члену Совета безопасности, отвечающему за внешнеэкономическую тематику, с предложением предоставить нам кредиты для восстановления производственной кооперации с предприятиями ГДР, так как в Бонне опасались, что безработица в восточной части объединившейся страны создаст большие социальные проблемы, а для интеграции в западногерманскую экономику этих предприятий нужен был немалый срок. К сожалению, нам в то время было не до восточногерманских, собственно, как и не до других восточноевропейских предприятий.

Элементарный и ничем не оправданный разрыв тысяч и тысяч связей, образовавшихся по линии СЭВ, больно ударил по экономическим интересам многих стран, в том числе и России. Но такова была действительность, и она способствовала тому, что восточноевропейские страны, сначала как бы находившиеся в оцепенении, приняли одностороннюю западноевропейскую ориентацию даже в условиях, когда в Западной Европе для их продукции не просматривалось никаких «ниш». В немалой степени этому, конечно, способствовал и политический фактор – изменение характера режимов в этих странах.

Не исключаю и того, что тяга некоторых стран ЦВЕ в НАТО диктовалась их опасениями давления со стороны наращивающей мускулы Германии, хотя эта причина не видится в качестве реальной, особенно в условиях складывающейся системы европейской безопасности. Отдельные руководители стран ЦВЕ хотели вступить в НАТО, исходя из своих внутриполитических интересов и пытаясь закрепить будущее за своими режимами.

Но ни одна страна и не помышляла бы о вступлении в НАТО, если б не понимала, что это ее стремление идет не поперек, а в унисон с политикой руководства Североатлантического союза. Давайте все-таки вернемся к записи беседы М.С. Горбачева с Дж. Бейкером. Вспомним, как тот сказал: «Если НАТО будет ликвидировано, то такого механизма присутствия США в Европе не будет». После окончания холодной войны НАТО сохранилось, но было ли этого достаточно для обеспечения в полном объеме присутствия США в Европе? Это – не праздный вопрос. Ситуация быстро менялась. Европа шла и идет по пути интеграции. Вырисовываются контуры одного из самых сильных центров многополюсного мира. Наиболее важные европейские страны тяготеют к большей самостоятельности в политике. Нередко это выражается в активизации их связей с Россией.

В этих условиях США в гораздо большей степени, чем раньше, испытывают необходимость активного присутствия в Европе. Сделать это через неизменный по своему охвату Североатлантический союз? Это могло бы быть, если бы НАТО само по себе сохранялось в первозданном виде, таким, каким оно было в период холодной войны. Но в Североатлантическом союзе явно начинал «выпирать» европейский элемент, приобретавший историческую перспективу. Именно такая ситуация заставила Вашингтон думать над тем, как укрепиться в НАТО и, следовательно, в Европе. Расширение Североатлантического союза за счет принятия новых членов, коленопреклоненно относящихся к США, безусловно давало немалый шанс американской политике на европейском направлении.

«Если и нужно было подтверждение вассальной зависимости Европы от США, оно ныне предоставлено предстоящим решением о расширении НАТО. В отличие от Буша, который еще ухитрялся сдерживать себя, Клинтон оседлал боевого или, скорее, троянского коня. Американцы уже не скрывают, что расширение НАТО нацелено не на отражение русской угрозы (как известно, больше не существующей), а на создание в Европе новой стратегической ситуации – то есть упрочение своего контроля. Это лишний раз подтверждается тем, что расширение структур НАТО будет осуществляться за счет государств, чья безопасность в наименьшей степени подвергается угрозе».

Автором этой цитаты является не кто иной, как Юбер Ведрин. Он писал это в апреле 1997 года, то есть до того, как стал министром иностранных дел Франции. Конечно, неминистерское качество давало ему больший простор для публичных высказываний.

Ситуация становилась все более ясной. В условиях, когда США взяли курс на расширение НАТО, нужно было принимать решение и нашей стороне. В таких условиях особое значение приобретала встреча с руководителем внешнеполитического ведомства США. Я, безусловно, сам бы инициативно поставил вопрос об этой встрече. Но меня опередил Государственный секретарь США У. Кристофер. Он позвонил из Иерусалима, где находился во время ближневосточного турне, и предложил встретиться в Женеве.

Не скрою, я был рад этому звонку. Но как-то жестко был поставлен вопрос о месте встречи. Узнал – оказалось, что это не связано с тем, что Кристофер намерен быть в ближайший период в Женеве по другим делам. Я никогда не придавал какого-то особого значения протоколу. Но тут несколько насторожился. Помогли этому и сотрудники секретариата, по словам которых прошлая встреча Кристофера с бывшим российским министром состоялась тоже в Женеве и тоже с подачи госсекретаря.

Дальнейший обмен мнениями подтвердил, что настороженность была не совсем необоснованной. Возможно, что все, о чем расскажу, было продиктовано не самим госсекретарем. Может быть, «упражнялся» его аппарат. Но это был определенный почерк, который, кстати, никогда не проявлялся позднее при Мадлен Олбрайт – мы всегда договаривались по всем вопросам организации наших встреч.

Итак, подтвердив свою заинтересованность в обсуждении с госсекретарем США целого ряда двусторонних и многосторонних проблем, я предложил на выбор три страны – Белоруссию, Болгарию или Финляндию. При этом подчеркнул, что это не отменяет официального визита У. Кристофера в Москву. Как и предполагал, Госдепартамент остановился на Финляндии. Финский министр иностранных дел Тарья Халонен тут же гостеприимно пригласила, что, понятно, было подобающим образом оценено.

Но на этом «протокольная дуэль» (кому она нужна?!) не закончилась. Из Вашингтона пришло новое «уточнение»: предлагалось провести переговоры в резиденции посла США в Хельсинки. Мы ответили, что последний раз встреча уже проходила в Женеве на американской территории – в представительстве США, а теперь очередь за нами. Поэтому опять на выбор: либо в резиденции российского посла, либо в гостинице в предместье Хельсинки, в которой я был намерен остановиться.

В ответ – несколько дней молчание. И только за сутки до намеченного на 9 февраля прибытия в Хельсинки поступило согласие американцев на наше предложение встретиться в отеле.

В гостиницу «Каластаяторппа», что по-фински означает «хижина рыбака», за пару часов до приезда госсекретаря подъехал представитель Госдепартамента, который изложил «сценарий»: я встречаю У. Кристофера на подходе к отелю, там уже будут десятки прибывших с госсекретарем американских репортеров, в основном телевизионщиков, я буду одет так же, как и он, в пальто, потом мы вместе заходим в отель, в одном из залов которого состоится беседа-обед.

Почему я должен быть в пальто? Неужели американский протокольщик так упорно беспокоится о моем здоровье – на улице действительно было минус 12 градусов по Цельсию! Додуматься до истинной причины такой заботы мне опять помогли наши сотрудники. Кристофер обычно обращал особое внимание на показную сторону дела. Во всяком случае, его окружение предусматривало режиссуру освещаемого в буквальном и переносном смысле начала встречи так, чтобы было непонятно, кто к кому приехал. К сожалению, таким условностям придавалось столь большое значение.

Я встретил У. Кристофера с радушной улыбкой, в костюме, на пороге отеля – как и подобает встречать гостей.

Переговоры один на один происходили во время обеда. За столом сидело по два человека с каждой стороны – министры и записывающие беседу сотрудники. Кристофер говорил по-английски, я – по-русски. Беседа была запланирована на полтора часа, но продолжалась более трех.

Начался разговор с предложения госсекретаря перейти на «ты». «Друзья обычно зовут меня Крис», – сказал он. Чувствовалось, что У. Кристофер заинтересован в том, чтобы установить нормальные отношения и заодно «прощупать» меня. Такая двуединая задача сказалась на содержании беседы – сложилось впечатление, что он на этот раз решил не затрагивать инициативно острые проблемы. Что касается меня, то я не предполагал отказываться от прямых вопросов, которые у нас к этому времени успели вызвать озабоченность.

Выслушал самым внимательным образом, как много снега в той самой Северной Дакоте, где вырос Кристофер, узнал, что жена у него финка, а предки родом из Скандинавии, что он стал морским офицером во время Второй мировой войны, в которой, однако, не принимал участия. Говоря о войне, Кристофер подчеркнул, что США и Россия были и остаются самыми мощными державами.

Оттолкнувшись от этих слов, я перешел к конкретике и сказал: давайте договоримся о пяти пунктах, которые определяют отношения этих «самых мощных держав». Во-первых, постоянные консультации; во-вторых, взаимное информирование по вопросам, затрагивающим интересы другой стороны; в-третьих, предотвращение «сюрпризов»; в-четвертых, выполнение достигнутых договоренностей и, в-пятых, поиски развязок по тем вопросам, где наши интересы не сходятся. При этом подчеркнул: у нас нет сомнений в том, что Россия должна иметь продвинутые, развитые, многопрофильные отношения с США, но, говоря откровенно, складывается впечатление, что американская сторона уделяет не столь уж большое внимание равенству двух субъектов наших отношений.

– Мне представляется обратное, – возразил Кристофер. – Никто, глядя на Клинтона и Ельцина, стоящих бок о бок на пресс-конференции, не может сказать, что наш президент относится к вашему не как к ровне.

Пришлось заметить «Крису», что любой глава иностранного государства, приезжая в США, стоит на подиуме рядом с американским президентом и это важный, но далеко не главный показатель их равенства.

Затем сказал о наших обеспокоенностях американской политикой в ряде областей. Начал с СНГ, подчеркнув, что Вашингтону следует правильно понимать интеграционные процессы на пространстве Содружества. Речь не идет о возвращении к Советскому Союзу, да это и невозможно. Даже в беседе с госсекретарем не использую термин «реинтеграция», так как не хочу быть неправильно понятым.

Вместе с тем я высказал опасения, что на Западе сегодня делают ту же ошибку, что и мы, когда на официальном уровне утверждали, что при капитализме не может быть никакой интеграции, так как между странами там существуют непреодолимые противоречия. А все, что происходит в Западной Европе, – это, дескать, дело рук США и направлено на создание экономической базы НАТО. Сегодня, подчеркнул я, совершается аналогичная ошибка, когда кое-кто на Западе заявляет, что интеграция в СНГ – это «имперские амбиции Москвы». Такая трактовка создает заторы в наших отношениях с США.

Привел и другой пример. Президенты двух стран не без труда договорились, что следует разграничить стратегическую и тактическую ПРО. Без этого не удастся сохранить Договор по ПРО 1972 года, а значит, продолжить сокращение стратегических вооружений. Однако США не дали никаких импульсов к переговорам, и договоренность повисла в воздухе.

Прерывая меня, У. Кристофер сказал:

– Давайте поручим сегодня решить этот вопрос находящимся здесь нашим заместителям Г.Э. Мамедову и Л. Дэвис.

– Нет, – ответил я, – это вопрос переговорный. С легкостью он не решается.

Отдельно остановился на Боснии. Сказал, что в Дейтоне проделана большая работа и это во многом заслуга Государственного департамента США. Но один из немаловажных пунктов соглашения повис в воздухе. Мы договорились, что санкции с Югославии снимаются через 30 дней после того, как сербы отведут войска на свои позиции. К моменту моей встречи с госсекретарем США прошло уже 40 дней, а санкции не сняты. Предупредил: это очень важный вопрос и он должен быть решен, иначе мы будем односторонне выходить из санкций.

Хотя У. Кристофер вначале чисто по-адвокатски попытался трактовать или, вернее, запутать вопрос о том, что считать «зонами разъединения» в Боснии и Герцеговине, я все-таки понял – к словам о необходимости прогресса в вопросе о снятии санкций с Белграда он отнесся серьезно. При этом он даже отметил, что хотел бы усиливать сотрудничество с нами не только в БиГ, но и в ближневосточном урегулировании и намерен для этого прислать в Москву для консультаций своего основного переговорщика – Дэниса Росса (кстати, Росс так в Москве и не появился).

Одной из самых главных проблем нашего разговора стало будущее НАТО.

– Известно, – сказал я У. Кристоферу, – что Россия не намерена стучать кулаком по столу, как, к сожалению, и вы и мы делали в эпоху холодной войны. Но это не снимает наших серьезных тревог в связи с расширением Североатлантического альянса. Нам заявляют, что НАТО не собирается вести военные действия против России. Предположим, мы согласны с таким аргументом. Но и вам известно, что российские ракеты не нацелены на США. Однако следует ли из этого, что Вашингтон был бы готов поддержать наращивание Россией ее ракетноядерного потенциала, не нацеленного на Соединенные Штаты?

Так или иначе, само приближение НАТО к российским границам создает совершенно новую, крайне невыгодную для нас военно-политическую и геополитическую ситуацию.

Кристофер в ответ произнес целый набор уже хорошо известных нам заверений и аргументов, главным образом напирая на то, что процесс расширения НАТО не только не направлен на создание новых разделительных линий, но чуть ли не будет способствовать интеграции всех государств в Большую Европу.

В то же время в его голосе зазвучали и жесткие ноты.

– Начиная с 1993 года, – сказал госсекретарь, – президент Б. Клинтон ясно заявлял, что НАТО будет расширяться.

Принималась ли в расчет позиция России? По словам Кристофера, натовцы исходят из того, что Россия, во-первых, хотела бы, чтобы такое расширение было постепенным, и, во-вторых, что необходимо найти какие-то формы подключения самой России к НАТО. Так в Вашингтоне поняли «сигнал» из Москвы. Если он стал другим, то, как сказал Кристофер, «вам придется спать с ежом».

Я думаю, он не оценил моего ответа о том, что предпочитаю спать совсем не с ежом.

На следующий день состоялись переговоры в расширенном составе. Договорились о том, что Кристофер посетит Москву в марте того же года.

Разговор с У. Кристофером не оставил сомнений в том, что с нами решили не считаться при расширении НАТО. Аргументы были ясны как божий день: России придется смириться с фактом расширения; повлиять на условия расширения она не сможет, так как в Североатлантическом союзе нет членов с разными правами; не процесс расширения будет происходить с учетом позиции России, а самой России придется адаптироваться к этому процессу.

Первым, пожалуй, сказал мне прямо о том, что в НАТО нет «пассажиров» разных классов, С. Тэлбот во время его посещения МИДа в январе 1996 года вместе с будущим американским послом в России Д. Коллинзом. Нужно отдать С. Тэлботу должное – он не стал спорить, а просто улыбнулся, когда я ему ответил:

– Строуб, о чем вы говорите? Если НАТО сравнить с самолетом, то на нем не только летят пассажиры разных классов, но американцы сидят в кабине пилота. Это ли не свидетельство «равенства» всех и вся?

А если говорить об обязательствах и правах различных членов НАТО, которые якобы подстрижены под одну гребенку, – продолжал я, – то приведу пример Норвегии, на территории которой не размещено ядерное оружие и нет иностранных баз. Мне могут заметить, что это – самоограничение, а не продиктованное условие извне. Но как в этой связи смотрится ФРГ? Ведь согласно Договору об объединении США, СССР, Англия и Франция установили, что в восточных землях (бывшая ГДР) Германии не должно быть ни ядерного оружия, ни иностранных войск. Заметьте, это условие было продиктовано в том числе и СССР, который вообще не имел ни малейшего отношения к НАТО.

Подобные аргументы во время контактов с западными собеседниками повисали в воздухе. Ну что же, тогда нужно было задать самим себе сакраментальный вопрос: что дальше?

Могло быть три варианта:

1. Выступать против расширения НАТО и отказаться от любых отношений с Североатлантическим альянсом. Этот вариант можно было считать «путем в никуда», а точнее, путем назад – пусть не сразу, но к возобновлению холодной войны. В то время, как известно, наш миротворческий контингент уже находился в Боснии в составе сил, осуществлявших операцию под эгидой НАТО, хотя наше подразделение и не подчинялось, а лишь координировало свою деятельность с натовским командованием. Следовало отказываться и от этого?

2. Признать или в крайнем случае не возражать против расширения НАТО и вести дело на этой основе к документальному оформлению отношений России с Североатлантическим союзом. К этому варианту нас подталкивали натовцы, в первую очередь США, да и некоторые отечественные политики, впоследствии рекомендовавшие М. Олбрайт «не обращать внимания на тех русских, которые выступают против расширения атлантического альянса, так как они борются за голоса избирателей» (?!). Такой вариант смахивал на капитуляцию и был чреват эскалацией тяжелых последствий. Это совершенно точно не приняли бы у нас в обществе. Однозначно против такого варианта выступили и президент, и Министерство иностранных дел, и Министерство обороны, и Служба внешней разведки – все без исключения сотрудники, работавшие в то время на «натов) ском направлении».

3. Не сходить с негативной позиции в отношении расширения НАТО и одновременно вести переговоры с целью минимизировать последствия, в наибольшей степени угрожающие нашей безопасности и не отвечающие нашим интересам. Иными словами, сделать упор на воздействии на процесс расширения.

Сошлись на этом, третьем варианте, посчитав его оптимальным в сложившейся ситуации.

А теперь хотелось бы все-таки остановиться на возможности приема России в НАТО. Этот вопрос приобретал все большее значение, так как сторонники расширения Североатлантического союза в качестве чуть ли не главного аргумента в пользу своей позиции говорили: а почему бы самой России не вступить в НАТО? В статье, опубликованной в «Независимой газете» (не хотел бы полемизировать с ней всерьез – мне не доставляет удовольствия опровергать явные небылицы или обвинять поэпизодно автора во внешнеполитической безграмотности), К. Боровой писал, что «престижный клуб НАТО был открыт для России». Когда я выступал в Думе по проблемам наших взаимоотношений с НАТО, депутат Г. Старовойтова тоже задала вопрос: «А не вступить ли России в этот альянс?» Нужно сказать, что такая тема проскальзывала – именно проскальзывала – и в разговорах американцев с нами о будущем Североатлантического альянса (в том числе и на самом высоком уровне): настанет, мол, такое время, когда и Россия сможет претендовать на вступление в НАТО. Характерно при этом, что идея присоединения России к НАТО обозначалась в нарочито аморфной форме и тут же вполне конкретно подчеркивалось: подавайте заявку на вступление, определяйтесь, дескать, уже сейчас.

Мне очевидно, что никто из западных политиков не думал, да и не думает всерьез о возможности принятия России в НАТО. Как мне сказал один из западноевропейских коллег, руководство НАТО исходит из того, что гипотетический прием России в эту организацию будет означать конец альянса. НАТО было создано для коллективной защиты своих членов от угрозы на Европейском театре, и оно абсолютно не приспособлено к тому, чтобы давать гарантии России – а это будет необходимо при ее членстве – от возможных угроз и с азиатского направления. Да и вообще, несоизмеримо огромная Россия, расталкивающая плечами другие европейские страны, участвующие в НАТО? Кстати, министр обороны ФРГ Ф. Рюе прямо призывал «понять ту простую истину, что Россия никогда не сможет стать членом НАТО. Она сама – мировая держава, причем и европейская, и азиатская одновременно, которая просто не может быть интегрирована в альянс…».

Нет, никто и никогда всерьез не помышлял о приеме РФ в эту организацию. Можно в этой связи процитировать и З. Бжезинского, который высказался в свойственной ему манере вполне определенно, отвечая на вопрос корреспондента французской газеты «Фигаро»: «НАТО является альянсом стабильных демократий, разделяющих одни и те же ценности. Я с трудом представляю себе Россию, которая будет отвечать этим критериям в ближайшие десять лет. НАТО является также интегрированным военным командованием при доминирующей роли США еще на долгое время. Я с трудом представляю себе, каким образом Москва могла бы ему подчиниться, не жертвуя тем представлением, которое Россия имеет о себе. Было бы ошибочно просто утверждать, что для России нет места в НАТО. Достаточно дипломатично объявить, что кандидатура Москвы будет рассмотрена тогда, когда она подаст заявку на вступление и когда она выполнит необходимые условия».

Совершенно очевидно, что предлагался «ход», который имел целью облегчить расширение НАТО. Уж если Россия подает заявку на вступление, то как она может возражать против приема в альянс любого другого государства?

Итак, выбрали третий вариант: не сходить с позиции негативизма в отношении расширения НАТО и одновременно вести переговоры, дабы минимизировать ущерб от такого расширения, перспективы которого, в том числе в силу и наших просчетов в начале 90-х годов, становились все более реальными. Но с кем вести эти переговоры? Американцы, как это следовало из беседы с Кристофером, вообще не склонялись к идее реальных переговоров с нами о расширении НАТО. Если и вести переговоры, то, по их мнению, следовало бы оставить в стороне расширение – дело это, дескать, решенное и его условия не подлежат дискуссии, – а обсуждать можно было бы лишь отношения России с НАТО. Если мы согласимся с этим подходом, то следует вступить в контакт с генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой. Таковой выглядела в начале 1996 года позиция США.

Западногерманская и французская позиции не были столь категоричными. Руководители этих двух европейских стран хотели найти выход, так или иначе связывая вопрос расширения НАТО с нашими переговорами об отношениях с альянсом, но тоже кивали в сторону Х. Соланы. Правда, при этом давали нам понять, что хотели бы иметь параллельные контакты по этому вопросу – германо-российский и французско-российский. Позже проявила интерес к обмену мнениями с нами об отношениях России с НАТО и Великобритания.

В создавшейся ситуации мы вначале приняли линию на проведение конфиденциальных параллельных встреч зондажного характера с представителями каждой из ведущих стран альянса – США, ФРГ, Франции, Англии, а также с генеральным секретарем НАТО Х. Соланой. Велись консультации на эту тему и с другими заинтересованными натовцами – турками, греками, итальянцами, норвежцами.

Что касается наших партнеров, то они, очевидно, тоже преследовали в тот период «зондажные цели», пытаясь определить прочность российской негативной позиции по расширению НАТО. Это стало абсолютно ясно во время официального визита в Москву У. Кристофера 21–22 марта 1996 года. Буквально накануне приезда в Москву и встречи с президентом России и руководством российского МИДа госсекретарь США – очень небольшой процент вероятности того, что это было случайно, – сделал в Праге концептуальное заявление, в котором подчеркивались следующие моменты: для стран Центральной и Восточной Европы существует угроза; лидерство США в Европе – необходимое условие обеспечения ее стабильности; во втором эшелоне кандидатов на вступление в НАТО может присутствовать Украина в контексте ее интеграции в европейские структуры; никаких пауз в переговорах с новыми кандидатами для вступления в НАТО нет и быть не может – это непрерывный процесс.

В первом же разговоре я сказал Кристоферу, что президент Ельцин весьма резко отреагировал, когда ему доложили о содержании выступления в Праге. Сослался и на жесткий разговор Ельцина с генеральным секретарем НАТО Соланой, который был принят в Кремле за день до приезда госсекретаря США, и, по всей видимости, это тоже была реакция на пражское заявление Кристофера. Добавил: не получается ли, что США делают ставку на проигрыш Ельцина на выборах? Если это действительно так, то там ошибаются.

Кристофер, который признался в том, что уже знает от Соланы о предельно жесткой российской позиции, стал оправдываться – мол, в Праге он говорил и о другом: о чрезвычайной важности установления нормальных, продвинутых отношений России с НАТО. Попросил «подготовить» его предстоящую на следующий день встречу с Ельциным. Чувствовалось, что он очень нервничает перед этой беседой.

Президент, видимо, счел, что сигнал, направленный и генеральному секретарю НАТО, и через меня Государственному секретарю, достаточен, чтобы отвести сомнения в «зыбкости» нашей позиции. Разговор Ельцина с Кристофером был благожелательным. Затронули вопросы проведения на должном уровне саммита по ядерной безопасности в Москве, трансформации «семерки» в «восьмерку» в Лионе.

Характерно, что во время переговоров в расширенном составе с У. Кристофером, которые сразу же начались в МИДе после его встречи в Кремле, ни госсекретарь, ни его коллеги ни словом не обмолвились о НАТО. Мы тоже не поднимали этого вопроса.

Иное было в Джакарте, где 23 июля 1996 года, в период очередного заседания форума АСЕАН по проблемам безопасности, я вновь встретился с госсекретарем США. Кристофер начал беседу со слов:

– Вопрос о расширении НАТО с третьими странами мы не обсуждаем, равно как и предоставление разных классов членства в НАТО.

– Не следует говорить с нами в ультимативной форме, – ответил я Кристоферу. – Если же вы нам твердите, что не хотите обсуждать эту тему, мы будем вынуждены сделать больший акцент на обеспечение нашей безопасности, в частности пересмотрев некоторые уже подписанные договоры по сокращению вооружений.

– Я не выдвигал ультиматумов, а просто разъяснял ситуацию, – отреагировал госсекретарь.

Несмотря на явное ужесточение постановки вопроса о НАТО, чувствовалось, что попытки лишить Россию влияния на расширение Североатлантического альянса становились уже «арьергардными». К этому времени состоялась целая серия бесед на уровне и министров, и заместителей министров – с нашей стороны Н.Н. Афанасьевского, Г.Э. Мамедова, руководителей департаментов С.И. Кисляка, О.Н. Белоуса, Н.Н. Спасского – с германскими, французскими, английскими коллегами, во время которых европейские партнеры уже категорически не отводили ту систему проблем, которую мы выдвигали в качестве основы для обсуждения и решения:

– военные вопросы, которые возникнут при возможном расширении НАТО. Для нас это гарантии неразмещения ядерного оружия на территории новых членов; отказ от размещения на постоянной основе иностранных войск и соответствующей военной инфраструктуры на их территории; определение «рамочных» принципов модернизации Договора об обычных вооруженных силах в Европе с учетом требования непродвижения в угрожающих размерах военной машины НАТО к нашим границам;

– создание консультативного механизма Россия – НАТО, который позволил бы принимать консенсусные решения по вопросам, затрагивающим интересы России;

– эволюция НАТО, отход от «традиционной» линии, усиление политического элемента в деятельности этой организации;

– придание документу, определяющему отношения России с НАТО, обязательного характера. Это не должна быть аморфная хартия или декларация, а документ, подписанный главами государств – России и членов НАТО.

Мы не идеализировали обстановку, понимая, что между всеми западными участниками «параллельных» контактов с нами, включая, естественно, США, существует координация, происходит обмен мнениями, но одновременно осуществляется взаимовлияние, проявляется стремление – особенно между западноевропейскими партнерами – не отстать друг от друга, имея в виду важность отношений каждого с Россией. Наконец, далеко не все из них, хотя бы внутренне, считали безупречной крайнюю позицию, проталкиваемую У. Кристофером.

Вот лишь несколько примеров подобных диалогов, в которых мало-помалу выкристаллизовывались некоторые подвижки в западноевропейских идеях.

Во время первой встречи с министром иностранных дел Великобритании М. Рифкиндом, 27 февраля 1996 года в Страсбурге, решил предостеречь от двух неправильных представлений о российской позиции, так как они в то время приобретали широкое распространение на Западе. Сказал: возможно, вы считаете, что если Россия согласится на паузу в расширении НАТО с учетом президентских выборов, то она, мол, после будет готова детерминированно принять расширение. Это не так. Кто бы ни был в Кремле, никто позитивно не воспримет расширение НАТО. Вы ошибаетесь и в другом, если представляете, что наше сотрудничество с НАТО в Боснии подведет к тому, что Россия закроет глаза на расширение. Здесь тоже не должно быть никаких иллюзий.

Малкольм Рифкинд – блестящий адвокат – сыпал аргументами в пользу того, что расширение по природе присуще НАТО, что претенденты на членство и не думают угрожать безопасности кого бы то ни было и так далее и тому подобное. Но главное заключалось в следующих его словах: «Конечно же, если бы ядерное оружие было развернуто у российских границ, то мы могли бы понять вашу тревогу».

30 июля 1996 года в Париже, во время новой беседы с М. Рифкиндом, сказал ему: «В отношении расширения НАТО есть две «красные линии», которые мы не перейдем. Вертикальная – для нас неприемлемо положение, при котором военная инфраструктура за счет новых членов НАТО угрожающе приблизится к нашей территории. Горизонтальная – для нас неприемлемо участие в НАТО балтийских государств и других бывших республик Советского Союза».

В этой связи рассказал ему, как в мою бытность в 1989 году председателем Совета Союза Верховного Совета СССР обсуждался вопрос об экономической самостоятельности Прибалтийских республик. Помню разговоры со многими депутатами из Прибалтики, некоторые из них впоследствии сели в руководящие кресла своих уже независимых стран. Тогда они говорили: если Литве, Латвии и Эстонии будет предоставлена независимость, то они со всем пониманием отнесутся к военным потребностям Советского Союза и будут готовы сохранить стоянки ВМФ, аэродромы, станции раннего предупреждения, сооружения ПВО на своих территориях, переведя все это на договорную основу.

Однако при провозглашении суверенитета балтийских государств мы ликвидировали свое военное присутствие без каких-либо условий. Я сказал Рифкинду, что если последует присоединение этих стран к НАТО с использованием созданной нами военной инфраструктуры, то этого абсолютно не примет наша общественность. Более того, это приведет к созданию разделительных линий в Европе, и я вообще не уверен, какие дальнейшие действия могут быть предприняты в такой ситуации с нашей стороны.

Весьма интересен был ответ Рифкинда: диалог между вами и НАТО начался. Можно обсуждать в формате «16+1» вопросы непродвижения ядерного оружия. Но по более широким вопросам отношений между Россией и НАТО вам следует все-таки консультироваться и на двусторонней основе. Причем не только с США, но также с Великобританией и Францией. США, конечно, наиболее важный партнер, но они не могут говорить от имени всего НАТО.

Эта беседа состоялась спустя почти два месяца после встречи с натовскими министрами иностранных дел в Берлине в формате «16+1», о чем и упомянул Рифкинд. Эта встреча была знаменательна прежде всего тем, что накануне, 3 июня, состоялось заседание Совета Североатлантического сотрудничества, на котором провозгласили необходимость модернизации НАТО, большей его приспособленности к новой ситуации. Обозначились два направления такой адаптации: усиление европейского элемента в НАТО и его миротворческих функций. Это создало в некотором смысле благоприятную ситуацию для того, чтобы при сохранении позиционного противостояния по вопросу расширения альянса все же приступить к обсуждению ряда аспектов расширения.

Но, как справедливо считал Рифкинд, нам не следовало принимать чисто натовское направление контактов и отказываться от тех каналов диалога, которые уже были задействованы. Да мы и не собирались делать этого, отлично понимая и убеждаясь на практике, что многоканальные контакты (о переговорах еще не шла речь) дают целый ряд преимуществ.

Там же, в Париже, я беседовал с К. Кинкелем. Сказал ему:

– Важно определить характер, направленность и темпы эволюции НАТО. Если речь идет о глубокой реформе альянса – усиление европейского компонента и перенесение центра тяжести на противодействие региональным угрозам, на миротворчество, то это открыло бы и новые возможности для отношений Россия – НАТО.

– То, что я сейчас скажу, я ни с кем не согласовывал, – ответил К. Кинкель. – Не подумать ли нам о создании Совета Россия – НАТО, где Россия была бы представлена на равноправной основе? Это мыслится как часть предложения о подписании хартии между Россией и НАТО.

Это была еще одна, новая и очень важная, постановка вопроса.

Но самым главным следует признать высказанную президентом Франции Ж. Шираком идею «цепочки»: реформирование НАТО, затем диалог между Россией и обновленным Североатлантическим союзом с целью установления особых отношений России – НАТО, а затем уже переговоры о его расширении, включая формы и содержание. Говоря об этом В.С. Черномырдину 28 июня 1996 года, во время встречи «восьмерки» в Лионе, Ж. Ширак подчеркнул, что идею такой «цепочки» разделяет и федеральный канцлер Г. Коль.

Я сказал де Шаретту, с которым встретился в Лионе, что мы готовы были бы пойти по этому пути. Де Шаретт предложил в предстоящие месяцы «окунуться с головой» в работу по созданию архитектуры европейской безопасности. Он связал такую необходимость с тем, чтобы придать импульс коренному обновлению НАТО – этому французы придавали огромное значение.

Именно в это время проявилось некоторое раздражение американцев тем, что Россия ведет разговоры параллельно по многим линиям. Судя по реакции европейских собеседников, это раздражение было доведено и до них. Может быть, отсюда и росли корни американского предложения начать, не откладывая, переговорный процесс на натовском «треке», иными словами, с Х. Соланой.

Мы готовились к этим переговорам серьезно. На протяжении лета 1996 года в тесном взаимодействии с представителями Министерства обороны и Службы внешней разведки были наработаны многовариантные позиции, согласована наша переговорная линия, которая была представлена президенту Ельцину и получила его одобрение. Однако, по нашему общему мнению, переговоры, как таковые, еще не вполне созрели. Следовало продолжать «зондажную работу».

Предстояли важнейшие встречи в Нью-Йорке, куда я должен был вылететь на заседание Генассамблеи ООН. Мне уже сообщили, что буду принят президентом Б. Клинтоном. А 20 сентября по пути в Нью-Йорк провел в Вене беседу с Х. Соланой.

Позже у меня установились хорошие отношения с Хавьером Соланой, хотя, как я понимал, он был обязан, находясь на своем посту, держаться «генеральной линии», диктуемой в основном Вашингтоном. Однако в тот раз все предвещало несовместимость собеседников. Когда я задавал конкретные вопросы, Х. Солана отвечал, что не может говорить от имени 16 стран – членов НАТО без предварительного обсуждения с ними. В то же время предлагал мне дать конкретные ответы на поставленные им вопросы, чтобы, как было совершенно ясно, досконально выявить резервы нашей позиции. Я сказал ему: «Вы не обижайтесь, но у меня такое впечатление, что оба мы в тюремной камере, но один из нас – подсадная утка».

Зная, что Россию весьма привлекла идея «цепочки», выстроенной Ж. Шираком, Солана заговорил о «параллельности». Я постарался объяснить ему, что мы понимаем трансформацию НАТО, выработку отношений между Россией и НАТО и проблему расширения альянса как влияющие друг на друга три процесса. Тогда Солана положил на стол в качестве «иллюстративного материала» три ручки и сказал: «Я, как физик, утверждаю, что эти три параллельные линии пересекутся где-то в бесконечности». Я ответил, что, не будучи физиком, знаю геометрию Лобачевского, однако живу не в бесконечности, а на земле и хочу, чтобы проблемы пересекались при их обсуждении. Было ясно, что Солана на тот момент не имел никакого мандата на переговоры, что еще раз убедило в правильности избранной нами линии: «торопиться не спеша».

В этом убедила и встреча с Кристофером 23 сентября в Нью-Йорке. Тот начал разговор с надрывом (я уже понимал: это был его переговорный стиль). «Сегодня мы проводим, возможно, одну из самых важных бесед за всю историю наших отношений, – сказал госсекретарь. – Наше время ограниченно. Этой осенью произойдет много событий: встреча на высшем уровне в Лиссабоне, затем в декабре – руководителей стран НАТО. Сроки сжатые, и мы намерены способствовать убыстрению диалога между НАТО и Россией в целях расширения форм сотрудничества. Хорошо бы, чтобы это оказалось возможным сделать одновременно с приемом новых членов. Мы должны работать все более напряженно, так чтобы к декабрю президенты смогли заложить основу конструктивных отношений Россия – НАТО».

Кристофер подчеркнул, что получил «противоречивые сигналы» о том, готово ли российское правительство двигаться по этому пути. Главное, что мы должны решить, – давать ли поручение Г.Э. Мамедову и С. Тэлботу разработать рамочный документ Россия – НАТО уже к середине ноября?

Стремясь хоть немного подсластить «пилюлю», госсекретарь добавил несколько слов о готовности обсудить проблему модернизации Договора об обычных вооруженных силах в Европе и в процессе обсуждения затронуть выдвигаемые нами вопросы, в частности в связи с уровнями развертывания, дислокацией войск и другими ограничениями.

Но дальше Кристофер поставил вопрос «в лоб»: намерены ли мы продолжать диалог с тремя странами – Францией, Англией и Германией? «Важно договориться, – сказал он, – что российско-американский канал является основным, но американцы могут и будут информировать своих союзников и Солану о проходящем процессе».

С общими разъяснениями выступил и я, спокойно отметив, что России нужен достаточно детализированный документ, уточняющий ее отношения с НАТО, а не декларации типа «не будем нападать друг на друга». Если мы создаем совместный политический орган Россия – НАТО, то надо знать заранее те принципы, на основе которых он будет действовать; какие проблемы будет рассматривать, а какие нет; какие принятые им решения обязательны, а какие нет. Подчеркнул, что рамочные принципы модернизации ДОВСЕ должны быть отражены в самом документе, так как для нас неприемлемо соглашение с НАТО без решения вопроса о непродвижении военной машины альянса к нашей территории.

Если говорить об информации других партнеров по диалогу, то и мы будем это делать, но главное – исключить искажения. Добавил: для нас не самоцель закончить работу над документом в один месяц. Основное – подготовить документ, который определит взаимоприемлемое развитие наших отношений с НАТО, будет способствовать трансформации альянса от инструмента холодной войны к новой организации, а также минимизирует негативные для нас последствия возможного расширения. Если такой документ не получится, то другого мы не подпишем.

Кристофер решил в ответ «вылить ушат холодной воды», подтвердив, что не рассматривает готовящуюся хартию – он упорно проталкивал это название – как нечто обязательное и тем более конкретно детализированное.

Однако, должно быть почувствовав, что «перегнул палку», в начале последовавшей беседы в расширенном составе заметил: «У нас состоялось хорошее и обстоятельное обсуждение с российским министром иностранных дел. Теперь имеется полное понимание позиций друг друга. Относительно расширения НАТО сохраняются различные взгляды, но наша совместная работа будет продолжена по каналам Мамедов – Тэлбот».

На следующий день я встретился с К. Кинкелем. Он спросил о моем впечатлении от беседы с американцами. Ответил: возникло ощущение, что наметилось движение вспять. Нам предлагают обсуждать особые отношения между Россией и НАТО, но при этом говорят, что такие обсуждения не должны влиять на планы, сроки, формат или характер расширения альянса.

Почувствовав мое настроение, К. Кинкель дружески положил мне руку на плечо.

– Я, как министр иностранных дел Германии, – сказал он, – отвергаю любой диктат по отношению к России. Мы не находимся в цейтноте, спешки никакой не будет.

К. Кинкель подтвердил, что необходимо говорить с Россией о деталях и условиях расширения НАТО, включая, естественно, и военную инфраструктуру на территории новых членов.

– Иное было бы абсурдным, – заключил он.

Таким образом, наши германские партнеры, может быть, лучше других понимали контрпродуктивность давления на нас и пытались вырулить к соглашению.

Впрочем, не думаю, что такую, я бы назвал, тупо нажимную позицию одобряли все и в американском руководстве. Во всяком случае, в этом убедила встреча 24 сентября с президентом Клинтоном. Нас проинформировали, что он специально задержался после своего выступления на Генеральной Ассамблее в Нью-Йорке для разговора со считаными представителями других стран, в числе которых был и я.

Встреча произошла в здании миссии США при ООН – это напротив Дворца Организации Объединенных Наций. Шли пешком, проходя через огромное число охранных пропускных пунктов. Президент США встретил на пороге специально подготовленного помещения. Затем последовали обычные в таких случаях сменяющие друг друга волны фото– и телекорреспондентов. Кто-то из них выкрикивал через плечи охранников какие-то вопросы. Б. Клинтон терпеливо и с улыбкой отвечал – он прекрасно умеет работать с прессой. Наконец, остались без юпитеров. С президентом США на беседе, запланированной на двадцать минут, но длившейся почти час, присутствовали У. Кристофер, помощник президента по национальной безопасности Э. Лейк, М. Олбрайт, в то время постоянный представитель США при ООН, и С. Тэлбот. С нашей стороны – посол в США Ю. Воронцов, представитель России при ООН С. Лавров, Г. Мамедов, руководитель секретариата министра Р. Маркарян.

Б. Клинтон очень тепло заговорил о Б.Н. Ельцине, который в то время готовился к операции на сердце. Затем, упомянув, что госсекретарь доложил о нашей беседе по НАТО, президент США счел необходимым, очевидно, сгладить то впечатление, которое могло остаться после беседы с Кристофером.

– С первых дней пребывания на своем посту, – сказал Б. Клинтон, – я был привержен идее создания демократической России, чтобы она стала надежным и сильным партнером США в XXI веке. Это важно по целому ряду соображений.

При этом Б. Клинтон выделил – признаюсь, тогда неожиданно для меня – особое значение наших совместных, скоординированных действий, так как в течение предстоящих двадцати пяти лет, по его словам, вероятно возникновение конфликта между Индией и Пакистаном, с угрозой сползания к опаснейшей перспективе применения ядерного оружия.

– То же самое можно сказать о Ближнем Востоке, – добавил президент, – мирное урегулирование и здесь невозможно без совместного участия России и Соединенных Штатов.

Когда менее чем через два года после сказанного Индия и Пакистан произвели ядерные испытания, я еще и еще раз вспоминал и напоминал моим коллегам о словах американского президента. Действительно, перспектива расползания ядерного оружия создавала принципиально новую и, я бы даже сказал, не менее опасную, чем в годы холодной войны, международную обстановку. Дело не ограничивалось даже индийско-пакистанским измерением. Ядерный характер могут приобрести и другие конфликты, в том числе и ближневосточный – Израиль, по всем оценкам, уже имеет ядерное оружие, а арабская сторона, во всяком случае отдельные арабские государства, будет стремиться к этому, особенно с учетом появления так называемой первой «исламской ядерной бомбы». Отсюда и чрезвычайная важность координации усилий двух самых мощных ядерных держав, чтобы, действуя по всем направлениям – дипломатическому, экспортно-ограничительному, выборочно-поощрительному, в том числе в виде помощи в использовании мирного атома, разоруженческому, демократизации международных отношений, – не допустить развития новой смертельной опасности для человечества.

Б. Клинтон органично перешел от «угроз XXI века» к современной европейской тематике, подчеркнув свое желание сделать все, чтобы помочь построить объединенную Европу, которая впервые стала бы таковой, придя на смену отдельным враждующим государствам. Такая Европа нужна для мира и спокойствия и за ее пределами.

– Это достижимо, – продолжал президент, – если мы сможем создать особые и четко очерченные отношения между Россией и НАТО, чему я глубоко привержен. Я сказал об этом не для того, – заключил Б. Клинтон, – чтобы вас распропагандировать. Это мое искреннее убеждение, и я хотел, чтобы вы о нем знали, а Мамедов и Тэлбот должны продолжать экспертную работу, которую они уже начали.

Беседа явно затягивалась. Кристофер демонстративно смотрел на часы. Тогда я решил помочь своему коллеге и спросил президента, хотел бы он в конце нашей не запланированной на столь длительное время беседы, чему я, конечно, очень рад, услышать один из понравившихся мне анекдотов.

– Конечно, – ответил Клинтон.

– Курицу спросили о самом большом достижении в ее жизни. «Снесла яйцо весом пять килограммов», – сказала она.

«А каково главное желание?» – «Снести яйцо весом семь килограммов».

На аналогичный первый вопрос петух ответил: «Подруга-курица снесла пятикилограммовое яйцо». – «А твое самое большое желание?» – «Набить морду страусу!»

Не помню, почему мне именно этот анекдот пришел в голову в качестве заключительного непринужденного «аккорда» беседы. Не исключаю, что «навеяло» уж слишком заметное стремление госсекретаря закончить беседу. Все рассмеялись. А президент, обращаясь к Олбрайт, со смехом спросил:

– Это не про меня?

Со свойственным ему дружелюбием Клинтон проводил нас до лифта и тепло попрощался.