Книга: Легенда о Вавилоне
Назад: ИСТОЧНИК
Дальше: НА ПУТИ К ЛЕГЕНДЕ, или ЦЕПОЧКА НЕСВЯЗАННЫХ ПОРАЖЕНИЙ

ВСТАВНАЯ ГЛАВА О ПРОБЛЕМЕ РОЖДЕНИЯ

И сказал Моисей Господу: о Господи! человек я не речистый, и таков был и вчера и третьего дня.
Исход 4:10
Хотелось уклониться от обсуждения самых известных событий Священной истории, от вопросов, само прикосновение к которым может вызвать чье-то возмущение или негодование. Но очевидно, что, раз за разом обращаясь к Книге Книг, невозможно умолчать об одной из главных легенд, которую она пронесла сквозь тысячелетия. Дело не только в том, что эта легенда играла и по-прежнему играет колоссальную духовную, культурную и политическую роль, но и в том, что она доносит до нас первые, древнейшие известия о генезисе, самоопределении нации и рождении ее самосознания. Проверенная временем прочность результатов этого процесса делает его важным вдвойне, чем-то вроде точки отсчета, ориентиром для сравнения с историей других народов, иными этническими и культурными судьбами. Помимо самой библейской легенды, у нас не так уж много данных для построения четкой и стройной картины событий, но их все-таки достаточно, чтобы прийти к некоторым выводам.
Из вышесказанного легко догадаться, что разговор идет о событиях, отраженных в четырех последних книгах Пятикнижия Моисеева, начиная с Книги Исхода, или, иначе говоря, о генезисе древнеиудейской нации, и особенно ее религии. Главным героем этой истории является, конечно, Моисей, которому царь Хаммурапи обязан своей нынешней умеренных размеров славой, а заметная часть человечества — суммой духовных, социальных, законодательных и этических установлений, влиявших на это самое человечество в течение 20 последних веков. Да и Вавилон мы видим сквозь призму древнееврейских священных книг, благодаря их талантливым интерпретаторам и духовным детям. Поэтому уклониться от легенды о Моисее с нашей стороны будет просто неуважительно.
Сразу же скажем — легенд здесь три: об Исходе, о Завете с Богом и о даровании Закона. Подробности законодательства, в том числе религиозного, за исключением, быть может, нескольких ритуальных формул, включены в текст поздними редакторами и нас интересовать не должны, как и подробная история завоевания Палестины, тоже отредактированная и отражающая политические реалии сразу нескольких периодов. А вот Исход, Завет и Закон — события краеугольные, и мимо них пройти нельзя. При этом главными являются Завет и Закон — возникновение концепции единобожия (монотеизма) и связанных с ней этических и законодательных норм. Исход же значим не столько философски, сколько исторически. Он первичен, без него не было бы ни Завета, ни Закона; он им предшествует, он их порождает. Чтобы заключить договор с народом и даровать ему свои установления, Господь должен был его создать, или, в библейской терминологии, «вывести его из Египта». С этого мы и начнем.
Были ли евреи в Египте? И выходили ли из него? Если да, то при каких обстоятельствах? Эти вопросы обсуждаются уже давно — людьми как пристрастными, так и квалифицированными. Некоторые отвечают на сей вопрос отрицательно, указывая обычно на то, что никаких материальных следов Исхода пока обнаружить не удалось. И, наверное, добавим, не удастся, поскольку событие было давнее и, с вещественной точки зрения, невеликое. Это еще раз заставляет задаться вопросом о соотношении материальной и нематериальной сторон любого исторического процесса: какая из них важней?
Заметим, что самоназвание израильтян — «ибри», т. е. «перешедшие через реку» — объясняется переходом их кочевых предков через Евфрат, а не через Иордан, как многие думают. Это предположительно произошло в ходе движения части протоиудеев с востока на запад, т. е. из Верхней Месопотамии в Сирию и Трансиорданию и только потом — в Палестину. Не исключено, что отражением этих событий является упоминание о жизни Авраама в Харране, находившемся как раз в верхнем течении Евфрата.
Что же известно помимо библейского текста? Египетские источники несколько противоречат друг другу, но по совокупности дают следующую картину: да, кочевые племена действительно иногда приглашались «на проживание» в «землю Кемет», да, иногда в силу смутных обстоятельств поселенцы из нее, наоборот, изгонялись и, согласно одной очень поздней версии, подобное изгнание было связано с каким-то особым культом, который практиковали кочевники и «примкнувшие к ним лица». Кроме того, в середине II тыс. до н.э. Египет подпал под владычество пришельцев-гиксосов, тоже кочевников не вполне понятного происхождения, возможно семитского, которые примерно два века спустя были изгнаны из страны, несмотря на помощь, которую им оказывали союзные племена. Еще один важнейший факт египетской истории мы должны вспомнить — великую религиозную реформу фараона Эхнатона, бывшую первой в истории человечества попыткой привести духовные верования к одному знаменателю, иначе говоря, ввести единобожие. После смерти Эхнатона реформа заглохла, и сами ее обстоятельства вплоть до великих археологических открытий XIX–XX вв. были покрыты мраком. Поскольку историю писали жрецы — противники покойного фараона и его победители. Последнее, как мы знаем, достаточно часто случается и в наше время.
Теперь об анализе библейского текста. Неоднократно и, по нашему мнению, справедливо указывалось, что история Исхода не столь героична, чтобы возводить к ней выдуманную историю нации. Другими словами, если Яхвист хотел изобрести что-то возвышенное, он мог бы сочинить нечто более высокопарное, чем побег своих прародителей через тростниковые болота под давлением превосходящих сил противника. Это замечание весьма уместно. Вообще в анализе подобных апологетических текстов необходимо обращать внимание на те подробности, которые автор объясняет, которые он не может умолчать в силу их общеизвестности, но которые не вполне укладываются в его основную концепцию.
Именно такой исключительно важной подробностью является несомненное египетское происхождение Моисея. Судя по всему, основатель иудейской нации был египтянином. Об этом Яхвист не мог умолчать, потому что не хотел, а возможно, даже и не думал опускаться до фальсификации. Биография Моисея уже прочно являлась частью устной национальной истории, и нельзя было отбросить какие-либо ее детали. Но вовсе не возбранялось их объяснять. Так появилась на свет общеизвестная легенда о корзинке из тростника, подозрительно напоминающая традиционную версию происхождения Саргона. Добавим, что с точки зрения филологов, имя «Моисей» (в чуть более точной латинской транскрипции «Moses») вполне египетское, данное, по-видимому, в честь какого-то местного бога. Египетский глагол, от которого оно произошло, означает «рожать», «Moses», таким образом, есть рожденный этим самым богом или попросту его сын. Впоследствии первая часть имени была утрачена или просто не использовалась его носителем, возможно именно потому, что он нашел себе Бога, заменившего то божество, от которого он получил свое имя во младенчестве. Из обладателей похожих имен вспомним знаменитого фараона, известного как Рамсес (Ramses, Rameses, Ramesses) Великий — временем его правления обычно и датируется Исход.
ибо так написано через пророка: “И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных; ибо из тебя произойдет Вождь, Который упасет народ Мой Израиля”» (Матф. 2:4–6, цит. пророк Михей, 5:2). С. С. Аверинцев уточняет: «…Ибо из тебя выйдет Правитель, что будет пасти народ Мой, Израиль» (Аверинцев С. С. Переводы: Евангелия. Книга Иова. Псалмы. Киев, 2004. С. 9). Еще четче перенос из Назарета в Вифлеем обозначен у Луки: «Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем… записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время родить Ей» (Лук. 2:4–6). Вывод, который делают из этого многие библеисты, прост: Спаситель был из Назарета.
Правил Рамзес долго и успешно. И так как сведений о его потоплении в Чермном (Красном) море история не сохранила, то для философского удобства освобождение евреев переносят чуть попозже — во времена Рамзесова наследника. Но и здесь закавыка: в одной из надписей сей наследник, фараон Мернептах (Мер-не-Птах), похваляется своими военными подвигами, в частности упоминая о том, что Израиль от этих подвигов нынче «уничтожен, и семени его больше нет». Эта надпись, между прочим, является древнейшим известным упоминанием об Израиле (ок. 1207 г. до н.э.). Это опять же сильно запутывает вопрос: если израильтяне только-только сбежали из Египта, то когда они успели создать государство, разрушением которого не считал зазорным кичиться сам фараон? И непонятно: все-таки какой из фараонов потонул? И первенец которого из них умер вместе с остальными египетскими младенцами?
Все эти несообразности очень долго поднимали на щит разного рода антибиблеисты, упорно не желавшие видеть за деревьями лес. Сейчас же понятно, что в рассказе об Исходе следы реальных исторических событий слились с многочисленными фольклорными и теологическими наслоениями и поэтому четкой реконструкции не поддаются. Поэтому мы даже не будем пытаться разобраться в хронологии и объяснять десять казней египетских: они не входят в сферу наших интересов и в значительной мере относятся к позднему — священническому (Р) — слою текста. Вместо этого обратимся к процессу древнеиудейского этногенеза, точнее, к тем его следам, которые удастся разглядеть.
Для начала: были ли протоевреи притесняемы в древнем Египте, как об этом повествует Книга Исхода? Ничего определенного на этот счет сказать нельзя, и, вероятно, никаких дополнительных доказательств «за» или «против» никогда не будет дано. Впрочем, есть сведения о большом строительстве, на котором вполне могли быть задействованы инородцы-кочевники, и, возможно, подобная трудовая повинность пришлась им не по нраву. Также имеются сведения о привязанности какой-то группы людей к определенному храму на севере Египта, бывшему центром некоего альтернативного культа. В пользу того, что конфликт египтян с приверженцами Моисея носил религиозный характер, может свидетельствовать любопытный аргумент, который приводит фараону Моисей, дабы оправдать то, что жертва Богу не может быть совершена иудеями в Египте. «Отвратительно для Египтян жертвоприношение наше Господу, Богу нашему; если отвратительную для Египтян жертву мы станем приносить в глазах их, то не побьют ли они нас камнями?»
Не забудем также, что Моисей был египтянином очень высокого, быть может, царского происхождения, и поэтому его очень непросто привязать к изгоям-кочевникам-полурабам-адептам неизвестного бога. Вероятнее, Моисей уже в своем египетском прошлом являлся серьезным политическим деятелем. И, несомненно, за ним стояла общность людей, лидером которой он был. Данная общность в дальнейшем и породила древних иудеев. У этого протоеврейского союза могло быть три объединяющих фактора: этнический, религиозный и политический. Какой из них являлся наиболее важным, мы не узнаем никогда. Но эта общность безусловно существовала, и Моисей ее возглавлял. Также очевидно, что в борьбе — религиозной, политической или военной — эта группа потерпела поражение и была вынуждена спасаться бегством.
Побег или изгнание? Этот вопрос занимал комментаторов, начиная с древней античности. Эллинистическая традиция позднего Египта настаивала на изгнании и, по-видимому, выводила иудеев не в самом приглядном виде. Но полные тексты этих интереснейших источников утеряны навсегда, ибо две главные грекоязычные истории древневосточного мира — написанная Манефоном история Египта и созданная Беросом история Вавилона — исчезли во времени. Поэтому альтернативная версия дошла только в отрывках, процитированных ее прямым оппонентом — знакомым нам Иосифом Флавием. Именно на Манефона ополчился сын Маттитьяху в сочинении «О древности иудейского народа» и впрямую обвинил ученого жреца в антисемитизме. Однако это обсуждение не имеет никакого значения: одно и то же событие может одними участниками восприниматься как изгнание, а другими — как побег. Главное (и мы попробуем это доказать) что и побег, и изгнание были активными действиями изгоняемой (убегавшей) стороны. Поэтому историческая роль беглецов-ссыльных полностью оправданна: она напрямую связана с теми поступками, которые они совершили.
Суть изгнания и побега одинакова: их причинами является нежелание адаптироваться, подчиниться, быть как все. Детерминанта этого отличия не так важна, и, если честно, то мы не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем, какова она была у протоизраильтян. Но из более поздней истории хорошо известно, что причины эти могут быть и религиозными, и политическими, и этническими. Раз за разом в совсем иных землях и в совсем иные времена мы видим одну и ту же картину: какая-то небольшая группа людей не желает быть ассимилированной империей или господствующей церковью и ведет с ними борьбу, всегда неравную и часто обреченную. В чем причины того, что подобные обстоятельства повторяются с достаточной частотой? Ведь, как правило, империя не хочет никого уничтожать, а желает, наоборот, строить дороги и улучшать просвещение подданных. Но люди не хотят, чтобы их просвещали насильно.
Вот удивительно: Римская империя была заметно цивилизованней своих варварских соседей, и очень многие галльские и германские племена становились ее союзниками, вливались в состав великого государства, нередко храбро его защищая от своих же родичей. Но устная история гораздо надежней сохранила имена тех, кто сопротивлялся, — Верцингеторикса и Арминия. Именно к ним стали много позже (и не вполне обоснованно) возводить свое происхождение французы и немцы. Даже в истории древней Англии нашлось место для вождя бриттов Каратака, поднявшего обреченное восстание против римских поселенцев.
Нация определяет себя тогда, когда обосабливается, тогда ей и нужны предки — независимые и ни на кого не похожие. Потому французы справляют годовщину поражения при Алезии 20 веков спустя — они отмечают факт своего национального существования, а не капитуляцию двадцатилетнего вождя галлов перед армией Юлия Цезаря. Праздник есть воспоминание, в данном случае: воспоминание о национальной истории, о своем отличии от других. По сути дела, французы празднуют себя, свою национальную легенду. Что ж, и евреи празднуют свою (которая к тому же давно покоится на прочном религиозном основании). Праздник пасхи (Лесах) есть праздник существования нации, праздник отделения, самоопределения, установленный иудеями уже более 2000 лет назад именно с целью объяснения своей непохожести на иные народы. За такой давностью нам в еврейской легенде отнюдь не все понятно. Но главное очевидно.
Мы не знаем, что грозило сторонникам Моисея — полное уничтожение от руки победителей-египтян, жаждавших изгнать с родины наследников последних гиксосов, или тихая, ползучая ассимиляция, делавшая выбор гораздо более сложным. В любом случае они отказались быть истребленными, они отказались перестать существовать. И еще: скорее всего, это было действие неосознанное, стихийное. Люди поняли, что надо уходить из этой плодородной, но ставшей враждебной страны, уходить неизвестно куда, неизвестно зачем, уходить, потому что другого пути нет. Мы никогда не узнаем, сколько их было, вероятно, не так уж много. Важно, что они это сделали и что после долгого и нелегкого пути Моисей привел остатки своих приверженцев в оазис Кадеш-Барнеа, где они стали постепенно сливаться с жившими неподалеку родственными племенами — возможно, именно с теми, кто за несколько поколений до этого перешел через Евфрат.
Кажется, что сообщение о женитьбе Моисея на дочери мадиам-ского священника смещено и должно относиться к периоду, следовавшему за Исходом. Заметим кстати, что история этой женитьбы выглядит очень запутанно. Во второй главе Книги Исхода убежавший от фараонова суда Моисей женится на Сепфоре, в четвертой, будучи призванным Господом к служению, берет «жену свою и сыновей своих» и отправляется «в землю Египетскую». Далее следует совершенно непонятная история. «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора, взявши каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего и, бросив к ногам его, сказала: ты жених крови у меня. И отошел от него Господь». Но вот что следует дальше, после всех египетских пертурбаций: «И услышал Иофор, священник мадиамский, тесть Моисеев, о всем, что сделал Бог для Моисея и для Израиля, народа Своего, когда вывел Господь Израиля из Египта, И взял Иофор, тесть Моисеев, Сепфору, жену Моисееву, пред тем возвращенную, и двух сынов ее… И дал знать Моисею: я, тесть твой Иофор, иду к тебе, и жена твоя, и два сына ее с нею».
Что-то не складно получается: Моисей то ли был в разводе, то ли нет? Жена, «возвращенная» отцу, — ведь это прямая цитата из закона о разводе. Так пошла жена с Моисеем в Египет или не пошла? История с обрезанием сына — не след ли конфликта в семействе патриарха? Похоже, что так. Но на союз с мадиамитянами-мидьянитянами стоит обратить внимание, поскольку в нем при желании можно увидеть отголоски последних стадий образования протоизраильского племенного союза, а именно слияния «вышедших из Египта» с «перешедшими через реку».
Но это уже следующая глава нашей легенды, а Исход был совершен. Просто никто еще не мог предположить, что способна содеять небольшая группа изгнанников, подружившаяся со своими новыми соседями. Исхода-изгнания-бегства им оказалось мало.
Впрочем, не исключено, что к первым изгнанникам присоединилось еще несколько групп эмигрантов из Египта, пришельцев-полусоюзников древнего царства, тоже ставших в нем «нежелательными иностранцами». Так или иначе, не подлежит сомнению, что Моисей был лидером, вождем этих людей. Проявленные им неоспоримые государственные таланты должны были рано или поздно привести к его возвышению в племенном союзе, начавшем образовываться вокруг оазиса. Интересно, что египетские источники сообщают о существовании в XIV–XIII вв. до н.э. в Палестине и Сирии, как минимум, двух групп весьма любопытного характера, живших по принципу перекати-поля, никому не подчинявшихся и иногда промышлявших грабежом. Группы эти были скорее социальными, нежели этническими. Название одной из них — «хапиру» (хабиру, апиру) — закономерно привлекло внимание, ибо казалось сходным с «ибри». Ныне многие считают, что никаких выводов о родстве этих групп с древними израильтянами сделать нельзя, в том числе из-за хронологического несоответствия. Мы же заметим, что подобные малые социумы, которые вряд ли могут стать полноценной нацией сами по себе, вполне могут сыграть важную и даже кристаллообразующую роль в формировании принципиально новой этнической общности. Так что совсем отбрасывать «хапиру» в сторону, наверное, не нужно.
Не забудем, что человек традиционной египетской закалки, Моисей гораздо лучше разбирался в вопросах государственного строительства, чем его возможные оппоненты и конкуренты. Поэтому его возвышение вполне объяснимо, даже если поначалу за ним стояло не так много «вышедших из Египта» сторонников. Обстоятельства прихода Моисея к власти в племенном союзе, становившемся нацией, никогда не будут известны. Надо полагать, это произошло не сразу после выхода из Египта, а спустя несколько лет, вероятно, даже десятилетий. Можно вспомнить и классическую цифру в 40 лет, прошедшую между Исходом и началом завоевания Палестины. Должно быть, начало религиозно-этнической трансформации кочевнического союза упрятано где-то посредине этого срока.
Существует остроумная версия о том, что Моисеев было два: один действовал во времена Исхода, а уже другой дал Израилю Закон и заключил Завет с Господом. На наш взгляд, авторы этой концепции преувеличивают желание древних израильтян упрощать собственную историю (не недавний ли исторический опыт порождает такие соображения?). Хотя подобную точку зрения можно было бы принять с той оговоркой, что Завет и Закон были событиями главными и в них, соответственно, действовал «настоящий» Моисей. А вот Исходу значимость была приписана задним числом, когда он был выбран в качестве отправной точки национальной истории. На деле же возглавлял его совсем другой человек — да и руководил ли кто той группкой беглецов? Все это выглядит довольно гладенько, непонятно только одно: как у великого вождя кочевого племени, основателя его государственности и религии, сохранилось египетское имя? Пережиток несуществовавшего, по мнению остроумцев, прошлого?
Придя к верховной власти, Моисей в соответствии с правилами государственной жизни решил установить единый культ. Тут он совершил свое главнейшее открытие, обессмертившее и его имя, и имя его народа. Это, как мы знаем, была концепция единобожия, оформленного в иудейской традиции, как Завет между Господом и народом Израилевым.
Относительное сходство этой идеи с культом Солнца-Атона, введенного Эхнатоном, неоднократно отмечалось учеными. Считается, что авторство монотеистической идеи (насколько в наших силах приписать ее какому-то историческому лицу) принадлежит именно египетскому фараону. Однако несомненно, что ко времени Моисея, идея эта была почти (в египетских масштабах) мертва, хотя у нее, возможно, оставались приверженцы. Моисей, скорее всего, был с этой идеей знаком. Более того, также возможно, что группа будущих изгнанников уже в Египте поклонялась своему, «отдельному» богу и этим вызвала недовольство коренной нации, к тому моменту прочно вернувшейся к традиционной религии предков. В любом случае, Моисей не просто начал государственно-религиозную реформу, но в ходе борьбы со старыми верованиями и тотемами решил противопоставить им не нового идола, а вездесущего незримого и непознаваемого Бога. Так он изменил историю человечества.
Оппоненты сопротивлялись. Неизвестно, в ходе ли борьбы за власть или позже, при проведении религиозной реформы, — среди протоизраильтян произошли серьезные вооруженные столкновения, след которых сохранился, например, в 32-й главе книги Исхода: «И сказал им: так говорит Господь Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего… И пало в тот день из народа около трех тысяч человек». Моисей победил и стал царем нового народа, верховным священником новой религии, возможно, осуществив то, что ему не удалось сделать в Египте. А может быть, он был на родине вечным оппозиционером и о власти не думал. Причем оппозиционером активным и рьяным, что и довело его сначала до изгнания, а потом до царствования. Не исключено, что власть Моисея над протоиудеями была в первую очередь религиозной и что ее наилучшими инструментами стали единоверцы и соизгнанники пророка — отдельная от прочих кочевников группа, в дальнейшем ставшая «израилевым коленом» без собственной территории — священниками-левитами.
Несомненная гениальность Моисея, о которой уже упоминалось, не позволяет отвергнуть возможность того, что и Законы являются плодом его государственного творчества. В конце концов он как человек образованный прекрасно понимал их необходимость. Впрочем, кое-какие неписаные законы у кочевников, конечно, уже были. Кроме этого, древний список десяти заповедей наводит на мысль о том, что установления собственно Моисеевы были именно религиозно-культового свойства. Считают, что подобные «культовому декалогу» немногочисленные ритуальные формулы Книги Исхода не принадлежат ни к одному из определяемых литературных пластов Пятикнижия и восходят к самым ранним традициям.
Не исключено, что главными законодателями были ученики и наследники Моисея, быть может, даже Иисус Навин. А уже благодаря потомкам все возможные государственнические доблести соединились в лице основателя нации. Такие случаи известны. По-видимому, Моисей начал процесс систематического законотворчества; был он, конечно, и верховным судьей племени. С течением времени основные нормы оформились, устоялись и стали освящены его авторитетом.
Какое из духовных открытий или, точнее, творений Моисея представляется нам наиболее важным? Безусловно, единобожие, причем именно в сфере абсолютного, всеведущего, непознаваемого Бога, поскольку само единобожие уже проявлялось до Моисея, а вот бесплотность и всеобщность Божия были до него человечеству неизвестны. В настоящее время они признаны почти всеми верующими людьми, независимо от того, каким именем они величают своего Бога и какие обряды для этого используют. Удивительное откровение, снизошедшее на Моисея, постепенно, всего лишь за две-три тысячи лет, стало достоянием значительной части человечества — возможно, это воистину был Дух Божий.
Скажем здесь, что современный читатель, вчитываясь в рассказ о Моисее, без интереса просматривает большинство страниц, посвященных детальным религиозно-законодательным установлениям, в пользу которых поздние редакторы значительно сократили известия о самом законодателе — они фрагментарны и прерывисты. А не этого ли хочется нам, воспитанным литературой последних двух веков, — почувствовать индивидуума, личность, человека, стоящего за Законом? Что там произошло у него в семье? В 12-й главе Книги Числ говорится, что Моисей взял себе «жену Ефиоплянку», наперекор мнению семьи — брата Аарона и сестры Мариамь? Как именно протекала политическая борьба в племени, что должен был сделать Моисей, дабы удержать власть в период неудач? Ведь первая попытка вторжения в Палестину с юга закончилась поражением.
Конечно, жаль утраченных строк жизнеописания Моисея. Но не попади в руки тому из священников, кто составлял нечто вроде религиозно-законодательной конституции Иудейского царства, уже тогда очень древний текст, который мы теперь называем яхвистско-элохистским (J/E), не включи он его в свою «конституцию», мы бы и вовсе не узнали о Моисее ничего или почти ничего. Не говоря уже о других, важнейших для нашей цивилизации образах Книги Бытия. Был ли текст J/E священным уже во времена иудейской монархии? Кажется, что нет, но после работы над ним священнического редактора (редакторов) таковым стал, ибо результатом этих трудов и явился известный нам текст Пятикнижия, кодифицированный и сохраненный в веках. Именно редактор Р, по мнению большинства ученых, совместил J/E и написанную в VII в. до н.э. так называемую девторономическую историю — от книги Второзакония до 4 Книги Царств. Произошло это уже после вавилонского пленения, хотя на этот счет существуют разные версии. Некоторые специалисты считают, что J/E и девторономический пласт были впервые совмещены еще во времена поздней Иудейской монархии VII в. до н.э. В любом случае не стоит пенять на священника Р: он донес до нас не так уж мало.
Вернемся теперь к последнему периоду деятельности Моисея: ему оставалось содеять еще одно, уже геополитическое свершение — без него, кстати, все духовные открытия египетского изгнанника могли не приобрести всемирного звучания. Речь идет о завоевании Палестины. Было ли оно случайным или продуманным, неизвестно. Книга Чисел доносит, что после вышеупомянутого поражения последовали первые военные победы (с памятью о них связано единство племен, впоследствии составивших ядро израильской нации).
Вооруженная миграция из-за Иордана согласно традиционной хронологии началась почти через 40 лет после изгнания протоизраильтян из Египта. Организация вторжения в Палестину, судя по всему, явилась последней важнейшей внутриполитической победой Моисея — следы пацифистского сопротивления в Писании видны очень отчетливо, хотя причины их внятно не излагаются. И если бы кочевники не создали оседлого, земледельческого государства, пусть самого простого, архаичного, очень возможно, что и сами бы они растворились в историческом пространстве, и религия их исчезла бы вместе с ними.
Однако этого не произошло именно потому, что протоизраильтяне осели в Палестине и начали (а точнее продолжили) государственное строительство. Все-таки Моисей властвовал над племенем (или союзом племен), а не над государством в строгом значении этого слова. Скрепляли подобную власть его личные качества и какая-то традиция. Вскоре после прихода на Землю Обетованную союз этот распался, сохранив общность религиозных и законодательных установлений (и потому языка), что помогло несколько позже свести их в новую, уже полноценную нацию. Но это случилось уже при Сауле и Давиде. Поэтому закончим наш рассказ о Моисее на вторжении в Палестину. Причин можно выдвинуть несколько, и пусть желающий выберет наиболее приемлемые.
Для простоты вспомним несколько исторических эпизодов, подобных рождению древнеизраильского государства, и попробуем понять, чем события иных эпох и цивилизаций отличаются от появления на свет «избранного народа». Истории ведомо много случаев успешного вторжения кочевников на земли, заселенные оседлыми племенами. Возможных исходов такой колонизации, как правило, два — либо завоеватели ассимилируют побежденных, либо наоборот. Последнее в истории случалось много чаще, ибо земледельцев, как известно, заметно больше (они значительно реже голодают), а их культурная среда гораздо более разнообразна и устойчива. Прекрасным примером могут служить многочисленные оккупации Китая различными «северными варварами». Даже если захватчикам, покорившим Поднебесную, удавалось в течение длительного времени сохранить этническую идентичность, они все равно очень быстро китаизировались в смысле культурно-поведенческом. То же неоднократно происходило в Междуречье: кутии, амореи, касситы и другие племена, с тем или иным успехом вторгавшиеся в пределы древнейшей цивилизации, постепенно оказались перемолотыми великой шумеро-аккадской культурой.
Бывало и обратное. Возникшая как бы по мановению высшей воли этническая общность вырастала из не принимавшегося современниками всерьез историко-географического «болота» и в считаные десятилетия выстраивала громадные государства, наложившие заметный отпечаток на последующие века. Наиболее знаменитыми примерами возникновения великих империй, созданных кочевниками, являются Арабский халифат и Монгольский каганат. В обоих случаях ситуация этнического рождения напоминала древнеизраильскую: небольшие племена, находившиеся на ближней периферии «культурного» земледельческого мира, объединились вокруг харизматической личности и нового, законодательно установленного кодекса поведения. Однако судьба арабской и монгольских империй оказалась совершенно различной.
Империю Чингисидов не пронизывало единое идеологическое пространство, именуемое религией, не было в ней поэтому и этническо-социальной общности. Пространства же были завоеваны обширнейшие, оттого через несколько десятилетий после смерти основателя империя распалась. Те ее части, что включали в себя древнейшие и богатейшие цивилизации, споро начали перенимать культуру побежденных, другие же быстро превратились в раннесредневековые государства. Вслед за этим опять-таки последовало их религиозное самоопределение, но уже с помощью иноземной религии — того же ислама. Все эти ханства, как и полагается раннесредневековым структурам, были относительно неустойчивы и вследствие неумолимой исторической закономерности их постепенно победили и поглотили оправившиеся оседлые государства-соперники.
Но невозможно объяснить немедленный распад монгольского государства лишь пространственным рассеянием. На ум тут же приходит судьба Омейядского халифата, пусть он тоже существовал относительно недолго. Однако за эти годы произошло невероятное: колоссальные пространства от оазисов Восточного Туркестана до Пиренейского полуострова оказались на сотни лет объединены в новую цивилизацию — исламскую. При этом только наиболее отдаленным (тюркским) и наиболее древним (иранским) народам удалось сохранить свой язык, а Северная Африка, Ближний и Средний Восток заговорили по-арабски. И несмотря на логичную утрату наиболее периферийных европейских областей, арабоязычное геополитическое пространство сохраняет очертания более чем тысячелетней давности.
Как смогла добиться этого культура, созданная на пустом месте? Только с помощью единой идеологии, только потому, что любой человек, принявший ислам, автоматически интегрировался в новое общество. И ни ему самому, ни тем более его детям не были заказаны никакие пути в этом едва возникшем мире. Он мог остаться в деревне, вкалывать на земле и платить потихоньку налоги в казну местного эмира, а мог сесть на коня и отправиться завоевывать царство или, по крайней мере, нескольких красивых жен (или трудолюбивых — кому что нужно). Можно еще долго рассуждать об очаровании раннеисламской цивилизации, но эта тема выходит за рамки нашего труда. Здесь только скажем, что Мухаммед был вторым человеком в мировой истории, которому удалось создать народ, государство и религию и обессмертить первых с помощью последней. Его учение только крепло со временем, в течение многих лет после ухода из жизни отца-основателя оно продолжало жить, несмотря на все расколы, отступничества и политические потрясения. Если кого и сравнивать с Моисеем, то именно Мухаммеда (заметим, что и сам Пророк считал себя идейным наследником Мусы — первого человека, которому Аллах вверил Книгу).
Объяснить сравнительную устойчивость или неустойчивость различных кочевых империй, пожалуй, можно, а вот как объяснить их возникновение? Ведь в истории было немало столь же мощных движений народов, не завершившихся особым вкладом в цивилизацию. Вспомним хотя бы вторжение гуннов в Европу, бывшее частью так называемого Великого переселения народов (Volkerwanderung). Еще больше материала такого рода дает само Великое переселение, продолжавшееся несколько веков. Древние историки оставили немало сведений и о менее удачных вторжениях северных орд на римские и греческие земли. Полна сходными известиями история Востока. Налицо явление повторяющееся, т. е. закономерное. Отмахнуться от него нельзя. Так что же генерируют подобные события?
Ученые, как водится, на эту тему спорят, но удовлетворительного ответа пока никто не предложил и, скорее всего, не предложит. Возможно, навести на правильный путь могли бы текущие события мировой истории. Но, увы, нам не дано разбираться в современности — так называемый эффект приближения препятствует анализу тех исторических потрясений, частью которых мы являемся. Наиболее разумной представляется гипотеза демографически-климатическая, хотя для всестороннего объяснения указанного феномена ее будет все-таки маловато.
Понятно, что численность кочевой популяции зависит от поголовья скота и напрямую связана со степным климатом и его колебаниями. Периодическое появление излишков населения ведет к тому, что накал конкуренции за тот или иной географический ареал становится выше обычного. Подобные конфликты особенно обостряются в периоды засухи или при других неблагоприятных обстоятельствах (давление соседей и т. п.). Существует мнение о земледельческо-скотоводческом экодомическом симбиозе древности, баланс которого в политически или экологически нестабильные времена перекашивался в сторону оседлого населения, ибо оно могло с большей вероятностью само себя прокормить. Любопытно в этой связи, что археологические данные свидетельствуют о том, что поселения в древней Палестине возникали волнообразно, последнюю из волн датируют XII–XI вв. до н.э. — примерным временем израильского завоевания.
Все это верно. Но как объяснить в таком случае объединение доселе разъединенных, победоносность многократно побеждаемых? Почему изгнанники из одной земли часто становились завоевателями, пройдя длинный и изматывающий путь переселения? И не потому ли наиболее знаменитые эпизоды кочевого вторжения заметно возвышаются в мировой истории, что они являются скорее исключением, чем правилом?
Не погибло ли большинство кочевых племен, будучи задушено засухой, истреблено соседями и истощено междоусобной рознью? Не было ли уничтожение 90% населения обычным исходом подобных конфликтов? Какова роль отдельной личности — будь то Чингисхан, Тогрул-бек или султан Осман, их ближайшего окружения — людей, отказавшихся умирать, быть побежденными? Каков механизм образования протоэтноса — самой крепкой человеческой общности, доказавшей право на жизнь в самых тяжелых условиях, выдержавшей бой на уничтожение, а иначе мы бы о них не услышали?
Что сплачивает людей — отчаяние? Но ведь не оно одно, и тем более не желание простых земных благ. Ими движут иные порывы, их поведением управляют совсем другие императивы. Не только желание выжить, а выжить на своих условиях, не подчиниться, а одолеть. Можно назвать это отчаянием, помноженным на силу. Причем происхождение отчаяния (политико-климатическое) нам более или менее понятно, но вот откуда берется сила, вслед за которой следуют объединение и победа, совершенно неясно. Происхождение ядра нации всегда окутано тайной, так как люди, его создавшие, не оставляют письменных свидетельств. Несколько поколений спустя их имперские наследники создают архетипичную легенду о собственном рождении, из которой очень трудно выудить зерна истины. Так что ответа по-прежнему нет или он попросту находится за пределами нашего понимания.
Древние израильтяне, впрочем, никакой земной империи не создали. Масштабы их завоеваний тоже относительно ограниченны (да и численность воюющих сторон была не слишком велика). Несмотря на то что, согласно археологическим данным, ряд населенных пунктов древней Палестины был разрушен приблизительно в XII в. до н.э., Библия об этих городах (точно идентифицированных учеными) сообщает не всегда; поселения же, указанные в Писании, следов таких разрушений часто не несут, поэтому установить, насколько завоевание Палестины было в прямом смысле завоеванием, особенно таким жестоким, как о том повествует Книга Иисуса Навина, нельзя.
Поэтому сравнение протоизраильского «союза двенадцати колен»с арабской или монгольской ордой оправдано, но только для того, чтобы лучше разглядеть общие закономерности подобного процесса: племя, существующее на периферии крупной земледельческой цивилизации и испытывающее ее мощное культурное и политическое давление, выходит из состояния симбиоза и начинает государственно-национальное строительство. Надо заметить, что это предполагает серьезное египетское влияние на протоизраильтян, возможно, выразившееся в заимствовании единобожия, понимания государственной необходимости структурно упорядоченного культа и связанного с ним законодательства. Много веков спустя соратники Мухаммеда тоже научатся многому у евреев аравийских оазисов, сасанидских шахов и византийских императоров.
Нельзя сбрасывать со счетов и климатическую составляющую: не исключено, что синайские оазисы постигла засуха и из-за недостатка кормов начался падеж скота и связанный с этим голод. Может быть, такие события повторялись время от времени. Подобные ситуации, как уже говорилось, упоминаются в источниках. Возвращаться в Египет недавним изгнанникам было нельзя. Хотя, возможно, они бы смогли договориться с недавними врагами — политической истории человечества известны и более резкие смены приоритетов. Но, и это самое важное, сподвижники Моисея не захотели обращаться за помощью к сильным — они сами возжелали стать таковыми. В результате было решено двигаться в Палестину. Для этого потребовался созыв племенного совета, похожего, например, на монгольский курултай.
Опять же, уникальность была не в факте этногенеза, не в факте вторжения кочевников на соседние земли, а в объединении всего этого с культурогенезом — установлением новой религии и утверждением правил культа, т. е. первых законов, а общие законы обозначают общую систему ценностей, общий стереотип поведения. Именно это единство, закрепленное временем, сообщило будущей израильской цивилизации невероятную сопротивляемость по отношению ко многим внешним и внутренним потрясениям. Только эту религиозно-культурную общность наследники Моисея сумели сохранить в будущем.
Напоследок вернемся к вопросу о численности воюющих сторон и масштабам происходившего — они вполне локальны и невелики. Протоизраильтяне захватили относительно небольшие области, имевшие, впрочем, весьма четкие природные границы. Посему существование отдельного этноса внутри этих рубежей имело под собой неплохую географическую основу. Точнее сказать, длительность такого существования была обусловлена возможностью защиты от внешнего мира. При этом природные преграды не только заменяли крепостные стены, они еще и препятствовали рассеянию и растворению отграничиваемого ими малого народа.
Почему доизраильские народы, в свою очередь, не смогли противостоять пришельцам, неизвестно. Возможно, они представляли собой разъединенные города-государства, находившиеся на стадии ранней древности, не слишком сильные поодиночке и потому павшие один за другим под сплоченным натиском завоевателей. А те «вспомнили» о своих племенных различиях только после того, как борьба за утверждение на новых землях в основном завершилась успехом. Да и не так уж много их было — и тех и других. Возможно также, что обездоленная (или бесправная) часть населения Ханаана в то время как раз восстала против устоявшихся порядков и присоединилась к пришельцам (упоминавшиеся ранее хапиру).
Необходимо сказать и о том, что рубеж XIII–XII вв. до н.э. стал для восточного Средиземноморья временем страшных потрясений, часто именуемых вторжением «народов моря» (выражение египетского источника). В результате мощной миграции с севера или запада, причины и ход которой нам неясны, пали такие сильные государственные образования, как микенская Греция и Хеттское царство, а Египет был вынужден оставить свои палестинские и ливанские владения.
Жизнь в Ханаане оказалась перевернутой до основания. Пожалуй, этим тоже можно объяснить успех протоизраильтян. В любом случае, кажется, что завоевание Палестины проходило в несколько стадий, причем только первой из них была собственно военная. Поэтому лучше говорить не о завоевании, а о проникновении. Иерусалим, судя по всему, стал еврейским городом заметно позже — в результате уже классической ползучей колонизации.
На тактическом уровне образование древнего Израиля лучше сравнивать с возникновением небольших эмиратов средневековых тюрок, некоторые из которых были созданы на том же Ближнем Востоке. Еще более точную параллель можно увидеть в истории обособленного кочевого племени, сумевшего вырвать себе небольшой, географически уникальный участок земли на самом краю Великой степи, зацепившегося за новую родину и удержавшегося в своем ареале на протяжении тысячелетия, несмотря на вечную пограничность, воинственность соседей и полную с ними непохожесть, вплоть до XX в. препятствовавшей их суперэтнической интеграции. Странным образом судьба израильтян, также обособленных и пограничных, зажатых на крохотном кусочке земли между Египтом и Ассирией или Вавилоном, похожа на удел отстаивавших свое существование между Западом и Востокомпотомков мадьяр, которые в IX в. поселились в Паннонии и со временем основали там Венгрию — ни на что не похожий островок Древней степи в романо-германо-славянской Европе.
Наша версия относительно далека от классической библейской, хотя, кажется, не особенно. Некоторые исследователи идут гораздо дальше и указывают на многочисленные исторические несообразности библейского текста, невозможность как-то линейно, без лакун, подтвердить сведения о захвате израильтянами палестинских земель, на то, что политическо-религиозная идеология авторов «рассказа о вторжении» лучше всего отвечает времени позднего Иудейского царства и что, скорее всего, он тогда же и был сочинен. Аргументы этих авторов заслуживают внимания, но согласиться с их выводами нельзя.
Несомненно, что в Палестине на рубеже II–I тыс. до н.э. существовала этническая группа с единой культурно-религиозной памятью. Главным ее компонентом было «учение о едином Боге», дарованное отцом-основателем нации. К этому же прародителю восходили некоторые законодательные установления и воспоминания об общей политической истории, включавшей в себя значительные военные победы. Скажем еще, что в те годы Египет был основной иноземной силой, накладывавшей имперскую лапу на Палестину, и не раз подвергал ее военным опустошениям. Поэтому известие о любой «победе» над Египтом, сколь бы скромными в реальности ни были ее масштабы, могло с легкостью найти отзвук в сердце протоизраильтянина (вне зависимости от его генетической родословной), и сохраняться в национальной памяти с особой тщательностью. Была ли ранняя история Израиля в дальнейшем приукрашена и неоднократно переписана? Безусловно. Но это вовсе не говорит о ее ложности.
Добавим еще одну деталь. Часть ученых исключительно сильно занимает, являются ли основатели первого Израильского царства — Саул, Давид и подвластные им племена — прямыми потомками кочевников, бродивших по Синаю и Трансиордании, спасаясь от голода, египтян и вражды оседлого населения? Но ведь это совершенно неважно, как и то, какие именно «колена Иакова» были в прямом смысле протоизраильскими, а какие были позже вписаны в общую историю. Возможность того, что какие-то соседние племена в дальнейшем захотели возвести свою генеалогию к Израилю, тоже кажется весьма значимой. С точки зрения ряда авторов, существуют археологические доказательства того, что предки древних иудеев (или, по крайней мере, их значительная часть) были автохтонными жителями Палестины. Однако аргументы эти заведомо не стопроцентны (и весьма оживленно муссируются не столько в научных, сколько в ненаучных кругах). И они ни в коем случае не могут отменить того, что древние евреи почитали себя народом, вышедшим из Египта, и делали это гораздо раньше, чем в VII в. до н.э.
Давид и его государство, писатели, философы и пророки древних Иудеи и Израиля были духовными наследниками Моисея, они почитали его религиозное наследие за свое. Единобожие явно не было изобретено во времена иудейской монархии — оно восходит к эпохе более древней. Если малочисленное племя бывших кочевников умудрилось отхватить небольшой участок земли в Палестине, а потом постепенно растворилось в местном населении, оставив себе и окружающим лишь память об учении о едином Боге (эта идея постепенно завоевывала все больше и больше умов и после долгих и страшных пертурбаций дошла в итоге до нас), то какая разница? Это же касается памяти об Учителе — не все ли равно, кого именно учил Моисей, если он до сих пор учит нас?
Напоследок, с точки зрения чисто литературной, невозможно все-таки не задаться вопросом: а если, как в случае с некоторыми имперскими легендами почти что нашего времени, все описанное — только лишь высокохудожественный миф, созданный зажиточными наследниками кочевников несколько столетий спустя, когда у богатого и могущественного государства Давида и Соломона или даже у их далеких потомков появилась потребность в героическом прошлом, необходимость в легенде о собственном рождении? Насколько уникальна история о рождении Израиля, насколько она вообще соответствует истине? Ведь почти все, сказанное в ней, можно при желании поставить под сомнение. Что было бы, узнай мы какие-то точные подробности о жизни и деятельности реального Моисея? Оказались бы мы разочарованы или еще более удивлены?
Здесь кажется уместным прибегнуть к совершенно не научному способу доказательства от последующего — к объяснению прошлого через будущее. Так вот, доказательством уникальности зарождения древней Иудеи и ее религии является их последующая историческая и культурная судьба. Невероятные ресурсы, проявленные древнееврейской культурой при столкновении с двумя мощнейшими цивилизациями эпохи — аккадской и эллинистической (при том, что последние были несравнимо сильнее израильской с политической точки зрения), духовные и интеллектуальные плоды этого столкновения, которыми по сей день пользуются сотни миллионов людей, — именно они свидетельствуют о том, что в XIV–XII вв. до н.э. в оазисах между Палестиной и Египтом произошло что-то совершенно непредставимое, непознаваемое, невозможное. И чем больше думаешь об этом, тем легче понимаешь своих предшественников, которые для объяснения тех навеки заметенных временем событий использовали слова «Воля Господня».

 

Современное, но необходимое примечание
Земля сокрушается, земля распадается,
земля сильно потрясена.
Исайя 24:19
Автор пишет эти строки вечером 11 сентября 2001 г., еще не зная, в какое место книги он их включит. И включит ли. Однако не написать этого нельзя, ибо любой историограф еще и очевидец. Очень легко отказаться от создания истории своего времени, ссылаясь на аберрацию приближенности, на невозможность полно и беспристрастно оценивать недавние события, еще пахнущие кровью и потом друзей и недругов, родственников и врагов. И возможно, такой поступок единственно честный, ибо не желая идти по пути, могущему привести к необъективному суждению, исторический писатель отказывается участвовать в создании ложного образа и хотя бы так противопоставляет себя ему. Не можешь приблизиться к реальности, не берись за труд, претендующий даже на частичное постижение истины.
И верно: в день, когда, вполне вероятно, закончилась одна эпоха в истории человечества и началась другая, не менее ужасная и кровавая, чем все предыдущие, нам неизвестны и непонятны даже мелкие обстоятельства происшедшей трагедии. Нам тем более непонятны ее причины и движущие силы. Но они есть, как ни горько это признать. И историку будущего, может, не такого далекого, они будут видны очень отчетливо. Горько же оттого, что если бы мы увидели очаги надвигавшейся бури… Или даже не мы, а те, от кого зависит принятие серьезных политических решений… Как будет достоверно установлено чуть позже, видели же! Все, как будет неопровержимо доказано, происходило у нас на глазах! Только слепой, напишет историк, мог этого не заметить. Да, надо признать, мы были слепы. Даже те, кто, как окажется, предупреждал об угрозе. Плохо предупреждали. Приходится расписаться: мы не прозорливее предыдущих поколений, хотя сильно превзошли их по уровню автоматизации. Только достаточное ли это утешение?
История не знает сослагательного наклонения. К этому человечество по-прежнему не может привыкнуть, как и не может отказаться от невероятно притягательного желания бороться со старыми, знакомыми угрозами, упорно не замечая новых. И так из века в век. Главная опасность для человека в нем самом, в его действиях, в идеях, которые направляют эти действия. Разум человеческий вот истинная вотчина дьявола. Если он отравлен, если замутнен, если попросту не ухожен, нет в мире лучшего рассадника тьмы. Разум есть величайшее орудие человека, и как же легко он может быть употреблен во зло! И сколь малы усилия, направленные на освобождение разума. Как часто борцы с ложью на деле желают всего лишь возвести на трон новый, лучший, более совершенный и всеобъемлющий обман. Не потому ли этический прогресс человечества малозаметен по сравнению с прогрессом техническим?
Возможно, и даже наверняка, что в последующие дни и недели выяснится имя врагов, которых, увы, нельзя назвать иначе как Силами Тьмы. Имя, которое в эту секунду автору неизвестно, хотя список возможных кандидатов невелик и очевиден любому. Автор даже рад, что в данный момент еще не определен точный адрес тех, кто задумал и осуществил массовое убийство, так честнее.
Дело в том, что сегодня автор впервые забыл о своей национальной принадлежности, о родном языке, о воспитавшей его российской культуре, забыл о справедливых исторических счетах, которые многие великие цивилизации, на границах которых ему выпало жить, выставляли и выставляют друг к другу, считаясь при этом старыми обидами и иногда пытаясь расплатиться ими за новые несправедливости. Другая общность оказалась в этот миг даже важнее родины. Выше было употреблено слово «враг». Так что есть для автора враг? Философ может, конечно, от такого ответа устраниться, а вот современник обыкновенный нормальный человек пожалуй, обязан определиться.
Величайшие писатели и мыслители правее социальных теоретиков и исторических реалистов человечество делится только на две части. Все люди грешны, праведников очень немного. Но даже мы, грешники, относимся лишь к двум категориям создателей и разрушителей. Масштабы нашей деятельности могут быть незначительны, но именно они определяют судьбу нашей души. Сколь бы ни было мало созданное или хотя бы сохраненное нами, оно неимоверно превосходит любое разрушение, любой распад. Какими бы красивыми словами и образами не оперировали разрушители, любой, самый непривлекательный внешне и непритязательный труд всегда окажется много выше.
И здесь снова скажем о мифе как части иного мира, искаженном, статичном образе, который захватывает сознание, подчиняет себе разум и управляет своим пленником, манипулирует им с легкостью. Разум, находящийся в чьей-то власти, разум несамостоятельный уже на полпути к дьяволу. Если человек не хозяин своего сознания, то как ему отличить «нас возвышающий обман» от ложного образа? Истину от самой великой Лжи, той, что сумела выдать себя за Правду? О чем думали люди, решившие прервать тысячи чужих жизней? Неужели о том, что они, разрушители Башен, станут поэтому Рукой Господа? Не потому ли нью-йоркские башни и привлекли желающих распространить свой внутренний распад и неминуемую гибель на как можно большее число окружающих, что где-то в темных глубинах их рассуждений застряла мысль о башне-символе? Страшны пути самообмана, но всегда логичны.
Да, без Сказки сложно, не исключено, даже невозможно жить. Но у нее должно быть свое место в детстве, в игре, в безвредном ритуале, в минутах умственного отдыха. Но Сказка, управляющая миром, это страшно. Слеп и неимоверно опасен разум, подчиненный Недоказуемому Образу, а миф по определению недоказуем и потому, как это ни печально, безумно устойчив во времени. И сколько же зла исходит только от существования мифа о необходимости и неотвратимости самого Зла! От мифа о предопределенности Добра и не-Добра, от мифа об отсутствии выбора. Однако выбор существует, и сделать его вполне в наших силах.
Логика и желание истины вот единственное оружие, с которым мы выходим на бой с ложным образом, с тем, кто требует не доказательств, а действий. Кто не желает рассуждать, а жаждет приказывать. Кто манит мнимой свободой от раздумий, а на деле печется только о своей власти. Но даже среди множества серьезных врагов всегда есть самый главный враг, самая злокачественная легенда о том, что часто во имя высоких целей необходимо проливать кровь свою и чужую. Учение о безразличии к жизни, о награде за убийство. Миф о первичности Меча, утверждающий, настаивающий на том, что в конце концов всегда побеждает оружие.
Но никогда человечество не будет живо Мечом. Сама история неоднократно показала, что бывает с тем, кто поднимает меч первым. И так будет всегда. Уязвимость зла в том, что оно не помнит исторических уроков. Зло не непобедимо, ему просто не нужно давать фору. Нельзя забывать, нельзя отворачиваться от реальности, не замечать очевидного, а заметив, нельзя притворяться, что отдельный человек не в силах сделать ничего. Тогда будет много меньше жертв. Жертвы, как правило, платят за чужие преступления, за чужие ошибки. Жертвы всегда невинны. Поэтому говорить об этом больно. У человечества сегодня был очень плохой день.
На этом заканчивается написанное в ночь с 11 на 12 сентября 2001 года.

 

Назад: ИСТОЧНИК
Дальше: НА ПУТИ К ЛЕГЕНДЕ, или ЦЕПОЧКА НЕСВЯЗАННЫХ ПОРАЖЕНИЙ