Больше десяти лет Синаххериб ходил в походы на юг, причем, по большей части, успешно. Однако очень долго ему не удавалось окончательно подавить сопротивление противника. Это наводит на размышления. Складывается ощущение, что насколько ассирийскому царю удавалось достичь целей военных, настолько ему не везло в предприятиях чисто политических. Мардук-апла-иддина, многократно битого им на поле битвы, Синаххериб так и не поймал: случай довольно уникальный в древней — и нынешней — истории. Троекратное, как минимум, возвращение побежденного халдейского вождя в вавилонские пределы свидетельствует о том, что в южной Месопотамии ему было на кого опираться. Все эти люди предпочитали идти за ним снова и снова, но не покориться пока еще неостановимому ассирийскому могуществу. Вообще, какие только, как сказали бы сейчас, конституционные схемы ни предлагали ассирийцы вавилонянам за сто с лишним лет — от Тиглатпаласара III до Ашшурбанапала, последнего из великих ассирийских владык — и ни одна южанам не подошла!

Второе наблюдение даже интереснее первого: стоило Синаххерибу посадить на трон в Вавилоне какую-нибудь марионетку, как тот либо немедленно терял власть, либо постепенно перерождался и через несколько лет начинал устраивать антиассирийские мятежи. Наилучшим образом себя показал только старший сын Синаххериба: то, что его пришлось направить в Вавилон, свидетельствует о важности контроля над Городом. Однако патриотичные вавилоняне попросту предали его во время очередного эламского вторжения, после чего наследник престола был уведен в чужеземный плен, где и погиб. Все это наводит на мысль о том, каково было общее настроение населения — и городского, более исторически «аккадского», и сельского, наверно, более халдейского по происхождению. Кажется, впрочем, что города северной Вавилонии были настроены гораздо более проассирийски. Не исключено, что их жители имели какие-то выгоды от нахождения в составе империи, в какой-то мере соперничали с Вавилоном или не хотели рисковать своим благополучием. Сходный феномен описан в истории иных освободительных войн. В таких случаях всегда есть довольно большая прослойка населения, которой выгоден статус-кво. Этого явно нельзя сказать о самих вавилонцах, восстававших против Ассирии многажды и немало за это претерпевших. Мы уже говорили о том, что есть соблазн приписать выживаемость Вавилона способности его жителей адаптироваться к завоевателям — амореям, касситам, арамеям, в какой-то момент даже ассирийцам, и культурно их ассимилировать.

Заметим, что этническая история — одна из самых интересных исторических дисциплин. Только, увы, очень уж она чувствительна к политическому климату, поэтому все, что имеет мало-мальское отношение к современности, служит полем для бурных научных и ненаучных споров. Точных заключений о далеких событиях древней истории, уже потерявших свою остроту, составить тоже нельзя в связи с отсутствием достоверных данных. Тем не менее можно предположить, что какие-то из вторгавшихся на равнины Плодородного Полумесяца племена бесследно исчезли из истории, а какие-то ассимилировались и прижились в Месопотамии.

Механизм вхождения одной нации в другую или же их слияния — с образованием нового, третьего этноса, как и протиповоположныи феномен национального отторжения, рассматривается учеными на основании хорошо изученных эпох и, как уже говорилось, вызывает множество дискуссий. Несколько проще разобраться в отношениях мощной культуры со своими не столь организованными и многочисленными соседями. Лучшим примером в данном случае будет Китай: за редким исключением все соседи Поднебесной были либо уничтожены, либо китаизированы.

При этом китаизация достигалась отнюдь не всегда с позиции силы. Очень часто «северные варвары» сами завоевывали империю, после чего наиболее активные из них начинали составлять новый правящий класс и перерождались в течение двух-трех поколений. И даже если император с несколькими военачальниками продолжали общаться на языке предков, страна все равно оставалась Китаем — и по духу, и по культуре. Видимо, общение двухтысячелетней южно-месопотамской культуры с кочевыми захватчиками и переселенцами проходило по «китайскому» сценарию. В любом случае, духовно-религиозная преемственность, существовавшая в Вавилонии на протяжении этого периода, не вызывает сомнений. То, что Вавилон в отличие от почти всех остальных великих городов Междуречья раз за разом возрождается из пепла нашествий, а к концу VIII в. до н.э. вступает в борьбу с самой Ассирией, тоже указывает на невероятную способность жителей этой географической области к этнической регенерации. Иначе говоря, новые и новые волны переселенцев с течением веков неизменно становятся вавилонянами, прекрасно сознавая свою отдельность и обособленность.

Например, дошел текст послания, обращенного к ассирийскому царю Ашшурбанапалу (669/668–631/629 гг.). В нем вавилоняне подробно перечисляют свои городские привилегии, в частности упоминая, что свободным гражданином является «любой отпрыск вавилонской семьи, кем бы он ни был». И добавляют, что в черте их города «нельзя убить даже собаку». Насколько большую роль в этом повышенном самосознании (в том же тексте Вавилон назван «центром мира») играло то, что Город был и древнейшим, и сакральным центром Месопотамии (что в некотором смысле совпадало)? Скорее всего, немалую. Как-то не получалось у жителей центра мира вообразить себя провинцией, пусть даже ассирийской. К сожалению, узнать, насколько был красив тогдашний Вавилон, мы никогда не сможем.

Синаххериб окончательно решил «вавилонский вопрос» примерно с шестой попытки (689 г. до н.э.). Никакого удовлетворения это, конечно, не принесло, а только одни неприятности, причем всем заинтересованным сторонам. Задним числом можно предположить, что, как и в сходных с этой исторических ситуациях, разумно было бы испробовать возвращение Вавилону реальной независимости. Существование крепкого государства на юге Месопотамии могло оказаться в интересах ассирийцев, если бы оно при этом не имело достаточно сил, чтобы угрожать северянам. Однако такого варианта Синаххериб, подобно многим его историческим преемникам, представить не мог. Как можно было отпустить кого-то на свободу, пожертвовать тем, что было «его», законным, ассирийским? Да и не будем переоценивать значение личных решений царя. Проявить слабину перед непокорными южанами нельзя было и по соображениям политическим. В мире ассирийских интриг царь мог не пережить поражения в схватке с Вавилоном, мнимого или реального. Но не пережил он и своего триумфа.

К победе Синаххериб шел много лет. Сначала было несколько кампаний против союзных вавилонских, халдейских и эламских войск, отомстить которым за сына ассирийский царь почитал делом чести. Судя по всему, ассирийская военная машина постепенно истощила своих противников и выбрала удачный момент для решающей схватки — в Эламе начались династические раздоры. Незадолго до этого, в 691 г. до н.э., произошла очередная решающая битва между ассирийцами и войсками очень пестрой, составленной из южных и восточных народов коалиции. Обе стороны утверждают, что одержали победу. Поэтому ученые, подобно тем судьям, которые никак не могут решить, кто же из тяжущихся лжец, а кто — честный человек, принимают половинчатое решение и считают, что битва закончилась вничью. Но даже в этом случае очевидно, что такой результат больше устраивал ассирийцев: многонациональные союзы — и тогда, и сейчас — продукт временный (как говорили римляне, ad hoc), и единство в них даже после победы сохраняется очень редко. Тем более если победы достигнуть не удалось — всегда кто-то пытается заключить сепаратный мир, а кто-то просто разворачивается на 180 градусов и бросает бывших союзников на произвол судьбы. Поэтому логично, что следующим актом драмы стало падение Вавилона, датируемое 689 г. до н.э.

Хроники повествуют, что Синаххериб с самого начала своего царствования относился к Вавилону не особенно хорошо. Чувства эти, кажется, были взаимны. В ту далекую эпоху подобные проблемы могли иметь только одно разрешение. После девятимесячной осады Вавилон был взят, отдан на разграбление и методично разрушен. Победная ассирийская надпись упоминает сбрасывание остатков зданий в реку, а также изменение русла Евфрата (!), чтобы никто не упомнил, где на самом деле находился непокорный город. Бога Мардука, впрочем, из Вавилона заранее вывезли в качестве трофея, как и многие другие ценности. Без очередной депортации тоже не обошлось. Так в истории образуются мертвые пятна. Город полностью исчез с лица земли, не оставив археологам ничего из своей ранней, примерно полуторатысячелетней истории. Самое интересное, что после зверского уничтожения Вавилон был отстроен в невероятно короткий срок — при первом же удобном случае. Судьба же Синаххериба оказалась весьма печальной.

Не подлежит сомнению, что разрушение «дома бога» современники рассматривали как богохульство. Подобное обращение со священным городом и его храмами не могло сойти с рук даже наиболее могущественному из земных владык, и рано или поздно должны были появиться желающие стать инструментом «божественной кары». Ясно, что власть Синаххериба была не настолько крепка, чтобы он мог совершенно пренебрегать общественным мнением. Считается, что в качестве жеста примирения он назначил своим наследником сына вавилонянки, хотя не исключено, что в данном случае он пошел на поводу у любимой жены Наки'и. Последнее также может свидетельствовать о роли, которую Синаххериб наконец-то стал придавать приморским областям. Так или иначе, несмотря на сравнительно мирный характер последних лет своего царствования и сооруженные тогда же впечатляющие постройки Ниневии, победоносный царь не справился с внутриполитической борьбой и был убит спустя несколько лет после падения Вавилона. Как ассирийские, так и библейские источники намекают на Божью кару. Мы же опять укажем на общественное мнение, которое в те далекие годы просто проявлялось по-другому.

Погиб Синаххериб от руки собственных сыновей, вероятно, недовольных отсутствием перспектив на престолонаследие, и случилось это, может быть, именно в Вавилоне (или в том, что от него осталось). Интересно, что убийцы в дальнейшем проиграли борьбу за ассирийский трон своему «провавилонскому» сводному брату, который незадолго до этого оказался далеко на западе, на другом конце империи: по-видимому, Синаххериб беспокоился за его жизнь. Любопытно, что в дальнейшем сын-победитель не раз дистанцировался от отцовской политики в отношении Города и даже косвенно критиковал его в своих надписях. Так Синаххериб потерпел в борьбе с Вавилоном полное поражение — и личное, и историческое. Библейский летописец предсказуемо лаконичен: «Сыновья… убили его мечем, а сами убежали в землю Араратскую. И воцарился Асардан, сын его, вместо него».

Так и хочется сказать: поделом ему. Наверное, подобное высказывание даже будет справедливым, хотя многие и многие детали давно минувших событий неизвестны. Но не эту ли роль — роль оценочную — играет история в человеческой культуре? Мы отнюдь не просто подражаем библейским авторам, когда хотим увидеть дурной конец дурного человека или, в крайнем случае, увидеть «историческую справедливость», исполнившуюся в его отношении. Не говорит ли то, как мы относимся к истории, как читаем ее, как видим, больше всего о нас самих? Что происходит, когда мы рассматриваем противостояние Ассирии и Вавилонии, приписывая первой роль злодея, а второй — жертвы, но жертвы устоявшей, отомстившей за себя и в конце концов победившей? Не отражается ли в такой точке зрения вечная парадигма борьбы вооруженного разбойника с честным трудягой, конфликта, вокруг которого обращается вся человеческая история? Ассирия навсегда взяла на себя роль исторического злодея: на ее примере многие и многие поколения будут обучаться тому, что рано или поздно бандита и грабителя ждет наказание. Не важнее ли такой философский или этический урок, чем обыденная историческая скрупулезность? Не ценнее ли то, как мы видим какое-либо событие, того, каким оно было «на самом деле»?

Удивительная история, связанная с гибелью Синаххериба, стала достоянием ученых лишь недавно. Кто-то из царедворцев проник в замыслы заговорщиков и желал известить царя. Но донос попал не по адресу, и его автора с завязанными глазами привели не пред царские очи, а к главе заговора, в присутствии которого незадачливый придворный детально изложил свое верноподданническое сообщение. Судьба информатора, как легко догадаться, была очень незавидна. Можно еще пофантазировать и предположить, что доступ к опасавшемуся за свою жизнь Синаххерибу был жестко регламентирован, и потому наш герой, возможно, и не удивился такой аудиенции «вслепую». Какова сцена! Не слабее шекспировской, но никто ею за истекшие тысячелетия не воспользовался. А сколько еще богатейших образов стоит за лаконичными строчками клинописных документов? Мог ли человеческий язык уже тогда описать их так, как это теперь можем мы? И можем ли?

Но пока новый ассирийский царь Асархаддон объявил своей вотчине амнистию и приложил все силы к тому, чтобы ее возродить. Это, возможно, является его главной заслугой перед мировой историей. В частности тогда был заново отстроен главный вавилонский храм Эсагила, частью которого была последняя по времени из реальных вавилонских башен, увиденная затем пленными евреями, греческими путешественниками и македонскими солдатами и потому на протяжении веков считавшаяся прообразом библейского мифа.

Бог Мардук вернулся в обновленный дом, что одновременно означало полную реабилитацию Вавилона и замирение между вечными врагами, пусть очень шаткое. Так Асархаддон возродил Вавилон — на погибель Ассирии. Или в том, что Ассирия погибла, царь не виноват? Ведь на протяжении нескольких десятилетий после его правления империя стояла прочно — ив какой-то момент такое положение вещей даже сопровождалось вавилонско-ассирийским равновесием. Может быть, Асархаддон как раз выбрал правильный путь, а подкачали уже его наследники?

Здесь скажем, что и денег, и царской воли все-таки недостаточно, чтобы снова возвести великий город почти что на пустом месте. Напомним, что Асархаддон вовсе не провел свое царствование на вавилонской стройплощадке, а все время, как и прочие ассирийские цари, ходил в разные походы: то на север, к отрогам Тавра, то в Египет. Поэтому огорчимся еще раз, что нам так мало известно о вавилонянах VIII–VII вв. до н.э.: кем были эти люди, раз за разом вступавшие в борьбу с могучим соседом и, по меньшей мере, дважды отстроившие свой город после его полного уничтожения? История молчит.

Выпавшие на долю Вавилона почти три мирных десятилетия объясняют тем, что Асархаддон «удачно» решил вопрос о престолонаследии, посадив одного из своих сыновей на трон в Ниневии и отдав другому Вавилон (наследником престола стал любимый младший сын, а старший был отправлен на юг). Это утверждение можно оспорить. Во-первых, Асархаддон относительно рано умер, процарствовав примерно двенадцать лет, во-вторых, трудно назвать удачным раздел империи на две части, которые с закономерностью, достойной лучшего применения, вступили в борьбу не на жизнь, а на смерть, пусть властвовавшие над ними царские сыновья вцепились друг другу в горло не сразу же после смерти любимого папочки. В-третьих, в последнюю эпоху существования ассирийской империи царь очень часто находился в походе, при действующей армии, которая являлась его главной опорой. Немудрено поэтому, что Асархаддону понадобились верные наместники в основных городах его царства. По-видимому, он таким образом создавал некий баланс власти, какой-то треугольник: армия — Ниневия — Вавилон, что, возможно, должно было, по его мысли, придать империи некоторую стабильность и, как минимум, уберечь царя от судьбы его собственного отца. Однако, по замечанию Фомы Кемпийского, «человек предполагает, а Господь располагает». И сильные мира сего не исключение.

Поздняя ассирийская (а потом и вавилонская) история показывает, насколько человечеству было тяжело выработать разумный механизм престолонаследия. Мы уже говорили, что общество в течение тысячелетий наступало на одни и те же грабли в вопросах государственного управления. Передача власти — частный пример этого печального феномена. Как нередко бывает, наиболее способный царский сын совсем не обязательно оказывался старшим, явно были и другие факторы, влиявшие на назначение преемника. Законное престолонаследие часто оказывается политически несправедливым — вот в чем главный парадокс монархической власти. Много веков потребовалось человечеству, чтобы наконец прийти к тому, что лучшее престолонаследие — все равно законное, с учетом старшинства и всех степеней кровного родства, а потом уже за довольно короткое время убедиться в том, что и его недостатки не поддаются исправлению, после чего, всего около полутора веков назад, начать постепенно отказываться от монархической системы правления, доминировавшей над миром в течение всей писаной истории. Ибо для того, чтобы обеспечить законный переход власти в государстве, оно должно обладать общественными институтами, помогающими стране пережить междуцарствие, королевскую юность или неполноценность. Рано или поздно эти институты (или структуры) начинают бороться с монархией и в конце концов оказываются и сильнее ее, и даже компетентнее.

Судя по всему, к моменту смерти предпоследнего из великих ассирийских владык его дети еще не вполне укрепились у власти. Поэтому несколько лет они были заняты консолидацией сил, а не междоусобной борьбой. Но избежать ее опять не получилось. Люди VII в. до н.э. (как и их далекие потомки) по-прежнему не могли договориться и сосуществовать — они были способны только побеждать или быть побежденными. На месопотамских равнинах, а точнее говоря, на всем Среднем Востоке, могла быть только одна империя: и будет только одна многие века. Называться она будет по-разному, но сути дела это не меняет. Ассирия была только первой имперской инкарнацией, оттого ее путь кажется столь ошибочным, неудачным и бесплодным. Не потому ли, что создавали эту империю такие же люди, как мы, пытавшиеся идти по самому легкому политическому пути — пути насилия.

Еще об одном событии нельзя не сказать. Перед самой своей смертью не подозревавшая о близком конце Ассирия позаботилась о том, чтобы передать миру наиглавнейшую часть древневосточного наследия — свод знаний о древнейшей культуре человечества, о всей шумеро-аккадской цивилизации. Младший сын Асархаддона Ашшурба-напал создал величайшую библиотеку Древнего Востока: незадолго до того, как клинопись навсегда уступила дорогу алфавитной письменности и исчезла во тьме времен. За считаные годы до того, как исчезла Ассирия и всего несколько десятилетий перед тем, как стал клониться к закату Вавилон. Накануне того, как старые культы перестали быть нужными и понятными людям, и оттого отпала надобность в старых гимнах и легендах о героях, воевавших с древними богами. Аккадская культура не смогла переродиться еще раз и завоевать умы новых народов, новых повелителей. О причинах этого мы скажем чуть ниже, а сейчас напомним: древнемесопотамская эпоха исчезла бесследно. У клинописной традиции, у великих сказаний Древнего Востока не осталось культурных наследников-восприемников; у эпоса о «все повидавшем» не оказалось читателей. Библиотека ассирийского царя, дожидаясь археологов XIX в., пролежала спрятанной две с половиной тысячи лет и уцелела чудом: большинство табличек с текстами о сотворении мира, Всемирном потопе, хождении богини Иштар в царство мертвых и поисках Гильгамешем бессмертия было использовано потомками в качестве строительного материала.

Последний из великих ассирийских царей был, как и все его предшественники, личностью загадочной и трагической. С одной стороны, Ассирия при нем, по крайней мере внешне, оставалась по-прежнему могучей и снова вышла победительницей в очередной схватке с Вавилоном. С другой — спустя несколько лет после ухода Ашшурбанапала с политической арены Ассирия навсегда отправилась в историческое небытие; все ее блистательные столицы начали превращаться в немые каменистые холмы. С одной стороны, согласно официальным надписям Ашшурбанапал сидел на троне более 40 лет, с другой — совершенно не ясно, что с ним происходило в течение последних 10 лет царствования: где он проживал, обладал ли в это время какой властью, что делал и как вообще закончилась его жизнь? С одной стороны, перед нами грозный царь, не менее кровавый, чем предыдущие, с другой — в своих анналах он похваляется не только военными победами, но и филологическими (и математическими) познаниями, проявляет прямо-таки маниакальный интерес к древним текстам, которые доставлялись в Ниневию со всех сторон империи в соответствии с подробными инструкциями самодержца, аккуратно переписывались и даже переводились на совершенно мертвый шумерский язык (!), дабы поддержать древнюю традицию параллельного употребления аккадского и шумерского.

Мы уже говорили о практике использования древних, «сакральных» языков поздними цивилизациями. Этот феномен отмечаем у многих культур человечества. Аккадский язык тоже продолжал использоваться наследниками вавилонян — знаменитая Бехистунская надпись персидского царя Дария I, с которой началась расшифровка месопотамских языков, выполнена на аккадском, древнеперсидском и эламском.

Спросим здесь: что является подсознательной основой желания возвести свою культурную и государственную генеалогию к сколь возможно далеким предкам, а также сообщить о себе потомкам? Вспомним о подробных надписях-инструкциях месопотамских царей, сделанных на фундаментах возводимых ими зданий: их адресатами должны были стать будущие владыки, те, кому под силу было предпринять перестройку или обновление древних сооружений. Никто иной!

Не отсюда ли рождается наука история: от заложенного в подсознании понимания связи с временами прошедшими, от желания установить данную связь и продемонстрировать ее себе и окружающим? История — гораздо больше, чем наука, она — что-то вроде персонального дневника нации, страны, культуры, цивилизации (даже если цари или иные правители думают, что это их личные дневники, как, кажется, считали ассирийские властители и некоторые другие, более близкие к нашему времени деятели). Поэтому так часто нации ищут в минувшем достойных родителей — никто не хочет быть историческим сиротой. К тому же приписывание себе определенных предков, с теми или иными заслугами (безотносительно к тому, являлись ли они предками генетически), говорит о характеристических чертах самих потомков. Каждая нация имеет тех предков, каких она желает, каких заслуживает.

Интересно, что именно свидетельства цивилизационной преемственности — билингвы, выполненные на мертвых языках, спустя многие века послужили ключами к расшифровке забытых письменностей. Что бы делали ассириологи без означенной Бехистунской надписи? А шумерологи — без многочисленных шумеро-аккадских билингв? Как бы смог применить свой гений Шампольон, если бы грекоязычному египетскому царю не понадобилось изложить свои деяния с использованием умиравшей иероглифики, дабы подчеркнуть преемственность фараонской власти?

Не исключено, что значительная часть знаменитой ниневийской библиотеки была вывезена из Вавилона после его последнего поражения в нескончаемой борьбе с северянами. Город, по-видимому, пострадал после этой войны заметно меньше, чем после карательной экспедиции Синаххериба. Ашшурбанапал не хотел повторять дедовы ошибки, хотя от преемственности царь отнюдь не отказывался: в одной из надписей он рассматривает свою победу, как отмщение за убийство деда, совершенное коварными вавилонскими изменниками. Гораздо больше, чем строения, пострадали непокорные вавилоняне: город находился в осаде очень долго; оголодавшие повстанцы дошли до каннибализма, а потом, после падения крепости, подверглись обычным ассирийским экзекуциям. Не желая доставлять брату излишнего удовольствия, царственный вавилонский мятежник приказал поджечь дворец и бросился в огонь, создав, таким образом, первую половину легенды о Сарданапале, послужившую 2500 лет спустя вдохновением для некоторых романтических европейских авторов. Завершилась эта легенда тогда, когда таким же образом поступил последний ассирийский царь.

Примерно за век своего существования халдейская Вавилония потерпела от Ассирии невероятное множество поражений, подвергалась неоднократным опустошениям, а сам великий город был по крайней мере один раз разрушен полностью и несколько раз частично. Имеющиеся данные не дают возможности вразумительно ответить на вопрос, откуда у вавилонян брались силы (в том числе людские) для восстановления и для нового всплеска борьбы за независимость. Непонятно и происхождение, и состав новой вавилоно-халдейской этнической общности. Мы только примерно знаем, что она окончательно оформилась к середине VIII в. до н.э. И вроде бы потерпела окончательное поражение в середине следующего века, когда Ашшурбанапал с полным правом поименовал себя древним титулом «царь Шумера и Аккада».

Тем не менее спустя всего несколько лет обстановка полностью изменилась. Как это стало возможно? Не исключено, что причиной вавилонской устойчивости была подпитка с юга: новые жители приходили в разрушенный город из приморских областей и Аравии. По-видимому, нанести полное поражение союзникам вавилонян — кочевникам — ассирийцы не могли из-за мобильности прибрежных племен, которые раз за разом избегали депортаций, страшных только для оседлого населения. Затем кое-кто из невольных эмигрантов возвращался в Южную Месопотамию, снова принимался за земледелие, и спустя поколение опять было кому воевать с ассирийцами. Слабый след подобного процесса донесли до нас известия о том, что Асархадцон при восстановлении разрушенной Вавилонии раздал множество земельных наделов в частное владение. Нет ли здесь указания на существование класса мелких землевладельцев-индивидуалистов, т. е. тех людей, которые должны были поддерживать борьбу за независимость?

Но и этого недостаточно, чтобы объяснить склонность вавилонян к свободе. Ведь жители северных, граничивших с Ассирией городов вовсе не разделяли мятежных настроений и до последнего оставались на стороне сюзеренов. Да и сами ассирийцы, судя по всему, преклонялись перед вавилонской культурой и религией, совсем как римляне перед греческой, и переняли у вавилонян и культы, и литературные произведения. Так почему бы не жить вместе? Откуда такое неистребимое желание идти на «бой кровавый»? И приходится констатировать, что отчего-то вавилоняне не могли допустить симбиоза с ассирийцами, почему-то они были не в состоянии существовать в одном государстве с северянами и короновать их царя в своей Эсагиле. Была у них, выходит, какая-то духовная несовместимость, точные очертания которой не установить, ибо никакого объяснения своих свободолюбивых порывов вавилоняне, в отличие от иудеев, не оставили, потому что очень скоро сами исчезли с лица земли. Но перед этим создали мировой город. И сделали это прямые наследники победителей Ассирии — первой мировой империи.

Стремительность падения Ассирии удивляет и потрясает. Но эта загадка должна иметь объяснение. Она, скорее всего, состоит в том, что основа ассирийского могущества — армия — уже давно существовала автономно от остального государства. Возможно, в отличие от вавилонян, воины-ассирийцы не были преданы какой-то земле, какой-то идее. Кажется, что впервые в истории здесь виден процесс вырождения профессионального войска. Часто бывает так, что хорошо вымуштрованная, организованная, мощная армия сначала за счет лучшей выучки или численности побеждает любого противника, а потом становится «вещью в себе», оторванной от остального общества и потому в один прекрасный день не выдерживает того, что обычно является главным испытанием на прочность — и нации, и социальной формации, и отдельного человека. Своего поражения.

Добавим, что геополитические достижения Новоассирийского царства поражают воображение. Само по себе ядро империи было очень невелико и не обладало несметными людскими резервами. Значит, не надо недооценивать ни имперской администрации, ни прочих государственных институтов первой сверхдержавы. Но вот что важно: от реформ Тиглатпаласара III, обозначивших начало наивысшего могущества Ассирии, до ее полного краха прошло чуть более века, т. е. срок, превзойденный почти всеми великими империями будущего. Так в чем же дело? Можно указать на еще одну ошибку ассирийцев. Похоже, что они не давали возможности никому из многочисленных побежденных народов стать «своими», войти в ассирийский этнос не через армию, сделать государственную карьеру в новом мире. Вместо этого беспрерывные депортации перемалывали их в аморфный арамеоязычный субстрат, из которого не могли появиться лояльные государству люди. В любом случае, ассирийская имперская нация либо не создалась, либо ее верхушка в какой-то момент оказалась демографически и социально изолирована от тех слоев населения, которые должны были участвовать в ее воспроизводстве. В Вавилоне же этого еще не произошло.

Строго доказать вышесказанное невозможно. Есть только один, но очень значимый памятник — сами исторические события. После того как в исключительно короткие сроки основные ассирийские города были разрушены вавилонянами и мидянами, их никто не попытался восстановить. И это при том, что говорить об освобождении от ассирийского ига нельзя — источники не дают ни малейшего намека на восстание, на то, что вавилонянам помогал кто-либо, кроме мидян. Налицо наступательная антининевииская операция — двое сильных нападают на одного ослабевшего. Разрушению подвергается именно центр империи, а для почти всех ее субъектов реальность меняется не слишком явно — просто на смену одним владыкам приходят другие. Однако откуда-то же должна была взяться вавилонская армия, сумевшая преодолеть безнадежное упорство своих бывших повелителей!

Не менее удивительна цепная реакция падения ассирийских опорных пунктов: они отчаянно сопротивляются, сдаются, истощив последние ресурсы, возможно, ждут ассирийского реванша… А его нет — и не будет никогда! Столько раз за последний век высокие воевавшие стороны побеждали и унижали друг друга, и почти всегда побежденный сохранял за собой право на ответный удар. Но не сейчас. Ассирия пропадает бесследно. Героически и навсегда. Какой контраст с неоднократно разрушавшимся и уничтожавшимся Вавилоном! Чего не хватило Ассирии — людских ресурсов или личностей? Скорее всего, и того и другого. Видимо, жестокий решительный бой принял не народ, а ассирийская армия — тысячи людей, связанных только способом существования, не живущих на земле, а властвующих над ней. Похоже, что в последних сражениях с вавилонянами погибла лишь одна, не такая уж большая каста древневосточного общества, каста профессиональных солдат — насильников и правителей мира.

После ухода Ашшурбанапала с политической сцены в империи началась смута, причем настолько серьезная, что сведения о ней путанны и очень немногочисленны. К тому моменту, когда последний ассирийский царь все-таки утвердился в Ниневии (623 г. до н.э.), Вавилон уже снова был независимым и враждебным Ассирии государством. Победителем в завершающем акте внутриассирийской политической борьбы на этот раз стал тот царевич, который являлся наместником Вавилона. К тому же не исключено, что он получил поддержку южан в обмен на обещание автономии или даже независимости. В таких случаях обе стороны надеются на лучшее: возможно, ассириец полагал, что после прихода к власти он рано или поздно сможет привести к покорности и великий город. Вавилоняне же рассчитывали, что Ассирия в результате гражданской войны ослабнет, и по-видимому оказались правы.

Всего лишь через считаные годы после того, как основатель самой знаменитой вавилонской династии, начавший карьеру на имперской службе халдей Набопаласар, окончательно покорил южную Месопотамию и воссоздал Вавилонское царство (616 г. до н.э.), подвергаются разрушению крупнейшие ассирийские города. Победы ассирийцев не приносят спасительных для империи последствий, а поражения, понесенные от соединенных вавилонско-мидийских сил, оказываются губительны. Сначала мидийцы берут Ашшур, а спустя два года союзники успешно штурмуют Ниневию (612 г. до н.э.). Ниневия обороняется только три месяца, после чего гибнет безвозвратно, и в пламени, пожирающем ее дворцы, имя последнего из ассирийских царей — сгорающего там Син-шарри-ишкуна — навсегда превращается в Сарданапала.

Так закончилась эпическая борьба, полностью скрытая от глаз культурного человечества вплоть до конца XIX в. Подробности ее, возможно, были достойны пера великого историка или поэта — но что об этом попусту рассуждать? Не осталось ни героической легенды, ни саги, ни волшебной сказки. Впрочем, не исключено, что произведения, живописующие эти события, существовали, но целиком исчезли под песком времени вместе с теми людьми, которым они были дороги и интересны. Остались ли среди уцелевших ассирийцев писцы, способные оплакать былое величие империи, мог ли кто-то из вавилонян воспеть величие подвигов и побед жителей обновленного города на Евфрате? Хронист лаконичен и бесстрастен: «Большую добычу из города и храма они унесли и [превратили] город в развалины и руины».

Возможных причин этой колоссальной исторической и духовной лакуны мы коснемся чуть позже. Не забудем еще, что события такого масштаба оцениваются потомками спустя некоторое время, а меньше чем через три поколения уже Вавилон оказался в положении Ассирии. Так кто же (и когда?) должен был делать концептуальные выводы и создавать великие произведения? Располагал ли к тому интеллектуальный климат Вавилона, опять — теперь уже навсегда — подпавшего под иноземное и к тому же инокультурное владычество? Можно ли было сочинить подробный рассказ об ассирийских жестокостях и вавилонских подвигах во времена персидских царей?

Как часто случается и в истории, и в обыденной жизни, победителем в жестокой схватке двоих становится кто-то третий, до поры до времени смотрящий на битву титанов со стороны. Вавилон не пережил своего триумфа, он лишь сумел им насладиться в очень небольшой мере.

Несмотря на это, мы не можем употребить слово «поражение». Цивилизационная победа Вавилона оказалась полной. Своим дальнейшим, пусть кратким расцветом он окончательно затмил Ассирию в культурном и мифологическом пространстве и даже экспроприировал несколько эпизодов ее истории, которые с античных времен стали почитаться частью легенды о Вавилоне, начало создания которой относится к тому же концу VII в. до н.э. Ассирия пала, у Древнего Востока появился новый властелин. До страшной встречи вавилонян и иудеев, повлиявшей на вековое мироустройство человечества, оставалось всего несколько лет.