4

— Скажи что-нибудь!

— Что еще я должен сказать?

— Хоть что-нибудь!

Янош лежит на кровати, натянув на голову одеяло. Голубые глаза так и норовят высунуться.

Я же сижу на краю так, чтобы он мог вытянуть ноги. Он любит их вытягивать. Нам приходится ждать. Может быть, еще минут двадцать. А потом они появятся. Я немного волнуюсь. Боюсь темных коридоров и шагов. Они хорошо слышны на деревянном полу. Идти придется далеко. Если Янош не берет меня на понт, то мы должны будем подняться даже по пожарной лестнице. Иначе не попасть в Бабский коридор этажом выше. Ведь двери-то все закрыты. Еще бы, в такое время. Поэтому нам придется лезть в окно. Так, пустячок для меня, инвалида. Это самое окно Янош специально открыл сегодня вечером. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь из воспитателей его закрыл. Но они не закроют. Янош в этом уверен. Он уже почти уснул, придется его будить. Он сам велел. Сон всегда накатывает ни раньше ни позже как за двадцать минут до начала чего угодно. Янош говорил, что настоящий мужчина должен уметь бороться с подобными слабостями. Особенно если дело касается баб. У меня тоже глаза начинают слипаться. Пытаюсь прикурить две сигареты. Исключительный случай — у меня получается. Янош поднимается. На покрывале у него лежит «Плейбой». На обложке раздеваются две телки из группы «Мистер президент». Смотрятся они неплохо. Мы разглядываем обложку.

— Ты хочешь когда-нибудь иметь детей? — спрашиваю я у Яноша, изучая их титьки.

— В любом случае трахаться я хочу, — отвечает Янош, — а если вдруг у меня будет ребенок, то он тоже будет иметь право трахаться. Я хочу трахаться, так почему бы моему ребенку не хотеть трахаться? — Он ржет.

— Янош, я серьезно, — мой голос становится даже строгим.

— Естественно, я хочу иметь ребенка. Если получится, то даже двух, — он затягивается сигаретой. — Мне хочется знать, как это бывает: твой сын качаясь подходит к тебе и лопочет: «Папочка, я не голубой. Уверенность — сто процентов. Можешь быть спокоен».

— Скажи, а у тебя такое было?

— Конечно было, — отвечает он, — да у меня постоянно так. Может быть, из-за этого я и с предками дружу.

И снова Янош покатывается со смеху. Типичное ржание Яноша. Водопад. Нехватка воздуха. Дрожание век. Хрюканье. На этот раз кажется, что он немного устал. Мы снова погружаемся в «Плейбой». Раньше в наших комнатах висели супермены. Теперь стены увешаны супертитьками. Но в главном мы все равно остались мальчишками.

Вспоминаю про отца. Прикольный мужик. Он мой отец уже целых шестнадцать лет. И до сих пор я его не понимаю. Он что-то вроде астронома-любителя. По крайней мере, он так говорит. В деревне у своей матери он смастерил обсерваторию. Совсем небольшую. Маленькая черная будочка из дерева на крыше бабушкиного гаража. И все равно там уютно. Иногда он и меня берет ночью с собой. В выходные и праздники. Мы разговариваем о жизни. Я мало во что въезжаю во время таких бесед. Высокие слова и сплошные термины.

Но кое-что я все-таки понимаю, особенно если он рассказывает о своем отце. У того временами сильные боли. Он много курит. Рак разъедает ему легкие. А иногда у папы сплошные скандалы с мамой. И тут я тоже догадываюсь, о чем речь. И согласен с ним. Мой отец хочет, чтобы мне было хорошо. Это я знаю. Мне кажется, что одного этого уже достаточно, чтобы желать ему добра. Он любит «Роллинг стоунз». Ископаемую рок-группу. Каждый раз, когда они приезжают на гастроли, отец тащит меня на концерт. Он все надеется, что их музыка мне понравится. Но этого не будет. И все равно здорово. Я рад за отца. Потому что он рад. И я рад, что мы оба рады. И это правильно. Мне кажется, что сегодня ночью небо ясное.

— Я бы с удовольствием трахнулся с Викторией из «Спайс гёрлз», — говорит Янош и пальцем показывает на фотографию звездной парочки в «Плейбое», — у нее потрясные титьки.

— Я не очень большой спец по титькам Виктории, — иронизирую я.

— Толстый Феликс тоже не спец, но все равно только о них и говорит. По этому поводу можешь не беспокоиться.

В этот момент открывается дверь. Просовывается широкое лицо. Без сомнения, это физиономия толстого Феликса. Его светлую шевелюру ни с чем не спутаешь. Так же как и толстые щеки. Большое тело втиснуто в узкую голубую пижаму, из которой медленно, но верно выползает пузо. Маленькие глазки. Совсем заспанные.

— Эй вы, сони, я что-то пропустил? — спрашивает он.

— Да нет, только Викторию из «Спайс гёрлз», — отвечает Янош.

Толстый Феликс тут же взметнулся:

— Виктория из «Спайс гёрлз»? Где?

— Вот!

Янош поднимает «Плейбой». Быстрыми шагами Феликс семенит к нам. За ним в комнату входят Флориан, Трой и тонкий Феликс. Они идут на цыпочках. Их не должны услышать. За ночные вылазки наказывают.

— У нее, наверное, шикарная грудь, — с сияющим лицом говорит Шарик и подносит журнал к неровному свету ночника.

— Ты-то откуда знаешь? — возражает Янош. — К тому же имей в виду, что такая цыпочка тебе никогда не достанется. Правда, мужики, — ведь такая телка никогда не будет его?

— Не будет, — подтверждают остальные, — не может же ему достаться такая цыпочка.

— Да знаю я, — отвечает толстый Феликс, — вот почему я сам себя терпеть не могу.

Янош смеется.

— Обычно молодые люди не могут себя терпеть по двум причинам. Или они слишком жирные, или еще ни разу не были с бабой. Феликс, поверь мне. Я прекрасно знаю, почему ты сам себя терпеть не можешь.

Шарику достаточно. Он с разгона бросается на кровать Яноша. Раздается громкий крик боли. В разные стороны летят одеяла и подушки. Начинается мелкая потасовка.

Шансов у толстого Феликса практически нет. Янош проводит захват сверху. Но Шарик не сдается. Пытается ногами придавить Яноша к стене. При этом его нижние конечности поднимаются выше тела. Вид у Феликса абсолютно беспомощный. Он начинает барахтаться. Лица не видно. А вот толстый зад — наоборот. Его видно хорошо. Пижамные штаны трещат по швам. Все заканчивается очень быстро. Две минуты битвы — и резинка лопается. Штаны падают, и наружу вылезает огромная попа. Янош, Трой, все остальные, и я в том числе, хохочут. Бойцовые петухи расходятся.

— Почему бы тебе не стать борцом сумо? — говорит Янош, подбирая раскиданное белье.

— Вполне возможно, — отвечает Феликс, — но только после того, как ты пристроишься на место тетки, убирающей общественные туалеты, — он ухмыляется, поддерживая средним и указательным пальцем правой руки свои штаны на уровне бедер.

— Может быть, кто-нибудь из вас, болванов, скажет, как я полезу по пожарной лестнице в таком виде? — левой рукой он показывает на штаны.

— Но ты ведь уже большой мальчик, — в голосе Яноша слышится издевка, — таким вещам в твоем возрасте уже следует научиться! А если ты еще и борец сумо, то это твоя двойная обязанность. Будь добр, Шарик, напрягись!

— Ни одна собака не поинтересовалась, хочу ли я становиться взрослым. Детям проще. Разве я не прав? А, парни?

— Заткнись. Ты не на приеме у психолога, — отвечает Янош, — мы тут разговариваем о пиве и сексе. А не о том, что хотим оставаться малявками.

— А я лично устал, — говорит Флориан, которого все называют девчонкой.

— Тебя вообще никто не спрашивает! — взрывается Янош. — Вы сказали, что идете с нами, значит вы с нами! Пиво принесли?

— У Троя, — говорит тонкий Феликс, — у него ведь большие карманы. К тому же он не поет.

— Он даже не говорит. Зачем ему петь? — спрашивает Янош.

— Не знаю, — отвечает Флориан, — какая разница? Пиво все равно у него.

Янош вздыхает.

— Ну, хорошо, — шепчет он, — тогда мы упакованы. А ты как, Бенни?

— Уже готов!

Итак, операция началась. Еще одна бессмысленная в самой своей основе акция. Мы снова вшестером. Янош утверждает, что такие бессмысленные акции являются нашим отличительным знаком. И, оглядываясь назад, думаю, что он был прав. Вот мы идем. Олицетворение бессмысленных акций. Во-первых, Флориан, которого все называют девчонкой. На нем красно-коричневый верх от пижамы и белые трусы. Босые ноги шлепают по линолеуму. Как говорит Янош, по ночам он частенько захаживает к бабам. У них он якобы очень популярен. Вроде он положил глаз на Анну, подругу Мален. Феликс говорит, что он уже много раз на кого-нибудь западал. Иногда раза три в неделю. Но всегда безуспешно. Его держали за верного товарища. И никогда не рассматривали в качестве объекта любви. Это его бесит. Но не мешает пытаться снова и снова. Все в соответствии с максимой Яноша.

Рядом с ним идет толстый Феликс. Считается, что в Бабском коридоре он бывает очень редко. Янош утверждает, что он не умеет разговаривать с девицами. Глаза вылезают из орбит, и он начинает молоть всякую ерунду. Например, о футболе. А вот Янош считает, что футбол девчонок просто бесит. Это примерно то же самое, что поговорить о пестицидах. Поэтому обычно Феликса спаивают. Стоит ему напиться, как он засыпает. А когда он спит, то перестает нести всякую ахинею. Специально для пожарной лестницы Феликсу выдали бельевую прищепку. Ею он заколол свои штаны. Когда он идет, прищепка ритмично покачивается. Выглядит это довольно странно. Как будто он спрятал там мышь.

За ним идут тонкий Феликс и Трой. Два больших икса. Про них мало что известно. Про Троя говорят даже, что он еще ни разу не был влюблен. Ему нравится только тишина. Его черная грива растрепана. Во всем остальном он такой же, как всегда. Длинное гладкое лицо. Прыщей нет, разве что несколько штук на шее. Кожа бледная. Похоже, что она ни разу не видела солнца. Говорят, что все эти ночные бдения ему до фонаря. Просто он никак не может уснуть. Приходит Трой довольно часто, но в основном сидит в углу. И никогда не произносит ни слова. Им никто не интересуется. Он просто тут. Как, скажем, луна или звезды. Тонкий Феликс идет первый раз. Как и я. Он, как и я, волнуется. По нему видно. У него голые ноги. Они дрожат. На нем шорты с рисунком. Торс тоже голый. Феликс — парень мускулистый. Живот похож на стиральную доску. По-моему, Мален это должно привлечь. Парнишка может предложить намного больше, чем я.

Мы с вами добрались до предпоследнего члена нашей компании — добряк Янош. Он тоже оставил в комнате верх от пижамы. Приходится ведь держать марку. На нем штаны цвета красного вина. Пытается стать чуточку повыше. Видны его сильные икры. Он одолжил у Чарли, паренька из группы Ландорфа, очки. Чтобы казаться более интеллектуальным. Не знаю, принесет ли его идея плоды. Узенькие очочки с прямоугольными стеклами. Флориан считает, что если бы все зависело от Яноша, то мы бы каждую ночь проводили у баб. Ему нравятся подобные удовольствия. Острые ощущения. А кроме того, он надеется, что когда-нибудь увидит грудь Мален. Якобы она ему обещала. Ночью. Когда он притащился к ней один. Толстый Феликс говорит, что всё это сплетни. Никто ему ничего не обещал. За титьками он совсем перестал видеть реальность. Феликс убежден, что титьки нужно заслужить. Просто так, за здорово живешь, они в руки не даются. Особенно маленькому блондинчику с отвисшими щеками и лицом, напоминающим луну. Это невозможно. И все равно Янош наш предводитель. Наш великий предводитель. Он сдерживает всю стаю. Феликс считает, что, если понадобится, Янош может любому дать под зад коленом. С этим он справляется превосходно. Умеет. Рядом с ним, ноздря в ноздрю, идет последний в этой стае — я сам. Осторожно ставлю левую ногу перед правой. Ногтями царапаю стенку. Здесь довольно темно. Я немного боюсь. Ничего подобного я еще ни разу не вытворял. Ночные посиделки — это не моя стихия. Я бы лучше поспал. Янош уверяет, что я скучный. Поспать, мол, успеешь в могиле. К тому же мне бы хотелось увидеть Мален. А когда я увижу Мален, сон, считает Янош, как рукой снимет. Может быть, он и прав. Вспоминаю приветливую улыбку Мален. Волосы. Глаза. Обрадуется ли она, увидев меня? Вполне возможно, что она хочет спать. Обижаться на это не стоит. Вспоминаю про свою постель. И про родителей. Они уже спят. Моя мама видит сон про меня. Я уверен. Так всегда бывает, стоит мне уехать. Может быть, она волнуется, не мерзну ли я. Размышляет, взял ли я с собой плед. Коричневый, с белыми полосами. Возможно, она думает и о том, закрыл ли я окно. Если нет, то можно подхватить насморк. Такая уж она, моя мама. Все время беспокоится обо мне. Не исключено, что именно поэтому я такой мягкий. С нормальным ребенком так еще можно. Когда-нибудь все наладится. С друзьями. С алкоголем. С удовольствиями. Но если ты инвалид, то это трудно. Тогда тебе может понравиться прятаться за мамину спину. Отдохнуть. Вздохнуть. Поспать.

Да уж, меня вполне можно назвать маменькиным сынком. Дешевкой. У меня есть только сестра. Которая время от времени тянет меня на улицу. В ночь. И еще у меня есть Янош. Который говорит, чтобы я не клал в штаны. И она, и он мне нужны, чтобы хоть когда-нибудь стать самостоятельным. Точно так же, как мне нужна моя мама. Ее я люблю. Звучит пугающе. Но, наверное, это и называется взрослением. Во всяком случае, так считается.

И снова я ставлю левую ногу перед правой. Остальные пятеро двигаются быстрее меня. У них легкая, ровная походка. Мне не успеть. Я иду медленно. Тащусь сзади. Левой ноге нравится волочиться. А я не могу ее как следует приподнять. Не хватает сил. Я босиком, но все равно от меня много шума. Это из-за ноги. Грохот по всему Развратному коридору. Янош сердито оглядывается. На лбу собираются морщины. Но тут он понимает, в чем проблема. И бегом возвращается ко мне.

— Я посажу тебя на спину. Очень шумно, — говорит он извиняющимся тоном.

— Очень шумно? — переспрашиваю я.

— Да, — отвечает он, — нас может услышать Ландорф. Я тебя понесу. Все равно ты идешь медленнее, чем мы.

Все поддакивают. Даже толстый Феликс. Он поворачивается к Яношу.

— И меня ты тоже снесешь?

— Чтобы на себе опробовать новый способ пытки? — спрашивает тот.

— Нет, чтобы доставить меня на место.

— Научись сначала доставлять на место свои портки, — шепчет Янош.

И он показывает на бельевую прищепку на пижамных штанах Феликса. Потом поворачивается и встает на колени. Я подхожу сзади. Криво усмехаясь, смотрю вниз. На мне папина черная пижама. Ей, наверное, лет двадцать. На ней написано: When the going gets tough, the tough get going. Древняя мудрость в стиле рок. Папе она нравится. Он любит ее уже целую вечность. Если это не случайность. У меня слегка влажная кожа. Я дрожу. На языке неприятный привкус. На обед давали суп из чечевицы. А может быть, это из-за вечерних круассанов. Наверное, я съел их слишком много.

Упираюсь ногами Яношу в бедра. С правой стороны это нетрудно. Но с левой ногой приходится повозиться. Время идет. Феликс и остальные мне помогают. Янош должен ждать, стоя на коленях. Наконец он поднимается. Легкий толчок — и меня подбрасывает в воздух. Я чуть не упал. Быстренько охватываю правой рукой его шею. Маршируем дальше. В смысле идем. Нас шестеро. Ночь. Развратный коридор. Луна. На спине у Яноша всё терпимо. Гораздо лучше, чем идти самому. Продвигаемся довольно быстро. Только меня слегка подкидывает. Приходится быть внимательным, чтобы не пробить себе башку. Потолки в коридоре Ландорфа очень низкие. Подпрыгни — и достанешь прямо с пола. Янош специально нагибается. Он немного вспотел. Но в целом еще довольно бодр.

Он говорит, что настоящий мужчина должен уметь и это. Феликсы подмигивают друг другу. Усмехаются. Флориан идет рядом с ними. У него такой вид, как будто он уснет прямо на ходу. Трой замыкающий. На лице никакого выражения. Пивные банки засунуты под пижамную куртку. Их хорошо видно даже при скудном освещении. Выпуклость у него на животе нехилая. Но, кажется, его это не очень интересует. Я устал. Веки опускаются ниже и ниже. Вспоминаю про кровать. Про Мален. Про родителей. Которые сейчас спят.